Kitobni o'qish: «Дом, которого нет», sahifa 8
– Ма-ам… Слышишь?
– Не, навряд ли… – Викторовна продолжала размышлять сама с собой, не обращая внимания на то, как дочь упорно пытается до неё что-то донести.
– Ма, а если я тебе её предъявлю живую?
Анна Викторовна вобрала воздуха так, как наливается воздушный шар, готовый лопнуть. Её лицо повернулось к дочери и в нём угадывалось, что интерес не утратился, что вся её недавняя показная бравада была всего лишь фикцией – на самом деле её очевидно гложило любопытство, очень явное, неподдельное любопытство.
– Так она жива-а? – Викторовна уставилась округлившимися глазами, за её спиной в кадре тихо появился Кураев. – Значит, с шестнадцатого года… Это сколько же ей теперь? Сто шесть?! И всё ещё жива-а?
– Она в больнице, – вмешался в разговор зять, чем заставил её обернуться.
После того, как она связала всё воедино, правда в своём варианте, но вполне устраивающем Кураевых, приступ холодного безразличия сошёл на нет.
– Вы отвезёте меня к ней? – спросила тёща.
Она крутилась в разные стороны, поочерёдно бросая взгляд то на дочь, то на зятя. Только кто и как ей объяснит: почему стошестилетняя мать выглядит максимум на тридцать никто представления не имел.
– Отвезём, – сказала Лидия, – но не сейчас. К ней пока никого не пускают.
Муж на заднем плане жестикулировал, тёща оборачивалась – он замирал.
– А если она помрёт, а мы так и не повидались напоследок? – Анна Викторовна продолжала смотреть с окончательно исчезнувшим безразличием, в глазах нарастала не свойственная её деревянному характеру мольба. – Может, если хорошенько попросить, впустят?
– Мам! – Зять вошёл в комнату. – Вы не виделись восемьдесят лет. Днём раньше, днём позже…
– А помрёт?! – во весь голос рявкнула тёща.
Стас взглянул на неё с удивлением: ещё недавно он выслушивал через стену её циничные высказывания, что кляп с ней, подохла и ладно…
– Помрёт – похоронишь… Выполнишь дочерний долг. – Прикидываясь равнодушным, он отмахнулся и всё-таки не удержался, подбавив ещё перца: – Или она тебя… вперёд.
– Типун тебе на язык!
Лидия выбралась из постели и направилась в ванную. Вода брызнула, душевая лейка активно зашипела, постепенно обволакивая паром зеркала. Босая нога наступила на мокрое дно. Когда врачи разрешат посещения, первой пойдёт она, а не мать. Мать придётся подготавливать постепенно, вводить в курс существования и возможностей Стасовского прибора, хотя та прекрасно знала об увлечениях зятя. Но знать – это одно, верить – другое. На секунду Лидия пожалела, что приоткрыла матери завесу тайны, может надо было смолчать, а с Дубановой разбираться как-то иначе… Может бросить эту кукушку в клинике, всё равно ей никто не поверит, а государство о ней позаботиться, куда-нибудь да пристроит…
В момент переключения крана Лидия чуть не обожглась и мысли сразу потекли ровно, малодушие смылось в канализацию вместе с пенным ручьём. Молчание приводит к более пагубным последствиям, когда выплывают на поверхность его результаты. Не зря сказано: всё тайное становится явным – когда-нибудь становится, особенно, если у кого-то появляется возможность заглянуть в прошлое и увидеть события собственными глазами. Настанут времена, когда такую возможность сможет обрести любой и ничего тайного в этом мире не останется.
Тёща поселилась у Кураевых, в ожидании известия, что к выздоравливающей начали пропускать. Изобретатель звонил в больницу и справлялся о состоянии неопознанной бомжихи – как её окрестил медперсонал за внешний вид. По меркам сороковых барышня была ничего себе – в пальто сливового цвета с меховым воротником из кролика, добротном пуховом платке и в пока ещё не изношенных валенках. По меркам двухтысячных – женщина была одета в тронутое молью старое пальтишко с пожелтевшим воротником, в видавшей виды залатанной деревенской обувке, старомодной коричневой кофте и допотопном платье, а бельё на ней было настолько вышедшего из употребления покроя, какие в наше время никто не носил.
Кураевым пришлось пообщаться со следственными органами: в пропавших без вести такая не значилась, и дело о бомжихе с диагнозом «амнезия» вошло в тупик.
Лидия беседовала с лечащим врачом после того, как тот сообщил, что они своё дело сделали, а больную теперь перевели в психоневрологический диспансер.
– По нашей части помощь оказана, – заявил травматолог, – дальше с ней пусть работают психиатры.
– Вы считаете, что травма привела не только к потере памяти, но… у неё вообще проблемы с психикой? – поинтересовалась Лидия, пытаясь разведать – что же за кровь в ней течёт, с какими хроническими недугами.
– А вы как считаете? Когда она очнулась и огляделась по сторонам, то заявила, что её после смерти определили в рай за её страдания, полученные при жизни. Нас называла архангелами… Смотрела блаженной улыбкой и радовалась каждому событию: больничная посуда ей казалась дивной, палата – необыкновенной красоты, удивлялась, что так хорошо кормят, и вид из окна – на крыши гаражного кооператива и котельную называла чудесным. – У доктора появилась улыбка, которая тоже была сродни блаженной. – А знаете, как ей завидовал наш персонал? Все только ходили и мечтали: вот бы так удариться головой! Какая же часть мозга была повреждена, чтобы человек смог ощутить себя настолько счастливым? О-о-о… – Доктор секунду помечтал, после возвращения в реальность продолжил: – Так что… таких у нас отправляют только в психиатрическое отделение, они ведут себя не соответствующе здоровым людям, живущим в реальности, не нормально.
– Она называла своё имя? – Лидия выглядела обеспокоенной.
– Имя-то она вспомнила, и фамилию тоже, даже точный адрес, но по этому адресу такая не проживает, и соседи её не опознали, когда им фото предоставили. Вымышленное, конечно, имя… – Он пожал плечами. – Возможно симулирует… Надоело скитаться по чердакам и подвалам – в больнице тепло, и покормят… Но это теперь не моя головная боль, её отправили к компетентным в данной отрасли специалистам, пусть они с ней и разбираются.
Доктор наклонился к столу и взялся за рутинную писанину, вдруг снова заулыбался, будто что-то вспомнил. Собеседница терпеливо ждала, тогда он заговорил:
– Перед отъездом нам всем объясняла, что отправляется на новый уровень Рая для особых мучеников, заслуживших – кто очень сильно страдал. Сумасшедшая, конечно… Запомнил её глаза – будто действительно верила тому, что говорила.
Я, значит, тоже сумасшедшая, думала Лидия, возвращаясь домой, освещая фарами дорожную мглу. На стёкла летели грязные плески из-под колёс обгоняющего и впереди идущего транспорта, стёкла омывались незамерзайкой, снова покрывались крапиной и теряли видимость.
Сколько нас таких сумасшедших… Мы не подлежим изучению, мы ведём себя не соответствующе. Нормальные люди – это люди-роботы, которые день изо дня совершают одно и то же, ведут себя одинаково, как под копирку, не выбиваются из общего потока… Так что, Стасик, не вздумай трепаться про скачки во времени, иначе тобой займутся компетентные специалисты.
А матери тогда как объяснить – где мы подобрали эту Дубанову Зоюшку, и почему она столь молода для уроженки другой эпохи? Разве люди-роботы видят дальше своих глаз, разве станет мать выслушивать эту ахинею, как она сама любит выражаться? Когда-то и я была такой же, одной из них – из ограниченных людей-обывателей, непробиваемым скептиком. С Евгенией и Алевтиной было проще: разложила перед ними многочисленные диковины, ранее никем не созданные, им ничего не оставалось, как согласиться, пусть и не с первой попытки. Что перед матерью разложить? Чем удивить? Мои слова сочтёт за дурь, Стасовы – за шутку.
– Ну, съездила? – спросила мать, встречая её в дверях.
– В другую больницу перевели, в психиатрическую.
Уставшая Лидия начала торопливо раздеваться.
– О! – Её услышал Стас. – Эту дурную наследственность я тоже в вашем роду заметил.
Анна Викторовна прошла мимо него с демонстративно злобным взглядом, ноздри топорщились парусами, но рот так и не открылся, чтобы дать отпор.
Выждав, когда мать запрётся в туалете, Лидия кинулась к Стасу, заранее продумав весь двухминутный разговор.
– Тебе придётся запустить блок снова.
– Зачем?
Жена, обеими руками упёршись ему в спину, протолкнула его подальше от лишних ушей, заговорила, понизив голос:
– Иначе мы матери ничего не докажем, а при виде этой тётки она и близко к ней подходить не захочет. Я сегодня столкнулась с отношением к подобным вещам. Так мы с тобой оба окажемся в психбольнице. Понятно?
– Ты же сама говорила, что бабка запретила пока ходить в избу.
– А я к ней и не пойду. Я исчезну на глазах матери, возьму там на улице какой-нибудь предмет для доказательства и появлюсь снова.
На двери туалета щёлкнул затвор. Пара продолжила ранее прерванные занятия, стреляя глазами друг на друга исподтишка. Тёща проплыла мимо них.
Стас её окликнул:
– Хочешь увидеть представление?
– Ну если только ты сам будешь клоуном… – на ходу съязвила она.
– Боюсь, мама, что на этот раз клоунессой будешь ты! – закончил зять.
Тёща сразу вернулась, последняя фраза вызвала интерес, другими словами, она приняла вызов. Лидия разглядывала лицо матери: как мало у неё морщин, и седых волос – скорее это были обесцвеченные солнцем волосы, но только не седые. Неужели она никогда не нервничает… Телосложение у неё было Зоюшкино – плотное, без лишних наеденных жиров, только ростом значительно ниже.
Кураев готовился к представлению, таская с места на место технические устройства. Наконец, чёрный громоздкий блок был выделен из общей массы и подсоединён снова к компьютеру. В очках отражался голубой экран, мелькали заставки. Лидия знала, что нужно время для корректного запуска: муж должен убедиться в правильности настроек, но в лице тёщи не было ни малейшего намёка на беспокойство, в отличие от остальных, её забавляло происходящее, она наблюдала с ухмылкой, готовясь к прослушиванию секретного канала. Зять в её понятии, разумеется, занимался галиматьёй, и сейчас она, как приглашённый эксперт, как авторитетный спец даст оценку: до какой же степени зашла эта галиматья в дебри.
– Начнём с того, – пояснила дочь, – что всё должно оставаться в строжайшей секретности. Всё, что ты сейчас увидишь, должно быть в строго полной секретности – в противном случае ты утопишь всех нас и себя в том числе.
Ну вот, и дочь запела под его дудку – отметила про себя тёща. Вместо того, чтобы разобрать в кой-то веке этот захламлённый загон с проводами – из-за него нормальной уборки не сделать.
Заинтригованной Анне Викторовне предложили расположиться в спальне на краю кровати и попросили надеть очки с той целью, чтобы она по окончании процесса не заявила, что плохо разглядела произошедшее и не поняла в чём суть. Дочь зачем-то напялила на себя пуховик, зимние кроссовки и шапку, стала перед ней, пряча что-то в руках.
– Прежде, чем ты встретишься со своей матерью, мы тебе покажем откуда она взялась. – Зрительница усмехнулась на последние слова дочери. – Сейчас я при помощи изобретения Стаса перемещусь в 1942 год и вернусь обратно. Для доказательства прихвачу оттуда предмет, который попадётся мне под руку. Все оставайтесь на местах.
Мать больше не улыбалась, она сидела и поблёскивала очками в толстой пластиковой оправе, слегка запрокинув назад голову и следила за происходящим с отвисшей челюстью в состоянии лёгкой расслабленности, с долей любопытства, в каком пребывает человек перед открытием занавеса. Стас стоял в дверном проёме, в нём угадывалось лёгкое волнение.
Лидия исчезла. Анна Викторовна, ничего не понимая, повернулась к зятю – она ждала объяснений. Оба молчали весь период отсутствия: никто ничего не спрашивал – никто и не отвечал. От тёщиной расслабленности не осталось и следа – её сменил тихий шок, скудный на выразительность эмоций, движений и восклицаний, но щедрый за счёт её молчаливой мимики, от обескураженного вида которой изобретатель просто ликовал – то был его долгожданный триумф.
Маленькое окно в старой избе светилось – время ужина и подготовки ко сну. Лидия огляделась вокруг, но не с целью выявления посторонних людей, а с целью обнаружения ненужного хлама, который она могла бы присвоить. Из снега торчал перевёрнутый старый ушат с прохудившимся дном и деревянными обручами со сквозными трещинами в различных местах. Лидия перевернула его, отряхнула от снега, подняла и понесла впереди себя к месту первого перемещения, держа обеими руками за выступы ушей. В последний момент она заметила, как дрогнула занавеска.
Мать и муж встрепенулись, когда хлопнула входная дверь. Лидия вошла в дом, протискивая в проём старинную кадку, с которой на пол сыпались ошмётки снега.
– Это лежало вверх днищем возле угла первого сарая, – пояснила Лидия. – Там висит хомут, к нему ещё прясла примыкают (пряслами Евгения всегда называла ограждение двора), и рядом сломанное колесо приставлено – сначала хотела взять его́, но мне показалось, что оно слишком тяжёлое.
Анна Викторовна не шевелилась – дочь досконально описывала двор её детства, и как он выглядел Лидия не могла знать. Обустройство двора не менялось годами – люди привыкали к одному и тому же, или попросту на всё не хватало времени. Но к моменту рождения Лидии был построен новый дом, и двор изменился до неузнаваемости.
– Такая кадка для ландшафтников просто находка, – сказал Стас. – В них сейчас модно высаживать всякие декоративные растения.
Он принял у жены утварь и изучил со всех сторон.
Про мать ненадолго забыли, оглядывая краденное. Старинной утварью особенно заинтересовался изобретатель, так как помимо пирожков ему пока ни к чему не довелось прикоснуться из предметов касаемо перемещения. Анна Викторовна привстала, сделала пару шагов, схватилась за дверной косяк и начала заваливаться. Кураевы быстро среагировали, подхватив её с двух сторон. Кадку оставили на ковре, где она начала оттаивать, покрываясь каплями.
– Зоюшку ты так же притащила сюда, как это ведро? – едва шевеля губами произнесла тёща, когда её привели в чувство.
Анне Викторовне стало ясно, что здесь происходило в последнее время – и на то не требовалось дополнительных объяснений, что, впрочем, являлось её коньком, а именно, суметь обо всём догадаться, когда тебе никто ничего не рассказывает.
– Вас надо лечить… – недовольно сказала она. – Вы пошли на сделку с дьяволом.
– Не изворачивай! – возмутился зять. – Уже двадцать первый век на дворе, а вы всё со своими суевериями лезете… Я имею ввиду вас всех – недалёких умов!
Он направился в кабинет и начал нервными движениями разъединять устройство, пока кто-нибудь чего-нибудь да не нажал.
– Всё, что нас окружает, – кричал он из кабинета, – каждый предмет, каждая фигня, к которой мы ежедневно прикасаемся – включаем и выключаем, покупаем и продаём… лечение болезней, да и вообще любое изобретение человечества – тоже когда-то воспринималось как сделка с дьяволом. Пора бы оставить эти средневековые замашки! Твой любимый телевизор… с этой дурацкой передачей… как её там, где все пытаются друг друга перекричать, от него так же по началу люди открещивались – от телевизора.
– Да что ты сравниваешь! – завелась тёща. – Совсем одно и тоже… Вы не дурацкую передачу смотрите, милые мои, вы людей живых клонируете!
Кураев схватился за голову, растопырив локти в разные стороны и забубнил проклятья, ругая себя за то, что вызвал её из города, за то, что поделился открытием – самым сокровенным, что у него есть. Досталось школьным тёщиным учителям, которые не смогли помочь ей отделиться от первобытного стада.
– Мам, мам, – дёргала её Лидия. – Мы не хотели, так вышло. Я показала чисто для тебя, иначе бы ты не поверила, а теперь с этими делами завязано.
– Разве что кадку ещё разок сходим вернём на место, – вставил Стас, выглянув из кабинета.
– Никто там по ней не заплачет! – одёрнула его жена. – Не слушай его, мам… Мы с этим завязали.
На завтра был спланирован визит в психоневрологический диспансер, находящийся в районном центре в часе езды. С раннего утра Анна Викторовна волновалась: несколько раз подходила к Лидии, чтобы сообщить, что не едет, но, увидев не менее взволнованное лицо дочери, задавала бестолковый вопрос для отвода глаз и уходила.
Лидия нашла в больнице знакомых, которые договорились с врачами об очень важной встрече – о первом за долгие годы свидании между потерянными близкими, которые смогут помочь больной в избавлении от амнезии, но одно было преподнесено в изменённой форме: мать пытались представить дочерью, дочь, наоборот, матерью.
Ближе к поездке Лидия заметила, что Анна Викторовна стоит и накручивает волосы перед зеркалом на плойку, красит губы и одевает жаккардовый костюм, предназначенный для торжеств, оставленный в доме у Кураевых после её ночёвки, когда они все вместе возвратились со свадьбы родственников. Мать выглядела так же торжественно, как в день свадьбы племянницы, и Стас, увидев её, издал подавившийся звук, но никто не произнёс ни единого слова.
Выехали все трое. На зятя была возложена миссия отвлекающего, он должен был сделать так, чтобы женщин и перемещённую девицу хотя бы на время оставили без пристального внимания.
– Она ни на кого не набросится? – с опаской спросила Анна Викторовна, когда они дожидались в отдельном кабинете.
– Говорят, она выглядит счастливой. – Лидины слова присутствующие восприняли буквально, и лишь когда в дверях показалось лицо, окружённое нимбом из порхающих махаонов, сомнений ни у кого не осталось.
Больную усадили на свободный стул, после чего сразу вмешался Стас, вытеснивший своей массой всё лишнее из кабинета, а именно, двух медицинских работников.
Дубанова выглядела значительно старше – не девушкой, а потрёпанной, пусть и молодой, женщиной, жизнь её не щадила, как и остальной люд в тяжёлые времена. Врачи восприняли её эйфорию как форму психического расстройства, но, пожалуй, это было не что иное, как состояние душевного подъёма, нечто похожее испытывали люди, получившие известие об окончании войны. Голова её была обвязана белой косынкой, одета она была в простой ситцевый халат, выданный в больнице. Пациентка разглядывала посетительниц с улыбкой, полной безмятежности, Лидия не выражала особых эмоций, Анна Викторовна в данный момент «наблюдала посадку инопланетного корабля».
– Вы знаете где находитесь? – приступила к диалогу Лидия.
– Я? – удивилась вошедшая. – Понятное дело, что в раю.
Она выпрямилась, как на экзамене, дожидаясь следующего вопроса, на который надо было не ошибиться с ответом. Принятие окружающего мира за рай имело объяснение сработавшей защитной реакции нервной системы – в её положении то был наилучший вариант.
– Как вы сюда попали? – продолжила Лидия.
Больная с лёгкой грустью опустила глаза, потёрла плоскими ладонями о колени, начала излагать:
– Убили меня… – Тут же начала будто оправдываться: – Но я уже не сержусь… Я прощаю свою обидчицу.
– Кто вас убил?
– Енька – гадюка подлая, змеищща подколодная, зараза такая! – Зоя внезапно снова выпрямилась и с экзаменационной парты перенеслась на место потерпевшей в суде, выражая свою готовность изложить всё, как на духу. – Я и шрам показать могу, если не верите! – Она запрокинула руки к затылку, чтобы развязать косынку, но её остановили.
– За что убила? – спросила Лидия.
Дубанова начала крутить головой, выискивая за какой предмет зацепиться взглядом, налилась слезами, несмотря на не сходящую с её лица при любых вопросах улыбку, запинаясь проговорила:
– Ре… ребёночка она у меня отобрала… – Губы её тесно сжались, подбородок сморщился. – Себе присвоила, падла, а меня долой!
– А разве вы не сами его принесли на порог? – Лидия попыталась прервать обвинения в сторону своей бабки, остававшейся по-прежнему членом семьи в отличии от этой сумасшедшей.
Слёзы у потерпевшей брызнули ручьём.
– Моя вина, слабинку я дала, не в рассудке была. Сначала отказалась, но опосля одумалася, приехала на перекладных, забрать хотела, а она, сволочь такая…
– А вы знаете, что здесь, в раю, есть шанс встретиться со своими близкими, даже с теми, с кем разлучили при жизни? – Лидия лукавила, спасая свою шкуру.
За время разговора она приняла позицию штатного психолога, который использует различные инструменты в отношении больного для смягчения реакции в ответ на информацию, приводящую к потрясению. Ей не пришлось разжевывать, Дубанова сразу поняла суть услышанного.
– Я дочку свою увижу? Э́то вы хотите сказать? – Взгляд её взметался. – Где же она? Где моё дитятко? Где моя родная кровиночка? Повинна я перед нею, ох как повинна… Не должным образом я с нею обошлась… – Она зарыдала, прикасаясь то и дело к лицу, смахивая беспрерывно идущие слёзы и потирая вспотевшие ладони о колени. – Видит Бог, как я пред нею повинна… Каюся! Каюся! Виноватая я!
– Вы знаете, сколько лет прошло с того момента?
Та умолкла, размазывая по щеке очередную слезу.
– Так это правда, что много годов миновало? Двадцать… двадцать… второй… первый век? – Она попыталась припомнить цифры, о которых упоминали доктора.
Всё-таки она в своём рассудке, подумала Лидия, соглашается с предоставленной, где-то навязанной, версией осторожно, малыми шажками, если окружение настаивает.
– Вашей дочери сейчас восемьдесят один.
У Дубановой задрожала нижняя челюсть, она опасливо, будто боялась спугнуть, перевела взгляд на Анну Викторовну, сидящую, как изваяние с напрягшимися всеми частями тела. Воцарилась тишина, даже воздух как будто застыл, не считая далёкого шума ветра, где-то гуляющего по вентиляционной шахте. Зоюшка смотрела безотрывно, не шевелясь. Тут она сказала:
– Эта женщина похожа, что вы привели – я не отказываюсь! – Она заторможено кивнула, потом противоположно замотала головой, отгоняя это неприязненное предположение. – Может она и есть, но у моей дочки примета имелась: на правой ножке два пальца…
Она не успела договорить, как Анна Викторовна встала, задрала юбку и начала стягивать колготки. На Дубановой не было лица, когда она следила за её движениями. Вскоре была предъявлена нога с плотно прижатыми друг к другу пальцами и частично сросшимися двумя из них, выставленная вперёд, чтобы лучше просматривалась присутствующим. Пациентка психбольницы медленно встала со стула, сжатые кулаки остались придавлены к содрогающемуся телу.
– Динка моя… Она! Да что ж это делается… – Дубанова снова пробежалась глазами по крашеным стенам, ища объяснений происходящему. – Пока я тут в райской обители здоровье поправляю, а земная жизнь, значить, вот так вся и пронеслась? Вот так, в одно дыхание – чик и нету? И кончилася жизнь? Так получается?
– Меня зовут Анна, – не удержалась Викторовна.
– Для вас жизнь только начинается, – с нежностью в голосе произнесла Лидия.
Дубанова, не обращая внимания на суровость в лице доченьки, на демонстративную грубую поправку, потянула к ней руки, подошла и после изучения жалостливым взглядом наклонилась и повисла у неё на шее. Новоявленная дочь сменила надменность на сострадание, расплакалась и ответила ей тем же.
В кабинет заглянула врач. Увидев сентиментальную сцену, врач закрыла дверь и не осмелилась мешать. Запутавшаяся в нелёгкой жизни девица смотрела на пожилую женщину собачим взглядом, когда они сидели рядом, душевно переговариваясь.
– Мы должны забрать её отсюда, – сказала Анна Викторовна обращаясь к Лидии.
– Подожди… – ответила та, оборачиваясь на дверь. – Смотря куда забрать…
За дверью стояла тишина – убедившись в этом Лидия спросила:
– Зоя, вы назад хотите, в сорок второй?
– Не-е! – испуганно произнесла Дубанова отмахиваясь. – Туды не хочу! Там война! – Она повернулась к Анне Викторовне, блаженно улыбаясь. – А тут у меня дочка.
– Вы уверены? Там ваша жизнь – настоящая, люди, которых вы давно знаете…
– Ни-ни-ни… Не уговаривай! – снова запротестовала она. – Ничего хорошего я там не видала, страдания одни… (вздох). Ждала я это счастье, ждала, да не дождалася… А тут, что ни день, то счастье мне в руки идёт… Я засыпаю счастливой, просыпаюсь счастливой… А когда мне дочку вернули, пущай такую взрослую, но вернули, да разве ж я откажусь от этой радости?
Все умолкли, поглядывая друг на друга. Ситуация была не из простых – среди них находился человек, который нигде не числился, не имел ни жилья, ни прописки, совсем не разбирался в нынешней жизни.
– Я к себе её заберу, – сказала твёрдым голосом Анна Викторовна. – Пусть со мной живёт.
– Зоя, – снова обратилась Лидия, с трудом подбирая слова, – вы в той жизни, говорят, выпивали?
– Не-не… В том смысле, что да… в той жизни бывало, но от вас таить не буду, грешна была энтим делом в той жизни, а здесь и глядеть на эту водку проклятую не хочу! Да здесь и нельзя… Кто ж в раю выпивает? Рай – он и есть рай. Просто живёшь и радуешься… Все на тебя смотрят, как на диво, улыбаются тебе, о здоровье справляются – одни добрые люди кругом.
– Зоя, слушайте меня внимательно, – прервала её Лидия. – Чтобы уехать с дочкой, вам надо отсюда выписаться, а, чтобы вас выписали, врачи должны убедиться в вашем выздоровлении. Соглашайтесь, что сейчас 2022 год, говорите, что узнали родных, но только не дочку… Слышите? Вы им должны сказать, что к вам возвращается память и эта женщина – ваша крёстная мать, я – двоюродная сестра Лида, и никого у вас больше нет. На вопрос о вашей дате рождения не вздумайте брякнуть – «с шешнадцатого», говорите… с 1996-го, документы потеряли, из Песчаного давно уехали и скитались, где придётся. А главное, говорите, что, увидев родственников, вы стали вспоминать события своей жизни. Про легенду о сорок втором, которую вы им успели наплести, поясните, что после неудачного падения на скользкой дороге, из-за чего вы оказались в больнице без сознания, на фоне лекарств и травмы стали возникать образы о войне, и теперь вы понимаете, что эти образы возникли из-за просмотра фильма, а теперь память начала восстанавливаться.
Дубанова кивала, запоминала каждое слово, боясь что-то упустить, проговаривала губами:
– Доку́менты утеряла, с девяносто шештого, память начала возвращаться…
– И не надо им зачитывать, словно по бумажке, Зоя! Отвечайте на их вопросы спокойно, естественно, будто это на самом деле ваша жизнь, представьте, что это и есть ваша жизнь.
– Поняла, всё поняла! Скиталась, родственники сыскались, забрать желают…
Стас приоткрыл дверь.
– Доктор идёт, пора закругляться.
Дубанова удалялась, растянув безразмерную улыбку, обращённую ко всем подряд и выкрикивала на весь коридор:
– Не прощаемся! Крёстная, сестрица, мы с вами не прощаемся, родственники мои дорогие! Как я по вам соскучилася!
Дорогие родственники задержались, чтобы побеседовать с лечащим врачом. Приврали совсем немного: то, что наконец отыскался член семьи было правдой, то, что она выходец из деревни Песчаное было правдой, подтвердили внесённое в картотеку настоящее имя, вот только с цифрами пришлось помудрить. Им пообещали: в случае положительной динамики передать пациентку на попечение родни для дальнейшего восстановления в более комфортных домашних условиях.
Лидия молчала всю обратную дорогу. Идея с пополнением в семействе, а именно, в квартире престарелой матери, ей не нравилась по многим причинам: Дубанова, как ни крути, была человеком незнакомым, с пьянством сегодня завязала – завтра развязала, а вместе с ним развяжется язык, да плюс – адаптация в непривычных для неё условиях. Иначе говоря, её мать взяла на себя заботу об опеке над четырёх-пяти летним умственно отсталым ребёнком.
Но, с другой стороны, бросить эту женщину и просто уехать домой было бы самым безнравственным поступком. Лидии казалось, что умершая в сорок втором году Зоюшка Дубанова имела что-то общее с призрачным явлением, с духом, которого по ошибке вызвали в мир людей, а призраки, как общепринято, привязываются к месту собственной гибели. Так Зоюшку когда-нибудь притянет к дому семьи Кураевых. Если они её бросят на произвол судьбы, то рано или поздно, увидят её у своих ворот: голодную, напуганную, к тому времени обозлённую на весь мир. Запаса счастья хватит ненадолго – до первого столкновения с реальностью.
Последние бабкины слова преследовали Лидию беспрерывно:
«Ничего ты не должна… Бери ещё, если потребуется».
Вряд ли они когда-нибудь достигнут ушей будущей, пока не появившейся на свет Лиды, наполненные той силой, с которой они были произнесены:
«Бери, не боись…»
Пройдут годы, и бабка, сказавшая это, выкинет их из головы, а учитывая её характер, она скорее смолчит, чем проявит к Лиде щедрость и добродушие, если конечно произошедшие накануне события – спасение её внучкой не дадут трещину, от которой расколется заледенелая составная её двойственной натуры. Лидия ломала голову, как донести самые значимые слова её жизни – «Не должна ты мне ничего» до маленькой Лиды, не надеясь на бабкино снисхождение. А может нет в этом смысла – тринадцатилетняя Лида из-за этого злосчастного рубля даже не парилась. Он терзал другого человека – взрослую Лидию, и она была прощена, но только той, другой, бабкой, что была ещё способна произнести эти слова, а не той, у которой они застряли бы комом.
– Сначала меня завезите, – напомнила о себе мать. – Надо постираться, да приготовить… Вдруг её завтра выпишут.
– Это ещё неизвестно, – бросила ей, повернувшись вполоборота, дочь. За время молчаливой дороги к потоку мыслей Лидии подключился подвергающий сомнению внутренний голос. – Не могу представить в твоей квартире это чудо… Странно всё как-то…
Она умолкла, размышляя, внезапно опять обернулась.
– Мам, ты фотографии все попрячь, особенно где наша бабушка. Про Стасово изобретение смотри ей не рассказывай, пусть по-прежнему думает, что она в раю – так будет лучше для всех.
Чета Кураевых добралась до своего дома когда стало смеркаться. Собаки соседних владений их облаяли, соседка из дома напротив застряла у своей калитки, пристально наблюдая, как те загоняют во двор автомобиль, – Лидии от этого стало не по себе, будто за ними давно идёт слежка. Закрывая за собой калитку, она до последнего видела соседкину физиономию, беспардонно следящую за каждым их движением. Ворота наконец были заперты, Лидия облегчённо выдохнула, но, когда в её обзор попала мирно стоящая перед домом старая кадка, она остановилась, как парализованная.
– Почему она здесь? – устремив указательный палец, спросила Лидия. Муж удивлённо молча посмотрел в ответ, пожал плечами. – Разве мы её здесь оставляли? – По её телу пробежал холодок.
– Не помню… Вроде здесь… А что? А! Ну точно – на этом самом месте!
– Стас, мне кажется мы её не выносили на улицу… – Она заподозрила в его словах ложь, хотя возможно, что он сам находился в замешательстве и не представлял, как можно такое объяснить.
