Елена Валюшкина: «Актёрская судьба – это забег на длинную дистанцию»
Текст: Марина Зельцер, фото: Владимир Мышкин (портреты), Елена Лапина (спектакли)
Елена Валюшкина в буквальном смысле в двадцать два года проснулась знаменитой после выхода на экран фильма Марка Захарова «Формула любви». Очаровательную Марью Ивановну полюбили с первого появления в кадре, она сражала своей чистотой, трепетностью и жертвенностью. Вскоре в жизни актрисы появился Театр имени Моссовета, которому она верна уже сорок лет. И на её спектакли ходили не просто посмотреть на любимую экранную героиню, но и потому, что она сразу заняла своё место на этой легендарной сцене рядом с легендарными партнёрами. Она росла и взрослела как актриса и как человек на прекрасной литературе и драматургии, а ещё и на своём богатом, к сожалению не только на счастливые события, опыте. Но она сумела остаться лучезарным человеком, несмотря на то, что внутри живёт и боль, и тоска. Она научилась сосуществовать с ними и выпускать их на сцену или на экран, когда того требуют роли, а уж щедро распоряжаться гранями своего комедийного таланта она умеет как мало кто.
Лена, ты всё время в работе. Что делаешь сейчас?
Я недавно закончила сниматься в фильме «Хороший доктор» с моим любимым Юрием Стояновым, с которым часто играем счастливую или не очень счастливую семью, что только что сделали в лирической комедии «Несвятая Валентина». Я этот жанр обожаю. Рядом было много молодых ребят. Они хорошие, трепещущие, все хотели работать и с большим пиететом и уважением относились ко мне, что приятно.
Находясь рядом с молодыми, не чувствуешь острее свой возраст и то, что время быстро летит, или ты научилась жить сегодняшним днём?
Я о возрасте не думаю, потому что он не соответствует моему состоянию. Но, конечно, это очень серьёзный вопрос, потому что все мы смертны и всё конечно. Печально, что время идёт по ускоренной спирали, сжимается так, что просто проскакивает со свистом, и ты не успеваешь многого замечать. А о каких-то несыгранных ролях я не жалею и к молодым у меня зависти никакой нет. Есть сожаление, даже горечь, что я не увижу своих праправнуков, например, и не узнаю, чем вся эта фантасмагория жизненная закончится, ведь когда-то это должно произойти, или, наоборот, пойдёт на новый виток. Кстати, сейчас я выстраиваю древо рода и узнаю совершенно невероятные вещи, которые были закрыты, потому что в нашей семейной истории происходило очень много драм, о которых не говорилось. Я постепенно их раскрываю, и у меня волосы дыбом встают от того, с кем я, оказывается, жила. И мне говорят коллеги: «А, ну теперь понятно, почему ты такая, всё ясно с тобой, Валюшкина» (смеётся).
Что ты имеешь в виду?
То, что я внучка знаменитого советского актёра и режиссёра Алексея Дикого, а мама – его дочка.
Ничего себе! И как это произошло?
Теперь я знаю, что бабушка попала в тюрьму, потом в лагерь. Ей было тогда семнадцать лет, и она ехала вместе с Диким в поезде первым эшелоном в Усольский лагерь. Там Дикому разрешили организовать театральную студию, в которую бабушка, естественно, пошла, и он влюбился в неё. Она была необыкновенная, очень красивая и артистичная. В лагере родилась моя мама. Но в 1941 году Дикого по распоряжению Сталина освободили, а бабушка ещё осталась сидеть, сначала там, а потом на поселении. И уже в 1946-м году тётя Тося, старшая сестра, орденоносец вытаскивала её оттуда. С поселения уехать было невозможно, тем более возвратиться в Москву. Бабушке и маме поменяли фамилию и место рождения. Вот такая история.
А Дикий знал о дочке?
Он узнал об этом только в 1946-м году, когда бабушка вернулась из поселения. Она ходила к ним домой. Это мне рассказали родные тёти Тоси. После того посещения бабушка пришла к ним, плакала, принесла подарки и рассказала, что подписала бумаги о неразглашении информации и о том, что не имеет никаких претензий.
И он так и не увиделся с дочкой?
Ну ты же понимаешь, он народный артист Советского Союза, лауреат пяти Сталинских премий и... ребёнок, рождённый в лагере.
Но потом через семь лет, в 1953 году, время же изменилось...
В 1953 году просто умер Сталин, по мановению палочки ничего не изменилось, а в 1955-м он уже умер, ему было шестьдесят шесть лет. Но поначалу он деньгами помогал, о чём потом узнала его жена, балерина, и запретила это. Она всем заправляла и, естественно, не хотела, чтобы появилась ещё наследница.
А почему вдруг ты начала заниматься генеалогическим древом?
Это вообще странный вопрос. Как не заниматься?! Есть семьи, где вообще всё знают о своих родственниках. Кровное родство – это очень сильная история в жизни каждого человека. Нужно чтить родных, знать о них, поминать их и в дни рождения, и в дни, когда они ушли из жизни, потому что мы здесь только благодаря тому, что они жили на этом свете. А я многого не знаю даже о самых близких родных. Очень жалею, что не успела расспросить подробно бабушку и маму. Надо узнавать, записывать, просить людей вспоминать. К сожалению, вот такое нелюбопытство и якобы отсутствие времени на это – наша общая беда, общая болезнь. Когда я стала просить некоторых дальних родственников вспомнить что-то, то столкнулась с нежеланием делать это. Но мы с моей помощницей, которая окончила курсы по генеалогии, сейчас копаем, копаем и получаем результаты.
А ты любишь исторические книги и художественные с таким уклоном?
Да, очень люблю и сейчас читаю про Елизавету Фёдоровну, сестру императрицы Александры Фёдоровны, потому что я пробовалась на роль её помощницы, сподвижницы в фильм. Не знаю, будет проект сниматься или нет, утвердили меня или нет, но это удивительная история, и я рада, что узнала о такой женщине, какой была Елизавета Фёдоровна. Вообще, где бы я ни снималась, в каком здании, в каком городе, я всегда читаю об истории этого места. И когда меня гримируют, я обязательно делаю это вслух, чтобы все слышали, для общего развития. А меня это так будоражит, что просто кровь начинает «бегать» по жилам.
Ты открыла кого-то из авторов благодаря работе или услышав о ком-то от коллег?
Да, я могу что-то начать читать, увидев вдруг у кого-то книгу, которая мне покажется интересной. Но сейчас, признаюсь, читаю только сценарии, потому что их присылают тонну. Прочитать текст даже на восемь серий – огромный труд. А я это делаю всегда, чтобы понять, нужно мне сниматься или нет. И я не читаю по диагонали. Я обожаю Гришковца, причем давно, но и его достаточно новую книгу «Отчаянный театр» ещё не прочла, хотя очень хочу, но она толстая, а читать урывками по несколько страниц в день месяцами не хочу, поэтому роман пока отложен.
Я читаю его телеграм-канал, где он каждый день выдаёт какую-то сентенцию, короткое и яркое наблюдение, и это всегда прекрасно. Ещё там же я подписана на Алесю Казанцеву, замечательную книжку которой «Режиссёр сказал одевайся теплее, тут холодно» прочла достаточно давно и с огромным удовольствием.
А ты слышишь, чтобы на съёмках обсуждали какие-то современные книги?
Слышу, но редко. В основном узнаю это из соцсетей, где обсуждают книжные новинки, которые я тут же фотографирую и при возможности покупаю. За Дину Рубину бралась, но на меня она не произвела никакого впечатления, и я бросила.
Пелевина очень люблю, но и его давно не читала. Больше никого из современных авторов не назову, хотя, конечно, знаю и Водолазкина, и Иванова, и Сорокина, но признаюсь, что не общалась с ними как читатель. Хотя у меня дома очень много всяких книг лежит, и дочь Маша заказывает себе кучу современной литературы, о которой я понятия не имею. Чтение – одно из её увлечений. У неё в комнате огромная библиотека, где есть, по-моему, всё. И русские, и советские классики – от Достоевского, Бунина до Бориса Васильева и зарубежные – от Джека Лондона, Моэма, Бальзака до Хэмингуэя, Франсуазы Саган, которую я тоже в своё время, конечно, читала, и «Великого Гэтсби» Фицджеральда.
У Маши много Брэдбери, она вообще очень любит фантастику и мистику. А рядом Курт Воннегут, Хаксли, Джонатан Фоер и самая известная его книга «Жутко громко и запредельно близко» о событиях 11 сентября.
Знаю нашумевшие в энное время и у нас романы «Мемуары гейши», «Щегол», «Алхимик» Коэльо или «Все оттенки голубого», в «Сатириконе» шёл спектакль по этому произведению.
Есть другие произведения Рю Мураками и современные «Выйди из шкафа» Ольги Птицевой и «Гарвардская площадь» Андре Асимана, а также много романов о великих людях, например о Ленноне, Ван Гоге, Романовых, и психологические и развивающие книги, как «Инфернальный феминизм», к примеру. Всего не перечислишь, и это не считая книг на английском языке.
Но понимаешь, если у меня есть пара часов перед сном, когда я могу получить от чего-то удовольствие, то сейчас делаю выбор в пользу кино, потому что я актриса, мне надо быть в курсе событий. Вот недавно до четырёх утра смотрела по несколько серий из «Аутсорса», «Подслушано в Рыбинске» и «Дорогого родственника», два последних с моим любимым Тимофеем Трибунцевым. У нас есть очень хорошие фильмы и сериалы: «Первый номер», «Дайте шоу» и «Дядя Лёша» опять же с Трибунцевым. Я его обожаю, как обожала Рому Мадянова. Это два величайших актёра, мои современники, с которыми я имела счастье работать. Мадянов – гениальный артист, а я с ним снималась очень много и играла в спектакле. Когда он выходил на сцену, нам всем можно было уходить и больше ничего не делать, потому что это было полное владение залом и любовь и обожание зрителей. И такая сладость была находиться рядом с ним на сцене.
Ты говорила, что не любишь очень тяжёлые фильмы, про убийства, маньяков. Как зритель или как актриса? Кто-то из твоих коллег не любит эти жанры смотреть, но снимается в таком с удовольствием.
Если я начинаю читать сценарий, где у матери погибает ребёнок или что-то страшное творится с ним, понимаю, что как актриса не выдержу этого, так как я подключаюсь к роли на триста шестьдесят процентов. И если мой организм противится этому, как и каким-то ужасам, я сразу говорю: «До свидания, товарищи, спасибо, я это не смогу сыграть, потому что это будет выше моих сил». А ещё у меня возникает внутренний протест, когда все в едином порыве начинают что-то смотреть. Я «Слово пацана» не смотрела и пока смотреть не буду. Я снималась в нескольких проектах с мальчиками и девочками из этого сериала, они находятся на волне своей популярности, и это чувствуется. Но я ещё не оценила их грандиозного полёта.
Но у них у всех уже вышло по несколько очень хороших проектов с сильными работами. И у Копейкина, и у Зулькарнаева, и у Могильникова, и у Минекаева, и у Красовской.... И ты же смотришь с Рузилем «Подслушано в Рыбинске».
Я уверена, что они и в «Слове пацана» хорошо сыграли, потому что Крыжовников, у которого я снималась в картине «Горько», говорил, что в кино не может быть компромиссов с ролями, что должно быть стопроцентное попадание. Есть просто фильмы с тяжёлыми темами, которые я не хочу видеть.
Как же ты смотришь «Аутсорс»?
А я его смотрю, пропуская сцены, представляешь? (Смеётся.)
А если бы тебе, будь ты моложе, предложили сыграть леди Макбет Мценского уезда?
Я бы сказала: «Да, с удовольствием».
Играть женщину, которая убивает своего ребёнка ради страсти? Нет, роль роскошная, но ты же рассказывала про то, что не могла бы присвоить такое. Или это не касается классики?
Ну да, сыграла бы, но сейчас уже не сыграю, потому что мне шестьдесят два года и мне никто этого не предложит. А в тридцать я бы сыграла. Настоящая актриса всегда хочет сыграть крутую человеческую историю, в которой она может себя показать. Тогда, я думаю, я могла бы вынести это, тем более на таком материале.
Недавно в одной из программ ты говорила об актёрском хамстве на съёмочной площадке. В советское время тоже сталкивалась с этим?
В советское время этого было намного меньше, потому что сейчас сами группы позволяют им себя так вести. Например, мне несколько раз звонили по поводу некоего артиста N и спрашивали: «Скажи, пожалуйста, он действительно хам?» Я отвечала: «Да». «А для чего вы спрашиваете?» – задавала я вопрос. «Ну, мы хотим его снимать». Я говорила: «То есть вы меня спрашиваете, хам ли он, и при этом хотите его снимать?» – «Ну, да». Артистов сейчас предостаточно, так что можно не снимать хама. Иначе он и дальше будет хамить.
Его хамство распространяется на всех в группе?
Нет, нет, хамы боятся сильных и тех, от кого они зависят, они хамят там, где знают, что отпора не будет.
А он, этот хам, – очень талантливый актёр или просто медийный? Бывает же такая индивидуальность, что не заменить....
Здесь вопрос только в медийности, но всех можно заменить, Мариночка, при том, что мы все индивидуальны. Хама необходимо останавливать.
При твоей занятости ты по-прежнему читаешь книжки в Телеграме?
Да, но меньше, хотя мне всё равно очень нравится это занятие, я получаю удовольствие, произнося хорошие тексты. Сейчас читаю «Лавку древностей» Диккенса. А вообще я миллион всего там прочла, и классики, и сказок. Люди пишут, что слушают меня, работая в саду и за рулём, перед сном и во время занятий спортом в наушниках, даже в детских садах (улыбается). А некоторые из тех, кто боится летать, слушают мои записи в кресле самолёта, и им кажется, что я лечу вместе с ними, мой голос успокаивает их.
А ты сама слушаешь аудиокниги? Многие твои коллеги делают это как раз за рулём...
Всё, что я ни слушала пока, мне не нравится. Очень мало кто, на мой взгляд, хорошо читает. И кстати, мне многие пишут, что только в моём прочтении роман «Мастер и Маргарита» им понравился, и главное, до этого им и история казалась непонятной, и то, почему все так носятся с этой книгой. Но вдруг человек втянулся и стал понимать, о чём это и зачем. Меня, бывает, просят что-то прочитать.
Ты больше опираешься на свой вкус или на просьбы?
Мне больше хочется браться за классику: Толстого, Чехова, Бунина, Куприна, Пушкина. Я прочла очень много Чехова, Зощенко, Пушкина. С огромным наслаждением произносила прекраснейшие строки «Евгения Онегина». В школе многие ленятся читать классику, им кажется, что это скучно, неинтересно, пустая трата времени. Но и школьники могут послушать то, что я читаю. Я прочла много сказок, например Андерсена, которого очень люблю с детства – и его язык, и стиль. Всего переиграла бы.
Ой, он же ужасно мрачный и страшный. Недавно обсуждали это с Алёной Бабенко, которая сказки очень любит, но Андерсена считает таким же и говорит, что в подлинниках его вообще нельзя читать, тем более детям. У нас же его творения в адаптации выходили, уж не говорю про милые фильмы, как «Старая, старая сказка», например.
А у меня вообще нет ощущения, что он мрачный. Считаю, что это штамп. Мои отношения со сказками связаны ещё с пластинками, которые мне на ночь ставила слушать мама. И «Три толстяка», и «Бременские музыканты», и «Оле-Лукойе». Я почти наизусть их знала. У меня всё это записано на подкорке, прямо с интонациями. И, конечно, я была покорена Бабановой, её голосом и манерой, она читала в «Трёх толстяках» за Суок. Может быть, от этого у меня и возникла любовь к радиотеатру. И когда я только пришла в театр, то лет десять после репетиций бегала на улицу Качалова, где находился дом радиозаписи, записывать спектакли. У меня очень много работ в «Золотой серии» записано с корифеями: Евгением Евстигнеевым, Леонидом Марковым, Евгением Весником... Кого там только не было.
И как тебе игралось после Ирины Муравьёвой? Это был гремевший спектакль, и на её Грушеньку тоже ходили, она была невероятной в роли...
Когда я пришла в театр, мы, естественно, бегали в массовке, и в этом спектакле тоже, и я постоянно слышала голос Муравьёвой-Грушеньки. И начав репетировать эту роль и играть, я не могла избавиться от её интонаций. Тогда я ещё жила с первым мужем, режиссёром, он мне помогал текст учить перед сном и как-то сказал: «Всё, не могу больше с тобой повторять». Спросила: «Почему?», а он ответил: «Такое ощущение, что я с Муравьёвой лежу» (хохочет). Когда ты видишь мастерство высшего разряда, что называется «уровень от Бога», это в тебе сидит железом. Несколько лет назад мне предложили репетировать Хариту Игнатьевну Огудалову в «Бесприданнице», и я тут же поняла, что во мне сидит Фрейндлих (смеётся), что надо будет избавляться от её гениального образа.
А ты сама всегда любила Достоевского не как актриса?
Мне трудно это отделить. В дипломном спектакле «Преступление и наказание» я играла Соню, Саша Домогаров – Раскольникова, а Андрюша Руденский – Порфирия. Есть люди, которые помнят не только мою Грушеньку, но и Сонечку Мармеладову. Ира Муравьёва ушла в Малый театр, но спектакль легендарным оставался и при мне. Конечно, играть такую роль – просто наслаждение, хотя Достоевский, в отличие от того же Островского, – это сложная и тяжёлая история.
«Через мучения и страдания наша жизнь улучшается» (смеётся). Чтобы разыгрывать такие страсти на сцене, надо обладать большой органикой, а не просто ходить и рвать себя на части. Но в конечном итоге это дело благодатное, и Грушеньку я очень любила. Хотя, когда в самом начале моего «театра у микрофона» меня стали просить читать Достоевского, я сказала, что они сойдут с ума, если каждый вечер будут слушать такое чтиво (смеётся). Но я всё-таки читала Грушеньку, знаменитую сцену «Луковка». И на творческих вечерах, на каких-то встречах я по просьбам читаю опять же эту сцену, так как она была сделана в нашем спектакле. «Луковка» – моя любимая притча.
Когда ты играла Достоевского, сублимировала в нём свои переживания и трагедии?
У хорошего актёра автоматически всё, что он пережил, работает на роль. Когда мне было тридцать лет, мы поехали с гастролями в Пермь, и там мне пришло сообщение о смерти мамы. В тот день я играла «Фрекен Жюли» Стриндберга. Спектакль был очень тяжёлый, со страданиями, а в конце надо было резаться, и меня просто выталкивали на сцену, я не могла себя заставить это сделать, не было сил. Тем не менее когда я начинала играть, то хоть на это время переключалась. Потом я поехала хоронить маму, и тут же вернулась в Пермь и продолжила играть, в том числе в лёгком, очень смешном спектакле «Шум за сценой». В общем, спасла меня только работа.
А после спектакля тебе было легче хотя бы в тот вечер?
Нет. От этого легче не может стать. Потерю невозможно пережить легко. Прошло тридцать лет, и у меня до сих пор болит, это безумное горе, которое не лечится, оно всегда с тобой, но я не могу себе позволить сидеть и ныть. У меня рядом много людей, за которых я отвечаю, поэтому нет времени и права на такие переживания. Но забыть это нереально, ты всегда думаешь и представляешь: «Сколько бы ей было сейчас лет? Какой бы она была бабушкой, как бы она тут ходила или сидела?» Мне обидно и жалко, что она прожила такую короткую жизнь, всего пятьдесят четыре года, не очень счастливую, с переездами из одного военного городка в другой. Она поехала поваром на Чернобыльскую АЭС сразу после аварии, где облучилась и через время заболела. Есть люди, которые от одной сотой моих испытаний, а это тяжелейшие истории, связанные с моим желанием иметь детей и не только, уже спились бы или в психушке оказались. А я сильный человек.
Ты невероятная оптимистка...
Не знаю, думаю, что я не оптимист, а реалист. Но я знаю, что жизнь одна и уныние – это грех, нужно уметь радоваться.
Ты очень много путешествуешь, пара свободных дней – и Валюшкина уже в самолёте, даже сегодня, когда надо добираться с пересадками. Совсем не боишься летать?
Путешествия для меня – это самое большое удовольствие в жизни после кино и театра. Когда я мало летала на гастроли и на съёмки, то очень боялась этого. Но, если ты летаешь часто, у тебя просто отключается какая-то кнопка страха.
Ты чаще ездишь одна, по-моему. Так получается или специально?
Иногда я езжу в одиночку, но очень часто в компаниях. Просто я лечу одна, а на месте мы встречаемся группой и вместе ездим по миру. Причём они все к моему киношно-театральному кругу вообще не имеют никакого отношения. Это люди разных профессий, которые по двадцать лет живут в разных странах. Я с ними познакомилась совершенно случайно. В ковидное время я в соцсети подписалась на очень многие туристические агентства и гидов и стала с ними переписываться. Они тогда тоже не могли ездить и в эфирах проводили экскурсии. Когда ковид закончился, я списалась со многими и стала с ними ездить. И гиды меня приглашали, например, в Венецию и Геную, я ездила и пользовалась их услугами.
Ты застала лучшую эпоху театра Моссовета и по спектаклям, и по именам: Плятт, Марков, Терехова, Бортников, Тараторкин... А с Раневской ты чуть-чуть не успела пересечься?
Да, когда в марте меня приняли в театр, я пересмотрела все спектакли, в том числе с ней «Правда хорошо, а счастье лучше», который поставил Сергей Юрский. Сезон открывался в сентябре, а летом её, к сожалению, не стало. А вообще я играла со всеми корифеями нашего театра: Пляттом, Марковым, Жжёновым, Тараторкиным, Юрским, Бортниковым... И они все относились ко мне нежно и трепетно и говорили: «Лена, тебя бы очень любила Раневская». Я про каждого могу километры рассказывать. Кстати, я играла в туфлях и платьях Любови Петровны Орловой, которая служила в нашем театре, мне их благоговейно давали. Сейчас вспомнила, хоть это и не в тему, как она на вопрос «Как вы держите такую форму долгие годы?» отвечала: «А я надеваю корсет с утра, и еда в меня просто не поступает». Я очень много костюмных ролей по молодости играла в театре, а это три часа ношения корсета. И это лишь одно из неудобств нашей, без сомнения, прекрасной профессии.
Кто из этих великих поражал тебя не только актёрским гением, но и своей эрудицией, начитанностью?
Конечно, Юрский – номер один, просто столп в этом смысле. Он очень много читал и постоянно проводил чтецкие вечера. К сожалению, мы с ним в то время мало общались.
Сергей Юрьевич читал превосходно поэзию, и не знаю, кто лучше него это сделал с «Евгением Онегиным». Любишь ли ты поэзию?
Я очень люблю поэзию и просто читать, и со сцены. И человек, умеющий читать стихи, – это большая редкость. Таким для меня был, кроме Сергея Юрского, Михаил Козаков. Ещё самого Бродского я могу слушать бесконечно. Вообще у нас невероятная поэзия девятнадцатого и Серебряного века. Признаюсь, что и меня иногда пробивало на какие-то строки. Когда-то я очень страдала, узнав, что кто-то пишет стихи, думала: «Что ж я такая бездарная?». И вдруг в определённые моменты они стали вылезать из меня, просто литься. Но сейчас не пишется. Энное время назад у меня была влюблённость, и мы общались стихами. И как-то мой друг спросил меня: «А чьи это стихи, где ты их нашла?» Я ответила, что только что сочинила, а он сказал, что это невозможно.
А сейчас тебе нужна влюблённость?
Я всегда флиртовала и флиртую (смеётся), и у меня достаточно внимания и в театре, и на съёмках, и вообще в жизни. Я могу увлечь-зажечь, со мной смешно, весело, не скучно. А вот серьёзные отношения я, наверное, просто заблокировала, потому что они подразумевают постоянное нахождение рядом, какие-то уступки, подстройки. Вот в это я уже играть не могу. Как и совершенно не хочу заниматься обслуживанием кого-то. Но с возрастом и влюбляешься меньше, в том числе потому что планка высока. Я даже иногда ловлю себя на том, что смотрю, например, на съёмочной площадке, или в театре, или в каких-то поездках на мужчин и думаю: «Ну вот с кем бы я могла жить или даже завести серьёзный роман?» И не вижу. В мужчине не должно быть ни одного изъяна.
Знаю, что с недавних пор ты плотно общаешься с медиумом. Ты настолько в это всё поверила?
У меня началась история с «Битвы экстрасенсов». И я задавала себе вопрос, для чего я туда пришла, с какого перепугу там оказалась? И потом поняла, что мне была подарена встреча с этим человеком. Да, я ему очень верю, потому что те вещи, которые он мне говорил, он не мог узнать ни от кого. Были очень серьёзные ситуации на грани жизни и смерти. И в это время он очень мне помог. Когда возникает серьёзный вопрос касательно здоровья или если я должна сделать очень ответственный шаг, а я нахожусь в сомнениях, то всегда советуюсь с ним.
Твоя дочь учится на дизайнера. По какой специализации, это не связано с театром, костюмом или сценографией?
Нет, нет, никаким боком это не касается театра. Маша учится в институте искусств, хочет заниматься современным искусством. Сейчас она работает по металлу, пробует всё, что предлагает институт: и живопись, и скульптуру, и фотографию. А я зарабатываю на её обучение (смеётся).
У тебя все пошли по изобразительной части, сын – архитектор, хотя это и расчёт, то есть технические мозги...
Да, это и математика, и физика. Это профессия, ей надо учиться, тут просто так не придёшь. Это не дизайнер ландшафтов, я вам тут на участке камушки сложу. Архитектурная история – очень сложная, и ты должен изначально поработать на кого-то, чтобы потом с накопленным опытом выйти на какой-то уровень и что-то своё сочинить.
А ты, кажется, тоже рисуешь?
Да, но сейчас у меня нет на это времени, да и потребности, хотя я окончила художественную школу и очень хорошо рисую.
То есть у детей это в генах по твоей линии?
Так у них папа (актёр Александр Яцко. – Прим. авт.) окончил архитектурный институт с отличием. Школа-студия МХАТ – второе образование у него. То есть у детей это в генах.
А дети любят как зрители театр и кино?
Нет. Для них моя профессия вообще ни о чём. Маша иногда приходит на мои спектакли, а Вася вообще не театральный человек. Его не затащишь, для него это совсем неинтересная история. Кино он смотрит постоянно, но на английском языке. И дочка тоже, потому что она в совершенстве владеет им. Но мамой они оба очень гордятся.
Совсем не любят наше кино, даже советское, те же комедии Гайдая? Многие молодые с удовольствием смотрят и хорошо знают фильмы золотого фонда...
Нет, ну конечно же, фильмы из золотого фонда смотрят, они у меня любознательные.
У тебя с кино повторный роман начался лет десять-пятнадцать назад. Наверное, нужна была пауза со съёмочной площадкой, чтобы потом снова взлететь и стать одной из любимых актрис?
Как говорил наш педагог в «Щепке» Виктор Иванович Коршунов: «Актёрская судьба – это забег на длинную дистанцию». Ты можешь засидеться на старте или ярко выстрелить, потом держаться за лидером и, наконец, вырваться вперёд. У меня судьба распорядилась так, что я как раз очень ярко выстрелила, потому что после такого фильма, как «Формула любви», можно было только в космос улететь. Но постоянно иметь работы такого уровня невозможно, их столько в природе не существует. По каким-то причинам меня долго не было в кино, но то, что должно было случиться, случилось, и я надеюсь, что и дальше всё будет только развиваться, потому что мой человеческий опыт и моя личная история пошли и в актёрскую копилку. И это всё уже не скинешь. Правда, я играла и роли с такими эмоциями, которые никогда не переживала. Просто события в моей жизни оставили отпечаток. Кстати, я могла попасть на большой экран ещё раньше. Когда в 1981 году я поступила в Щепкинское театральное училище, то нас пристроили (смеётся) в массовку фильма Эльдара Рязанова «О бедном гусаре замолвите слово». В первом кадре кинокартины гусары въезжают в город, и в салоне мадам Жужу начинается суета, и среди этих барышень я должна была бегать по лестнице с платьями в руках. Потом мы сидели с этими гусарами в саду, и по мне проехалась камера. А я была настолько хороша, что если бы осталась там, было бы странно, что не я играю главную роль (смеётся). Поэтому меня вырезали из этой сцены. А уже потом, на четвёртом курсе, случилась «Формула любви». Более десяти лет при входе на «Мосфильм» висели большие фотографии, и среди них была и моя с Нодаром Мгалоблишвили из «Формулы любви», где мы с ним вдвоём едем в карете.
Лена, несмотря на всё, что ты прошла и чего лишилась, считаешь себя счастливым человеком? И были ли не моменты, а периоды, когда ты чувствовала себя несчастной, находилась в отчаянии?
Нет, потому что жизнь – это, в принципе, счастье. В любом состоянии, в любом проявлении, ведь нас на этот свет выпустили, а кого-то нет. А у меня ещё есть прекрасные дети и любимая работа.
