Kitobni o'qish: «За гранью времени. Vita aeterna», sahifa 3

Глава 3
Странный блокнот профессора

Если бы Василий Васильевич в тот вечер без промедления отправился домой вслед за профессором Пантелеевым, то вряд ли бы обнаружил забытый блокнот в красивом кожаном переплёте со странным для непосвящённых содержанием. Но сегодня домой он не торопился, впрочем, как и в любой другой вечер. Парк плотно укутался вечерней темнотой и совершенно обезлюдел. И только писатель Шаганов одиноко сидел на скамейке под большой ветвистой акацией, вглядываясь в глубокую июньскую темень, как будто пытался рассмотреть те самые неслучайные случайности, ожидающие на жизненном пути.

Собеседники расстались полчаса назад, и его новый знакомый, вероятно, уже приближался к своему парадному. Поэтому Василий Васильевич, движимый намерением завтра же вернуть находку, небрежно опустил её в просторный карман плаща, перед этим ощутив под пальцами приятную рифлёную поверхность. Блокнот вроде бы удобно расположился под плотной тканью, но уже через несколько секунд стало казаться, что этот чужеродный предмет вступил в непримиримый конфликт с обнимавшей его материей. Шаганов несколько раз пытался устроить его там удобнее, потом переложил в другой карман, но блокнот словно не желал покоиться в тёмной тиши.

Помучившись какое-то время, Василий Васильевич сообразил, что эти неудобства создаёт его собственное любопытство – жгучее желание узнать содержимое блокнота, особенно ту фразу, которую профессор занёс у него на виду. И он решил прекратить свои мучения, решительно выдернул книжицу из кармана и без промедления распахнул её в ладонях. Открытые в полутьме страницы ослепили своей идеальной белизной. Контрастно на них выглядела чёрная бязь заметок, небрежно изложенных крупным неровным угловатым почерком: где поперёк линеек, где по диагонали листа.

«Мысли о вечности», – эти слова украшали первую страничку блокнота и, по всей видимости, являлись заголовком следующего за ней содержания. А содержание было вот каким:

«Любая случайность не случайна, продолжить наблюдение.

Законы физики написаны не нами. Нам же позволено раскрыть лишь малую часть из них. А большее недоступно… Узнать больше, пока живу.

На квантовом перекрёстке выбор всегда за тобой, и только тебе дано выбирать направление дальнейшего пути.

Нет ничего невозможного. “Невозможно” хранится у нас в голове. Достаточно вычеркнуть из своей жизни это странное слово – и тебе откроются новые, неведомые ранее горизонты. Но возможно лишь только то, что предрешено.

Если воскрешение Иисуса Христа не воспринимать как чудо, ниспосланное сверху Создателем, а принять как физическое явление, соответствующее законам физики, ещё доселе неизвестным, но определённо существующим вне нашего понимания, то это приведёт к великому открытию, о котором человечество и мечтать не смеет.

Жизнь конечна, и исход наш предрешён, пока Вершитель судеб о нас помнит. Пока помнит! О Господи! Неужто Ты денно и нощно заботишься о каждом чаде своём без устали и передыху? Или всё же…

Наша жизнь – уравнение со многими неизвестными, неизвестными только нам. Однако любое уравнение имеет своё логичное решение.

Формула жизни может меняться. Но лишь избранным сие подвластно. Кто эти избранные? Есть ли они среди нас? Продолжить наблюдение.

Шаганов Василий Васильевич. Мой удачный выбор! Моя неслучайная случайность! Он напишет об этом…»

Его, конечно же, взволновала последняя запись. Он прочёл её несколько раз. «Шаганов… Мой удачный выбор… Он напишет об этом…» Действительно, на страничке значилась его собственная фамилия, хоть и написанная весьма неразборчиво. При этом на него возлагалась обязанность о чём-то написать. О чём?! Это просто мимолётная блажь сумасшедшего профессора? Или он стал участником игры с пока ещё неведомыми ему правилами, в которой на него возлагается какая-то важная миссия? Что имел в виду хозяин блокнота?

Василий Васильевич вернулся к первой странице и более внимательно перечитал весь текст, попытавшись вникнуть в смысл. Понимание приходило с трудом, вернее, не приходило вовсе. Ясно было только одно: в блокнот заносились мысли, которые внезапно в различных обстоятельствах приходили в голову профессору – человеку, судя по всему, незаурядному, к тому же прекрасно образованному. Вникнуть в суть каждой записи было невозможно, так как неведомым было то, что подвигло автора на эти выводы, что стояло за ними, какие цели он преследовал, фиксируя их на бумаге.

Не вызывало сомнений одно: весь этот явный эклектизм был объединён общей темой, которую можно было бы сформулировать как гармония науки и религии. «Однако! – подумал Шаганов. – За такие дерзновения можно и по шляпе получить в виде партийного нагоняя или выволочки на учёном совете». Но тут же остудил себя: «Может быть, он самый обычный шизофреник и сейчас переживает стадию весенне-летнего обострения? Может быть… А пока будем считать, что Эраст Ефимович – человек заслуженный и в научных кругах авторитетный, поэтому его мысли можно воспринимать как безобидную блажь заматеревшего светила. В любом случае при следующей встрече нужно будет расспросить об этом. Несомненно, он сам жаждет продолжить начатый сегодня разговор».

«Он напишет об этом…» – что же всё-таки имел в виду старик?

После запоминающегося эффекта, произведённого на своего случайного (или не случайного?) читателя, блокнот, словно успокоившись и выполнив долг, соскользнул с ладони и плавно опустился на дно кармана.

Из дневника поручика Петра Аркадьевича Перова

Бобруйская крепость, 25 марта 1827 года

Вот и прибыл я после долгой отсидки в Петропавловке в числе таких же несчастных за высокие и толстые стены неприступной, когда-то родной мне крепости на реке Березине. Только нет больше на мне офицерского мундира с золотыми эполетами. Его мне заменила позорная арестантская роба да кандальный звон. Не думал не гадал я, ветеран недавней войны, что эти стены, некогда державшие суровую осаду Бонапарта, станут для своего верного защитника лютым острогом на долгие годы. В один миг после судебного приговора будущее перестало видеться мне добрым и радостным и вовсе прекратило для меня существовать. Думается только о прошлом, о том, что когда-то волновало душу мою.

Стоял я сегодня в серой безмолвной толпе каторжан у Минской брамы в ожидании приёмки и под шум ломающегося льда на бурных весенних водах с замиранием сердца обозревал величественную и никем не побеждённую фортификацию: её высокие валы, бастионы, равелины, башни. Здесь прошло 13 лет моей офицерской службы.

Когда каторжане под размеренное громыхание кандалов по каменной брусчатке понуро побрели к баракам, я озирался по сторонам, вдыхал полной грудью родной воздух и узнавал каждый кусочек земли, обильно политой потом и кровью моими и боевых товарищей. Вот она, Соборная площадь, с пригожим домом коменданта, вот величественный собор Александра Невского. В мою служебную бытность он только строился – и вот уже упирается башнями в серое небо. А вот виднеются красные крыши казарм, а за ними – многие склады. Если свернуть на восток, то упрёшься в ворота артиллерийского, а за ним и инженерного парков. Но мы идём мимо казарм, там выстроены в ряд убогие деревянные бараки для каторжан. Для тех, кто за прегрешения свои пред данной Богом властью присланы сюда умирать.

И подступают к сердцу огненные и в тот же час наполненные гордостью воспоминания. Как трепали мы французов месяц за месяцем у стен цитадели, одерживая славные победы. И не прошёл враг! Трусливо по-рачьи пятясь, направился в утомительный обход!

До конца жизни не забыть мне тех дней, когда князь Багратион, умело совершив манёвр, укрыл своё войско за крепостными стенами, заманив тем самым польский корпус в ловушку, связав его долговременной осадой. Вот была потеха!

А началось всё с того, что наши пластуны встретили князя на левом берегу Березины и указали тайный ход под её быстрыми водами. Как в сказке, волшебно исчезнув под изумлёнными взорами неприятеля, на рысях прошла там вся конница в полный рост, пока пехотные полки старательно изображали переправу.

Не знал я тогда, что ход этот тайный навсегда войдёт в мою судьбу, приоткрыв то, что по сей день никем из живущих не изведано, а посему и не может быть никем понято.

Глава 4
Подполковник Шаганов и исчезнувшая карта

Бобруйск, 21 июня 1983 года

1

Если бы особый отдел Белорусского военного округа, или на профессиональном языке Центр, принял решение об отпуске начальника особого отдела Бобруйского гарнизона на день раньше, то, возможно, дальнейшие события развивались бы по-другому. Но что случилось, то случилось – по воле судьбы или воле случая, сейчас это уже не так важно.

Подполковник Шаганов Алексей Васильевич давно мечтал об отпуске и в этот душный преддождевой июньский вечер, покуривая в своём маленьком уютном кабинете, грезил о нём особенно. В сизых клубах дыма плавали стены и потолок, волшебно манила лазурная гладь моря, искрящаяся под южным солнцем в обрамлении зубатых горных высей с нанизанными на них ватными клочьями облаков. Он не был в отпуске два с половиной года. В сентябре тысяча девятьсот восемьдесят первого пузатый Ил-76 доставил его с женой Машей и близняшками Славиком и Владиком из сурового Забайкалья на аэродром Мачулищи, что под Минском. Вечером этого же дня он с нескрываемым удовольствием восседал за обеденным столом в столичной родительской квартире и в близком семейном кругу общался со своим братом Василием. Общение это было чистым и искренним, каким оно и должно быть между родными, любящими друг друга людьми. Вася поначалу даже смущался от неподдельной откровенности брата, а Алексею казалось, что он слишком сурово общается с братом, потом он даже будет жалеть о том, что так резко изложил свои наблюдения за неудачной семейной жизнью Василия и Элеоноры.

А наутро с предписанием Центра на дребезжащей всеми рессорами санитарной «буханке»⁵ майор Алексей Васильевич Шаганов прибыл в Бобруйский гарнизон. Не успел молодой заместитель начальника отдела как следует разместиться в служебном жилье в военном городке Киселевичи, как громыхнули на весь Белорусский военный округ масштабные учения «Запад-81». Манёвры преподнесли ему первый после назначения сюрприз в виде бесследно исчезнувшего пистолета в роте охраны. Пропажу, несмотря на все усилия, так и не нашли. А как только стихла канонада на полигонах, перспективного офицера направили на курсы в Москву, по окончании которых он, уже в подполковничьих погонах, принял отдел от аксакала военной контрразведки подполковника Владимира Никифоровича Шубина. Об отпуске тогда и заикаться не приходилось, и Шаганов денно и нощно оправдывал оказанное ему высокое доверие. А в прошлом году, когда отпускной билет уже был на руках, Москва объявила проверку боевой и мобилизационной готовности округа, и Маша с мальчишками в очередной раз уехала в гости к маме без мужа.

Весной этого года подполковнику Шаганову назначили зама – молодого ретивого майора, прибывшего из Группы советских войск в Германии. Притирались они друг к другу недолго. Майор Егор Михайлов, выпускник Высшей школы КГБ, сразу пришёлся ко двору – смышлёный, исполнительный, расторопный. Алексей Васильевич стал подумывать об отпуске. И вот Центр дал добро! Отпускной в кармане! Завтра он с семейством, большим чемоданом и томиком Агаты Кристи погрузится в скорый поезд Минск – Симферополь, и через полутора суток – здравствуй, солнечная Ялта!

Он уже передал дела заму и докуривал за рабочим столом последнюю на сегодня сигарету, когда противно затрещал прямой телефон с командиром N-ской воинской части, которую он курировал и в штабе которой размещался его отдел. Ох, как же не хотелось снимать трубку!

– Василич, у нас ЧП…

Шаганов знал, что полковник Терентьев такое зря не скажет. ЧП у командира – это что-то действительно важное, способное привести к «негативным непредсказуемым последствиям для вверенной ему воинской части». Последний раз эту фразу он слышал от Терентьева год назад, когда служивый из танкового полка исчез среди ночи, прихватив с собой автомат с полным боекомплектом. Тогда всё обошлось.

– Все живы?

Это было главным при любом ЧП – жизнь людей. Остальное решалось, разруливалось, так как существовало множество вариантов решений выхода из любой, даже самой безвыходной ситуации, но только в том случае, если в этой ситуации все её участники были живы. Гибель военнослужащего исправить было невозможно и оставалось только искать виновных, чтобы потом их жестоко наказал суд или карающий меч вышестоящего руководства.

Поэтому, когда в трубке раздалось короткое командирское «да», Шаганов облегчённо выдохнул.

Командир, не доверяя телефонным проводам, скромно спросил:

– Зайдёшь?

И он, конечно же, зашёл, хоть мог свалить эту заботу на зама. Шаганов не был подчинённым Терентьева, его руководство находилось в Минске. И это руководство вчера санкционировало долгожданный отпуск. Если все живы, то о ЧП минскому начальству можно будет доложить утром, когда поезд будет уносить его в сторону черноморского побережья, а отдуваться за всё будет молодой перспективный зам. Так можно было сделать, но не Шаганову. Во-первых, он уважал полковника Ивана Ивановича Терентьева за честность, порядочность, мудрость и боевые награды за Афганистан. Во-вторых, не в его правилах было уходить от ответственности. В-третьих, он пока не доверял своему новому заместителю, не знал почему, но не доверял.

В кабинете командира было сильно накурено. «Значит, о ЧП командиру стало известно не минуту назад, – подумал Шаганов, уткнувшись взглядом в хрустальную пепельницу с солидной горкой окурков, – минимум час-полтора разбираются».

За приставным столиком на виду у командира восседал начальник штаба подполковник Маланчук. Его заметно дрожащие руки, покрасневшие глаза и виноватый взгляд говорили о том, что ЧП произошло в его «епархии».

– Присядь, Лёша, – командир обратился по-свойски, значит, дело серьёзное и начальник особого отдела приглашён не в качестве представителя надзорного органа, а как коллега, которому доверяют. Алексей Васильевич сразу оценил это.

Терентьев не спешил с докладом. Он протянул Шаганову пачку «Орбиты» и набрал трёхзначный номер на диске телефона, на другом конце провода что-то забулькало.

– Ну что? – спросил кого-то командир.

В ответ снова забулькало.

Когда трубка опустилась на рычаг, Терентьев закурил и, глубоко затянувшись, бросил тяжёлый взгляд на Шаганова.

– Карта пропала, секретная… Комиссия сегодня в секретном отделении отработала. Одного экземпляра не досчитались. Перепроверили всё десять раз, акты утилизации перелопатили. Одна карта местности отсутствует… с обстановкой по предстоящему учению, – он снова затянулся и подчёркнуто спокойно посмотрел на тлеющий оранжевым огоньком кончик сигареты. – Вот такие, Лёша, наши дела…

Терентьев перевёл взгляд на начальника штаба, тот, не дожидаясь вопроса, устало вполголоса произнёс:

– «Пятидесятка»⁶, с обстановкой на местности, включающей в себя крепость и расположенный рядом участок Березины с прибрежной территорией… И, главное… – Маланчук запнулся и косо взглянул на командира.

Терентьев рявкнул на него:

– Говори! Здесь все свои!

И Маланчук послушно продолжил:

– Главное – в нанесённой на неё учебной обстановке имеются специальные объекты, – он снова запнулся, но, встретившись с суровым взглядом командира, сам же прервал паузу: – Это передислоцированные сюда по условиям учений «Пионеры»⁷ с ядерными боеголовками.

Да, дела! Такого за его многолетнюю службу ещё не случалось. Бывало, что у нерадивых офицеров изредка пропадали, а потом неизменно находились различные документы с «ограничительными грифами доступа». Но чтобы исчезла карта – бумага, приобретающая какую-то ощутимую ценность, когда на неё наносятся командирские решения, раскрывающие обстановку и действия войск, – такого в служебной практике подполковника Шаганова ещё не было.

В мирное время такой документ важен только во время учений, по окончании которых его списывают решением комиссии и незамедлительно утилизируют. Кому нужна карта с учебной обстановкой, пусть даже содержащей так называемые специальные объекты? Этот вопрос в данную минуту не находил ответа в голове опытного контрразведчика, не знали его и сидящие рядом не менее опытные офицеры. В неожиданно возникшем ребусе обиженно исчезла в заоблачной дали, даже не помахав на прощание, мечта подполковника Шаганова об отпуске. Он спокойно прикурил от зажжённой начштабом спички и без удовольствия затянулся.

2

До краёв наполненный немой укоризной взгляд жены Маши сквозь мутное стекло плацкартного вагона он запомнил надолго.

– Я приеду, как только завершу важное дело, – эти слова, произнесённые на сером утреннем перроне, она слышала от мужа не в первый раз и, как всегда, обречённо улыбнулась в ответ.

Когда поезд тронулся, завопив протяжным хрипучим сигналом на весь мирно спящий Бобруйск, Славик и Владик радостно, почти синхронно замахали отцу из вагона. Они верили, что папа «немного задержится и через денёк-другой к ним присоединится». А Маша верила с трудом: она-то уж знала, как муж мечтал об этой семейной поездке, и теперь хорошо понимала, что задержать его могло только действительно важное дело.

Железнодорожный состав ещё неспешно тащился вдоль пыльного безлюдного перрона, а служебный уазик со сверхсрочником Серёгой за рулём уже увозил хмурого начальника особого отдела по направлению к штабу, где не прекращались поиски пропавшей топографической карты.

Тщательно умытый ранним июньским дождиком город радовал взгляд свежестью листвы на тополиных аллеях и зеркально блестящим под восходящим солнцем асфальтом. Редкие прохожие доброжелательно поглядывали на неделю назад снятый с «НЗ» армейский уазик. В этом вечном гарнизоне к военным всегда относились с почтением, да и как иначе, ведь воинские части, рассредоточенные по всему городу, являлись местом работы и службы многих тысяч бобруйчан. Если же посчитать с членами семей военнослужащих, то причастных к гарнизонным делам окажется в разы больше.

И как среди этих тысяч причастных отыскать того, кому для чего-то понадобилась секретная топографическая карта местности? Профессиональное чутьё подсказывало Шаганову, что карта не затерялась в штабных коридорах и многочисленных шкафах с бумагами и не была по ошибке утилизирована. Он чувствовал, что кто-то выкрал её не ради забавы и не в качестве упаковки для бутербродов, а для чего-то более важного. Кто? И для чего? Это он и хотел узнать и узнать как можно скорее.

Дознание, которое назначил командир части, начальника особого отдела совсем не интересовало. Шаганов решил в этот процесс не вмешиваться. Пусть копают, насколько хватает силёнок. Но пропавшая карта с грифом «секретно» – это сугубо дело военной контрразведки! Он был уверен, что его вчерашняя шифровка уже рассмотрена в Центре и ответ ждёт в штабе. Вчера, уходя домой после полуночи, Алексей Васильевич отдал распоряжение заместителю утром положить на его стол подробный список военнослужащих, посещавших секретную часть в период после последней ревизии; а также объяснительные записки от ответственных должностных лиц – начальника «секретки», начальника штаба и его заместителя; рабочую карту заместителя начальника штаба с той же обстановкой, как на похищенной; и рапорт Михайлова с предложениями по проведению первоочередных оперативных мероприятий – это было для него не менее важным.

Последняя задача, прозвучавшая безапелляционно в форме приказа, вызвала недоумение на лице зама, что очень не понравилось Шаганову. И сегодня он жаждал увидеть этот рапорт.

Ответ из Центра поступил в форме лаконичной телефонограммы, которую чересчур радостно вручил ему дежурный при входе: «Найти безотлагательно!» Генерал обладал редким качеством формулировать свои распоряжения кратко, при этом ёмко и многозначительно. Кто не умел распознавать эту видимую краткость, долго на своих должностях не задерживался. Шаганов умел. Вот и сейчас в этих двух с виду незамысловатых словах он прочитал: «Центру нужен результат! Любые уловки командования типа “случайно утилизировали” в расчёт не брать! Найти: 1. Похищенную карту (Центр уже не сомневался, что карта похищена, на то он и Центр). 2. Похитителя карты, кем бы он ни был. 3. Виновных в этом вопиющем безобразии (это уж как водится). Центр Вам доверяет и вмешиваться, во всяком случае, на этом этапе, не намерен!» Последнее Шаганову особенно понравилось.

На рабочем столе подполковник обнаружил картонную папку, а в ней – бумаги, подготовленные заместителем. Они включали: короткий список посетителей секретки – всего четыре офицера, кроме начальника секретной части: командира, начальника штаба, его заместителя (дважды) и командира инженерной роты; объяснительные секретчика, ЗНШ⁸ и ротного, написанные как под копирку: «Не знаю, не ведаю» (другого он и не ожидал); аккуратно сложенную «пятидесятку» – топографическую карту местности – и рапорт майора Михайлова, изложенный убористым почерком школьного отличника.

Не успел он приступить к подробному изучению документов, как в дверь осторожно постучали. Он не ответил, так как никого не хотел видеть. В кабинет робко вошёл начальник штаба подполковник Маланчук. Шаганов ожидал этого визита, так как за последние два года хорошо изучил этого человека. Маланчук родом из Житомира, военное училище окончил на тройки, но успел дважды послужить за границей – в Германии и Венгрии, после чего ни с того ни с сего с кабинетной должности в штабе Ленинградского военного округа был отправлен на понижение в Бобруйск. Поговаривали, будто за постоянную дружбу с лукавым Бахусом. Здесь эта дружба продолжилась, и её пока терпели, так как за спиной подполковника стоял высокопоставленный дядя в генеральских погонах. Сильно помятое обрюзгшее лицо Маланчука с алыми крапинками на мясистом носу и красные белки глаз свидетельствовали о том, что начштаба не участвовал ночью в поисках исчезнувшей карты, а укреплял и без того прочные узы с Бахусом обильными возлияниями.

– Нашли карту? – Шаганов сразу настроил предстоящий разговор в максимально лаконичное и конструктивное русло.

– Нет, ну что вы… – словно извиняясь, проблеял Маланчук и притворно кашлянул в кулак.

– Принесли свою объяснительную?

– Нет, я её ещё не написал…

– Значит, имеется устная информация по этому делу? – Шаганов буквально сбивал с ног незваного посетителя своими вопросами, и, если у того в голове и была хоть какая-то даже самая примитивная схема разговора, она рушилась на глазах.

– И информации пока нет, – начштаба покосился на стул у приставного столика под большим фикусом, но хозяин кабинета не предложил ему присесть.

– Зачем же вы пришли? – Шаганов принял выжидательную позу и по-актёрски изобразил на лице крайнюю заинтересованность. Он, конечно же, хитрил, так как подозревал, что принёс ему подполковник Маланчук.

– У нас имеется предложение…

– У вас – это у кого? – Алексей Васильевич хорошо был осведомлён об умении начштаба перекладывать свою личную ответственность на чужие плечи и сразу решил пресечь его очередную попытку, так как был уверен, что командир в очередную схему Маланчука не вовлечён.

– Это в смысле… у меня, – подполковник снова посмотрел на стул, и снова его недвусмысленный взгляд остался «незамеченным».

На этот раз Шаганов промолчал и ничем не нарушил тягучей паузы, любезно предоставив незваному гостю возможность мучиться в полном одиночестве.

– Мы, точнее, я… – Он, наконец, собрался с духом и выпалил на одном дыхании, как из пулемёта: – Я предлагаю, Алексей Васильевич, списать эту злосчастную карту – и дело с концом! Вот!

Начштаба сразу же обмяк и стал походить на прислонённый к стене бесхозный рюкзак, забытый рассеянным туристом на железнодорожном полустанке. Только в его красных глазах читалось неимоверное внутреннее напряжение.

Шаганов продолжал молчать, понимая, что услышанное им – это ещё не вся «гениальная идея» Маланчука. И не ошибся.

– Последняя проверка наличия топографических карт проводилась месяц назад после учений, по её итогам комиссионным актом утилизировали девять картографических документов. В таблице осталась незаполненной одна графа, туда мы аккуратно и впишем номер утерянной карты, – начштаба рассеянно улыбнулся, как будто он говорил о какой-то невинной шутливой затее.

Пора было заканчивать этот балаган. Алексей Васильевич старался сдержать себя от нахлынувшего гнева, прижимая тяжёлым взглядом просителя к входной двери, и он, медленно проговаривая каждое слово, спокойным металлическим голосом произнёс:

– Вы пытаетесь мне подсказать, что свободная графа в таблице утилизационного акта осталась незаполненной неспроста?

Начштаба испуганно замотал головой, да так, что фуражка съехала на ухо:

– Нет, конечно же, ну что вы…

– Даже если это не так, то вы предлагаете мне должностной подлог! Вы или не осознаёте то, что говорите, или совсем меня не знаете! Уверен, что у нас ещё будет возможность познакомиться поближе. А пока будем считать, что этого разговора не было.

– Вы меня неправильно поняли, – начштаба густо покраснел и сцепил на животе дрожащие руки. – Дело в том…

– Я вас правильно понял! – Шаганов повысил голос, кроме гнева и отвращения к этому человеку, он ничего не чувствовал и в данную минуту даже не подозревал, что в этих нахлынувших эмоциях закралась маленькая, но очень важная ошибка, о которой он очень скоро пожалеет.

Маланчук мгновенно ушёл в себя, робко и рассеянно покинул кабинет, осторожно прикрыв за собой тяжёлую дверь. Эх, не знал тогда Алексей Васильевич, что ключик от разгадки в этом деле был в дрожащих руках начштаба! И он этот ключик не разглядел.

3

Рапорт Михайлова был блёклым и неинтересным, а Шаганов ждал от молодого заместителя даже не поражающих креативом предложений, а хотя бы какой-то заметной инициативы. Вместо этого он каллиграфическим почерком с грамотной пунктуацией старательно изобразил то, что не требовало каких-либо особых усилий: «опросить офицеров, прапорщиков и сверхсрочнослужащих, посещавших секретную часть в период после последней ревизии»; «активизировать оперативные мероприятия в подразделениях и на территории военного городка»; «провести соответствующий инструктаж негласного аппарата» и так далее. Единственное предложение, которое немного тронуло подполковника Шаганова, читалось так: «Подробно изучить все доступные объекты долговременного фортификационного сооружения, водной артерии и её прибрежной части, изображённые на топографической карте». «Вот и поручу ему изучать эти доступные объекты, и не только доступные», – подумал подполковник, вызвал заместителя и поставил задачу самостоятельно в максимально короткий срок реализовать последнее предложение в рапорте.

Это «непосильное» поручение совсем не расстроило майора – напротив, он вприпрыжку бросился его выполнять, обрадовавшись, что наконец оторвётся от бумажной работы.

Снова оставшись наедине со своими мыслями, Шаганов вытащил из тоненькой стопки документов на столе полную копию исчезнувшей карты и стал водить взглядом из квадрата в квадрат. В этом путешествии он ясно представлял знакомую местность: возвышенность со старинной крепостью, по форме похожей на потерянную на берегу реки конскую подкову, обрывистый берег, омываемый быстрыми водами Березины, и равнину с небольшой рощицей на противоположном берегу.

Сегодня крепость – это уже не грозная фортификация со всеми соответствующими строениями, а всего лишь охраняемая территория с многочисленными армейскими складами и одинокой гарнизонной гауптвахтой. Излучина реки у её стен тоже ничего особенного собой не представляла, единственное, на что можно было обратить внимание, – резкая разница глубин в этом месте и образуемые, как следствие, опасные водовороты, о чём знал каждый местный мальчишка. Что же заинтересовало похитителя на карте? Или её всё же никто не похищал, и пылится она сейчас в каком-то неисследованном штабном шкафу, и не ведает, какие страсти разгораются вокруг.

Ему вдруг вспомнился растерянный взгляд Маланчука, и Шаганов готов был пожалеть, что не дослушал того до конца. Не исключено, что хотя бы косвенно подтвердилась версия об утере карты, которую робко и неуверенно пытался подсунуть ему начальник штаба.

Он набрал номер телефона Маланчука, трубка отозвалась заунывными протяжными гудками; командир же на его вызов ответил мгновенно.

– Иван Иванович, мне бы с Маланчуком повидаться, что-то он со своей объяснительной медлит, – документ был поводом, на самом деле Шаганов решил продолжить вчерашний разговор.

Такого ответа он не ожидал:

– А Маланчук, Алексей Васильевич, внезапно почувствовал острые сердечные боли и безотлагательно слёг на лечение в гарнизонный госпиталь. Ты же знаешь, что он сердечник и кардиологические дела у него внезапно обостряются в самые важные для части моменты.

В голосе командира чувствовалась грустная ирония, он остался один на один с проблемой исчезнувшей карты. Зампотех⁹, зампотыл¹⁰ и начбой¹¹ не в счёт – это не их забота, а военная контрразведка в партнёры не годится, так как советуется исключительно со своим начальством.

– Ничего, Иваныч, – Шаганов постарался хоть немного ободрить загрустившего командира, – придётся мне проведать нашего больного.

Но это дело он сразу отложил, хотя поступок начштаба ему показался странным. «Неужели таким примитивным способом тот решил спрятаться от ответственности? Или всё же сдали и без того слабенькие нервы? Придётся проработать его более подробно. Но потом. А сейчас займёмся местностью. Что-то в ней есть такое, что при первом прочтении незаметно, и надо бы пристальнее всмотреться», – рассуждал Шаганов.

Ровно через пять минут начальник особого отдела под любимые водителем Серёгой душещипательные мелодии «Ласкового мая» мчался по городу на служебном автомобиле по маршруту «штаб – крепость». Он ещё не знал зачем, но подсознательно чувствовал, что поступает верно, что крепость подскажет ему путь к разгадке этой истории или хотя бы намекнёт.

– Алексей Васильевич, может, заскочим? – Серёга блеснул взглядом в сторону ресторана «Бобруйск», в котором они иногда обедали и изредка ужинали во время поездок по гарнизону.

– Ты меня, Серёжа, высади на Форштадте¹², а сам езжай на обед, потом – в автопарк. Я сам доберусь.

4

Сегодня караульную службу по охране складов нёс зенитно-ракетный полк, расположенный здесь же. Соблюдая служебную этику, за разрешением посетить охраняемую территорию Шаганов заглянул к командиру подполковнику Ерошевичу. Тот сам вызвался сопровождать важного гостя, но контрразведчик вежливо отказался: