Kitobni o'qish: «Настасья», sahifa 2
Глава вторая. Детство кончилось.
Лекарь пришёл в тот же день, сказал: "Оплачено". Я проводила его к отцу под удивлённые взгляды женщин моего дома. Они с отцом долго были в горнице одни. Когда лекарь вышел, то разговаривал с мамой, она тихонько плакала. Затем забрала у меня деньги, что Ёмай дал за сапоги, и отдала лекарю. Тот выставил на стол из саквояжа несколько порошков и пузырьков и объяснял маме, что и как давать отцу. До поздней ночи я крутилась по хозяйству, продала пару пятизлотных сапог в лавке залётному морячку, кошка молча ходила следом.
К ночи мама позвала отца уложить поудобнее, я осталась посидеть с ним.
"Он же совсем ещё не старый. Даже седины нет" – я рассматривала отца, когда поймала его взгляд.
– Ася, прости меня. Сам не ожидал, – он говорил одной стороной рта, – что в сорок лет жизнь так повернёт. Тяжело тебе будет. Но вот моё отцовское слово: никогда и ни за что не выходи за Ваську замуж. Слышишь? Бегите с мамой на материк. Завтра капитан с "Мареллы" придет, пусть ко мне зайдёт, поговорю, цену за готовый товар скину, чтоб разузнал куда Фрост "Быструю Берту" увёл, пусть вас с матерью туда увезет. Пока я не защита вам, Стат жизни не даст, силой тебя заберут, да и чужих судов много в порту, ты уже не ребёнок, засматриваются уже. Там, на материке, законы не такие строгие – имя мужчины рода не нужно женщине, покрыть её. Там порасспросите в порту, с каким обозом Вик ушёл. Денег, что за сапоги нынче взяла, вам на первое время хватит. Если Вика до той поры не найдёте, устроитесь, мне отпишетесь. Я отцов дом продам, бабушек к себе заберу. А как на ноги встану, вернётесь.
Я, как громом поражённая, сидела не шевелясь, во все глаза уставившись на отца. "Уехать? Бросить его? Но и за Ваську-дурака замуж? Как быть? Ох, Вик! Где ты?"
Капитан Сиян с "Мареллы" заявился вместе с боцманом с раннего утра. Боцман осматривал обувь и складывал её в тележку, что держал юнга. Мама попросила капитана Сияна пройти к отцу.
– Здравствуй, Тит, чего разлёгся, солнце ещё на дворе, – пошутил Сиян.
– Дай, думаю, как знатный тьерр, попробую днём полежать, – парировал отец.
– Ох, Тит, Тит, всё шутишь. А если серьёзно – может, нужно что?
– Нужно, Сиян. Прости за беспокойство. Я тут прихворал немного, а Стат дочку мою сватает за Ваську.
Капитан хмыкнул:
– Да кто ж за такого дурня по доброй воле пойдёт?
– Вот я и прошу тебя, Сиян, – увези Аську на материк. И Варвару с ней. Я пока им не защитник. Как на ноги встану, так назад воротятся.
– Так, а Вик что?
– Вик-то? Да за лучшей долей подался.
– Да, времена нынче тяжёлые. Странные. Про "Немого" слышал? Обломки только у Восточного берега нашли. Такелаж да кусок борта с названием.
– Я им сапоги пошил…
– Продавай, не жди. Тем более, пока и не сможешь работать-то.
– Я вот что, про "Быструю Берту" у тебя просить хотел, что б ты узнал, куда она ушла.
Сиян нахмурился.
– И "Берту" не жди. Нет её больше. Пираты раскурочили, людей в рабство забрали, сам остов её видел сгоревший… Тит, Тит, что ты? Что с тобой? Варвара, воды! Лекаря!
Хоронили отца, как положено, в море. В дедову лодку положили на перине, мама сама глаза закрыла, да монетки положила. В белой рубахе, да в белых штанах, руки чинно на груди сложены. Я цветы со всей грядки срезала, вокруг отца разложила. Уревелась вся навзрыд, всю рубаху ему слезами залила. Свечи с мамой зажгли, да лодку в море отправили. Кто пришёл из моряков да местных – шапки поснимали. Женщины мотив заунывный затянули. Я ревела – сил остановиться не было. Мама как статуя стояла, в море смотрела с почерневшим от горя лицом. Бабули завывали вместе с женщинами прощальный мотив.
– Пойдём уже, – кто-то посмел прервать мамино горе, тронув за рукав.
Она обернулась, пустыми глазами глянула на говорившего. Стоян, муж старшей сестры.
– Некогда мне, ехать надо, разговор есть, – грубо тянул за рукав её он.
Даже плакальщицы замолчали от такого кощунства – прервать обряд прощания жены с мужем. Бабуля к Стояну подошла и встала перед ним.
– Совсем ничего святого нет? Покарает тебя Суровый бог, Стоянка! – зашипела ему в лицо. – Что тебе пять минут решат? Не терпится дом к рукам прибрать? Много вас тут таких. Успеешь. Дай попрощаться.
Стат в стороне обмер. Он уже мысленно руки потирал, что, наконец-то, его мечта может осуществиться, он её уже почти в руке держал. Он забыл про Стояна, что тот есть и он больше прав имеет. Победная улыбка сползла с лица Стата. "Надо быстрей девчонку засватать. Как приданое не посмеет не дать. Сегодня же к себе уволоку, с Васькой в комнате на ночь закрою, свидетелей позову, чтоб наверняка".
А я раненым зверем рыдала, сидя на земле и никто не смел ко мне подойти.
Когда лодка с отцом растворилась в дорожке света от закатного солнца, мама сама развернулась, подала мне руку, обняла за плечи, укутав в один с ней платок, и мы стали подниматься, объединённые одним горем, к поселению.
Стоян нетерпеливо ждал нас у закрытых дверей лавки, со злостью пыхая своей вонючей трубкой.
За нами пришли какие-то люди, я не разглядывала лиц, иногда в расплывчатом пятне узнавая соседок, иногда скорбные лица бабуль. Капитан с "Южанки", Сиян с боцманом с "Мареллы", дядь Захар с "Королевы снов". Дядь Захар!
– Дядь Захар, а Ёмай с вами? – оглядывала толпу в поисках знакомого силуэта.
– Нет, Аська, его на "Скором" ещё третьего дня забрали. С новой луной вернуться должен.
"С новой луной… как долго…"
Когда окончили трапезу, я совсем была без сил, без слёз, без души. Как мама держалась – не понимаю.
Я огляделась – за столом оставались Стоян, мамин зять, почему-то Стат с Васькой, капитан Сиян с боцманом и я. Бабушки провожали соседей, выслушивая последние соболезнования.
– Может, вы уже покинете мой дом? – обратился Стоян к морякам и Стату.
Мама вскинула глаза:
– С каких это пор он твой?
– С тех пор, как я стал старшим мужчиной рода, под чьим именем ты теперь будешь жить.
Мама нахмурилась, пытаясь осознать, а Стоян продолжил:
– Мы переедем сюда, наш дом слишком мал для моей семьи. Ты с Аськой можешь остаться, только с ней под крышу перебирайтесь тогда, будете за хозяйством ухаживать, да по дому хлопотать, а нет – так скатертью дорога.
Мама, мрачнее зимней тучи, смотрела на зятя, зная, что он в своём праве, но не понимая, как он так может.
– А я предлагаю тебе другой выход, – тихо начал Стат, – отдай Аську за моего Василя, а сама выйди за меня и дом и лавка твоими останутся. – Он с улыбкой смотрел на Стояна.
– Эх вы, вороньё, – гаркнул капитан Сиян, – накинулись на женщину! Не слушай их обоих, Варвара. Ты вправе ровно год по мужу траур держать, лишь по истечении этого года ответ дать – как будешь жить дальше, чьим именем прикрытой быть: зятя или нового мужа.
А пока гони их в шею, хозяйка! Память хозяина мараете, пируете на его поминках, прочь пошли, оба! В порту клич кину – по очереди охранять её будут в память о муже её.
– Поплатишься, матросик, петух красный когда по реям побежит, вспомнишь, чьей обидой ему обязан, – Стат тянул Ваську к выходу.
Зять же вышел молча. Он не ожидал, что у нас найдутся защитники.
Мама опустила голову на руки и уже не сдерживаясь, зарыдала. Я обвила её голову руками, уткнулась ей в спину и зарыдала тоже.
– Мне муж твой наказал увезти вас на материк. Мама замотала головой:
– Нет-нет, Вик вернётся, меня нету.
– Варвара, Вик на "Быстрой Берте" ушёл? – тихо спросил Сиян.
Мама кивнула, хлюпая носом, затем вскинула глаза на капитана, задохнувшись, заголосила. На крик вбежали бабушки, брызгали её водой, махали в лицо, а она дурнем орала, не отводя глаз от лица Сияна. По её ногам побежали кровавые ручьи, но она продолжала кричать, не замечая что с ней происходит.
– Всесильная мать, она тяжёлая была, – ойкнула бабушка.
– Да, дитё потеряла, Аська воду неси! А вы, – переложите её на кровать.
Сиян с боцманом понесли кричащую маму в спальню, я, утирая слёзы, бросилась на кухню. Что всё это значило?
Всю ночь мама металась в бреду. Сиян отправил боцмана за лекарем в порт. Они вернулись вдвоём. Лекарь был другой, в драной тельняшке и с запахом сивухи. "Какого нашёл" – шепнул он капитану и ещё что-то тихо.
– Ася, мне на судно вернуться надо, утром навещу вас, – сказал мне капитан и они с боцманом покинули наш дом. Бабушки по очереди заходили-выходили из маминой горницы, выкрикивая мне то: "Ася, ещё воды", то "Простыню ещё тащи". В очередной раз, присев на минутку, неожиданно задремала. Проснулась от открывшейся двери и Васькиной ухмыляющейся рожи надо мной. Он зажал мне рот грязной лапой и поволок к выходу. Я лягалась и пихала его локтями, но он был сильный, зараза. Я схватилась за дверной косяк и повисла на нём, обдирая ногти.
– Да что ты вошкаешься? – услышала я голос Стата, прежде чем он огрел меня по голове.
Очнулась я, лежащей на земле, возле дверей лавки, с дикой головной болью. Из груди вырвался стон, я протянула руку и потёрла шишку на макушке. В темноте раздавалась какая-то возня: не то драка, не то ещё что. Я попыталась повернуться на шум, но голова пошла кругом, потом меня опять схватили двое и куда-то поволокли, а я опять провалилась во тьму.
В следующий раз я открыла глаза, когда меня приложили об забор, ещё и обругали. Темно, какой-то дом, вонь – Васька! – вспомнила я и залепила кому-то пощёчину.
– Ай, дура! – гаркнул Стат и двинул мне раскрытой ладонью в лицо.
Я задрыгала ногами, отчего Ваську, их держащего, замотало в узком проёме двери. Рукой ещё раз зарядила Стату.
– Отпусти, свинья вонючая! – заголосила во всю глотку, после чего вытянула руку вверх над головой, схватила его за что попало – за волосы и начала трепать, при этом визжа лишь один звук:
– Аааааа!!!
Они затащили меня в дом и бросили на пол.
– Ну теперь ты под нами повизжишь, ох, повизжишь! – Стат пнул меня, да в темноте попал лишь в ворох юбок.
Он стал зажигать свечи, и я увидела на лице у Васьки кровь. Затем Стат сел на стул и кивнул Ваське:
– Ну что, сынок, давай, начинай. А не можешь, так я научу!
Васька осклабился, глядя на меня безумным взглядом и пошёл в мою сторону. Я так испугалась! Хотя думала, что на сегодня у меня закончились чувства и эмоции.
– Вася, не надо, это же я – Аська. Ты же не обидишь меня, ты же хороший, – зашептала я.
А Васька уже грязными лапами развязывал штаны. Они упали с него, открыв мне ЭТО. Я уставилась во все глаза, начала отползать в угол, перебирая ногами и руками и от страха заорала. Васька же кинулся на меня, прижав сверху свои вонючим телом, разрывая мне на мне блузку, припал ртом к моей груди. Стат в голос смеялся, глядя на нас, а его слабоумный сынок лапал мою грудь, слюнявя её грязным ртом. Я пыталась отпихнуть его, мерзкого, гадкого, грязного, захлёбываясь своими слезами. Он же, со звериным рыком, до ужасной боли сжав мою грудь, второй начал задирать мои юбки, впившись вонючим ртом в мои губы, жадно терзая их. Я пыталась вывернуться, сжать ноги, оттолкнуть, но я была зажата в углу между горячей печкой и тяжёлым диваном. Васька освободил мои ноги от многослойных юбок и я смогла отпихнуть его. Он заорал, запахло палёной кожей. Он пинал меня, пинал всюду, пока Стат не оттащил его.
– Иди, намажь гусиным жиром, придурок, – отослал он его.
Как только сынок выскочил с ожогом на заднице, папаша двинулся на меня, я нащупала рукой кочергу и выставила перед собой.
– Ах ты, маленькая шлюшка, ты пожалеешь, – он отбросил вырванную из моих рук кочерёжку, схватил за волосы и потащил по полу. Жесткий настил обдирал кожу, я держалась руками за косу, чтобы уменьшить боль. Он бросил меня в подпол. Просто швырнул, как куклу. И закрыл сверху люк. Я осталась в тишине, в темноте, в холоде, с возможно, сломанными костями.
Я не знаю, сколько прошло времени, когда крышка подпола открылась вновь. Я щурилась от яркого света, трясясь крупной дрожью от страха, голода и холода. В кое-как завязанной блузке, босая, с синяками по всему телу, лицу, и с шишкой на голове.
– Тут она, – чей-то голос сверху, не Стата, и я разрыдалась. Я уже успела много раз попрощаться с жизнью, потому как знала, – только кто-то из этих двоих ещё раз тронет меня, я жить не буду. Не смогу.
Кто-то свесился вниз, протягивая руки:
– Схватиться сможешь? – я узнала по голосу Сияна и отрицательно махнула головой. Зубы стучали, тело одеревенело на холодной земле, я не могла расцепить рук, которыми себя обнимала. Лодыжка распухла, ныло бедро и колено. Капитан опустил лестницу, спустился, аккуратно перебрался со второй ступеньки в бок, чтобы не задеть меня.
– Что-то сломано?
Я пожала плечами.
– Давай, девочка, я попробую взять тебя на руки. За шею мне держись.
Оказавшись на его руках, я уткнулась ему в грудь и разрыдалась вновь.
– Ну-ну, всё позади.
Сверху кто-то свесился и помог ему взбираться по лестнице, придерживая, затем меня передали с рук на руки. Сиян вылез из подпола, снял с себя китель, укрыл меня и взял на руки вновь.
Я не видела ничего вокруг, но слышала шепот соседей: "Теперь только за Ваську замуж", "Васькина теперь", "Никуда не денется" и рыдала на груди капитана.
– Идите уже, сороки, – рявкнул он.
– Вернёшь, – услышала голос Стата, – сам назад приведёшь и просить будешь, чтоб приняли, – и его противный смех.
Я подняла голову и, глядя в глаза Сияну, прошептала разбитыми губами:
– Не было ничего, не было.
– Я верю.
Он так и нёс меня на руках до родительского дома. Прошёл в мою светёлку, уложил на постель.
– Сейчас своего лекаря пришлю. Пусть осмотрит, может сломано что. Бульон и сон. И выкинуть всё из головы. Поняла?
Я поняла. Я поняла, что детство кончилось. И что теперь надо мной нет защиты рода, имени отца. Теперь я никто. Ах, нет. Теперь я для всех – Васьки-дурака жена…
Слёзы против воли полились из глаз.
– Отставить! Я что сказал? Перестань.
Он вышел, прикрыв дверь, даже не пустив плачущую бабушку. Что-то ей говорил спокойным тоном, я не уже не слушала. Он прав – бабулина жалость мне сейчас не нужна. Мне нужно успокоиться и решить, как жить дальше. Для начала узнать, как там мама. Со мной не случилось того, из-за чего замуж не возьмут, хотя люди и будут трепать языками, пальцем тыкать. Я об этом подумаю потом. Мне надо увидеть маму.
Вошёл другой лекарь, чистый и аккуратный, явно, не первый встречный, как вчера. Молча осмотрел лодыжку, пощупал колено, глянул на синяк на бедре, от чего я зарделась. Потрогал голову, осмотрел лицо.
– Н-да, красавица… но до свадьбы заживёт! – думал, что успокоил меня он.
"Какая теперь свадьба? Никто меня не возьмёт, кроме Васьки." Я запрещала себе думать о Ёмае. Он вернётся, а про меня тут понарасскажут. И вычеркнет он из памяти птичку-синичку.
Лекарь вышел, вернулся с холодным полотенцем на голову, какую-то пасту растёр в миске, наложил на лицо, стёртые места на коже от жёсткого настила в доме Стата и бедро. На колено и лодыжку тугую повязку наложил. Микстуру от жара влил. У меня ещё и жар был?
– Как там мама? – я успела лишь спросить.
– Она жива, спи.
Я провалилась в сон, где снилось всякое. Страшное, холодное, горячее.
Я металась в бреду, сгорая от жара, бабулечки обтирали меня и ухаживали за мамой. Как они всё это выдержали?
Пришла в себя лишь на второй день, и сразу получила несколько ложек бульона.
Опухоль заметно спала, но вставать бабушки не разрешили.
– Я к маме хочу.
– Асенька, вот выздоровеешь и пойдёшь к маме, сейчас ей тоже пока лучше не вставать.
– А вы ей тогда хоть скажите, что я люблю её. И что ничего со мной Васька не успел сделать, задницу о печку опалил, а Стат меня в погреб скинул.
– Хорошо, милая, скажем, – в голосе бабушки сквозило облегчение.
Ещё через два дня я не понимала, почему мне нельзя к маме. Показательно смирилась, а ночью, медленно и тихо спустилась вниз, в мамину с отцом горницу. При мысли об отце горло сжалось, но я выдохнула и тихонько приоткрыла дверь. Мама спала тревожным сном, а её руки и ноги были привязаны к кровати. Что это?
– Мама, мам, – позвала я.
Она проснулась и молча смотрела на меня. При свете полной луны меня отчётливо было видно.
– Мамусь, ты не спишь? – я медленно подходила к кровати. Она повернула голову и сказала:
– Аська, развяжи меня.
– А чего ты привязанная?
– Развяжи, Ась, слышишь, – ребеночек плачет? Он кушать хочет, Ась, а отец ушёл куда-то. И Вик, наверное, с ним. А Настасья моя замуж, говорят, вышла. Аська, не знаешь, за кого она вышла, а?
Мама начала напевать колыбельную песню.
Я смотрела на неё, она выглядела как обычно, только что-то повредилось в голове, что она такое говорила. Я легла рядом, на отцово место, прижалась к ней, вдыхая родной запах. Потом между нами протиснулась Мурзик и заурчала, подпевая маме.
Ещё декаду назад мы были абсолютно счастливой семьёй. Всё просто рухнуло разом. И теперь мне не быть маленькой девочкой Аськой, которой брат приносит гостинцы, отец гладит по голове, а мама целует перед сном. Теперь я глава семьи, мне надо заботиться о бабушках, о маме. Бедные мои бабулечки. Надо, как говорил отец, продать один дом, закупить материал и продолжать его дело. Мальчишки-подмастерья есть, клиенты есть. У меня есть год траура по отцу. За это время мне надо заработать денег и перевезти мою семью на материк. Если за это время Вик не вернётся, сам найдёт. Я шепну паре хороших людей в порту, где буду. Под мамин тягучий напев я уснула.
Мама ещё спала, когда я ушла, прикрыв за собой дверь. На кухне бабушка готовила завтрак.
– Здравствуй, милая. Я видела, ты у мамы была, будить не стала.
– Что с ней случилось?
– Ох, девочка моя, тронулась Варварушка умом. Мы надеемся, что это всего лишь временно, но этот лекарь надежды не даёт.
– Бабуль, отец в последнем разговоре хотел дом ваш продать, нам с мамой на материк ехать велел. Думал, вас сюда забрать. От беды нас уберечь хотел. Не успел.
– Мы теперь не можем тот дом продать и в этом жить. На этот дом Стоян права имеет, как старший мужчина рода. Давайте туда перебираться.
– У нас год есть. Я хочу отцово дело продолжить, сапоги морякам изготавливать, денег скопить и уехать с вами. Подальше от этого места.
– Аська, сапожник – дело мужское. Там сила нужна и сноровка.
– Подмастерья пусть основу делают, я голенища прошивать стану. Может, Вик вернётся. "И Ёмай" – подумала.
– Не хочу тебя огорчать, девонька, но Стат с Васькой тебе житья не дадут. Они уже людей понастроили, что ты жена Васькина законная, а моряки Сияновы ссамовольничали, жену у мужа из постели вытащили. И местные на моряков ополчились, даже забыли, что Стат мальчонку-юнгу почти до смерти избил, когда тебя они воровали. Мальчишка ещё дышит через раз.
Я вспомнила звуки драки у дома в ту ночь.
– Он-то, еле живой, как в себя пришёл, так и указал, кто тебя умыкнул. Не дадут тебе тут жить и работать, как Сиян в море уйдёт, назад уволокут тебя, никто слова не скажет. Нет у нас защиты. Это пока моряки у дома сторожат. Ох, беда, беда.
Я крепко задумалась. Денег нет уехать. Сапоги бы, что для "Немого" шились, продать. Так кому? Все уже знают, что отца нет. Если только кто по старой памяти завернёт. Маму как в таком состоянии везти? Такая она хоть Стату не нужна. Хотя, кто его знает. И бабушек как-то уговорить.
– Ася, – бабушка повернулась ко мне. – Бежать тебе надо. Маму мы к себе заберём в дедов дом. Этот пусть Стоян забирает. Главное – Стату не достанется. А ты уезжай на материк. Сиян за товар сполна оплатит, с ним и уходи. Там устроишься помощницей в семью или к мастерице какой в обучение с проживанием. Ты девочка умная, сноровистая. А за нас не переживай. Никто уже не тронет. У мамы ничего не будет, Стат не позарится. А мы её выходим потихоньку. Бабушка вон, с утра убежала хлеб на заказ печь. Горе горем, а жизнь-то идёт, – она горько вздохнула. – Поезжай, Ася, раз отец велел.
Глава третья. Побег.
Я открыла лавку, напротив уже, подпирая дерево, стоял грязный Васька. "Сидеть, поди, ещё не может" – хмыкнула я про себя. При виде меня начал ухмыляться. Меня передёрнуло. "Стережёт, чтобы старосте не нажаловалась?"
Затем я увидела на другой стороне будто просто остановившихся поболтать от безделья пару матросиков с Сиянова судна. Я поманила их. Они вразвалочку, не спеша, пошли ко мне, плечами оба задев Василя, тот издал какой-то обиженный звук.
– Ребятушки, спасибо вам, что охраняете, сейчас нет у нас защитника.
Они кивнули:
– Об отце твоём память, Ася, да к матери с почётом.
– Просьба у меня есть – у меня сорок пар для "Немого" пошиты отцом были, да так и остались стоять непрошены. Мне бы продать их, а? Может, надо кому, али кто в порт пришёл, а идти к нам уж и не собираются, зная, что мастера нет?
– Отходим мы сегодня, Ася. Не успеем. – старый моряк крякнул. Но, глядя на моё лицо, молодому всё же сказал:
– Ты беги, Сенько, капитану расскажи Асину просьбу.
Молодой умчался, а мне он сказал:
– Давай, пока мне запаску подберём, раз такое дело – пока мастера другого присмотрим.
Я открыла дверь в кладовку, где на сбитых отцом полках рядами, по размерам, с подписями круглым отцовым почерком на подошвах, стояли одинаковые пары.
Моряк опять крякнул. Он знал каждого на "Немом", да не по одному десятку лет. И сейчас, глядя на сапоги, представлял их. Я провела рукой по одному ряду. Вот дед Салом, вот Вертала, Сноп, Вышка и Галоп, – у многих я и имён настоящих не знала, лишь как друзья кличут. Теперь и не узнаю…
В лавке объявился Стат.
– А что это ты, морячок, с моей невесткой по кладовкам обжимаешься?
– Какая я тебе невестка? Пошёл вон отседова! – не выдержала я.
– А ты, мелкая дрянь, за измену поплатишься! Раз выздоровела, кыш обратно к мужу в дом, ишь, чего удумала! С мужиками по углам жаться!
– Да ты, да я…
Моряк задвинул меня себе за спину, не дав сказать.
– Стат, ты прекрасно знаешь, у неё есть право на траур. И ей шестнадцати вёсен нету. Не вправе ты требовать с неё пока.
– Так мой Васька вскрыл коробочку, а она со всеми подряд по кладовкам зажиматься станет, а нам потом чужого отпрыска ро́стить? Нет уж, пусть у нас в доме живёт, при мужике своём.
Он попытался обойти моряка и схватить меня за руку.
– Был бы отец жив, ты на порог бы ступить боялся, – вставила я.
Моряк отвёл его руку. Как-то весь выпрямился, плечи расправил, да такой стал огромный, мощный, что даже я поняла – передо мной истинный морской волк. Сильный, смелый и бесстрашный. А чего уж там понял Стат – не знаю, только вылетел он на улицу, призывая собирающихся зевак в союзники:
– Люди добрые! Что ж это делается, а? Невестка нерадивая за чужого мужика прячется, от мужа хвостом вертит? Да где ж это видано, чтобы у мужа родного на глазах, а?
– Какой он мне муж? – не удержалась я от несправедливости. – Не засватана, отцом не отдана, слово не дававшая у алтаря Всесильной матери.
– Раз мужиком целована, милована, – так и без сватовства обойдёшься, – парировал Стат. – А что бесстыжая, так я докажу – сам на правой груди родинку видел, с голой грудью передо мной лежала и стонала.
Соседи и проходившие мимо портовые, что остановились на представление посмотреть, громко обсуждали услышанное.
Моряк меня в лавку подтолкнул, да только я упёрлась.
– Конечно, стонала, – от боли, когда твой умалишённый сын при тебе меня насиловать полез, да даже этого не сумел, всей задницей не к девке прилип, а к печке горячей.
В толпе заржали. Васька дурнем заорал:
– Убью, гадину! – и кинулся в мою сторону.
Моряк впихнул меня внутрь, сам в дверях встал, руки расставив.
– Что здесь происходит? – на дороге появился староста со своим огромным псом. Позади него маячили его прихвостни.
– Тьерр староста, рассудите, – кинулся к нему Стат. – Аська в доме моём ночь провела, с сыночком моим миловалась. Упала, бестолковая, в подпол открытый, так в дом родительский женщинам на оздоровление отдадена была. Теперь вон, на ноги встала, не идёт к мужу в дом, с моряком залётным в кладовке милуется.
– Не так всё было, не правда! – я выглядывала из-за плеча моряка.
– Так всё было? – староста обернулся к толпе.
Соседи, не поднимая глаз, пожимали плечами и кивали.
Ну, по сути, отца нет, брата нет, так мы теперь сироты с мамой. А там Стат, какой-никакой, но теперь единственный сапожник на острове.
Со стороны порта появился Сиян, за ним вся команда, кроме дежурного, и второй юнга с телегой.
– Всем солнца в окошко, да хлеба в ладошки, – поприветствовал всех капитан. – Чего собрались? Или бесплатно что раздают?
– И тебе ветра полные паруса, – ответил староста. – Да вот, в толк не возьму – о чем мне тут судачат. За Тита, сапожника, дочь, вроде.
Стат стоял, поджав губы и сжимая кулаки.
– А, про нынешнюю хозяйку отцова наследства? Так только оно Стату надо, не сама Аська, да, Стат? – Сиян улыбался лишь глазами. – Или кому из вас девчонка по нраву пришлась? Кто на ней жениться собрался – ты или сын?
– Ох, капитан, пожалеешь…
– Ну, как шестнадцать ми́нет, так и сватайся, чего ж, дело хорошее. А пока отойди с дороги, мне товар у хозяйки забрать надо, некогда, уходим завтра.
Они с боцманом прошли мимо Стата, юнга за ними телегу подкатил прямо к дверям лавки.
– Тьерр староста… – начал было Стат.
– Стат, повремени, – осадил его староста, – не нарывайся. Слышал же – уходят они завтра.
Старосте не с руки было с моряками в распри вступать. У них братство большое. Как не станут в наш порт заходить, почитай все островные и без дохода останутся и без товаров. А самим на материк плавать далеко, да боязно. Наши лодки утлые ветра не выдержат, не то что шторма.
Староста просто развернулся и ушёл, уводя за собой прихвостней, на которых, как на поддержку, рассчитывал Стат.
– Здравствуй, хозяйка, – капитан сделал лёгкий поклон. – За товаром пришли. Выручим друг друга.
В маленькой лавке места Стату не было, он стоял на улице, пытаясь заглянуть в лавку, хотел держать под контролем происходящее. Но моряки его оттеснили.
– Ася, не будет тебе от них жизни здесь, – сразу начал капитан. – С собой заберу тебя. Сегодня отходим. Иди, вещи свои в узлы собери, на дно телеги уложим, обувкой накроем. Да, ещё – будто я у вас курей всех скуплю и кролов на мясо.
Меня затрясло.
– В обиду не дам, не бойся. И сам не обижу. Тебя наши все знают, защищать, как сестрёнку малую, станут.
– Маму надо в дедов дом перевезти, к бабушкам, – считай я дала согласие.
– Ребята, подсобите, – Сиян прошёл дверью в дом, там заговорил с бабушкой. Она кинулась показывать сундуки мамины и отцовы, постель в узлы вязать. А я так и сидела на отцовом низком табурете за стойкой, опустив руки и голову, как он в тот день, когда за Виком посылал.
Когда ребята начали выносить мамины сундуки и грузить на телегу, я будто очнулась. Я поняла, что навсегда покидаю родительский дом, что не будет больше в моей жизни отца, мамы, брата и бабушек. Не будет моей светёлки, с видом на сад. Не будет всего, что составляло мою жизнь, то есть – ничего. Где-то на улице начал скандалить Стат, увидев сундуки. Я же поднялась к себе в комнату, начала скидывать прямо на одеяло свою одежду, да милые девичьему сердцу мелочи.
– Ась, помощь нужна? – спросил снизу лестницы Сиян.
– Да, – ответила, прочистив горло.
Он поднялся, взял узлы, оглядел меня:
– Много ты в сумку заплечную напихала, подозрительно будет. Её тоже в телегу сложи, я потом заберу.
Я кивнула.
– Только ещё у меня кошка. Я б с собой её взяла.
– За борт свалится, дольше рыдать будешь. Пусть с мамой хоть кто-то останется.
Я опять кивнула. Обвела прощальным взглядом комнату и вышла, прикрыв дверь. Каждая ступенька – как часть моего прошлого – на этой я упала и навсегда на подбородке беленький шрам, на третьей запнулась и ноготь на ноге сорвала. А на нижней сидеть с куклами любила – оттуда меня родителям видно было – и отцу из лавки, если дверь открыта, и маме из кухни.
Первым ходом матросы повезли сундуки в дедов дом. Бабуля обняла меня на прощание, расцеловала всё лицо, пожелала помощи Всесильной матери и ушла с телегой, показывать дорогу и готовить комнату для мамы.
Я же спустилась к ней прощаться. Какая-то часть меня ещё не верила до конца в происходящее, что я вот так вот перешагну порог отчего дома и никогда сюда больше не вернусь. Не верилось, что теперь это будет и не мой дом вовсе. И что светёлка моя тёткиным детям, со мною незнакомым, отойдет и станет совсем уже не моя. Никогда больше не моя.
Мама спала. Я залезла к ней на кровать, обняла, уткнувшись лицом в мягкие волосы. Так хотелось вернуть время на две седьмицы назад и быть просто босоногой Аськой, что разглядывает яркие рисунки в купленном старшим братом на ярмарке атласе. Девчонкой, что радостно встречает утро, спускаясь бегом по ступеням, под стук отцова сапожного молотка, на запах маминых блинов. Той Аськой, что брат щекотал до слёз и, перекинув через плечо, кидал на диван. Кончилось детство. Прощай, дом. Прощай, мама. Она не проснулась, я и не хотела. Во сне она была самой собой, чему-то улыбалась.
Сиян стукнул в дверь:
– Ась, там мои вернулись. Маму теперь повезут. Накрой её хорошенько, да одеяло подоткни, чтобы пут не видно было. Сама ступай, кролов да курей моим ребятам выдай, пусть на корабль несут, я тебе при Стате злотые отсчитаю, чтобы подозрений не было, что уходишь с нами.
Я кивнула. Он прав. И он понял, что я не хочу видеть мамины пустые глаза, когда она проснётся, а хочу запомнить её такой – красивой и спокойной. Я вышла из родительской горницы и в неё шагнули несколько матросов.
Задней дверью я вышла в сад. Не верится, что уже совсем скоро начнётся сезон дождей, после которого придёт сырая, затяжная зима. Корабли тогда на остров приходят лишь по большой нужде или большой жадности: кому скупить у ремесленников товар, кому привезти продовольствие в тридорога.
У задней калитки ждали пятеро, увидев меня откинули крючок и вошли неслышно. Вместе мы открывали клетки и вытаскивали за длинные уши тяжёлых кролов. Один моряк складывал их по несколько штук в холщовый мешок, другие закидывали на плечи и уходили зада́ми на корабль. Потом они вернутся за курями. Надо не забыть покормить и выпустить собаку, бабуля после заберёт.
От передней части дома послышались Статовы крики и людской гомон. Я поняла, что Стат не даёт увезти маму. Шум нарастал и я всё же решила отправиться туда. Специально я не смотрела в сторону телеги, только старалась попасться Сияну на глаза, чтобы кивнуть, что дело сделано.
Сиян стоял посреди толпы и спокойным тоном объяснял:
– Варваре уход нужен, не в себе она. Ася ещё ребенок, по сути, не справится одна, вот, под опеку старших женщин и свезём.
– Врёт он всё, – заорал Стат, – спрятать от меня её решил, знает, что с юности Варвару люблю, жениться хоть сегодня готов, да только траур её не позволяет!
