Kitobni o'qish: «Транзитом в Израиль»

Shrift:

Автор выражает глубокую признательность Геннадию Шлаину за ценные замечания, содействовавшие улучшению содержания романа.
Все имена и фамилии, названные в этой книге, являются вымышленными, а любые совпадения – случайными.

Глава 1
Когда уйдём со школьного двора

Набережная Дона благоухала запахами невидимых цветов, сыростью речных водорослей и запахами шашлыка из ещё не закрывшегося ресторана «Казачий хутор». Лунная дорожка едва озаряла контуры проплывающих барж. Кира мечтательно вглядывалась в этот привычный пейзаж, кутаясь в праздничный пиджак Кирилла, наброшенный поверх её розового платья. Нарядный прикид был надет по случаю выпускного вечера. Сегодня ей, семнадцатилетней Кире Дуровой, вместе с аттестатом зрелости вручили золотую медаль как приз на финише долгой, не всегда простой школьной дороги. С этого незабываемого момента прошло уже несколько часов, а в голове до сих пор проносились грустные слова выпускного шлягера: «Когда уйдём со школьного двора под звуки нестареющего вальса, учитель нас проводит до угла…»

До утра было ещё далеко, а вместо любимого учителя её провожал по неофициальному, даже немного тайному девичьему рейтингу самый красивый юноша в школе – Кирилл Коновалов. В другом рейтинге, составленном уже юными школьными ловеласами, одной из первых числилась и зеленоглазая стройная брюнетка Кира. Уже почти несколько лет она была тайно влюблена в атлетически сложенного блондина Кирилла и ровно столько же времени не без опаски признавалась в этом только самой себе. Вполне возможно, что если бы такой выпускной вечер проходил не в ростовской, а в американской школе, то по принятой там традиции королевой и королём этого школьного бала стали бы Кира и Кирилл.

Но дело происходило в России, за десять лет до миллениума, то есть рубежа тысячелетия – 2000 года, в период, когда захлебнувшиеся в собственной свободе послеперестроечные процессы достигли фазы разброда, шатаний и небывалого экономического спада. Так что никому и дела не было до коронования Киры и Кирилла, которым, в свою очередь, в эту чуть прохладную лунную ночь было совсем не до сегодняшних горбачёвских реформ и грядущих ельцинских преобразований. Им казалось, что проблема сегодняшнего дня состоит только лишь в правильном выборе одной из всех открытых перед ними дорог, что самая трудная и тяжёлая в жизни пора – школьная учёба, уже позади. Сейчас же им хотелось только одного: раствориться и забыться в чувстве взаимного влечения друг к другу, в чувстве, которое в эти годы всегда принимается за нерастраченную любовь.

Раствориться удалось в заброшенном уголке набережной на уединённой скамейке, прикрытой пышной кроной белой акации. Кирилл крепко прижал к себе Киру и пылко целовал её в пухлые нежные губы, не забывая при этом шептать на ухо:

– Любимая моя, ты для меня дороже всех на свете, я очень и очень люблю тебя. Ты будешь со мной всю жизнь, до конца века.

В пылу страсти Кирилл забывал уточнить, до окончания какого века, заканчивающегося или грядущего, он будет любить её, а Кира, опьянённая шампанским, предусмотрительного захваченным Кириллом, таяла в его объятиях, подсознательно соглашаясь со всеми его притязаниями.

Неизвестно, сколько бы ещё длились эти признания и растворения, если бы лунную речную дорожку вдруг не пронзили огненно-фиолетовые зигзаги молний и донскую набережную не накрыла ливневая завеса июньской грозы. Кирилл едва успел подхватить девушку на руки и добежать до улицы, где подъехавшее такси довезло их до Кириного дома.

Настенные часы в спальне четы Дуровых показывали три часа ночи. Ни мать Полина Лазаревна, ни отец Андрей Петрович не спали. Первый раз за свою семнадцатилетнюю жизнь их любимая дочка в столь поздний час была не дома. А тут ещё взрывные раскаты грома и барабанящие по оконным стёклам крупные капли дождя. Нарастающую тревогу родителей перебил нетерпеливый дверной звонок. В квартиру вместе с резким порывом ветра буквально ворвались промокнувшие до нитки Кира и Кирилл. Андрей Петрович быстро приготовил дочке горячую ванну, а в Кирилла, исключительно в лечебных целях, влил рюмку чистого спирта. Уже через полчаса после всех этих профилактических мер, несмотря на позднюю ночь, все сидели за наспех накрытым столом и смаковали домашнюю наливку в честь выпускного школьного праздника, обмывая тем самым по русской традиции золотую медаль Киры.

Уже через несколько дней новоиспечённая выпускница уверенно шла к внушительному зданию ростовского университета, где подала документы для поступления на исторический факультет. В отличие от большинства выпускников, у Киры не было никаких колебаний и сомнений по поводу будущей специальности. Любимый дедушка Лазарь привил ей любовь к исторической науке. Он постоянно твердил внучке, что дерево не может вырасти без надёжных корней, что в жизни человека роль этих корней играет история, что будущее строится на основе настоящего, а настоящее зиждется на прошлом. Вот для этого будущего Кира и мечтала посвятить свою жизнь детям и так же, как дедушка, преподавать историю в школе.

Золотую медаль в школе она получила не по протекции: ведь действительно, все десять лет ученической жизни отдала накоплению знаний, не распыляясь, в отличие от своих подруг, на различные внешкольные удовольствия. Перестроечная неразбериха не вызывала у молодёжи заметного интереса к уже перекраивающейся истории, поэтому Кира в университет поступила легко, на одном дыхании преодолев не такой и уж и большой конкурс.

Университет всегда грезился Кире неким таинственным храмом, сродни какому-нибудь православному собору, вступить под своды которого считалось если и не загадочной мистерией, то уж точно необычным действием. Наяву всё оказалось гораздо обыденнее. Когда она впервые после экзаменов вошла в уже свой храм науки, ею вовсе не овладело заранее предвкушаемое ощущение, что здесь предстоит преодолевать непокорённые вершины. Первые лекции не очень-то и отличались от материала, пройденного в школе. Учиться было совсем не сложно, новым был только подход к обучению. Группа, в которую попала Кира, ничем выдающимся не выделялась: основная масса студентов обучалась в сельских школах и по знаниям и эрудиции до её уровня явно не дотягивала. Уже после первой сессии на неё обратили внимание преподаватели факультета как на знающую и мыслящую студентку.

Не сильно перегруженная учёбой Кира, в свою очередь, обратила внимание на старшего преподавателя кафедры иностранных языков Сергея Ивановича Пузанова. Этот тридцатилетний мужчина больше напоминал не знающего поражений на любовном фронте мачо из ковбойского вестерна, чем недавно защитившего кандидатскую диссертацию начинающего учёного в области английской словесности. Из него не столько выпирала английская транскрипция шекспировских выражений, сколько проскальзывала неведомая Кире сексуальная энергия необузданного самца. Воспитанная на благородных мужских символах русской литературы, Онегиных, Печориных и Базаровых, неискушённая Кира боялась даже самой себе воссоздавать днём ночные сновидения, в которых Сергей Иванович виделся ей далеко не в строгом костюме университетского сеятеля разумного и вечного.

Трудно сказать, что Сергей Иванович понимал под разумным и вечным, однако он не мог не выделить из не очень уж привлекательной массы будущих «историчек» очаровательную юную красавицу Киру Дурову. Поэтому ему, засыпающему ночью в объятиях симпатичной жены, которая была всего-то лет на пять старше его студентки, снилась не она, а Кира, и тоже, разумеется, не отягощённая одеждой.

Видимо, между двумя неравнодушными друг к другу сердцами, принадлежащими людям не одного и того же пола, рано или поздно возникает почти ньютоновская сила тяготения, которая, как известно, обратно пропорциональна квадрату расстояния между ними. Получается, что чем ближе друг к другу находятся объекты притяжения, тем сильнее оно проявляется. Однако в советском университете дистанция между преподавателем и студентом была настолько велика, что не вписывалась даже в зону действия всемирного закона Ньютона.

В один прекрасный день Кира решилась сократить эту дистанцию. Отнюдь не для того, чтобы разлучить будущего доцента с женой, и отнюдь не из желания просто соблазнить его. Если бы она даже планировала этот природный акт, то по своей простоте душевной абсолютно не знала бы, как это сделать. Просто Кира своим девичьим, ещё неискушённым чутьём вдруг поняла, что безнадёжно влюблена в своего преподавателя.

Случай для сокращения расстояния между ними внезапно представился на склонах горы Чегет в Приэльбрусье, где Кира с подругами проводила зимние каникулы на турбазе. Там же, по стечению обстоятельств, Сергей Иванович катался на лыжах со своей женой. Улучив момент, когда его половинка поехала в Терскол за продуктами, Кира, подавив накатывающееся чувство страха и вдохнув огромную порцию морозного воздуха, вихрем ворвалась в комнату Пузанова. Не давая себе возможности перевести набранный вместе с морозцем дух смелости, она прижалась головой к груди Сергея Ивановича, затем кротко прошептала ему на ухо:

– Я вас очень люблю, Сергей Иванович! Неужели вы ничего не замечаете?

Не дожидаясь ответа от ошарашенного наставника, она стала сумбурно целовать сначала его руки, потом щёки, лоб и подбородок, а затем неумело прикоснулась к его влажным от волнения губам. Первым, вполне естественным желанием взбудораженного Сергея Ивановича было схватить Киру в охапку, сбросить с неё шерстяной лыжный костюм и уложить в ещё не застланную с ночи постель. Он уже было подхватил едва не потерявшую сознание Киру на руки, чтобы совершить задуманное. Но вовремя зазвеневший внутренний колокол почти вернул его в исходное состояние. Он лишь успел проговорить самому себе:

– Что же ты, безумец, собираешься сделать с этим очаровательным ребёнком? Ведь ей, наверное, ещё и восемнадцати нет. А где же мораль? Ты ведь собираешься писать докторскую диссертацию и стать профессором. И что будет, если эта симпатичная девчонка растрезвонит о ваших отношениях всему свету? А ведь точно растрезвонит, в этом возрасте никаких тормозов нет.

Разумное восторжествовало над чувственным. Сергей Иванович опустил разомлевшую Киру к себе на колени и, едва прикоснувшись своими губами к её мягким губам, мгновенно отпрянул от них. Взяв себя в руки, он проникновенно, но не очень связно пробормотал:

– Вот что, милая девушка, я должен тебе сказать. Ты очень красивая, у тебя необыкновенные черты лица, я обратил на тебя внимание уже на первом занятии. Вдобавок ко всему, ты ещё и умная. Поэтому ты должна понять, что ни к чему нам эта любовь. Это не принесёт ни счастья, ни радости ни мне, ни тебе.

– Но я люблю вас! Разве этого мало, Сергей Иванович? – запричитала Кира, с трудом сдерживая рыдания.

– Это не мало, это даже чересчур много, – на одном дыхании выплеснул он, – но это ни к чему. Я женатый человек, моя супруга носит в своём лоне моего ребёнка, который через несколько месяцев должен появиться на свет. Ведь это тоже не так мало, милая девушка. Этого всего более чем достаточно, чтобы наша связь прекратилась, не успев ещё начаться.

Сергей Иванович не успел договорить свою оправдательную тираду. Кира в то же мгновение стремительно спрыгнула с его коленей и, размазывая слёзы с затуманенных глаз, быстро выбежала из комнаты. Эти горючие слёзы продолжали кропить свежевыпавший снег, а двуглавый Эльбрус строго всматривался в плачущую Киру и сочувственно подмигивал ей своими двумя крутыми и заснеженными выпуклостями.

В спешной череде студенческих будней годы учёбы в университете, суетливо сменяя друг друга, промчались одним незаметным мгновением. После любовного фиаско на Чегете Кира без особого волевого усилия заставила себя забыть, что в бренном бытии существуют мачо, донжуаны, альфонсы и другие особи противоположного пола. Вместо удовлетворения своего естественно возрастающего женского эго, она полностью отдалась исторической науке и педагогике. Эта заполненная коллоквиумами семинарами, библиотеками и научными рефератами отдача воздалась ей сторицей: декан факультета, профессор Бобков, вручил ей красный диплом и пригласил к себе в аспирантуру. На выпускном банкете в уже знакомом ресторане «Казачий хутор» её пригласил на танец чуть располневший Пузанов. Будучи уже в звании доцента, он нежно обнял свою партнёршу и проникновенно зашептал ей на ухо:

– Теперь, Кирочка, когда ты уже не числишься моей студенткой, когда ты стала ещё красивее и женственнее, чем была на первом курсе, я готов рассмотреть наши отношения под другим аспектом.

– А как же лоно вашей супруги, – насмешливо расхохоталась она, – и что будем делать с вашим ребёнком?

Кира собиралась сказать еще, что она уже не восторженная зелёная первокурсница, а думающая девушка, которую не прельщает роль тайной, а значит, и временной любовницы. Но в этот момент танцевальная музыка закончилась, и доценту ничего не оставалось, как выпустить её из своих крепких объятий.

Когда после танца взволнованная Кира возвращалась к своему столику, кто-то невидимый подскочил к ней сзади и сильной мускулистой рукой прикрыл ей глаза. Кира недовольно встрепенулась и неистово отчеканила:

– И не стыдно вам, Сергей Иванович, так прилюдно заигрывать с девушкой! Должен же быть у доцента хоть какой-то маломальский этикет.

– Какой ужас, вот это сюрприз, – донёсся до Киры знакомый басок, который она сразу не опознала, – так ты, значит, Кирочка, уже с доцентами и профессорами любовь крутишь!

Когда невидимый мужчина разжал руки и повернулся к ней лицом, возмущённая Кира признала в нём Кирилла Коновалова. Придя в себя от нахлынувшего волнения, она сообразила, что её встреча с одноклассником состоялась после пятилетней разлуки. Вслух же она взволнованно, чуть растягивая слова, сказала:

– Ну, сюрприз это скорее для меня, и, видимо, на небесах записано встречаться нам только на выпускных вечерах. Где же ты пропадал целую пятилетку? Почему не подал о себе весточку?

Кирилл обескураженно молчал. А Кира, которой сегодня судьба послала встречу сразу с двумя мужчинами, продолжая атаковать Кирилла, возбуждённо вопрошала:

– Неужели ты не помнишь, как признавался мне в любви и как нёс меня на руках в июньскую грозу?

– Да помню я, конечно же, помню, – неуверенно оправдывался Кирилл, – но немало воды с тех пор утекло. За это время столько всего произошло, что мы, наверное, совсем другие.

Он как-то трепетно посмотрел на бывшую одноклассницу и вдруг, чуть пугаясь собственного озарения, радостно воскликнул:

– А знаешь, Кирочка, давай покинем этот душный кабак и побежим на берег Дона и найдём ту нашу заветную скамейку! Заодно и проверим, сколько воды вытекло из нашей казацкой реки.

Не давая опомниться, взбудораженный юноша схватил её за руку и чуть ли не насильно потянул к выходу. Уже через несколько минут они стояли, обнявшись, на борту небольшого прогулочного катера и, перебивая друг друга, красочно описывали долговременный интервал, в котором пребывали в разлуке.

…Кирилл, в отличие от Киры, не отличался в школе пылкой любовью к учёбе. Ни одна из дисциплин, как точных, так и гуманитарных, не зародила в нём желания превратить их в свою профессию. Пожалуй, единственным предметом, который он обожал, являлась физкультура. Он серьёзно занимался многими видами спорта, однако ни в одном из них особых успехов не достиг. Причиной тому являлась его несобранность и распылённость в достижении высоких результатов. Ни олимпийского чемпиона, ни даже чемпиона спортобщества, в котором он занимался, из него не получилось. Высшим его достижением было выполнение норматива мастера спорта по боксу. Прямым следствием этого являлась его уверенная поступь в уличных драках и потасовках, в которых он был как зачинщиком, так и триумфальным победителем. Только вместо спортивного пьедестала его вполне удовлетворяли разбитые носы, синяки и кровоподтёки дворовых соперников.

Родители Кирилла звёзд с неба не хватали, да и некогда им было заниматься бесполезной ловлей этих никому не нужных космических объектов. Отец работал водителем междугородних автобусов. Дома его видели редко, он постоянно находился в дальних рейсах. Мать трудилась медсестрой в больнице, часто брала ночные дежурства, чтобы заработать побольше денег. В повседневье Кириллом занималась бабушка, которая воспитывала любимого внука больше веником и кочергой, от которых приличные навыки и хорошие манеры появляются далеко не всегда. Поэтому в год окончания школы Кирилл превратился в стройного красавца, породистого молодого мужчину, готового к ещё не совершённым подвигам на будущих любовных фронтах и абсолютно не приспособленного к постижению азов будущей профессии.

Так сложилось, что старший брат Екатерины Ивановны, матери Кирилла, был профессором, доктором геолого-минералогических наук и проректором по учебной работе Московского геологоразведочного института. Когда стало понятно, что вряд ли двери ростовских институтов гостеприимно распахнутся перед сыном, она позвонила в Москву и слёзно попросила пристроить отпрыска в высшее учебное заведение. Абитуриенты если и атаковали стены геологического института, то далеко не шумною, а, скорее, даже нерегулярной и хаотической толпою. Ректорат этого храма науки только во сне видел у себя такие конкурсы, как, например, в институте кинематографии или в институте международных отношений. Дяде не пришлось прилагать громадные усилия для того, чтобы племянник получил студенческий билет в столице.

С незапятнанного детства и с не очень уж обременительных школьных лет Кирилл вовсе не мечтал стать разведчиком земных недр, не горел желанием с геологическим молотком бороздить зелёное море тайги и совсем не грезил о том, чтобы с тяжёлым рюкзаком бродить по горам, пустыням или тундре. Гораздо сподручнее было сидеть с приятелями в пивном баре и неторопливо рассуждать о смысле бессмыслия своего вольного бытия. Единственное, что радовало юношу в задумке своих родителей, – это перемещение из периферийного Ростова в богемную, кипящую, как ему казалось, бурной и непредсказуемой жизнью столицу. Отчасти так оно и было: шумная, грохочущая и задевающая своей многоликостью Москва приятно будоражила и щекотала чувства ошарашенного Кирилла. Однако по мере постепенного привыкания к столичному ритму жизни, до него стало доходить, что он чужой в этой не совсем понятной, бессистемной толчее. Вместе с осознанием этого наступил период уныния и беспросветной тоски. Учился Кирилл из рук вон плохо, и это несмотря на угрозы дяди быть отчисленным из института за неуспеваемость. В принципе, он был бы даже рад, если бы это произошло. Тогда бы он вернулся в Ростов и с грустным видом жаловался бы друзьям и подругам на не сложившуюся столичную жизнь. Но авторитет дяди не дал осуществиться такому сценарию, и Кирилл с не очень-то и заслуженными оценками в зачётной книжке перекочевал на второй курс.

Из промозглой депрессии горе-студента вывела любовная эпопея, весьма похожая на ту, что приключилась с Кирой. Только она содрогалась от пылкой любви к своему молодому преподавателю, а к ростовскому мачо воспылала страстью привлекательная ассистентка кафедры философии, которая вела у будущих геологов семинарские занятия по диалектическому материализму. По отношению к Кириллу диалектика у преподавательницы Валентины Ивановны – так звали обаятельную синеглазую шатенку, была, в отличие от её основателей, Аристотеля и Гегеля, более чем незатейливая. На первом же занятии она обратила внимание на явно скучающего красавчика Коновалова. А уже на втором семинаре попросила его вечером подойти к закрытию институтской библиотеки, где работала над кандидатской диссертацией. Требовалось всего-навсего помочь загрузить многотомные труды Карла Маркса в машину. Поначалу светло-кремовая «Волга», в багажник которой молодой провинциал укладывал книги, произвела на него более сильное впечатление, чем голубые глаза её стройной хозяйки. Когда же обладательница их небесной лазури пронзила его словами: «Не будете ли так любезны прокатиться до моего дома? Вы же понимаете, что книги из багажника должны попасть на мой письменный стол», – он понял, что машина – это не более чем весомое приложение к этой красивой женщине.

Валентина Ивановна уверенно вела своё шикарное авто по оживлённым московским проспектам, время от времени поворачивая к слегка растерянному парню свою аккуратно причёсанную головку и одаривая его обольщающим взглядом. Буквально в считанные мгновения Кирилл осознал, что эта сексапильная особа с кафедры философии очаровала его. Пока он прикидывал, каковы шансы студента придвинуться к своей преподавательнице поближе, авто свернуло с многополосной авеню в какой-то переулок и притормозило возле приметного особняка. Кирилл, полагая, что это и есть её родные пенаты, открыл багажник, чтобы выложить из него философские талмуды. Но молодая женщина нежно взяла его за руку и как несмышлёного малыша повела не к этому зданию, а к какой-то соседней неказистой постройке. Над её входной массивной дверью голубоватым неоном светилась вывеска «Третий путь». Его спутница позвонила в почти невидимую кнопку звонка. Дверь тотчас же распахнулась, и в уличную темноту брызнули снопы золотистого света, искристыми бликами вырывающиеся из чрева помещения. Валентина Ивановна дружелюбно помахала рукой двум вышедшим наружу здоровенным качкам, наряженным в чёрные костюмы, и, указывая на Кирилла, небрежно проговорила:

– Прошу не беспокоиться! Этот симпатичный тинейджер со мной.

Похоже, что её в этом заведении не только знали, а ещё и уважали, так как рослые секьюрити тут же пригласили их пройти. Когда они спустились по извилистой лестнице вниз и приоткрыли совсем узкую решётчатую дверь, полоса яркого света сменилась тусклым освещением, едва выхватывавшим из тьмы средних размеров прокопченную сигаретным дымком залу. В дальнем её углу стоял огромный концертный рояль, возле которого бородатый саксофонист выводил грустную мелодию затяжного блюза. Вплотную к роялю приютилась стойка подсвеченного бара, за которой в бликах свечей как бы подмигивали посетителям разнокалиберные бутылки спиртных напитков.

Кирилл и не подозревал, что попал в один из первых московских ночных клубов. Уже через несколько лет ночная жизнь для Москвы станет нормой, а счёт подобным заведениям пойдёт на сотни. А пока что это богемное заведение посещали художники, писатели, критики, модельеры, разбавленные начинающими бизнесменами и продвинутыми состоятельными студентами. Усилиями этой разношерстной тусовочной публики в клубе создавалась неповторимая свободная атмосфера постперестроечной неопределённости. Когда его спутница прошептала ему на ухо:

– Не пугайся, студентик, здесь ты увидишь и познаешь всё, от достоевщины до булгаковщины, – Кирилл и в самом деле испугался.

Если о Фёдоре Достоевском он хоть что-то слышал, то о Михаиле Булгакове ему не было известно ничего. Не успел он стереть со лба выступивший от волнения пот, как к ним подскочил какой-то длинноволосый тип и, звучно чмокнув философиню в щёчку, весело выпалил:

– Я вижу, Валечка, ты нового ухажёра привела. Ничего, симпатичный парниша.

– Ты из какого корпоратива: стихоплётов, картиномарателей или воинствующих балетмейстеров? – задорно спросил он, дружески хлопнув парня по спине.

Кирилл понятия не имел, что означает слово «корпоратив», однако, чтобы не ударить лицом в грязь, с почему-то угрожающей ноткой в голосе гордо ответил:

– А я, уважаемый коллега, из корпоратива геологов.

– Ну какой же я тебе коллега, – рассмеялся волосатый, – ведь я работаю дворником, чтобы на заработанные деньги содержать мастерскую, где в свободное от подметания вверенных мне улиц время занимаюсь художественной мазнёй.

Не успел подметальщик столичных тротуаров удалиться в сторону бара, как к Валентине Ивановне пристроился ещё один подозрительный тип. Этот рыжебородый, в ярко-оранжевом пиджаке оригинал безо всякого стеснения привлёк её к себе и чуть ли не взасос поцеловал в губы. Она с трудом отстранила его от себя и, тяжело дыша, пролепетала:

– А это, Кирилл, артист театра на Малой Бронной, зовут его Владислав.

Владислав картинно поклонился новичку и, небрежно коснувшись его плеча, сквозь зубы процедил:

– Ну, что, старик, если пожелаешь на спектакль с моим участием, контрамарочка в твоём распоряжении.

У Кирилла кружилась голова от доселе неведомой ему богемности этого отнюдь не богоугодного заведения. Она закружилась ещё больше, когда Валентина Ивановна заказала в баре коктейли. В течение какого-нибудь получаса она ещё дважды повторяла заказ. Напиток состоял из живительной смеси водки и шампанского и имел неслабый опьяняющий эффект. Из-за волнующего ощущения новизны грустный лад саксофона не усыплял, а, наоборот, таранил нетрезвую голову Кирилла. Забыв обо всём на свете, он схватил Валентину Ивановну за руку и увлёк на залитую клубами сероватого дыма площадку, которую здесь почему-то называли танцполом. Она же, оценив порыв, прижалась к нему своими маленькими, но тугими грудями и томно шептала ему на ухо:

– Ну вот и свершилось, дорогой. Я для тебя уже не преподавательница и не Валентина Ивановна, а твоя девушка, которую зовут Валечка.

Кирилл с высоты своего немаленького роста смотрел в её бездонные васильковые глаза и, подобно весенней сосульке, таял от горячей чувственной энергии, исходящей из них. Он не очень понимал, да и не хотел понимать, что эта эффектная и умная женщина нашла в нём, приехавшем из провинции бесперспективном студенте.

А уткнувшаяся в его грудь обаятельная девушка Валечка была всего-то на шесть лет старше. Год назад, закончив престижный философский факультет Московского университета, она получила направление на должность ассистента кафедры философии геологоразведочного института. В отличие от своего ростовского коллеги Сергея Ивановича, она не особо дистанцировалась от своих студентов. Когда же она увидела Кирилла Коновалова, её женское начало просто затрепетало от атлетически сложенного, обворожительного блондина. Нельзя сказать, что она мгновенно влюбилась в него. Просто нестерпимо захотелось иметь с этим симпатичным парнем отношения, отличные от платонических.

Начало этой связи и зарождалось сейчас в новоявленном московском ночном клубе. Ещё нетронутое телесными отношениями со взрослой женщиной естество Кирилла трепетало от нежных прикосновений чувственных губ Валечки к его загорелой шее. Он ещё не понимал, что в его блеклую столичную жизнь бесцеремонно вторгается новая, разухабистая, местами циничная, но тем не менее животворящая, отнюдь не скучная полоса.

Забрезжив на этом богемном танцевальном клочке, она разгорелась пылающими искрами в квартире Валечки. Едва переступив порог, она буквально тремя движениями своих шаловливых пальчиков сбросила с Кирилла все одежды и уже через минуту сама оказалась в наряде библейской Евы. А он широко открытыми мальчишескими глазами в неописуемом восторге смотрел на свою обнажённую, идеально сложенную, голубоглазую пассию и думал:

– Надо же, какое счастье привалило. Только ради этого стоило ехать в Москву и слушать скучные лекции.

Думать пришлось недолго. Неутомимая Валечка буквально повалила Кирилла в постель, где преподала первые уроки плотской любви. На широкой кровати её преподавательский талант заиграл совсем другими красками, чем на семинарах по философии.

В эту незабываемую ночь Валечка сваяла из своего студента настоящего мужчину. Кирилл оказался талантливым учеником, постижение сексуальных поз Камасутры для него оказалось более лёгким и приятным, чем изучение опротивевших ему геоморфологии, тектоники и минералогии. Теперь же суточная жизнь делилась на две части. Первую он с огромным нежеланием проводил в лекционных аудиториях и лабораториях храма науки. В эту, ненавистную для него, часть дня он с большим трудом заставлял себя изображать добросовестного студента. Зато во второй части он с удовольствием сбрасывал с себя маску нерадивого студента и с нерастраченной энергией по полной программе отдавался альковным отношениям, так искусно выстроенным Валечкой. Она же не только обучила своего подопечного премудростям любовных утех, а и вложила в них осмысленное отношение к жизни. Кирилл точно не помнил от кого, от Платона, Сократа, Аристотеля или от кого-нибудь другого, исходило это ежедневно трактуемое Валечкой мировоззрение. Зато он точно знал его формулировку. Суть заключалась в том, что к текущему бытию надо подходить философски, т. е. не только пытаться что-то изменить, а и принимать его таким, каковым оно является независимо от тебя. А ещё харизматичная философиня, кроме глаголов «требовать» и «принимать», учила всегда употреблять глагол «брать», другими словами, без стеснения взимать у обозначенного бытия всё, что только возможно. Вот такое своеобразное видение жизни было у философствующей Валентины. В конечном итоге её преподавательские навыки всё-таки оставили заметный след в мировоззрении Кирилла. Она ввела его в богемный мир своих друзей, среди которых преобладали философы, поэты, скульпторы, артисты и просто меценаты, ценящие искусство.

Валентина Ивановна и её приятели позиционировали себя приверженцами философии экзистенциализма. Кирилл и слова-то такого раньше никогда не слышал. Пытаясь хоть как-то привлечь Кирилла к умным разговорам с коллегами, Валечка вооружила его книгами Достоевского, Жан-Поля Сартра и Альбера Камю, которые считались родоначальниками этого философского направления. Бедный Кирилл засыпал уже на первых страницах этих трудночитаемых даже для специалистов и абсолютно непонятных для него философских трудов. Однако он всё-таки запомнил, что главный принцип экзистенциализма заключается в том, что смысл существования и природу человечества нельзя по-настоящему постичь только через изучение естественных наук, что у людей есть абсолютная свобода действий и каждый, вопреки отсутствию смысла и порядка во Вселенной, вправе делать свой выбор в повседневной деятельности.

Валентина Ивановна, забивая голову юного отрока всем этим философским хаосом, не потрудилась объяснить ему, что на данном этапе свобода его действия как раз и ограничивается изучением естественных (геологических) наук. Она не удосужилась направить своего студента на успешное окончание института как основы для дальнейшего выбора. Поэтому вполне естественным результатом её экзистенциальной деятельности явилось исключение студента Коновалова из института за академическую неуспеваемость. Причём эта неуспеваемость была такой, что даже именитый дядя-проректор не смог спасти то ужасное положение, в котором оказался племянник. Автоматически он лишался общежития и стипендии, а значит, жилья и средств существования. На первых порах его приютила Валечка. Однако будущее светило философских наук с космической скоростью охладевала к юному фавориту, отчётливо понимая, что не самцом единым прекрасна эта жизнь. В один далеко не прекрасный для него день поклонница Сартра и Камю без лишних эмоций объявила, что с завтрашнего дня он может считать себя свободным от её нежных объятий. От ночлегов на вокзале его спас художник, с которым Валечка познакомила Кирилла в ночном клубе. Феликс сочетал рисование картин с работой дворника. При встрече с Кириллом он, потрясая зажатой в руках бутылкой водки, весело прогундосил: