Kitobni o'qish: «Бабочка – или смерть. Стихи из Новой Таволжанки»

Shrift:

Автор выражает признательность С. А. Минакову за редакторское сопровождение книги

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

Свет завета, или Синий вечер Юрия Савченеко

О кончине русской поэзии кто только ни высказывался. Даже наши замечательные стихотворцы – современники, не говоря о людях, далёких от «поэзии в виде стихов», как выразился известный киношный персонаж. Тем не менее, жизнь жительствует и преподносит нам отрадные подарки.

Книга Юрия Савченко «Бабочка – или смерть», пятая изданная по счету, проникнута тем же несякнущим светом единства мира и человеческой души, что и предшествующие публикации. В нее вошли избранные лирические стихотворения, написанные с 2015 по 2024 гг. в белгородском селе Новая Таволжанка, с начала СВО находящемся под обстрелом. Новая книжка поэта, как и предыдущая, «Стрежень живого разлома. Стихи военного пограничья(Белгород, 2024), тоже впитала «дымный воздух фронтовой полосы южного Белогорья», и в неё тоже включены стихи, обращенные к сыну, сражавшемуся и тяжело раненному на Сватовском направлении на Луганщине.

Удивленные явлению «настоящего поэта», который продолжает вести жизнь почти закрытую, в то время как эфир забит «порожняком» или «диавольским теньканьем» (определение И. Баха), что мы скажем, когда прошла первая оторопь знакомства?

Что лирика Савченко – лаконична; и за это поэту – отдельная читательская благодарность.

Что лирика Савченко – мелодична. В поэзии немаловажна только мысль, но и звук. Орфическая традиция побуждает к пониманию, что читаемое произведение заходит в нас, прежде всего, своим мелосом, интонацией – даже если мы читаем глазами, а слушаем. Я бы сказал, что речь следует вести о «звукосмысле» об этом осмелился написать великому Г. В. Свиридову).

Поэт Савченко никогда не забывает о внутреннем звуке стихотворения. Краесогласие, или, как говорила одна харьковская подружка Есенина, «рыфмочка» (поэт ее так и звал), важно, конечно, но не менее интересен звуковой гул, катящийся по строке или по строфе далее. Однако важна мера, золотое сечение, как всегда в искусстве или инженерии.

Сочинения Савченко инструментованы виртуозно. Это ненарочито предъявлено мастером уже в первой книге, «Вкус полыни» Москва, 1996), карманного формата, 64–страничной, стихи из которой, по моему мнению, следует переиздать – они не должны пройти стороной, как проходит косой дождь».

И как грунтовка подсвечивает изнутри живописное полотно, пуще сказать, как левкас икону, стихи этого поэта подсвечены звуком. Ткётся звуковая ткань иногда сразу несколькими мелическими нитями сразу.

В нашей частной беседе поэт прокомментировал «музыкальный вопрос» в том духе, что надо не конструировать строки, а «просто видеть картину и провязывать слова, как нити, пропуская их сквозь слуховые фильтры». О такой «лёгкости» говорил М. Булгаков, мол, пьесы писать очень просто: достаточно представить в воображении сцену, словно в сказочной коробочке, и размещенные в ней персонажи заговорят «сами собой».

Еще одна особенность поэтики Ю. Савченко – непостижимое соединение льда и пламени в сосуде одного стихотворения. Классика стихосложения требует, чтобы «поверхность», лицо произведения оставалось спокойным. И этим аристократическим мастерством владеет наш автор.

Поэт видит «синий вечер», – будто давно усвоил утверждение русского живописца, «мир – искуссника» Константина Сомова, считавшего, что заданием для художника является передача того неуловимого состояния, <света>, когда день переходит в ночь.

В новой книге, отражающей контекст нынешнего, сельского бытия автора, восхищает обилие и различие подаваемых читателю состояний природы, включая животный и растительный мир. Казалось бы, при таком чтении можно устать от «однообразия содержания, ан нет! – стихов вообще много подряд не прочтешь, а уж если, как в случае Савченко, мы имеем дело с космизмом, отсылающим читателя к традиции Фета и Тютчева (притом очень разным!), если мы слышим эхо Басё или видим отсвет пророков Востока, если автор ретранслирует нам Свет Завета и, в конце концов, напоминает нам о том, что больно не только людям, но и всему живому, претерпевающему смертные муки по вине «человека воюющего», то торопиться и подавно не получится.

То есть в стихах Савченко перед нами открывается «пейзаж предстояния», скажем так, а можно назвать его философским, вспомнить классические стихи этой традиции, к примеру, лермонтовское «Выхожу один я на дорогу…». Наш современник пишет тонко очеловеченный пейзаж – ма́стерской умной кистью, незаурядным языком с обширным словарем. Это первые слои восприятия, так сказать, – природа и человек в контексте природы и неизменного присутствия Господа (новое измерение, невещественное).

Замечательно стихотворение «Пусть гаубица – валькирия / Невмерлых вбивает в гроб», написанное, что называется, на днях, строка которого дала название книге. Окончание это опуса:

Хотя бы к Покрову зябкому
С укропом своим успеть,
А там уже будь по – всякому:
Бабочка – или смерть.

А гаубицы – валькирии,
Как молнии, бьют и бьют,
Где солнечные подалирии
Саваны жизни ткут.

«Саваны жизни» – троп преизрядный, невиданный. Тезис «Бабочка – или смерть», конечно, сначала побуждает вспомнить девиз испанских антифашистов и свободной Кубы «Родина или смерть» (в оригинале Patria o muerte), но мы не забываем и об изобилии прекрасных бабочек в русской поэзии, а также в китайской японской. И стократ полней открываются грандиозные (на мой взгляд) образ и посыл из процитированного стихотворения, если припомнить, что русские мыслители Василий Розанов и отец Павел Флоренский называли бабочку «энтелехией» (внутренней силой, Аристотелю), душой гусеницы и куколки, словно утверждая: бабочка – лучшее, что есть в этом существе. То есть мысль о бабочке вырастает из краеугольной идеи христианства о безсмертии души; гусеница, куколка и бабочка являются, с одной стороны, как бы разными, совершенно не похожими друг на друга существами, но, с другой, остаются фазами развития одного и того же существа. Вопрос гусенице, куколке и бабочке – которое же "я" их?» Розанов задал своим друзьям – Каптереву и Флоренскому, «естественнику» и священнику. Ответ о. Павла был удивительно глубок и точен: «конечно, бабочка есть энтелехия гусеницы и куколки».

* * *

Подобстрельная жизнь на «живом разломе» формирует и поэтическую речь. Но даже в таких обстоятельствах поэт находит возможность улыбнуться, – краешком губ, с частушечной интонацией, то и с блистательным сарказмом. Поэту Савченко свойственно порой открыто выходить на песенный простор. Вот строки из книги Стрежень живого разлома»:

Теперь слова чуть – чуть иные
У жёстких песен фронтовых:
В них бьют по сердцу – запятые,
И многоточия – под дых.

Их про себя твердит пехота
Под восклицания арты.
В них слышен ритм гранатомёта,
Что скальп сдирает с высоты…

А вот финал глубокого сочинения «Божественное – в беспредельном знает меру…» из той же книги:

И до кипенья раскалёнными стволами
О мире с миром говорящая война.

Автор вообще нередко афористичен:

Любовь и право – двуедины,
Но право без любви – война.

И в новой книге находим несколько сочинений, адресованных сыну Александру:

Хмурится горизонт,
К ночи суля метели.
Ближе бой… Неужели
Снова провален фронт?

Выдержать. Устоять.
Духа нам даруй, Боже,
Пусть Он, как дрожь по коже,
Нашу охватит рать!

Ещё в предисловии к книге Ю. Савченко «Судьба, не торопи…(Москва, 2004), поэт Фёдор Черепанов, в прошлом атаман казачьей общины Усть – Каменогорска, сформулировал: «Серьёзность отношения к слову – вот первое ощущение от поэзии Юрия Савченко. Оно возникает буквально при приближении к его стихам и требует от читателя ответной душевной собранности. Сосредоточенность их на главном подчас граничит с художественной аскетичностью, но это – царственная аскетичность».

Под этим углом посмотрим на стихотворение «Дом» (24 июня 2023 г.), обстоятельства появления которого нам ясны:

Дом стоит, как прежде, войне назло, —
Пусть прошёлся враг, осквернил село,
Пусть неровен час, непокоен лес,
Пусть не всё упало ещё с небес.

Как мы знаем теперь, с небес падает не только благодать, не только манна, но и натовские ракеты. И наверняка не просто так падают, и только потому, что таков сценарий «мировой закулисы», убеждён поэт: они нас чему – то должны научить…

Забрезжит свет под увертюру миномёта,
Вспоёт петух – и паузу возьмёт.
Она висит, неслышимая нота,
И, как струна, натянут небосвод.

Немного погодя рассыпется сорочий
Шальной короткий холостой заряд,
И флейты птиц, гоня остатки ночи,
Без партитуры враз заговорят.

Какой тут сон? – и то, что снилось,
не припомнишь,
Бьёт миномёт, но птиц не удержать,
И жизнь, похоже, держится на том лишь,
О чём живому невозможно знать.

Сочинение, датированное 14 июня 23 г., дает повод вспомнить, особенно двумя последними строками, философскую лирику Тютчева и, на мой взгляд, воронежца Алексея Прасолова 1930–1972).

Поэт свое село покидает крайне редко, живые контакты минимизировал, растит с женой Валентиной розы и даже под каждодневным обстрелом пишет стихи, достойные пристального внимания любителей отечественной словесности, самого взыскательного читателя, тем самым занося в земные и небесные скрижали родную Новую Таволжанку.

Станислав Минаков

«Осень подёрнула охрой и хною…»

Осень подёрнула охрой и хною
Тощей травы межевую косу.
Пёстро мелькает сквозь блёклую хво́ю
Смелая сойка в сосновом лесу.

Пахнет с горчинкой наследие лета, —
Всё ещё дышит живая листва,
Но и тепла, и короткого света
Ей напоследок хватает едва…

Жизнь умолкает, зовёт примириться,
Не упуская насытиться впрок
Ягодой, шишкой, метёлкой щирицы,
Сыпью зерна вдоль обочин дорог.

И ни печали в ней, ни сожаленья, —
Всё принимает, открыта, проста,
Как зимородок, застыв на мгновенье,
В тёмную воду ныряет с моста.