Kitobni o'qish: «Мой ад – это я сам»

Рукопись

Похоже, что я – профессиональная пианистка с двадцатипятилетним стажем работы по специальности, женщина, всю жизнь стремящаяся быть образцом выдержки и рассудительности, проявила полное отсутствие здравого смысла, когда согласилась поехать в качестве концертмейстера оркестра народных инструментов в Индию, где руководство нашей Республиканской Филармонии планировало записать музыку к новому кинофильму – сказке на восточную тематику. Когда ни у кого нет денег, на удачу не только рассчитывать, но и надеяться бессмысленно.

В Дели мы прилетели втроем: я – концертмейстер струнной кафедры Консерватории и два наших лучших студента-народника, обучающихся по классам рубаба и гиджака. В аэропорту нас встретил руководитель делегации и повез в самый, что ни на есть захудалый отель на окраине города. По дороге, прямо в машине, он нам с гордостью сообщил, что только благодаря своей недюжинной смекалке, ему удалось уложиться в рамки бюджета: помимо гостиницы, выбранной для нас из расчета строжайшей экономии, он ухитрился пригласить на работу в оркестр самых низкооплачиваемых музыкантов – народных исполнителей играющих по слуху и не имеющих понятия о нотах.

Я искренне считала себя не самой бездарной наследницей советской пианистической школы, а потому, услышав подобное, впала в откровенную истерику – создавшаяся ситуация с профессиональной точки зрения мне показалась абсолютно безнадежной. Сознание того, что я встряла в нее по собственной инициативе, значительно усугубило мою панику. Первая же репетиция подтвердила мои опасения, однако, наш дирижер, чья достаточно героическая и неординарная личность известна многим соотечественникам, воспринял возникшее перед ним сборище, как заурядное житейское недоразумение. Прибыв в студию прямо из аэропорта с чемоданом в одной руке и с авиабилетом в другой, он, не тратя сил на бесполезные комментарии, засучил рукава и бодро впрягся в работу.

Он мужественно “лез из кожи”, “стоял на ушах”, и “выворачивался на изнанку”, чтобы объяснить музыкантам то, что от них требуется. Он проявлял чудеса изобретательности, стараясь хоть как-то сократить пропасть, разделяющую музыку, написанную композитором европейской классической школы и исполнителями, представляющими собой не оркестр, а скопище перепуганных акынов, то бишь – меддахов¹. Он громко пел, приплясывал, притоптывал, присвистывал и махал руками, словно ветряная мельница, упорно пытаясь изобразить то, что хотел услышать от присутствующих. Общаясь с коллективом на ломаном английском, дирижер периодически разражался отборной русской бранью в адрес наших студентов, сидевших в оркестре в качестве концертмейстеров. Остальных же мутребов он крыл на каком-то совершенно диком наречии, так как отлично понимал, что так остервенело поносить иностранцев на языке доступном чьему-либо разумению, не имеет ни малейшего права. Не прошло и недели, как мне стало казаться, будто я участвую в каком-то фантасмагорическом действе, во главе которого стоит безумный капельмейстер Иоганн Крейслер.

На десятый день работы дирижер, находившийся уже на последней стадии негодования, бесцеремонно выпроводил меня за дверь, чтобы откровенно высказать в мужском обществе все, что он думает по поводу происходящего. Я, расстроенная, с резкой головной болью, выбралась на улицу и медленно побрела, глядя под ноги. Минут через пятнадцать, придя в себя, я с ужасом обнаружила, что нахожусь в каком-то незнакомом месте. Скорее всего, это был один из беднейших кварталов города, так как вокруг была кошмарная грязь, вонь и полно нищих.

Не успела я замедлить шаг и осмотреться, как они, вытянув руки, с истошными воплями ринулись ко мне. Прижавшись спиной к какой-то облезлой загородке, я, наверняка, потеряла бы сознание, если бы в этот момент мне на помощь не поспешил какой-то пожилой прилично одетый господин. Он что-то крикнул обезумевшим от голода попрошайкам, и те расступились. На прекрасном английском языке он предложил мне свои услуги. С перепугу я, заикаясь и с трудом подбирая слова, объяснила, что заблудилась и попросила его проводить меня до отеля. Его удивлению не было границ, когда он услышал название моего пристанища. Явное несоответствие моего интеллигентного облика и места, где я обитала, разожгли любопытство моего спутника, он стал обо всем расспрашивать, а потом мы познакомились.

Г-н Нирами оказался потомком старинного и очень состоятельного рода, занимался коммерцией, между тем, главной страстью его жизни была литература. Он собирал различные рукописи, манускрипты, редкие издания книг, в общем, все оригинальное в этой области, что попадало в поле его зрения. Узнав, где мы делаем запись музыки к кинофильму, он проявил искренний интерес к нашей работе, и попросил разрешения там поприсутствовать.

На следующее утро, придя в студию, я увидела своего нового знакомого, тихо беседовавшего с ее владельцем – разлюбезным, круглым, цвета молочного шоколада господином. Через несколько минут тот представил нашему дирижеру моего спасителя, как известного в столице мецената и сообщил о его желании послушать репетицию оркестра. Наш новоявленный Иоганн Крейслер был вынужден, скорчив на своей свирепой физиономии подобие улыбки, изобразить радостное согласие.

В течение нескольких часов г-н Нирами терпеливо внимал происходящему, а затем, прощаясь со мной, сказал:

– Право, Чарли Чаплин со всеми своими трюками по сравнению с Вашим дирижером, просто неуклюжий мальчишка!

Почти месяц мы работали, как на каторге и о своем спасителе я, практически, не вспоминала, так как искренне считала, что мы расстались навсегда. Однако я ошибалась. Он появился в аэропорту за два часа до нашего отлета домой. В руках у него была красивая подарочная коробка и довольно большой серый пакет.

– Дорогие друзья, я пришел, чтобы попросить у вас прощения. Дело в том, что несколько недель назад по моей просьбе в студии мне сделали видеозапись вашей репетиции. К сожалению, только вчера ее владелец мне сообщил, что проделал это без Вашего ведома – он явно перестарался, желая мне угодить. Я считаю это откровенной бестактностью, а потому отдаю Вам, маэстро, эти кассеты в надежде на Ваше снисхождение. Однако видит Бог, я расстаюсь с ними с глубоким сожалением. Я демонстрировал их своим друзьям и, клянусь, они имели чрезвычайно шумный успех. Полагаю, этот скромный презент будет Вам приятен. В любой момент он сможет напомнить Вам о пребывании в нашей стране!

Г-н Нирами, вежливо раскланявшись, вручил красному, как вареный рак, дирижеру подарочную коробку, а потом продолжил, обращаясь уже ко мне:

– А Вам, глубокоуважаемая пианистка, я дарю копию чрезвычайно редкой рукописи – это легенда, она написана на валардском – почти забытом славянском наречии. К сожалению, переводчика я до сих пор не нашел. Единственно, что сумел сделать за то время, что рукопись хранится у меня, так это раздобыть учебник валардского и большой словарь, составленный одним известным русским путешественником и лингвистом еще до революции 1917 года. Освоить два языка, чтобы прочитать эту волшебную историю мне не по силам, а Вас, вероятно, она сможет заинтересовать. Да, по моему мнению, валардский – не тот язык, на котором была написана легенда. Скорее всего, мы имеем дело с ее переводом, сделанным позднее, частично дополненным и несколько искаженным. Поэтому, если Вы возьметесь за работу над “Гармагером” – так называется легенда, не старайтесь делать построчный перевод и не стремитесь к стилизации. Это бесполезно, так как время написания этого манускрипта никому не известно. Возможно, позже у меня появится желание датировать время его создания, и тогда я обращусь к специалистам. А пока я мечтаю о другом. Хочу издать это сочинение на английском. Обладание русской версией “Гармагера” меня вполне устроит. Сами понимаете, грамотного литератора, владеющего этими языками, я всегда смогу найти. Помогите мне преуспеть в этом предприятии! Вы так прекрасно играете, что я решил предложить Вам эту работу в надежде на Ваш талант и трудоспособность! И прошу, не забывайте меня. Заранее приношу свои извинения за то, что учебник и словарь в таком жалком состоянии!

Я искренне поблагодарила г-на Нирами за удивительный презент. К тому же, была очень довольна тем, что подаренные книги он не переплел заново. Я решила, что в таком виде они не вызовут особого интереса у таможенников, так как сойдут за обычные потрепанные студенческие учебники. Мы тепло распрощались, а я даже прослезилась, понимая, что это моя первая и последняя поездка в Страну Чудес, которую мне так и не удалось разглядеть.

Прилетев домой, я сразу же включилась в предсессионную гонку. Мне пришлось мобилизовать весь свой концертмейстерский опыт, чтобы за месяц “выдолбить” с дюжиной студентов их программы. Потом я играла с ними на экзаменах. Затем нагрянули заочники… За инструментом приходилось проводить не менее восьми часов в сутки. Пришла в себя я только в мае, когда мой дорогой, мой преданный супруг объявил, что я ему надоела и ему осточертело жить под одной крышей с тощей, вечно взмыленной “рабочей лошадью”, а потому он уходит к роскошной тридцатипятилетней мадам – директорше городского рынка.

Ситуация была настолько банальная, что я только пожала плечами и, упаковав вещи, пожелала ему удачи. Однако для меня это был чрезвычайно сильный удар и, к сожалению, его последствия не заставили себя долго ждать. На нервной почве у меня разболелась левая рука, да так, что я не могла удержать вилку. Еще неделю я через силу пыталась что-то изображать на фортепиано. Закончилась эта история плачевно: хирург нашей районной поликлиники сказал, что у меня типичная профессиональная травма, то, что, в наших кругах называется “переигранной рукой”, а потому без лишних слов наложил гипс и оформил больничный лист.

На работе меня заменила другая “лошадь”, но только в два раза моложе и резвее. Она всего год назад окончила консерваторию с отличием и теперь старалась всем доказать, что достойна работать в нашем заведении штатным концертмейстером. А я? Я осталась бродить в одиночестве по своей скромной квартирке с разбитым сердцем, покинутая единственно близким человеком, без музыки, без студентов, без работы. Изредка звонили коллеги, чтобы справиться о моем самочувствии. Выслушав меня, они почти сочувственно охали, а потом, с ехидной дрожью в голосе сообщали, какая бойкая девица теперь работает на моем месте и как восхищается ею профессор, в классе которого я успешно проработала двадцать лет.

Мысли меня терзали сильнее, чем боль в руке. С гипсом все было понятно – снимут, когда придет срок, а потом, Слава Богу, каникулы… Есть время на реабилитацию. Но что делать с головой? От разочарования, боли и одиночества можно было сойти с ума. Вот тогда-то я и вспомнила о рукописи, подаренной мне моим индийским другом.

Первые шаги в освоении валардского были ужасны. К счастью, я быстро сообразила, насколько это наречие в своей основе близко славянской лексике, а потому, худо-бедно, но уже через полтора месяца стала настолько ориентироваться в тексте, что рискнула приступить к переводу.

Я так втянулась в эту работу, что не смогла ее бросить и в сентябре. Начался новый учебный год, и внешне моя жизнь потекла по-прежнему. Но теперь в ней появилась тайная радость, она рождалась в сосредоточенной тишине ночных часов, проведенных за письменным столом. Удивительный мир легенды, в который я погружалась с головой, отключившись от ежедневных проблем, действовал как наркоз. Благодаря ему я стала стойко переносить свое одиночество, выспренние вопли моего профессора, истерию студентов, недоучивших в срок свои программы и проникнутые ядовитым сарказмом любезные комплименты, расточаемые мне коллегами после успешных выступлений. Теперь где-то подспудно в моей душе жила другая реальность, более понятная, притягательная и яркая, чем окружающая меня суетливая и жесткая жизнь. Каждый раз, когда я открывала рукопись, глаза наталкивались на эпиграф, который согревал мне душу. Удивительно, но до сих пор не могу отделаться от мысли, что где-то уже встречала выражение подобное этому:

– Внимай, читатель, и ты не пожалеешь!

Во время работы над легендой особый интерес у меня вызвали приключения ее героя – юного принца Гармагера, который, пытаясь разгадать мотивы поведения своей овдовевшей матери-королевы и ее советников, ухитрился сделать из своей достаточно благополучной жизни настоящий кошмар.

Принц принадлежит к той немногочисленной когорте литературных персонажей, которые одержимы идеей восстановить достоверную картину событий, когда-то трагически повлиявших на судьбы их семей. После невероятных путешествий к истокам жизни, к Гарму приходит столь желаемое им знание Истины. Но, к сожалению, это не приносит ему радости. Да и кто, узнав все, о чем мечтал, обретает душевное равновесие: легендарный царь-Эдип, пылкий принц Гамлет или благородно-респектабельный Роберт Кэплен²? Конечно, по сравнению с их участью, жизненный путь Гармагера – это дорога к свету, но и на ней, склонный к постоянному самоанализу юноша не обретает ни внутренней гармонии, ни покоя. Кстати, их он и не ищет, так как отлично понимает, его беспокойная душа до конца жизни обречена метаться по пылающим лабиринтам его противоречивого разума.

Возможно, некоторым покажется странным, но настойчивые правдоискатели типа Гарма, вызывают у меня не восхищение, не сочувствие, а явное раздражение с привкусом жалости. И это притом, что я отлично понимаю, насколько эти упрямцы одарены, как личности.

С сожалением признаю, судьбы подобных литературных героев неизменно находят во мне чрезмерно живой отклик. Не от того ли, что подспудно, вопреки желанию, я ощущаю некое родство душ? Иначе чем объяснить, что меня, так же, как и их влечет не опасная дорога приключений, неизбежная на пути к раскрытию тайны, а сама истина во всей своей полноте. Однако никаких иллюзий по поводу этой особы я не питаю. Это в девятнадцатом веке выдающиеся европейские художники Беклин, Лефевр и Борди³ изображали ее на своих полотнах в виде прекрасной, холодной и безупречно-совершенной Дамы. Я же, в отличие от них, абсолютно уверена, она имеет лик горгоны Медузы, чей взгляд леденит душу, а тело превращает в камень. Так почему бы мне, такой прагматичной женщине не бежать подальше от ее убийственных глаз? Так нет! В любой ситуации меня так и тянет докопаться до сути, все разузнать да поподробнее. Благо, было бы это праздное любопытство! А то ведь в глубине души понимаю, что, увидев все без прикрас, расстроюсь, а потом месяцами буду пережевывать эту ядовитую жвачку, превратив свое и без того трудное существование в откровенный ад!

Как-то в начале февраля, в разгар зимних каникул, в читальном зале библиотеки Консерватории я столкнулась с нашим глубокоуважаемым маэстро. В помещении никого кроме нас не оказалось, и мы разговорились. Почувствовав искреннюю заинтересованность собеседника, я поделилась с ним своими впечатлениями от легенды, над переводом которой работала столь увлеченно. Ко всему, не удержавшись, высказала и кое-какие свои соображения по поводу развития литературных жанров в целом.

– Послушать Вас, так можно подумать, будто автором первого детектива в истории человечества был Софокл! – съязвил он.

– Именно на это я и намекаю! – ответила я, стараясь милой улыбкой хоть как-то смягчить его недоумение. – Вы только представьте! “Царь Эдип”, кстати, как и “Гамлет” Шекспира – не просто гениальные пьесы! Это шедевры психологического детектива и в них налицо все необходимые для этого составляющие. Судите сами! Сначала совершается преступление. Затем известие об этом получает герой – честный, проницательный и, к тому же облеченный властью. Он, будучи лицом заинтересованным, берется за дело и ведет его так, как положено. В результате виновник обнаружен, и нашедший пытается, по возможности, покарать его. Ну, а поскольку наказание – дело небезопасное, особенно в среде коронованных особ, все завершается так, как в жизни: вместе с тем, кто добрался до истины, терпит крах и вся его семья. Так что, как ни крути, получается, что в этих трагедиях куда больше реализма, чем в большинстве современных поделок, со столь любезным нашему сердцу «хэппи эндом».

– Вы, что же, уважаемая, хотите меня убедить, будто психологическому детективу уже более двух с половиной тысяч лет? – с ужасом пролепетал мой собеседник.

– Я утверждаю только то, что ничего нового нет под луной! Посмотрите повнимательней, и Вы сами обнаружите по дошедшей до нас литературе, что людей во все века развлекало одно и тоже. А потому, мне кажется, что самым впечатляющим приключенческим романов в истории человечества является “Одиссея”, а самым крутым триллером всех времен и народов – “Золотой осел”!

Дирижер смущенно рассмеялся, он был явно шокирован моими литературными инсинуациями, а потом, совершенно спонтанно, разоткровенничался. Сказал, что и сам далеко не безгрешен, так как совершил самое, что ни на есть настоящее “святотатство”: в качестве эксперимента сделал переложение оркестровых партий фортепианных концертов Баха, Сен-Санса и Бартока для оркестра народных инструментов и предложил мне, выбрав что-нибудь из этого списка, сыграть с ним на фестивале симфонической музыки.

– Я понимаю, моя работа очень спорна. Но так хочется поиграть настоящую классику… Может, попробуем, рискнем? Тем более что мероприятие планируется чрезвычайно пышное – пресса, телевидение, а главное, лучшие исполнения будут рекомендованы для записи на пластинки.

В душе я осознавала, что наш дирижер совершил акт профессионального вандализма. Однако желание исполнить любое из этих сочинений с оркестром было у меня так велико, что, отогнав все сомнения, я с радостью приняла его предложение. Более того, я расценила его, как бесценный подарок судьбы! Мы договорились встретиться через неделю, и дирижер ушел.

Неожиданный поворот нашей, достаточно светской болтовни, настолько вывел меня из душевного равновесия, что я почувствовала себя, как натянутая до предела струна. Закрыв глаза, я до боли сжала кулаки, и в этот момент мне показалось, что впервые в жизни сквозь туман моего замотанного и нищего существования я различаю очертания того пути, по которому с юности мечтала идти до конца своих дней, до тех пор, пока была бы в состоянии дышать, мыслить и страдать.

Однако довольно, замолкаю, так как больше не хочу испытывать терпение читателя. Предоставляю слово безымянному автору рукописи, с нескрываемым интересом повествующему о невероятных приключениях и удивительных метаморфозах прекрасного принца.

Итак, приступим…

Гармагер – сын королевы Кары

Легенда (перевод с валардского)

Внимай читатель, и ты не пожалеешь!

Книга первая

В королевстве Альморав состоялся грандиозный праздник по случаю совершеннолетия принца Гармагера – единственного сына могущественного правителя страны Агомара и его венценосной супруги Кары.

Королевская чета души не чаяла в престолонаследнике, справедливо полагая, что он не только умен, ловок и смел, но и красив, как Аполлон. Повелитель обожал Гарма, постоянно баловал его, но в кругу семьи, долго не задерживался, поскольку главными радостями своей жизни считал охоту и войну.

Молодая королева многие годы страдая от одиночества, отдала сыну всю нежность, на которую была способна ее пылкая душа.

Юноша отвечал на родительскую любовь почтительной преданностью: отец и мать были для него идеалом, воплощением благородства, самопожертвования и справедливости на Земле. С младенчества Гарм стремился подражать им во всем, и потому с фанатичным упорством совершенствовался и в науках, и в ратном деле, надеясь, возмужав, стать достойным преемником великого Агомара.

Не успели во дворце Альморава погаснуть праздничные фейерверки и отзвучать торжественная музыка, прославляющая шестнадцатилетнего престолонаследника, как в тронном зале появился разъяренный король. Повелитель был в великом гневе – военный совет, который он проводил только в экстренных случаях, взбунтовался, отказавшись выполнять его приказы. Взбешенный Агомар сообщил встревоженной супруге, что уезжает по делам государственной важности во владения своего бывшего советника Вернада и отбыл, захватив с собой личную охрану.

По дороге среди скал короля и его дружину застигла страшная гроза. Напуганный молнией взбесившийся конь сбросил Агомара в ущелье, и тот умер, не приходя в сознание.

Правитель Альморава трагически погиб, и все королевство оделось в черное. Вдова строго выдерживала траур и нигде не появлялась с открытым лицом. Она постоянно носила густую темную вуаль, а потому никто не видел ее заплаканного лица.

Ровно через год Кара во главе пышной процессии, совершила паломничество к гробнице усопшего супруга, воздала все причитающиеся его сану почести, а на следующее утро всенародно объявила об окончании в стране траура.

Вечером королева дала во дворце бал. Когда она, в огненно-алом царственном одеянии с золотой короной, украшенной рубинами, появилась в парадном зале, все пали ниц – она была прекраснее восходящего солнца. На балу Кара торжественно объявила, что срок ее вдовства окончен, и она намерена повторно вступить в брак. Изумленным гостям она представила своего избранника – придворного певца и музыканта Зирока.

Юный Гармагер был так потрясен решением матери, что с возмущением убежал из дворца. В отчаянии, он разбил шатер позади королевских конюшен и близко не подходил к оскверненному отчему дому. А когда через год у Кары родилась девочка, принц покинул королевство навсегда.

Мир Гарма рухнул, и оскорбленный до глубины души престолонаследник, собрав дружину из преданных ему юных головорезов, отправился на поиски приключений.

С кипящей молодой страстью они ввязывались в бессмысленные междоусобные свары, безжалостно убивая и грабя побежденных. После кровавых налетов принц страшно напивался, и тогда в нем просыпалась лютая ненависть ко всем на свете. Самое ужасное, что отвратительнее всех ему казалась собственная мать.

– Предательница! Кошка подзаборная! – шипел он и с остервенением крушил все вокруг.

Однажды после погрома, учиненного Гармагером и его дружиной в небольшом, затерянном в горах селении, отряд очутился у развалин странного храма. Разогнав разгоряченных побоищем дружинников, принц вошел под своды темного портала и осмотрелся. Над ним возвышалась высеченная в скале гигантская голова кошки. В фантастически-уродливой морде были проделаны три большие воронки: две на месте глаз, и одна в середине лба. Глазницы чудовища были выложены небольшими стреловидными нефритами, в центре каждого камня красовался золотой глаз со сверкающим зрачком. Углубление во лбу было заполнено нефритами с другим рисунком – на них отчетливо проступали серебряные очертания закрытого ока.

Дерзкий юноша, приказав своим воинам расположиться поблизости, объявил, что будет ночевать в храме один.

Когда взошла луна, и ее бледные лучи проникли через отверстия в своде, чудовище преобразилось: тысячи его огненных глаз, кострами запылав во мраке, жгучими взглядами пронзили Гармагера. Принц затрясся, как в лихорадке и почувствовал, что прозревает.

– Я не прав! Я сам убийца и предатель, —впервые за эти годы прошептал потрясенный юноша. – Я не понял ничего в этой жизни! Что я знаю о матери? Что знаю вообще о женщинах? Я сотни раз видел и осязал их тела, но их душа для меня потемки… Чем больше я с ними сталкивался, тем чаще мне казалось, что они просто чудовища. Но я? Я сам! Чем я лучше их? Я безжалостно оттолкнул собственную мать… Я, который семнадцать лет был для нее идолом, и которого она обожала больше всех на свете!!! А я отверг ее. Сбежал, даже не простившись.

Принц горько заплакал и от сердечной боли потерял сознание. Когда он пришел в себя, первые лучи восходящего солнца играли и переливались в металлических зрачках чудовища. Гармагер привстал и увидел у своих ног три нефрита: два с золотым рисунком, а один – с серебряным. Юноша взял в руки камни с изображением открытых глаз и подумал:

– Мне самому пора прозреть. Я уже взрослый мужчина. Не безродный подонок и не бандит… Я принц и мне не годится скакать по миру, как взбесившемуся горному козлу, драться и убивать.

В глубокой задумчивости Гармагер вышел из храма, созвал свою дружину и потребовал свиток. На нем принц начертал:

– Знай, мама, я проявляю свою неистребимую любовь к тебе в тот момент, когда тебя ненавижу, проклинаю и бегу прочь. А ты будь снисходительна. Ты ночью, закрыв свои золотистые очи, вспомни и прости своего надменного, жестокого и непокорного сына!

Гармагер запечатал свиток и приказал воинам:

– Поезжайте в Альморав, вручите королеве Каре мое послание и нефритовый амулет с серебряным закрытым оком. Себе я оставляю другие камни, на них сверкают кошачьи зрачки. Знайте, это – мои глаза и я буду постоянно следить за вами. Если посмеете свернуть с дороги, настигну и перебью, всех до одного! Вы меня знаете! Сказал – сделаю! И еще… Передайте королеве, если серебряный глаз на амулете откроется, значит, я попал в беду. Пока он закрыт – я в порядке… А теперь пора в дорогу. Солнце взошло. Вы – домой, а у меня свой путь. Прощайте, мои верные и смелые подданные!

Дружина направилась в Альморав, а Гармагер остался у храма еще на одну ночь. Когда взошла луна, юноша лег у порога, закрыл глаза и положил на них нефритовые амулеты.

Всю ночь образ Кары стоял перед взором Гарма, и он не мог успокоиться. Его душа болела, его разум кричал. Принц не мог смириться с выбором своей матери. Это был настоящий позор. Ему казалось, что у нее нет ни царственной гордости, ни подлинной верности, ни настоящего королевского достоинства. Юноша мучительно пытался осмыслить, как могла могущественная и прекрасная Кара, всего за один год, не только забыть своего мужественного и величественного супруга, но и соединить свою судьбу с несуразным убожеством, отдав бразды правления великой страной в его руки. Гармагера трясло от отвращения, когда он вспоминал, что мать дала ему – принцу крови, потомку венценосной династии, в сестры безродное ничтожество.

Проснувшись, юноша уже знал, что больше всего на свете жаждет получить ответы на терзающие его вопросы. И тогда он решил потратить на это все свои силы, все свое время, а возможно и всю свою жизнь.

… Три года Гармагер скитался по свету. Он был контрабандистом и монахом, могильщиком и фокусником, бродил с актерами и совершал набеги на гаремы султанов. Люди чувствовали его неукротимый нрав, а потому всегда принимали настороженно. Перед Гармом прошел весь мир, но мудрости это ему не прибавило и понимание того, что было для него важнее всего на свете, к нему так и не пришло.

И вот однажды, в безлунную весеннюю ночь, когда принцу пришлось заночевать в кибитке у цыган, он услышал странное проклятье. Молодая цыганка, застав своего возлюбленного с другой, кричала, перебудив весь табор:

– Чтоб тебе стать козлом, в стаде царевны Хионы! Чтоб тебе никогда не знать женщин, а только бормотать молитвы в ее храме! Чтоб тебе всю жизнь гоняться за тенью и оставаться вечным монахом!

– Утихомирься, глупая! – проворчал кто-то, находившийся поблизости. – Пока твой дружок у нас в таборе, он скачет с одной красотки на другую, как кузнечик с цветка на цветок. Да и тебя не обходит стороной! А уйдет к Хионе, так все разом его и потеряете. Будет трудиться с утра до вечера, мечтать о вечной любви и надеяться на Преображение!

Гармагер вылез из грязной конуры, где пытался заснуть, и увидел отвратительную старуху, при свете костра похожую на оживший скелет.

– Послушай женщина! Я, полагаю, ты старше этой степи, а потому знаешь все на свете. Расскажи-ка о Хионе, и тогда мой единственный золотой будет у тебя в кармане!

Старуха долго и пристально вглядывалась в юношу, а потом костлявым пальцем указала на место около огня:

– Садись, чужестранец. Мне твои деньги не нужны, и я не болтлива. Говорить о Хионе не люблю… Но тебе все-таки расскажу… Есть у меня внук Эвер. Мой младшенький. Красивый, сильный… Тело у него как у буйвола, а вот душа, что теплый воск… Надавишь грубо, и на ней след останется… Обидела Эва женщина, изменила… Да еще с его лучшим другом. Заболел Эвер. Хворал долго, мучительно. Я уже надежду на его выздоровление потеряла. И вот месяца три назад объявился у нас в таборе колдун. Прилетел на закате степным орлом и остался на ночь. Все попрятались от него, испугались. А мне бояться уже поздно, я слишком стара для этого. Пустила я его в свою кибитку отогреться, накормила, и переночевать оставила. Утром колдун поблагодарил меня и подарил амулет. У тебя вот такие же на груди болтаются! И сказал:

– Это волшебный камень. Он помогает тем, кто слеп. Надень его на шею своему больному внуку. Золотые глаза, что на камне, помогут ему найти в жизни свою дорогу. Я думаю, его путь лежит на Бирюзовое Плато. Есть такое в Черных неприступных горах. Там, под аквамариновыми небесами, на краю изумрудной долины, окаймленной серебристым хребтом, над пропастью, где бурлит ледяной поток, на скале возвышается величественный храм из нефрита. В нем на изумрудном троне восседает загадочная и прекрасная царевна Хиона – повелительница Гор и Долин. Служат ей монахи, почести воздают, хозяйство ведут. Жизнь у них богатая, спокойная. Монахи слепо поклоняются царевне. Каждый старается сделать все, чтобы стать ее избранником. Здесь, в обычной жизни, эти люди настрадались, а потому и пришли в храм к Хионе. Все мечтают обрести там истинную преданность и любовь. И хотя Повелительница Гор и Долин невозмутима и холодна, ее подданные надеются, полюбит она кого-нибудь их них, растопится лед ее сердца и расцветет на Бирюзовом Плато живая, человеческая радость. И еще… У подножья трона лежит волшебная книга. Все служители пытаются прочесть по ней о грядущем Преображении, но ни у кого это не получается. Я-то думаю, книга состоит из чистых листов, и монахи сами должны вписать в нее истории своих сердец. Однако никто не знает точно. А Хиона молчит. Может я не прав? В книге действительно содержатся предсказания, только прекрасная царевна не желает, чтобы ее вассалы узнали о своем будущем… Но, в конце концов, это не так уж и важно. Главное, каждый из служителей представляет Преображение по-своему, а потому спокоен и счастлив.

Со стороны такая жизнь кажется наивной, возможно даже глупой, но она устраивает тех, кто удалился на Бирюзовое Плато. Все, пришедшие в царство Хионы, постепенно становятся молодыми и здоровыми. Они прекрасны, как боги Олимпа, но, в отличие от тех, никогда не ссорятся друг с другом. Наоборот! Они почитают свою дружбу, как великий дар Повелительницы Гор и Долин.