Kitobni o'qish: «Последний замысел Хэа», sahifa 24
– С чем? – хозяин убрал за затылок руки, на каждом пальце которых сверкала печатка, – это просто обязанность… А у тебя? Ты, говорят, стал первым в собственной гильдии?
– У воинов нет первого. Каждый Лес по отдельности.
– Равнина слухами полнится.
– Вот как, – гость усмехнулся, – Разведка в Девятом на уровне.
– Ну мы же общаемся с Краем.
– Озёрники знают все.
– Ну почти.
Друзья улыбнулись.
"Друзья". Были ли они друзьями, или просто приятелями, или товарищами по несчастью? Время прошло, многое изменилось. Хотя, у кого изменилось? У Заговорённого – да, в Девятом же что-то менять…
– Вспоминаешь? – спросил Многоперстный.
Гость опустил свою голову. Он будто бы сжался и стал как-то меньше. Если бы кто-то увидел сейчас легендарного воина, командующего самым боеспособным отрядом, сурового и несгибаемого бойца, он бы тогда поразился. Настолько подавленным выглядел тот. Таким беззащитным. Как брума, над которым кружит плащеносец.
– Прости, – хозяин вздохнул, – казалось бы, время лечит. Но не всегда и не всё.
Он наполнил пустые стопки.
– Так что там за дело? – спросил Многоперстный, после того, как они закусили.
– Да так…
– Точнее.
– Точнее… – Заговоренный раскачивался, – в Длиннолесье мятеж. И заступник велел узнать, поддержит Девятый мятежников или нет.
Многоперстный смотрел то на воина, то в окно.
– Разумеется, силой, – добавил гость.
– Так и велел?
– Нет, – воин нахмурился, – это говорю тебе я. Цель визита должна оставаться в тайне. Но… тайн слишком много, тайн и интриг, и все играют в какие-то игры. Меня выворачивает.
– Ну что же, – ответил хозяин, – я тоже не буду обманывать, – он прожевал своё мясо и посмотрел за окно, в ту сторону, где через час, а, может быть, меньше, должен был вспыхнуть костёр, – мы хотим, чтобы стражей не стало. Чтобы Девятый Лес торговал свободно, мы появлялись везде, и никто не боялся. Наши симпатии на стороне повстанцев, и было бы странно обратное. Девятый никогда не вмешивался в дела остальных, ни в одну потасовку бездушных, – слух резануло слово, которым в Безвестном называли обычных людей, – но стражи опасны. Мы не знаем, кто устроил пожар в Длиннолесье, но есть основания подозревать в этом гильдию. Основания более чем серьёзные. Скажи, – спросил Многоперстный, так тихо, что это было похоже на шепот, – если бы ты узнал, что во всём виноват заступник? Если бы точно знал, что это он устроил пожар?
Заговорённый нахмурился. И покачал головой:
– Стражи тут ни при чем.
– И всё-таки?
– Я бы убил заступника. Но, – воин посмотрел в глаза и произнес, твёрдо, словно читал то, что выбито в камне, – я не нарушил бы клятвы. Воины служат стражам, а стражи поддерживают мир.
Многоперстный пожал плечами.
– Неисповедимы пути заступника, – перефразировал он известную поговорку, – страж представляет опасность. Тем более, раненный страж.
– Нет. Раненный страж залечит рану, и будет здоровым. Без стражей начнётся война. Каждый пойдет на каждого. Не будет арбитра, который рассудит, не будет авторитета, которого слушают. У вас ещё живы те, что помнят войны ресурсов.
– Давай по последней, – хозяин плеснул в обе стопки, – раненный страж… бывает, рана заживает сама. А бывает… Бывает, приходится резать, чтобы спасти.
Заговоренный посмотрел на приятеля. На его решительное, волевое лицо.
– За встречу, – сказал он, вставая.
Спустя почти сутки, покидая Девятый, Заговорённый вспоминал разговор.
“Приходится резать…”
Иногда пары слов хватает, чтобы понять.
Теперь он знал всё, и то, что он знал, не давало покоя.
– Если чего-то боишься, называй это вслух, тогда перестанешь бояться, так говорил мой отец, – Быстрорукая смотрела на герцога, особенно на макушку, – у тебя уже лысина, – сказала она.
– Аа, пустяки, – ответил мужчина. И улыбнулся. Но как-то криво, – природа берёт своё. Мой отец облысел в третий день. Моя мать…
– Облысела? – девушка вскинула брови. Зелёные глаза засветились тем светом, что испускали цветы.
У герцога перехватило дыхание.
– Что ты, Бегунья. Конечно же нет. У моей матери просто шикарные волосы. Даже сейчас. А у тебя… О, Бегунья.
Её глаза напоминали цветы самых прекрасных деревьев. А может, она грациозна, быстра, как бегун. Он называл её этим словом, и девушка таяла.
– Ах, ненасытный, – шептала она, задыхаясь, – ах, ненасытный…
– Бегунья…
В дверь постучали.
Они не услышали. А, может быть, сделали вид.
Потом постучали снова. Настойчивей.
Снова.
И снова.
– Сейчас! Подождите! – мужчина был недоволен.
Быстрорукая оделась быстрее.
Стоя в одежде, она наблюдала, как наречённый пытается застегнуть все запонки на своей рубашке.
"Какой он рассеянный, если торопится, – подумала девушка, – не может попасть в отверстие". И вздохнула. Как мать в ожидании сына.
– Открывай, Бегунья, чего уж там, – разнервничался герцог.
На пороге стоял Упитанный.
– Вот чтоб тебя, капитан… – Длинноногий казался сердитым.
– Мой герцог, простите. Но я не к Вам, я к Им, – капитан показал на девушку. Взглядом. Пальцем бы он не осмелился.
– Ну что же, идём, – ответила та.
Герцог открыл было рот… но только открыл. Когда Быстрорукая вышла, он так и остался стоять с незастёгнутой запонкой.
Совет проходил в той беседке, в которой встречались с озёрниками. В той, где несколько суток назад она познакомилась с первосвященником Края. Матёрый уехал, но в беседке сидел Выразительный, представлявший одну из сторон будущего противостояния.
Главой общего штаба была Быстрорукая. Помимо её, озёрника и Упитанного, в беседке сидело трое – Острый, сотник Длиннолесья, Патлатый, командующий возможным ополчением Долины и ещё один гость. Вернее, гостья. Пожилая, но грациозная женщина с повязкой на лбу, которая представляла самую загадочную и самую обнадёживающую сторону.
Собравшиеся старались на неё не смотреть, хотя вроде уже привыкли, общались, рассказывали новости – настолько неистребима была неприязнь перед двудушными, загадочными существами, которых порой не считали даже людьми.
– Матёрый уехал, – с этих слов Быстрорукая начала совещание. Сказав это так, будто отсутствие первосвященника возлагало на них дополнительные обязательства.
Впрочем, оно так и было. Старик воодушевлял одним только присутствием. Одним своим взглядом. Он говорил, и невозможное казалось возможным, невыполнимое выполнимым, а сложное простым. Теперь же они принимают решения сами, и должны не бояться их принимать.
– Оцень инцересно, – сказал Выразительный, широко улыбаясь воительнице, – разрешице, я немного дополню.
Герцогиня кивнула.
– Мацёрый уехал, – повторил Выразительный, оглядев всех собравшихся, – но он будет в курсе всего, цто мы говорим. Буквально всего. И, думаю, даст свой оцвет. Продолжайце.
Быстрорукая громко прокашлялась.
– Итак, – сказала она. И встала. Стоя думалось лучше, – расклад. Прихолмье, первый отряд. Двести воинов Длиннолесья, сто – сто пятьдесят из Заводья плюс сто из Приморья. Примерно так. Больше вряд ли получится.
– Сто из Приморья? – Патлатый нахмурился, – какого Приморья? Их два.
– Большого. Малое трогать не будут. Там куча своих проблем, – герцогиня задумалась, – Дальше, – сказала она, – Долина… Полторы сотни воинов. Плюс Междуречье, двести. Это всё, что пойдет в Длиннолесье, как только наступит день… Заступник знает об ополчении? – девушка повернулась к Патлатому.
– Он знает, что мы недовольны, но как будто не придаёт значения. Долина разделилась. Совет остался за стражами. Но всё Левобережье Бурной за нами. Самый развитый и населённый район. Заступнику не известно, что мы собираемся, да и если бы было известно, он бы на нас не пошёл. Думаю, нет. Приоритет – Длиннолесье.
– Информаторы?
– У нас нет информаторов. Мы всё узнаем через Край.
Быстрорукая улыбнулась. Информация летит на другой конец мира, а после приходит обратно. Да что говорить, она сама всё узнает через Озёрный. Разведке Края позавидовали бы стражи. Или тот самый таинственный Орден. Хотя про Орден она не знала почти ничего.
Выразительный поднял палец. Как будто хотел сказать что-то важное:
– Это оцень толковый информатор. Сказал бы так – уши заступника. Вы только подумайце, – палец взлетел, – парень внедрился и в Орден. И уже посылает доклады. Оцень толковый.
– Итак, – Быстрорукая посмотрела на лист, – человек восемьсот. Почти тысяча. У нас, – она стала выписывать цифры, – тридцать воинов Длиннолесья. Озёрный?
– Дайце подумать… – старейшина вытянул голову и прижал пальцы к вискам, – целовек цвести, сударыня, триста.
– Хорошо. Ополчение?
– Двести, – ответил Патлатый. Уверенно.
Быстрорукая записала.
– Но это ополчение, – сказала она, – плюс пятьсот человек с Длиннолесья. Быть может, шестьсот, – воительница вздохнула. И посмотрела на женщину.
– Сотня, – сказала Темноволосая, – сотня благословенных.
"Сотня двудушных" – подумала девушка.
– Что же. Немало. Сотня и триста. Четыреста.
– И ополчение – напомнил Патлатый.
– Ополчение… – Быстрорукая покачала головой, – Это не воины. Воины тренируются. Каждые сутки. Воины – профессионалы, так что сравнивать с ополчением…
– А кузнецы? – Патлатый скрестил свои руки, – может ли воин размахивать молотом?
– Нет, Патлатый, не может. Воин будет размахивать мечом. Или стрелять с арбалета.
Мужчина поднял свои брови:
– Ужели? А охотники – что, не стреляют? Это вам не мишень, которая где-то стоит, это дичь, которая бегает. И лук – не арбалет, лук стреляет быстрее.
Девушка улыбнулась:
– Я верю, Патлатый. Но крови я не хочу, тем более крови селян… Ну хорошо, – воительница вздохнула, – четыреста воинов, семьсот ополченцев, – она провела черту, – примерное равенство… Теперь о другом, – и посмотрела на Острого.
Сотник поднялся:
– Главный вопрос – это то, как будет действовать Заговорённый. Возможно, объединит два отряда, возможно, отряды пойдут по отдельности. По обычной дороге с Долины, по "громкой" с Прихолмья. И соединятся уже у Леса. Или можно зайти к нам в тыл. Есть некоторые соображения, – сотник взглянул на девушку.
– Заговорённый – поклонник Сутулого, – ответила та, – и это, конечно, неплохо. Он попытается избежать кровопролития. Но есть и другое, – она начертила два круга, – Сутулый не делил своё войско. Никогда. Он верил, что предпочтительнее одержать одну, но убедительную победу, а второго сражения избежать, чем с трудом выиграть оба. А это значит… – Быстрорукая замолчала.
– Это значит, Заговорённый объединит отряды, – предположила Темноволосая.
Девушка покачала головой:
– Отец мне рассказывал о Сутулом. Он восхищался всем, что написано в книге. Он знает, что я это знаю. И поэтому сделает наоборот.
– Эх, Семечка, Семечка, – Телец запустил свои толстые пальцы под блузку и ахнул, – что там у тебя?
Девушка засмеялась.
Ладошки ударили в грудь, стул зашатался, и оба упали в бассейн.
– Аааа! – завопил капитан, подымаясь, как будто чудовище. Он посмотрел на промокшую девушку и облизал свои полные губы. Тонкая блузка прилипла к телу, и сосочки, выделявшиеся маленькими аппетитными холмиками, задорно глядели в глаза.
Ооо… Мужчина приблизился и стал их посасывать. Прямо сквозь блузку. Семечка запрокинула голову и задышала. Так часто, так часто. Грудь поднималась и опускалась, вновь подымалась, вновь опускалась. "О девочка… "
Телец оставил сосочки и стал лизать шею. Лизать и покусывать. При этом рыча, будто хищник, терзающий жертву. Буквально.
Ткань разорвалась и блузка упала в бассейн.
Девушка задышала чуть глубже.
– О, Семечка, Семечка, – шептал капитан. Он стал вылезать из одежды, путаясь в ней, сгорая от нетерпения, урча, словно топтун, ломающий крушинку. Своим длинным и острым пальцем. Или когтем. Не важно.
Не важно. Не важно. О, Семечка…
Уффф…
Капитан отдыхал на кушетке. Уставший, но сытый.
Рядом сидела девушка. Вернее, лежала. Волосы спутаны, на шее засосы. Да, бурно они поработали. Бурно.
Мужчина взял персик, мягкий и сочный. В оранжерее все вырастали сочными. Но не такими сладкими.
– В предгорьях вкуснее, хоть и помельче, – Телец откусил ещё раз, – как, Семечка, смотришь на то, чтобы стать рулевой?
– Заместо Фиалки? – хмыкнула та.
– Фафем фе Фивавки? – Телец посмотрел на поднос и оторвал виноградину. Семечка приоткрыла свой ротик и смачно всосала, – Фиалка была рулевая, но, знаешь… Задание она провалила. Конечно, вина не её. Конечно. Но всё же…
Девушка заморгала ресницами:
– О, да? Как печально, – она забралась на подушку, вытянув ноги. Прямо на грудь капитана. Широкую волосатую грудь. Тот заурчал и начал ласкать её пальчики.
– Сейчас есть другое задание, Семечка, – Телец чуть понизил свой голос, – Возможно, наш город уйдет на равнину. Ты понимаешь? – он зыркнул глазами, – покинет пещеру.
– Покинет? Зачем? – Семечка провела своей ножкой по лбу. Как будто погладила. "Насколько же легкомысленно она ко всему относится" – подумал мужчина.
– Нуу, девочка… – сказал он растерянно, – Надо. Это так долго всё объяснять, – капитан уже пожалел, что завязал разговор. Не к месту. А по надутым губам догадался, что рулевой из любовницы не получится. Даже номинальной. Ну вот не создана она для серьёзных ответственных дел. Она создана для другого. И это другое приятно, ох как приятно…
– Ах ты шалунья, – Телец захватил её пальчик и начал сосать.
– Оо, Кэп. Продолжайте, – Семечка запрокинула голову. Волосы упали за плечи, сосочки набухли. Она взяла персик и стала кусать. Кусать и посасывать. Сочную, мягкую плоть. Медленно, по чуть-чуть, так, чтобы сок вытекал и падал на грудь. Капля за каплей.
Телец зарычал и уже было кинулся.
Но тут вдруг услышал.
– Стучат? – спросил капитан.
– Да, Кэп, стучат, – ответила Семечка. И заморгала ресницами.
Мужчина сжал свои зубы, весьма недовольный таким поворотом, и вылез с кушетки.
– Кто там? – окрикнул он дверь.
Дверь приоткрылась.
За порогом стоял человек, похожий на великана, которого сплюснули. Потом показалось мало и сплюснули снова. Коротышка с головой, втиснутой в широкие плечи и толстыми, почти как сама голова, ручищами. Казалось, мужчина всю жизнь проводил только в кузнице и стучал в наковальню. А иногда по себе.
– Сейчас, Молот, жди, – Телец прошлёпал назад, сграбастал горсть винограда и запихнул себе в рот.
– Я фкофо, Февефка, – бросил он девушке и стал собираться.
Штаны подвязывал уже на ходу. "Вот располнел-то, свинья, – ругал себя капитан, с трудом одевая подтяжки, – эко меня развезло…"
– Ну что там? – спросил он у Молота, дожёвывая виноград. Всем видом показывая, что причина должна быть серьёзная. Иначе ух ух.
– Случилось весьма неприятное, – сказал коротышка, и глянул в глаза, – Ветер сбежал, – прошипел он чуть тише и перевел взгляд чуть ниже, – подтяжка порвалась.
Он любил это время. Когда проносился последний сполох пылающих и на равнину спускалась мгла. А вместе с ней и туман.
Он уходил в один из поселков, оставленных людьми, и присматривал домик, с самой высокой башенкой. Забирался на эту башенку и смотрел. Туда, где горела она.
Если башня была высокая, а он залезал в основном на звонницы, то Россыпь светила так, что щемило. В груди, под сердцем, щемило так, что он сжимал ограждение, чтоб не упасть.
В обрамлении других, маленьких огоньков, нестойких, мигающих, Россыпь горела ярко. Величественно. Она не мигала, она застыла в небе немым укором, осужденьем его и того, что он сделал. Или, точнее, сделает.
Потом он спускался, и долго бродил по улицам, чтоб успокоиться. Чтобы унять этот зов. Зов крови, зов предков.
Носатики убегали за дом, и глядели оттуда, парой светящихся глаз, любопытные, но пугливые. Острокрылы бродили по крышам и снова взлетали. А он всё бродил и бродил.
Чтобы снова подняться и снова смотреть.
И снова сжимать ограждение.
Она уже не оставит. Да и не надо. Пускай она будет всегда, пускай бередит его раны. Он стерпит.
Но было ещё одно место, куда он ходил. Туда, где жила стихия, к которой тянуло. Где он отдыхал и становился сильнее.
Огонь.
Сила, которая уничтожает. Очистительная сила. Хорошее и плохое – всё умирает в огне. Что было – не важно, что будет – рождается заново. Если что-то осталось и не сгорело, оно даёт всходы. И новую жизнь.
Жизнь – это сила, сравнимая с огнём. Она поглощает мир, что сгорел, чтобы то, что сгорело, вернулось. И вновь стало жизнью.
Невинный шёл в кузницу.
Пара носатиков юркнула за окно. Один из них, что потолще, застрял между прутьев решётки, но, пискнув, сумел протолкнуться.
Парень закинул дрова, наломал кучу щепок и стал поджигать. Как обычно – кремень, кресало. Он любил сам процесс, любил наблюдать, как рождается пламя.
И пламя рождалось.
Он высыпал уголь, склонился над горном и стал раздувать.
Вручную меха нагнетать тяжело. Но ему это нравилось. Так он становится ближе, роднее той самой стихии, что однажды сплотила народ Белой Россыпи.
Пусть будут лишь он и огонь. Он его породит, а после сойдется. Один на один.
Пламя играло на стенах, рисуя картины, делая красивое уродливым, а обычное неповторимым.
Но парень смотрел не на стены – он впитывал жар, каждый треск, каждый шёпот горящих углей, каждое изменение цвета.
Огонь был спокоен, пока сидел в клетке. Но стоит его отпустить, и огонь разыграется. Вечно голодный и ненасытный, само воплощение хаоса, он поглощает то, что увидит. Он разлагает материю, чтобы она возродилась.
Невинный присел на корточки.
Лицо стало красным. Глаза защипало. Но парень не чувствовал.
Он и стихия. Их было двое.
Дверь скрипнула.
В кузню вошёл человек.
– Нас трое, – сказал человек, – я, ты и огонь. Для вас огонь что-то священное. Так?
Невинный кивнул. На вошедшего он не смотрел.
– Вы все такие разные, – человек присел на скамейку, – одни хотят поддержать свой народ, другие хотят уничтожить. Да и не только вы. Эти, пришедшие, тоже. Ох, ох… – мужчина подпёр подбородок, – Я-то думал, я один такой, неупокоённый. Очарованный шкодник, – человек усмехнулся, – надо ж такое придумать…
Невинный не шевелился.
– Ну ты то понятно, – вошедший скрестил свои руки, – тебе же иначе никак. Приходится выкручиваться, скрываться, ну и, само собой разумеется, строить какие-то пакости. Собственно, самое безобидное занятие.
Невинный молчал.
– Ты думаешь, сможешь им навредить? – спросил человек, – ты думаешь, уничтожишь систему? Это как пытаться убить человека, пощекотав ему пятку. Причём на данном этапе ты даже ещё не щекочешь. Эх-эх… Огонь – стихия хорошая. Она ковала народ. Ваш народ. Но заметь – ковала. Не убивала его, а делала крепче. Заметь. Огонь помог твоему народу, ведь так говорит учебник?
Невинный вздрогнул.
– Я занимаюсь другим, – сказал человек, – более глубоким. Моё дело сделает больно, ох как больно всем тем, кто так с тобой обошёлся. Возможно, они и выживут. Возможно. Но, – вошедший поднял свой палец, – единые уже не будут едиными. Начнется процесс распада… Ооо, я гляжу, ты воспрял. Какое сладкое слово – распад. Ммм…
Невинный повернул свою голову.
– Да-да, мой мальчик. Это твой шанс. Отомстить, – мужчина сжал свой кулак, – хотя понимаю, что это не месть. Это… Как вы там говорите? Желание быть последовательным. Для чего родился, для того и пригодился. Перефразируя известную фразу. Но уже из другого мира. Уже из другой сказки.
Невинный глядел не мигая.
То, что сказал человек, пришедший сюда, заставляло его трепетать. Распад, распад… О небо распад…
– Увидимся, – мужчина поднялся и поклонился, – твои таланты мне пригодятся. Мы сделаем ЭТО. Впрочем, – он подошёл вплотную, – продолжай то, что делаешь, не сходи с пути, которым идёшь. И… как же ж это приятно.
Человек направился к выходу.
Он исчез, а Невинный стоял и смотрел.
Какой-то носатик высунул мордочку и презрительно пискнул.
Презрительно…
Парень сорвал потеряшку и бросил в огонь. Он с интересом смотрел, как та становится чёрной, скукоживается, превращается в бесформенную кучку. Шипящую, словно вода, в которую лезет лава.
Его лицо стало меняться. Медленно, словно тесто, которое поднимается. Исчез узкий нос, сузились губы. Уголки глаз раздвинулись, а сами глаза оказались покрыты сеточкой. Плечи исчезли, шея поднялась. Конечности стали длиннее, пальцы изящнее, суставы ног повернулись. На голове появилась корона, горящая, словно крыло острокрыла. Невинный стал выше и тоньше. Одежда где-то порвалась, где-то болталась тряпками. Ненужная, чужая. Человеческая…
Он был недифференцированной клеткой, раковой опухолью единого организма под названием Государство. Такие единые не живут, таких устраняют, в самом начале. Они представляют самую большую, самую страшную опасность. Опасность распада.
Но он всё же выжил. Сбежал. Скрылся на другом конце такого большого и сложного мира.
Невинный вышел за дверь.
Испуганные носатики шарахнулись в сторону. Острокрыл застрекотал и начал носиться, наматывая круги.
В небе горела Россыпь.
Единый не удержался и посмотрел.
Такая же яркая, гордая и величественная. Даже несмотря на туман.
“Два начала ведут этот мир – объединения и распада. Борьба этих начал дает то многообразие, которое мы наблюдаем.
Чем яростней эта борьба, тем более устойчив мир. Любая сила может принять либо одну, либо другую сторону и должна придерживаться выбранного пути. Должна быть последовательна.”
Ну что же. Его путь известен. Не он выбирал этот путь. Но его принял.
