Kitobni o'qish: «СМЕРШ в Тегеране»

Shrift:

* * *

Предисловие

Существует немало мрачных и раздражительных умов, которые радуются лишь тогда, когда находят зло там, где его нет.
Жан Батист Массийон

Давно замечено, что время и обстоятельства формируют судьбу человека. Хотя и говорится, что уже при покачивании колыбели решается, куда склонится чаша весов этой судьбы в будущем, мне кажется, любой homo sapiens все-таки делает себя сам – своим трудом и своим поведением.

Предлагаемая книга ни в коем случае не претендует на роль истины в последней инстанции. Автор понимал, что большая часть основных материалов о герое повести – генерал-майоре Николае Григорьевиче Кравченко до сих пор засекречена. Поэтому у него был только один выход – искать людей, служивших с Кравченко, работавших с ним или знавших его в быту, искать его родственников, а также открытые источники и, сопоставляя материалы и анализируя действия офицера, выстраивать векторы и вехи по всему жизненному пути этого мужественного и скромного человека.

Вообще сильные личности не требуют рекламы о себе, делая большие и важные дела тихо, незаметно, но уверенно.

Большую помощь в поисках материалов для написания книги автору оказали сослуживцы Н. Г. Кравченко: генерал-лейтенант Ф. И. Рыбинцев, генерал-майоры в отставке Л. Г. Иванов, Г. М. Казимир, В. А. Кириллов, полковники в отставке Д. Ф. Капранов и А. А. Вдовин, а также председатель Совета ветеранов ДВКР ФСБ РФ по Калининградской области полковник в отставке С. И. Захаров.

Автор благодарен им за помощь в воскрешении памяти об этой неординарной личности.

Жизнь человека всегда больше, чем скупые данные личных дел, и куда больше могут рассказать люди, близко общающиеся с ним. Одни из вышеперечисленных лиц в ходе бесед снабжали автора интересной информацией о местах и времени прохождения Кравченко службы. Другие с теплотой отзывались о личности вообще и о душевных качествах нашего героя, волею судьбы вознесенного на олимп славы и уничтоженного морально по зависти и мести конкретного недоброжелателя и его шептунов, приблизивших уход Николая Григорьевича из этого бренного мира.

Нашему герою приходилось трудиться в той эпохе, когда жить было легко, но довольно-таки противно, особенно после 1953 года – при новой волне «оттепельских» репрессий с реальными тюремными сроками и кровью новых жертв. Это касалось и сталинского, и хрущевского времени.

Одним цветом не нарисуешь реалистичной картины жизни человека. После смерти Хозяина СССР новый вельможа Кремля попытался всячески очернить период сталинского руководства страной и людей, чем-то отметившихся в этот период.

На всех углах и перекрестках Советского Союза вчерашние партократы из сталинской обоймы, ставшие в одночасье клевретами нового партийного барина, кричали о сплошных преступлениях и недостатках предыдущей эпохи, в делах которой и сами активно поучаствовали.

Оглуплялись люди, работавшие со Сталиным. Вешались негативные ярлыки на полководцев, выдвинутых Красной армией и народом в годы войны. Авторитет армии был снижен до опасно низкого уровня, а о роли органов госбезопасности и говорить не приходится – они были затоптаны в грязь. Все – и контрразведка, и разведка. В одну кучу объединяли и негодяев, и честных, порядочных, мужественных офицеров и генералов, которых было несомненное большинство.

Создавалось впечатление, что «новая» со старыми замашками власть, активно поучаствовав в сталинском режиме, почему-то то и дело шельмовала «чужое» прошлое. А ведь оно было их родным. Было их родимым пятном. И что удивляло тогда многих простых, добропорядочных тружеников – это создание из героев целых отрядов антигероев.

Подобные типы, способные на любые подлости, называются в народе маленькими людьми. «Я человек маленький!» – говорят обычно такие люди и бьют ниже пояса. Не способный ни к чему способен на все. На свете много порядочных людей. Их можно узнать по тому, как неуклюже они совершают грехи или вовсе уходят от них.

В жизни часто случается так: если человек поступает по-свински, он говорит: «Помилуйте, я всего лишь человек!» А если по-свински поступают с ним, он восклицает: «Позвольте, я ведь тоже человек!»

Хрущеву и его приближенным не хотелось глубоко и научно прогнозировать и объясняться – воля для них была основой действа. Как-то академик А. Л. Яншин заметил: «Не все же бегать и орать… Надо же когда-то сесть и подумать».

Но не до мыслей было политиканам. Дабы отвлечь от внутренних трудностей и от своих грехов, главный удар они наносили по сталинским репрессиям, в которых самое активное, если не активнейшее, участие принимал и новый «пухлый вождь», в свое время находившийся на партийной работе в Киеве и Москве. Он, конечно, от всего открещивался, в том числе и известным воровским методом – ликвидацией улик в виде опасных архивов, которые уничтожались лично им или по его приказам. По этому поводу уже написаны сотни книг.

Людских судеб, поломанных при личном участии Хрущева, было много, очень много – не все известно до сих пор. Одних расстреливали, других сажали в тюрьмы на длительные сроки. А третьих унижали внезапными увольнениями под надуманными предлогами. Для таких людей совесть перестает быть ценностью. Она – как аппендицит. Заболело – вырезал. Эти люди вне критериев добра и зла, правды и неправды. Они всегда правы.

Одним из этого ряда людей, обреченных закончить жизненный путь в унижении и прозябании, был и Николай Григорьевич Кравченко – бывший герой Тегеранской конференции, в ходе участия вместе с другими сотрудниками Смерша в агентурно-оперативных мероприятиях спасший жизни Сталину, Рузвельту и Черчиллю.

Последняя его должность в военной контрразведке – начальник Особого отдела КГБ при СМ СССР по Прикарпатскому военному округу (ПрикВО), в котором довелось служить и автору этих строк.

Власть до сих пор не извинилась за молчание и не сказала добрых слов патриоту Отчизны, активному участнику Великой Отечественной войны, ошельмованному хрущевской местью. Молчат почему-то и коллеги…

Часть I

Малая родина

Милая малая родина,
Точка на карте земли,
Сердце навек тебе отдано,
Мы тебя помним вдали!
Тамара Залесская

У каждого в биографии есть причал, есть остров под названием «Детство», из которого он отправляется в многолетнее плавание по волнам жизни. А еще его называют малая родина. В этом бушующем страстями море у каждого человека бывают взлеты и падения, страхи и бесстрашие, победы и поражения.

Малой родиной для нашего героя было казацкое село. Именно в селе Котовка Екатеринославской губернии в 1912 году в семье Кравченко родился мальчик. Отец с матерью нарекли его Николаем. Имя восходит от греческого языка и означает «Победитель народов». Пришлось по поводу имени заглянуть в «святцы», и выяснилось, что знак Зодиака для него – Скорпион. Планета – Марс. Цвета имени – стальной, коричневый, красный. Камень – изумруд.

Энергия этого имени обладает удивительной подвижностью. Медлительность ему чужда и противна. Но, заинтересовавшись, Николай способен на чудеса.

Николай склонен ощущать себя центром мироздания, довольно самолюбивый и самодовольный человек. Трудно отыскать какую-либо область, в которой он не имел бы собственного мнения. Впрочем, не надо представлять Николая этаким всезнайкой, просто это свойство любого быстрого ума.

По сути своей он человек очень добрый, непривередливый, в быту может довольствоваться малым. Мыслит конкретными категориями, пустому созерцанию предпочитает дело, которому отдает все силы своей богато одаренной души.

Николай – честный человек и нарочито прямой. Может быть, потому ему неприятна и непонятна всевозможная закулисная возня. Не выносит непорядочности и в этом смысле одинаково строг и требователен и к себе, и к другим, работающим под его началом.

В женщине ценит не только внешние данные, но и умеет наслаждаться духовной близостью. Он окружает себя толпой приятелей, но лишь избранные считают себя его друзьями.

Конечно, и в «святцах» бывают неточности, но, по рассказам сослуживцев Николая Кравченко и его сестры Ольги Егорьевны Веревкиной, многие черты характера, указанные в них, трафаретно совпадали.

Но, конечно же, каждый человек в первую очередь сам творец своей собственной судьбы.

* * *

По преданию, своим названием Котовка обязана казаку Василию Коту, основавшему в начале XVII века небольшой хутор на месте теперешнего села. Село расположено на левом берегу реки Орели, что в 25 километрах от железнодорожной станции Вузовка на линии Новомосковск – Красноград. Через село проходят канал Днепр – Донбасс и связанная с ним автострада. Впоследствии рядом с селом возникли хутора казаков-переселенцев. Особенно много было их почему-то из Полтавской губернии. По рассказам бабушки автора Марии Захаровны Терещенко (Ефимовой), уроженки казацкого села на Полтавщине, ее предки покидали родной край, убегая от феодального закабаления, и уезжали с семьями на земли Екатеринославщины.

Вот и прадед автора Захар Ефимов, покинув село Сурмачивку, отправился в середине XIX столетия на волю. Потянуло его к большой воде – к морю Черному. Пройдя все морские ступени, стал капитаном торгового судна. Участвовал в Крымской, или Восточной, войне 1853–1856 годов. После войны, получив ранение, приехал в родное село и выстроенную им когда-то хату-мазанку на горбу правого высокого берега реки Сулы – притока Днепра, где и закончил жизненный путь.

Но вернемся к Котовке.

Согласно историческим документам, казаки «запасали дерево» за «Орелью, при деревне Котовке».

В 1771 году Гадячская полковая канцелярия Полтавской губернии вела переписку с Кошем Запорожской Сечи, требуя выдачи казака Федора Волощенко, переселившегося в местечко Котовка с двумя работниками и всем имуществом, включая 36 волов и двух строевых лошадей.

На следующий год в Котовке обосновалось уже несколько семей крестьян, приписанных к Гадячскому полку и принимавших участие в восстании против его командира Милорадовича.

После ликвидации Запорожской Сечи Котовка вместе с пахотными землями и угодьями была пожалована Екатериной Великой в качестве «ранговой дачи» полковнику Л. С. Алексееву, ставшему одним из крупнейших землевладельцев края.

В документах 1785 года она значится как слобода Алексопольского уезда Екатеринославского наместничества, а с 1797 года – Новомосковского уезда Новороссийской губернии. Помещику принадлежало 12,3 тысячи десятин земли, в том числе 8,5 тысячи – пахотной. В имении действовали полотняная фабрика, оснащенная механическими станками, винокуренный и конный заводы.

Выгодное географическое положение Котовки, через которую проходили дороги с чумаками за крымской солью из Полтавы и Харькова в Екатеринослав и Новомосковск, способствовали развитию в ней торговли сельскохозяйственными продуктами, ремесленными товарами, изделиями народных промыслов.

Путем жестокой эксплуатации крестьян – барщина в экономии Алексеева достигала пяти дней в неделю – богатый помещик наживал огромные барыши. Среди селян постепенно зрело недовольство этим, говоря современным языком, сельским олигархом, готовое перерасти в бунт.

В 1856 году бунт прокатился по многим южным губерниям под лозунгом «Долой крепостничество!». Среди крестьян Екатеринославской и соседних земель это антикрепостническое движение получило название «Поход в Таврию за волей».

Нищенское существование, политическое бесправие даже после отмены в 1861 году Александром II крепостного права толкали крестьян на борьбу против помещика и царской администрации. 29 августа 1884 года жители Котовки подожгли в экономии амбары с зерном и уничтожили посевы.

В феврале 1898 года местный крестьянин Д. Редька распространил слух об увеличении земельных наделов. В донесении полицейского урядника от 16 января 1900 года сообщалось, что житель Котовки крестьянин Д. Панченко агитировал односельчан отобрать землю у помещика, за что был арестован и предан суду.

Революция 1905 года подняла самосознание народа на новую высоту. В конце года, а точнее – в ноябре, забастовочная борьба приобрела настолько острый характер, что главный Екатеринославский администратор вынужден был просить своего коллегу Полтавского губернатора ввести солдат в Котовку.

Сегодня мы бьем челом Столыпину, делаем из него спасителя России, забывая и про «столыпинские галстуки»:

Цитат Столыпина уж рать
О выживании России,
Но позабыли рассказать,
Как «галстуки» его носили…

Забыли и про то, что столыпинская аграрная реформа ускорила процесс расслоения крестьянства. С каждым годом в селе увеличивалось количество безземельных и безлошадных хозяйств. Появились крупные землевладельцы, которых потом назвали кулаками. Период «столыпинщины» в Котовке похож на нашу сегодняшнюю жизнь, где на фоне замков, вилл, коттеджей нынешних нуворишей можно встретить обилие «фанерных скворечников» или «собачьих будок», принадлежащих простым людям, построившим их на свои честно заработанные рублики.

В «Справочной книге Екатеринославской епархии за 1913 год» говорилось:

«Во внешнем виде села также проявилось социальное неравенство его жителей. Помещичье имение, окруженное тенистым садом с искусственными прудами и живописными беседками, возвышалось среди крытых соломою хат, теснившихся вдоль узких кривых улочек. В Котовке не было больницы – село входило в Гупаловский врачебный участок, объединявший пять волостей с населением в 37 тысяч человек.
Большинство крестьян лечились у знахарей, детская смертность была крайне высокой. Церковноприходская и сельская одноклассная земская школы не могли охватить всех желающих учиться…»

Осенью 1916 года в селе стали распространяться листовки, изданные в ноябре Екатеринославским комитетом РСДРП. В них солдат призывали повернуть штыки против царя и помещиков. А скоро наступил и Октябрь 1917 года, встреченный жителями Котовки с радостью. События революции, или переворота, как кто воспринимает это важное событие в жизни России, активизировали трудящихся Котовки на борьбу против местных богатеев.

Именно в этой обстановке рос Николай Кравченко в родной Котовке, ставшей для него навсегда малой родиной, которую он любил всем своим пылким и горячим сердцем.

* * *

Николай с детских лет увлекался рыбной ловлей. Нередко с друзьями подросток отправлялся на реку Орель или на пруды с удочками. Однажды он принес на лозовом кукане килограмма два рыбешек.

– Мамо, посмотри, сколько я поймал, – танцуя и подпрыгивая на одной ножке, он протянул родительнице вязку речных трофеев.

– Молодец, сынок, жаряночка на вечерю уже есть, – на материнском лице засветилась улыбка, в последнее время редко посещавшая ее.

– Мамо, я еще наловлю.

– Голодать, значит, не будем?

– Нет… рыбы в речке и в ставках полно. Меня хлопцы научили по-настоящему подсекать. А то я торопился и дергал, как сумасшедший. Даже маленькая плотвичка срывалась с крючка. Я сегодня больше всех поймал.

– Как говорится, проголодаешься, так сам догадаешься. А вообще не хвались, в другой раз можешь оказаться неудачником, – заметила мать.

Рос Николай смышленым пареньком, хотя сначала был робок среди сверстников. Но вот что удивляло родителей – с годами его все больше и больше тянуло к старшим, где он постигал то, чего одногодки, а тем более младшие по годам не знали – не ведали.

Детство Коли Кравченко было опалено огнем Гражданской войны, которая горячим, долго не остывающим катком прокатилась и по землям Екатеринославской губернии. Она принесла в каждую семью вовсе не радость, а голод, холод и мордобой. Сыновья воевали с отцами, отцы убивали детей. Красный брат убивал белого брата. В казаках началось такое брожение, что один из столпов большевистской власти Лев Троцкий призывал к уничтожению станичников, их быта и традиций, требовал поголовного «расказачивания», что активно применялось на практике.

Ленин поддерживал «рыцаря революции», тогда как Сталин относился к этим событиям мягче, считая, что достаточно большая часть казачества лояльно относилась к советской власти. И это была правда до тех пор, пока некоторые политики не перегнули палку. Она не выдержала напряжения и треснула. Спицы в колесе тачанки недовольства политикой Троцкого со стороны казачества оказались не все поломаны. Началась кровавая месть.

Что касается Екатеринослава образца 1918 года, то власть часто менялась. По воспоминаниям жителя города того времени Ивана Ефимовича Перепечи, «жили мы в водовороте перемен».

Вот идут и едут петлюровцы – уставшие, невеселые, все как один в запыленных чоботях – сапогах, барашковых шапках, синих свитках – и пешедралом, и на хорошо откормленных и породистых лошадях. После них в городе и в близлежащих селах и хуторах появились воровские фигуры мародеров в солдатских шинелях. Это дезертиры из воинских частей. Потом, с уходом петлюровцев, наступало междувластие. Местные офицеры брали город под свою охрану. На постах часто можно было видеть не солдат, а офицеров. Патрулями по городу тоже ходили офицеры младших званий, естественно, при оружии – с револьверами и саблями или шашками.

Через сутки после офицерской охраны городских границ пронеслась весть – на город двигается туча большевиков. Красную кавалерию кто-то видел в балках на подступах к Екатеринославу. И рано утром Феодосийский офицерский полк покинул казармы и в полном вооружении с пушками, на повозках двинулся в направлении Крыма.

Но утром в город ворвались не большевики, а махновцы. Они тоже основательно перетрясли город. Потом все-таки явились краснознаменные большевики. Потоптались, помитинговали, постреляли всех, кого им надо было отправить на тот свет, и снова понеслись, как перекати-поле, куда-то завоевывать пространство для Российской революции.

Утром примчался казачий атаман Шкуро со своей волчьей сотней. Волчьей сотня называлась потому, что на шапках у них красовались волчьи хвосты.

У церкви состоялось богослужение в честь их прибытия. Ораторы выступали, прямо сидя на лошадях. Рассказывали страшилки – о кровавых казнях большевиками зажиточных людей и тех, кто косо смотрел на советскую власть.

Местная публика любила перемены – каждое войско встречали цветами, улыбками и семечками. Богата была тогда Украина. Попы жили зажиточно, «…не то, что нынешнее племя».

Единственное, с чем плохо было, – это одежда. Грабили людей не из-за денег, а из-за понравившейся одежонки. Из-за недостатка мануфактуры часто даже выкапывали недавно захороненных мертвецов, быстро раздевали, нередко оставляя их в непристойных позах. Евреи закрывали ставни в своих домах из-за боязни погромов, которые тут случались часто. Казаки (и не только они) считали евреев моторами антирусской революции.

На другой день пришли добровольческие части. Сутки побыли, а на следующую туманную ночь раздалось мощное «Ура!» – крики, скрип телег, и город снова взят махновцами. На этот раз они были злые, как никогда, – грабили, насиловали, убивали. Женщины и девушки прятались, убегали в далекие села и глухие хутора к родственникам и знакомым.

Махновцы колобродят

Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага…
Нестор Махно

Та атмосфера, которая окружала губернский город в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для сел и хуторов екатеринославщины: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие…

Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни…

Жилось сельчанам не здорово – каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так называли местных землепашцев. Поэтому пряталось в земле все то, что могло было быть экспроприировано непрошенными гостями. Особенно боялись отчаянных и пьяных махновцев – гуляйполевцев.

Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, – поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью.

– Эти «излишки калорий» – результат усушек и утрусок, – улыбался он супруге, кладя на стол деликатесы.

– Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», – корила его жена. – А то посодють, и тогда без тебя нам всем гаплык.

– Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола – не пудами же ношу, а крохами.

– Все равно будь осторожен.

– Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, – пытался оправдаться Григорий.

– Тебе виднее…

Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.

– Коля, принеси дровец и разожги плиту, – попросила мать. Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.

Через полчаса плита гудела – тяга была отменная. Выложил ее друг отца – печник Спиридон Макуха.

– Такого мастера в округе не сыскать, – часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.

Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.

«Так свистеть может только Гриша», – подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.

– Небось, снова Гришка приглашает.

– Ага, а как вы угадали?

– Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только погуляй и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.

– Ой, спасибо, мамо.

Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.

– Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо.

Ребята набили картузы краснобокими уже поспевшими ароматными плодами и помчались в сторону остановившегося обоза.

Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее – идет ведь интенсивный рост.

Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.

– А ну покажи их… Сладкие или кислятина?

– Сладкие, дядьку!

Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.

– Фу, они ж у вас кислые!

– ???

– Кислятину принесли мне…

– Дайте выстрелить?

– Что-о-о? Марш отсюда, сопляки, – и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались, попросту говоря, драпанули.

* * *

Вечером, придя с работы, отец рассказал матери о ЧП в столовой.

– Зашли шестеро бандитов в столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат: «Стол накройте!».

Ну официантки и подсуетились. Угостили всем, что было. Те и начали колобродить: пили и жрали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, они решили расслабиться плотью. Перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо еще, что пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство – стекол нынче нигде в округе не достать.

– Изверги, что могу сказать, – ответила супруга. – А мне Катерина, та, что живет у магазина, рассказала, что шинок яврея пограбувалы. Горилку и винцо частью выпили, частью забрали с остальным нужным им барахлом. Вынесли из хаты усе нужное им и погрузили на подводы. А жинку его – Софью згвалтувалы. Знасильничали, паскуды вонючие.

– Вот басурманы доморощенные, черты погани, – возмутился муж. – Вчера Ивана, хозяина мельницы, ограбили. Забежали во двор, а там дядьки из соседнего села как раз загружали муку на телеги – смололи пшеничку. Так забрали все мешки, а их сильно побили прикладами и шомполами. А потом зашли на мельницу и там все забрали. Вымели до зернинки и былинку в мешок.

– Когда же это все кончится?! – не то спросила, не то воскликнула от негодования жена Григория.

– Кончится тогда, когда какая-нибудь власть наведет порядок в державе. Державы ж нэма. Вона в хаосе, пена должна осесть, ей надо время…

Трое суток резвились махновцы, пьянствуя, насилуя, грабя. На выгоне, где выстроились повозки обоза, развевался черный не то транспарант, не то хоругвь, отороченная снизу золотистой бахромой. На ткани был вышитый белыми мулине призыв: «Смерть всiм, хто на перешкодi здобутья вiльностi трудовому люду» («Смерть всем, кто препятствует достижению свободы трудовому народу». – Авт.).

Под словом «смерть» зловеще красовались белый череп и перекрестие двух костей, ввергая простолюдинов в чувство страха за жизнь свою и родичей.

Старший отряда, назвавший себя Луговым, на собравшемся митинге заявил народу:

– Дороги селяне, мы – воины революционной повстанческой армии Украины во главе с вашим земляком и нашим вождем Нестором Ивановичем Махно. Главный наш враг, как говорил наш атаман, батько и товарищ, – добровольцы Деникина. Они хотят вернуть царя-изверга. Не допустим кровопийцу и его ставленников на местах – помещиков. Надоели эти бары.

Большевики – все же революционеры. С ними мы можем рассчитаться потом. Сейчас все силы надо направить против барина Деникина. Он не должен получить от вас «ни зэрнынкы, ни картоплыны» («Ни зернышка, ни картошины» – Авт.).

Замеченные в помощи золотопогонникам селяне будут безжалостно нами уничтожаться как враги трудового народа. Мы у вас не забираем, а просим на существование армии, которая воюет за свободу трудового народа. Потом все отдадим с лихвой…

Он еще долго говорил что-то о патриотизме, о выпущенных повстанцами деньгах – купонах, на которых были изображены атаман, серп и молот. По этому поводу ходила частушка:

Гей, кумэ, нэ журысь!
В Махна гроши завэлысь,
А хто их не братэмэ,
Того Махно дратэмэ…

Этими деньгами повстанцы часто расплачивались с населением. Много было поддельных купонов, даже рисованных цветными карандашами. Тем, кто сомневался в их подлинности, угрожали забрать больше или спалить хату. Но, по другим данным, атаман их и не выпускал – это был плод все той же анархистской самодеятельности, которая гуляла в крае. Клепали, штамповали и рисовали их художники-мастера в сельских хатах-штабах в разных подразделениях сельской армии.

На третьи сутки утром отряд махновцев двинулся на Екатеринослав…

* * *

Школу-семилетку Коля Кравченко окончил в родном селе в 1928 году. Получить сельскому парню семилетнее образование по тем временам было большим достижением. В конце 1920-х и начале 1930-х годов из сел в города уходили в основном селяне с образованием начальной школы. С четырехлетним образованием воевали командирами и трудились инженерами наши отцы и деды. С «четырехлетками» шли на партийную работу, а потом и в вожди. Опыт нарабатывался со временем, и навыки набивались природной смекалкой и трудолюбием.

Это был период сплошной коллективизации, раскулачивания и борьбы за утверждение нового порядка в землепользовании, когда насилие власти попытались регулировать и употреблять только до известного предела. Но допущенное насилие – оно всегда переходит границы. Попытки власти его контролировать усилиями разума, декретами ни к чему не приводили и до сих пор не приводят.

Великий мыслитель земли русской Л. Н. Толстой по этому поводу говорил, что как только дело решается насилием, насилие не может прекратиться…

При решении дела насилием, победа всегда остается не за лучшими людьми, а за более эгоистичными, хитрыми, бессовестными и жестокими, потому что хорошие люди слабее плохих. Как говорится, Бог всемогущ, но и черти не лыком шиты. Дьявол в аду – положительный образ!

Изворотливые «специалисты» сельской нивы сделали все для того, чтобы в дальнейшем превратить крестьянина в беспаспортного раба с вознаграждением за полевую каторгу символичным трудоднем. Насилие над деревней влилось ядом в души крестьян, а для тех, кто его готовил, оно казалось правом, потому что повторялось потом из месяца в месяц и из года в год. Когда тщетна мягкость, там насилие законно. Сельский народ в основном молчал. А если и возникали вспышки гнева, они тут же глушились силой. Для власти каждый перечеркнутый минус – это плюс…

Шел во многом знаковый 1929 год.

Это был год, когда сталинский курс на индустриализацию и коллективизацию обрел форму чрезвычайной мобилизации по стране. Причиной этому был знаменитый «черный четверг», случившийся на Нью-Йоркской фондовой бирже. Он ознаменовался началом катастрофического экономического кризиса во всем капиталистическом мире. Страны Запада, стянутые долларовым обручем в системе рыночной экономики, погрузились в глубокую депрессию. Началось неудержимое падение производства, зарплаты, доходов, занятости, уровня жизни, то, что сегодня называют рецессией.

Что-то подобное мы наблюдали в России в 1998 году и опять сегодня все в той же нами любимой Родине. Но и на Западе жить не стало легче, раньше «буржуины» обитали роскошней. Но на экономическую обстановку в СССР образца 1930-х годов «черный четверг» никак не повлиял. Наша страна успешно развивалась.

Почему?

Дело в том, что мы были изолированы от мировой экономики, и защита внутреннего рынка государственной монополией на внешнюю торговлю в сочетании с переходом к планированию служили своеобразным эскарпом против опасной машины экономического кризиса, гроза которого прошла стороной.

Больше того, социалистическая индустриализация набирала темпы, правда, ценой ломки устоев деревни. Яростный штурм первой пятилетки сочетался с началом коллективизации сельского хозяйства. В этом мареве хаоса и насилия оказалось крестьянство. Но, как говорится, борясь с адом, святые сатанеют.

Да, после революции крестьяне получили землю, но все же, несмотря на курс, взятый на культурную революцию в селе, – строительство школ, клубов, библиотек, изб-читален и прочее, – жили крестьяне в нищете, забитости и бескультурье.

На Украине в тот период главным строительным материалом были ракушечник, глина и лоза в южных районах. Хаты-мазанки с «доливками», глинобитными, земляными полами были не редкость. Печи и плиты топились всем, что могло гореть, даже кизяками. Эти высушенные на солнце коровьи лепешки спасали крестьян, живших в степных безлесных районах.

* * *

На селе начинался процесс вербовки рабочей силы. Урбанизация открыто заявляла о себе. Это была черная дыра – воронка, которая засасывала молодые, крепкие силы станиц, сел, деревень и хуторов. Но и без уговоров молодежь уходила из сельской местности на стройки заводов и фабрик в города. Приходили крестьяне на производства целыми деревнями во главе со своими «старшинами» и даже с собственным инвентарем.