Аркадий Гайдар

Пусть игрушки были и не ахти какие нарядные, пусть зайцы, сшитые из тряпок, были похожи на кошек, пусть все куклы были на одно лицо – прямоносые и лупоглазые, и пусть, наконец, еловые шишки, обёрнутые серебряной бумагой, не так сверкали, как хрупкие и тонкие стеклянные игрушки, но зато такой ёлки в Москве, конечно, ни у кого не было

Тут Ольга услышала быстрый тревожный шепот. И вдруг

– Ах нет! – сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. – Теперь уже мне не может помочь никто на свете!

Максимов поворачивается к Нине:

– Ты обиделась?

– Ты уезжаешь. Почему ты смеёшься?

– Чтобы ты не плакала.

– Я не буду. Была Монголия. Была Польша... Мы привыкли.

Больше тридцати лет прошло, а я до сих пор не доверяю толстякам. Избыточный вес так и остался для меня физиологическим клеймом предателя.

Смерть, конечно, плохо Но не смертью еще война плоха, а обидою. На смерть не обидно. Это уже такой закон, чтобы рано ли, поздно ли, а человеку помереть. А кто выдумал такой закон, чтобы воевать? Я не выдумывал... ты не выдумывал, он не выдумывал, а кто-то да выдумал.

– А ты? – И она посмотрела на меня. – Что ты любишь?

Я ответил ей:

– Я люблю свою шашку, которую снял с убитого польского улана, и люблю тебя.

– Кого больше? – спросила она, улыбаясь.

И я ответил:

– Не знаю.