Kitobni o'qish: «За гранью времени. Vita aeterna», sahifa 5

– Вы свои фантазии, товарищ лейтенант, приберегите для будущих мемуаров! А здесь извольте соблюдать требования устава!

Ему показалось странным, что улыбка с широкого лейтенантского лица не сошла, но блеск в глазах мгновенно погас, отчего губы улыбались как-то бессмысленно, даже глупо. Желая ускорить завершение этого балагана, Шаганов приказал:

– Солдата определить в медсанбат! Пусть там им занимаются! Его командирам сообщите, что так распорядился подполковник Шаганов, – и уже мягче, скорее, для проформы добавил: – Развели тут дом с привидениями.

– Это вы ещё про белую даму не слышали, – лейтенант по-прежнему улыбался, но последнюю фразу произнёс подчёркнуто печально, уже не надеясь заинтересовать строгого подполковника местными легендами. За такое неуёмное мальчишество Шаганову захотелось отчитать молодого офицера, но он через силу сдержался.

Перед уходом Алексей Васильевич сделал запись в постовой ведомости следующего содержания: «В связи со служебной необходимостью посетил помещение гарнизонной гауптвахты и ряд охраняемых объектов. Суточный караул службу несёт исправно. Рекомендовано госпитализировать содержащегося в 15-й камере ефрейтора Синякова. – Поставил жирную точку, но, немного поразмыслив, всё же добавил: – Замечание: в нарушение УГиКС¹⁵ старшина гауптвахты прапорщик Урбонас проживает на её территории. Незамедлительно устранить».

5

Когда Алексей Васильевич покинул гауптвахту, солнце уже прощалось с полуденным зенитом и клонилось к верхушкам сосен за рекой. Лёгкий ветерок встретил Шаганова мягкой вечерней свежестью и немного остудил разгорячённое лицо. Жаркий туман, плотно укутывавший заполненную заботами голову во время нахождения в бывшем иезуитском храме, постепенно рассеялся, и с каждым шагом по уже знакомой извилистой тропинке мысли приобретали обычный размеренный ход и привычную ясность.

Подполковник думал о солдате из 15-й камеры, и внезапно возникшее чувство тревоги никак не желало его покидать. Ему было хорошо знакомо это предчувствие приближающихся неприятностей, тех, что упредить не в силах, потому что предусмотреть невозможно ту напасть, что задумана кем-то свыше для чего-то в данную минуту непонятного. Это состояние посещало его неоднократно и каждый раз приходило с осознанием бессилия перед чем-то неотвратимым.

Ещё он думал о странном старшине гауптвахты, человеке совсем не военной стати, больше смахивающем на блаженного, принявшего монашескую схиму. Он виделся ему неотъемлемой частью гауптвахты, вернее, её здания – бывшей обители иезуитов. Казалось, что он и есть один из тех, кто пришёл на эту землю более трёх столетий назад и остался надолго, выполняя какую-то тайную миссию. Во время своих спутанных, ещё не сформировавшихся в стройную схему размышлений Шаганов отчётливо почувствовал за спиной пронзающий его насквозь взгляд издалека. Невольно остановившись, он обернулся в сторону гауптвахты. С этого расстояния невозможно было рассмотреть её обитателей, но ощущение острого провожающего взгляда не исчезло. Подполковник был уверен, что из окошка своей «кельи» за ним наблюдает негласный хранитель традиций древних иезуитов Витас Урбонас.

Глава 7
Левон и Игнат

Я очами воображения вижу необозримые пылающие огни и души, словно заключённые в горящие тела.

Из «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы

Бобруйск, 11 июня 1748 года

Старший монах Серафим – необъятно толстый, с красным, побитым оспой лицом и мутно-водянистым взглядом крохотных глазок под косматыми белёсыми бровями – умел превращать любой урок по богословию в томительную изощрённую пытку. За это ученики люто ненавидели его и пытались при любой возможности напакостить, чтобы хоть как-то отомстить за издевательства, которым Серафим подвергал всех без исключения, невзирая на возраст, сословие и даже заслуги перед орденом.

Сегодня монах был необычно суров, лу́ково-бражный смрад, исходивший от него, свидетельствовал о том, что Серафим уже с утра имел откровенную беседу с благоволившим к нему Бахусом. Ходили слухи, что по причине непомерного пьянства монаху отказали в удовлетворении прошения о повышении до настоятеля Виленского монастыря. Ничего хорошего школярам это не сулило. Серафим по долгу службы отвечал за образование, получаемое при монастыре, и вся власть над учениками школы, собранными из всех близлежащих губерний, была сосредоточена в его нечистых алчных руках.

– Кто знает назубок «Духовные упражнения»? – Серафим важно расхаживал в проходах между партами и зыркал ненавидящим взглядом по лицам мальчишек, выискивая первую на сегодня жертву.

Класс ответил ему гробовым молчанием.

– Неужто никто не знает?

Крупная волосатая рука монаха крепче сжала короткими толстыми пальцами небольшую деревянную палку, ежедневно применяемую для телесных наказаний «неразумных отпрысков неразумных родителей».

Полторы дюжины учеников склонили стриженые головы над тетрадками, делая вид, что усиленно повторяют домашнее задание. Когда Серафим готов был назвать имя кандидата на эшафот, в классе раздался громкий чих. Палка в руке монаха мгновенно упёрлась в хилую грудь долговязого Левона.

– Сам вызвался, дуралей, помоги тебе Господь.

А Левон снова не сдержался, хоть изо всех сил зажимал рот маленькой тощей ладошкой, и чихнул ещё громче.

Серафим оскалился беззубым ртом и неожиданно закричал:

– Глаголь упражнения, паршивец!

Мальчишка в поисках подсказок окинул испуганным взглядом класс, застегнул распахнутый ворот рубахи, затем снова его расстегнул и, опасливо покосившись на палку монаха, жалостливым тоненьким голосочком приступил к изложению ненавистных упражнений:

– Значится, так…

– Нет там таких слов! – взвизгнул Серафим и не сильно, но хлёстко ударил палкой по плечу Левона.

– Ой! Я не это хотел сказать! – И снова удар палкой по спине, на этот раз гораздо сильнее.

Молча глотая слёзы, Левон сцепил ладони на груди, насколько мог, унял нервную дрожь в теле и, закатив глаза к потолку, произнёс первую строку:

– Я очами воображения вижу необозримые пылающие огни… пылающие огни, – палка занеслась над его головой, в ожидании удара мальчишка втянул голову в плечи и, проглотив застрявший в горле тяжёлый ком, продолжил: – Огни и души, словно заключённые в горящие тела…

Палка медленно опустилась, а мальчишка словно окаменел. Он был больше не в силах произнести хоть слово, и в этот момент чуткое ухо Серафима уловило тихий шёпот с соседней парты:

– Я ушами воображения слышу плач, вой, крик, богохульство… – шептал ему русоголовый конопатый мальчишка за соседней партой.

Палка жёстко упёрлась в грудь подсказчика.

– Так ты лучше его знаешь? Почему же руку не тянешь, остолоп?!

Мальчишка вскочил из-за парты и преданно уставился на монаха.

Серафим любил такую ретивость, и на его толстых губах появилась самодовольная усмешка:

– Давай, Игнат, глаголь. Ежели правильно всё скажешь, то получишь только пять палок за подсказку, а Левон – десять за невыученный урок.

– …богохульство против нашего Господа Христа и против всех его святых, – продолжил Игнат.

Монах удовлетворённо кивнул, да так, что двойной подбородок задрожал, как студень, но палку не опустил.

– Я обаянием воображения…

– Хватит!!! Тупица!!! – заорал Серафим. – Нет в «Духовных упражнениях» слова «обаянием»! Изложено там слово «обонянием»!

Через минуту разложенные животами книзу на своих же лавках за партами Левон и Игнат получили десять палочных ударов каждый по обнажённым ягодицам. Игнат принял наказание, смиренно стиснув зубы. На теле Левона ещё не зажили рубцы от недавней экзекуции, и он орал что есть сил, стараясь хоть криком досадить проклятому истязателю, но это лишь доставляло удовольствие Серафиму и всему классу.

После обедни, когда ученики школы от мала до велика, «дабы не морило чад неразумных в зряшную дремоту», трудились на огромном огороде при монастыре, Левон затащил Игната на их тайное место за конюшнями, где сохли под солнцем кучи конского навоза, и, заговорщицки поглядывая по сторонам, жарко задышал в лицо товарищу ядрёным чесночным духом:

– Ненавижу! Ненавижу эту жирную свинью!

Игнату показалось, что друг говорит чересчур громко, и попытался его утихомирить:

– Тишей, Левон, донесут ведь…

– Да всё равно мне уж! Подозреёт он меня, – ответил Левон, но всё же, оглядевшись по сторонам, придвинулся к Игнату вплотную.

– В чём подозреёт? – не понял Игнат.

– Не твоей башки дело, – опомнился Левон и больно ткнул его кулаком в грудь, – не ходи за мной боле, держись в стороне, а то быть беде…

Из дневника поручика Петра Аркадьевича Перова

Бобруйск, 30 апреля 1828 года

Штабс-капитан Ланевский Андрей Никитович, верный мой друг, сотоварищ по службе и арестантской муке, на глазах моих сгорает в палящем тифозном огне. Лечение, назначенное тюремным фельдшером Марковичем (имя его я не ведаю, да и по имени его никто не зовёт), совершенно бесполезно. Молю Спасителя нашего, чтобы даровал Андрею скорейшее избавление от этих адских и несправедливых мук.

В редкие моменты просветления между тяжкими приступами бреда он жадно пьёт поднесённую воду и пылко, не как обычно, говорит со мной. Тогда ему хоть на чуток становится легче. Это видать по ясному взору его и благостной, уже неземной улыбке.

«Я сделал единственно верный выбор и нисколько о том не жалею», – как-то с виду беспричинно произнёс он, глядя сквозь потолок. Мне была понятна его мысль. Я постарался поддержать моего умирающего товарища, заверив, что и сам в своём выборе не раскаиваюсь.

Это была ложь! Да простит меня Бог… На самом деле я горько сожалел о совершённом! Каждый раз, когда думал об этом, становилось больно от мысли, что у меня был выбор и можно было поступить по-другому, ведь никто не принуждал. Я лишь знал о существовании некоего Южного общества, даже подозревал в членстве в нём офицеров Повало-Швейковского, Норова и даже командира полка Василия Карловича Тизенгаузена¹⁶. Он спросил меня как-то: «Вы с нами? Или остаётесь в числе безразличных к судьбе Отечества?» У меня не хватило смелости ответить «нет».

Потом уже на следствии, когда мне предложили рассказать, когда и от кого известно стало о намерении покуситься на честь и трон государя-императора в 1823 году во время бытности его в Бобруйске, я не стал таить имени командира, полагая, что, если покушения не случилось, значит, и раскаиваться не в чем. Однако, когда следователь спросил, жалею ли я о выборе, сделанном в пользу заговорщиков, ответил, что весьма жалею. И тогда это была сущая правда! Как и то, что, если бы солдаты Василия Норова, караулившие покои императора, совершили его пленение, я гордился бы причастностью к этому великому делу. Увы, побеждённые всегда жалеют о позорном проигрыше! Жалеют, потому что при имеющемся праве выбирать допустили роковую ошибку и избрали неверный путь.

Глава 8
Глубина! Глубина! Назови нам имена

1

Творческая фантазия Алексея Васильевича по своему необычайному размаху и насыщенному колориту не уступала писательскому воображению его талантливого брата, а может, даже превосходила. Иногда это мешало сосредоточиться на технических мелочах какого-либо важного дела, но чаще помогало выстроить логическую цепочку расследуемых событий и нарисовать для себя их вероятный исход. И сейчас, когда он, следуя по направлению к реке, посмотрел на неприглядное здание гауптвахты, воображение нарисовало не серый бесформенный дом с чёрными зарешечёнными окнами, а сияющее на солнце цветной слюдой окон, простирающееся стройными шпилями в небесную высь воплощение замысла даровитого архитектора. Просторный двор с многочисленными хозяйственными постройками и гармонично вписывающимся в общую картину монастырём был заполнен людьми в неярких одеждах, занятых повседневными заботами. В глаза бросилась пара мальчишек, удобно расположившихся на траве у глухой бревенчатой стены большой конюшни. Они о чём-то оживлённо беседовали. Тот, что был выше ростом и с виду постарше, в запале постоянно пихал товарища в плечо, но того совершенно не расстраивало это, дружелюбная улыбка не сходила с его веснушчатого лица. И показались мальчуганы Шаганову очень знакомыми, даже чем-то близкими. Это странное ощущение не отпускало подполковника, пока он не заставил себя развернуться и продолжить путь к реке по извилистой, с крутым уклоном тропинке.

2

Березина приветливо встретила его сверкающими солнечными бликами и завораживающим взгляд потоком быстрой воды. Казалось, что это не водяная рябь, струящаяся между зеленеющими ивами берегами, а большое сияющее зеркало, отражающее солнечный свет и превращающее его в живое пространство, зажжённое случайно упавшей с неба искрой.

На маленьком жёлтом пляжике, на расстеленном цветастом покрывале возлежала дородная курчавая женщина в ярко-алом купальнике в белый горох, широкополой соломенной шляпе и тёмных очках с большими круглыми окулярами. Дама внимательно читала толстую книгу, бережно обёрнутую в газету, при этом раз за разом поглядывала на воду, где в шаге от берега плескался такой же упитанный и курчавый мальчик лет шести-семи. Послюнявив указательный палец с ярким маникюром, женщина перелистнула очередную страницу и, бросив строгий взгляд на ребёнка, колоратурным сопрано крикнула:

– Боря! Ты стал синим, как цыплёнок тёти Хаи на базаре! Беги ко мне скушать котлетку!

Боря усиленно делал вид, что не слышит, и продолжал наслаждаться купанием.

– Боря, если ты не слышишь маму, то послушай, что тебе урчит твой голодный живот! – не сдавалась она, но и этот крик души Боря «не услышал».

Шаганов улыбнулся этой милой «репризе» и переключил внимание на реку. Он разулся, закатал штанины, снял галстук и расстегнул ворот рубахи. Жёсткая свежескошенная трава приятно покалывала босые ступни. Алексей с удовольствием потоптался на месте и присел на большой округлый валун, отшлифованный до гладкости ветром и нагретый до стойкого жара летним солнцем.

Вот она, Березина! Не широкая, в отличие от Днепра или Волги, но быстрая и полноводная. Кормилица бобруйчан и помощница в делах хозяйских и фабричных. Без неё трудно представить Бобруйск.

Шаганов с досадой вспомнил, что за два года службы в Бобруйском гарнизоне он ни разу не выбрался на любимую рыбалку. А рыбалка здесь – мечта любого уважающего себя рыболова! Он хорошо знал об этом по рассказам сослуживцев – бывалых рыбаков. «Лёша, если вы ещё не ели местного судака, то спешите это безотлагательно сделать, иначе жизнь проживёте зря», – советовал ему пожилой мудрый сосед, известный всему многоквартирному дому как дядя Изя. И Шаганов обещал этому уважаемому человеку обязательно совершить акт поедания березинского судака. А дядя Изя, благодарно реагируя на обещание, говорил: «Спешите, спешите, Лёша! Вода в Березине с каждым годом теряет свои волшебные свойства! Люди бессовестно уничтожают это данное Богом сокровище!»

«Эх, Алексей Васильевич, жаль, что тебя с нами вчера не было! – сокрушался после очередной рыбалки командир части полковник Терентьев. – В Паричах на спиннинг прямо с берега пять щучек вытянул, и все одна в одну – по три кило каждая».

Шаганов знал, что щука в Березине ловится повсеместно, а ещё знал, что здесь водятся плотва и окунь, лещ и линь, чехонь и карась. А спиннингом, даже кидая блесну с берега, можно выудить и судака, и сома, и жереха.

И сейчас он с безвредной завистью поглядывал в сторону проплывающих мимо моторок с местными любителями рыбной ловли. Пообещав себе посвятить неделю отпуска рыбалке, он вернулся мыслями к делу, которое привело его сюда, к подножию старинной цитадели, краснеющей кирпичной кладкой на высоком речном берегу.

Крепость осталась за спиной, но, даже не видя её, он ощущал близость и надёжность её бастионов и равелинов. Сколько за полтора века здесь произошло важных исторических событий, сколько человеческих судеб переплелось, сколько человеческой крови, слёз и пота пролилось на этом мизерном по меркам планеты кусочке суши? Казалось, что каждая песчинка у подножия цитадели хранит эту многостраничную память о защитниках времён наполеоновского нашествия, офицерах-декабристах Южного общества, дерзнувших в помыслах своих покуситься на царскую власть, нацистском лагере смерти, поглотившем в своём ненасытном жерле многие невинные жизни.

Погружённый в размышления Шаганов не заметил, как прибрежная вода у пляжа буквально закипела от неожиданного нашествия семи-восьми местных мальчишек с бронзовым индейским загаром и обесцвеченными жарким июньским солнцем шевелюрами. Эта визжащая и смеющаяся толпа бурно наслаждалась благами лета – бодрящей душу и тело березинской водой и добрым солнцем, ласкающим своими тёплыми прикосновениями нежную детскую кожу.

Мальчишки, подобно стайке утят-желторотиков, барахтались в прибрежной янтарной воде. Шаганов невольно зацепился взглядом за эту шумную ватагу и с радостью наблюдал за невинным озорством форштадтской пацанвы. А мальчуганы, удивительно похожие друг на друга, как родные братья, самозабвенно предавались весёлой забаве, не замечая зоркого берегового дозорного. Следуя каким-то только им известным правилам, они по очереди прыгали в воду, соревнуясь в продолжительности нырка. Через какое-то время Шаганов распознал в этом с виду бессмысленном занятии незамысловатую систему, похожую на игру. Да! Это была самая настоящая игра на выбывание!

Осторожно, чтобы не спугнуть «утиную стайку», он спустился к самой кромке воды и присел в тени густой, покорно склонённой над рекой ивы. Отсюда игра была видна как на ладони. К тому же подполковник хорошо слышал озорные мальчишечьи голоса и быстро понял правила забавы.

– Глубина! Глубина! Назови нам имена! – хором горланили пацаны в то время, когда один из них сидел на дне, звучно заглотив солидную порцию воздуха перед погружением. С последним словом ныряльщик выпрыгивал и что есть силы орал: «Толик!» И названный Толиком в тот же миг исчезал в подводном царстве, чтобы через несколько секунд так же зависнуть над водной гладью с криком: «Алик!» И наставала очередь Алика сидеть под водой. Хитрость заключалась в том, что с каждым погружением стишок повторялся на раз больше предыдущего: два раза, три раза, четыре и так далее. Ныряльщики один за другим выбывали из игры, и в её финале в воде остались только двое, по очереди загонявшие друг друга в глубину. Победил коренастый круглолицый паренёк. Когда он гордо стоял по грудь в воде, запрокинув лицо с широкой улыбкой победителя навстречу солнечным лучам, проигравший соперник визгливо закричал: «Жук навозный! Жук навозный! Угодил в сортир колхозный!» Затем обидчик стремительно поплыл к берегу, где уже одевались его белобрысые товарищи.

Оставшийся в воде парень не спешил возвращаться. Когда друзья со смехом и прибаутками умчались в сторону Форштадта, он поплыл к берегу, рассекая воду сильными красивыми гребками. Выбравшись на сушу у тенистой ивы, где сидел Шаганов, попрыгал на левой и правой ногах, стрясая на траву невидимые капли из ушей, потом, не стесняясь чужака, снял и тщательно выжал простенькие чёрные плавки, а затем быстро облачился в белую безразмерную футболку и серые широкие шорты.

– Это тебя жуком навозным дразнили? – спросил его Алексей Васильевич.

Паренёк даже не взглянул на него, но на вопрос по-взрослому ответил:

– Меня, а кого ж ещё?

– Почему же не проучил обидчика? Ты ж вроде покрепче его будешь?

В детстве Шаганов, в отличие от своего брата-близнеца, никому и никогда не прощал обид и на оскорбления немедленно отвечал крепкими натренированными кулаками.

– А я и есть Жук, фамилия моя такая. А навозный, потому что мы с батей свой огород навозом удобряем. Что в этом обидного? Навоз же не дерьмо! Только дураки навоз дерьмом называют.

Паренёк запрыгнул в резиновые вьетнамки и гордо прошествовал мимо, по-прежнему не глядя на подполковника. Уже минуя иву, малец оглянулся на «любопытного дяденьку», окинул его васильковым взглядом и произнёс неожиданное:

– Дерьмо… оно ведь не на земле. Оно в душах человеческих. Так батя говорит…

Эти слова Шаганов уже слышал от прапорщика Жука, а в широкой улыбке мальчишки от уха до уха Алексей Васильевич узнал дядю Пашу.

Подполковника приятно удивила рассудительность совсем ещё юного парня. Желая продолжить разговор, он похвалил мальца:

– Поздравляю с победой! Ловко ты в «Глубину» играешь.

– Разве ж это глубина?! – усмехнулся паренёк. – Вот мы с батей глубину видывали! И притом даже стоп не замочили. Настоящая глубина! Вам такая и не снилась!

Сначала не узнанный Шагановым сильно подросший за последнее время сын прапорщика Жука ловко забежал на горку по тропинке и исчез в густых сочно-зелёных зарослях. А в голове всё ещё звучало мальчишечье звонкое: «Глубина! Глубина! Назови нам имена».

Догадка, как всегда, родилась внутри неожиданно. «Глубина! Вот что надо было похитителю карты! Вернее, не одна глубина, а глубины на этом изогнутом участке Березины! Как же я сразу не догадался!» Словно в один миг сбросив тяжёлое бремя накопившейся усталости, Шаганов бодро спрыгнул с насиженного места и направился по извилистой тропинке, ведущей вдоль обрывистого берега вверх, к крепости. За спиной он услышал уже знакомое: «Боря, иди скушай котлетку!»

3

Не успел Алексей Васильевич отдышаться после крутого подъёма, как нос к носу столкнулся со своим заместителем. Майор был без головного убора и в чёрном сильно замаранном танковом комбинезоне.

– Что за вид, товарищ майор? – строго спросил Шаганов. – Вы будто только что из танка вылезли!

– Не из танка, товарищ подполковник, а из подземелья! – бодро отчеканил Михайлов. – Вы же мне сами приказали, вот я и…

– Помню, – подполковник Шаганов не любил, когда ему пытались указывать, поэтому прервал майора: – И что там под землёй, кроме царства дяди Паши?

– А там, Алексей Васильевич, по оперативной информации, целый подземный город с улицами, переулками, тупиками и обособленными помещениями. Если взяться его подробно изучать, то полжизни не хватит. И даже при наличии желания для этого понадобится схема подземных коммуникаций крепости.

– По-моему, вы переключились на негодный объект. Подземный город нам ни к чему, – назидательным тоном говорил Шаганов (в душе он был очень доволен своей недавней догадкой, но при общении с подчинённым постарался быть максимально сдержанным). – Кажется, завтра карта будет у нас, а заодно и сам похититель. Я ещё не уверен, что знаю, зачем ему понадобилось исследовать русло реки именно в этом месте, но надеюсь услышать это от него лично.

– Вы нашли его? – густые брови майора удивлённо изогнулись над парой голубых, совсем ещё детских глаз.

– Очень надеюсь на это. А пока мне максимально оперативно нужны сведения обо всех в нашем гарнизоне, в первую очередь, военнослужащих, кто каким-либо образом причастен к подводному плаванию.

– Так и искать не надо, – уверенно произнёс Михайлов. – В продовольственной службе уже год как служит лейтенант Майский Денис Максимович. Он многократный призёр Советского Союза по подводному ориентированию. Я это в его личном деле читал.

Шаганов не верил в свою удачу! Но не успел обрадоваться, как сомнения закрались в душу: не может быть так просто, чтобы всё необходимое подали тебе в один присест, как говорится, на блюдечке с голубой каёмочкой. Наверное, поэтому его приказание прозвучало особенно жёстко:

– Чтобы через час этот «ихтиандр» был у меня! Хоть из-под воды его достань. Для оперативности можешь подключить офицеров отдела капитана Воронина и майора Гаврилова, но пока в подробности их не посвящай.

Оценив вспыхнувшую в бирюзовом взгляде майора готовность к выполнению задания, Шаганов добавил:

– И притащите ко мне подполковника Маланчука из госпиталя, даже если он будет упираться. А для комплекта приведите арестованного ефрейтора Синякова из 15-й камеры гауптвахты. С командиром я это решу. Чует моё сердце, что и Маланчук, и Майский, и этот чертёжник Синяков – одна шайка-лейка! Конспираторы, понимаешь…

Но как только Михайлов отдалился от него на несколько шагов, Шаганов остановил подчинённого:

– Постойте! Всё переносим на завтра. А эту честну́ю компанию – ко мне к 9:00. Начнём с очной ставки.