Kitobni o'qish: «Обстоятельства места. Сборник рассказов и эссе», sahifa 9
Борис Васильевич оторопел и застыл в неудобной позе. Наклонившись в сторону подпольной сделки и приоткрыл рот от унизительного факта разочарования в советской торговле.
– Смотри-ка, она даже не стесняется. Вроде так и надо. А простой человек лбом бьётся, но Достоевского, скажем, найти не может. Да что Достоевского!
«Новые правила бухучета и счетоводческих операций» где взять? Надо, а нет нигде. Всё, надо полагать, в подсобках и под прилавками. Ладно…
Он секунду подумал, потом подошел и отсёк своим чистоотмытым
телом продавщицу от очкарика.
–Ну! – воскликнул он тихо и приторно. – Здравствуйте, добрый всем денёк!
– Здрассте! – моментально ответила продавщица, не успев изменить
приятельскую улыбку на служебную.
Борис Васильевич легонько поморщился. Чуть-чуть, чтобы только понятно было, что вот эти подприлавочные фокусы сто раз он уже видел и воротит его от них как гражданина и нравственного человека.
– Для себя, конечно, оставляли? Последние? А что было – всему городу распродали! – он аккуратно постучал по «дипломату» согнутым пальцем. – А то я гляжу – на полках нет, под прилавком навалом. Вот думаю, к заведующему, что ли, сходить? Так на кой он мне, заведующий ваш? Хорошая книга, она же лучше самого лучшего заведующего. Или я путаю чего?
Продавщица смущалась, прикрыв ладонью рот. А очкарик вскинул «дипломат» на колено. Щелкнул кнопочками и достал эту книжку с золоченым названием. Он как-то заинтересованно и странно посмотрел на Прохорова Бориса Васильевича и подал ему книгу.
– Если Вам срочно надо – возьмите, – сказал он так удивленно, будто Борис Васильевич был собакой, которую научили говорить и читать.
– Это «Поэтика древнеславянской литературы и устных сказаний», – произнес он с такой интонацией, с которой малого ребёнка знакомят в зоопарке с неведомым ранее павианом.
–А я, молодой человек, не из пустыни, не из безлюдной Сахары сюда забрёл, – съехидничал Борис Васильевич с удовольствием, но не глядя на книгу. – Сам вижу, что это не «Справочник электромонтажных работ. Их вон сколько всяких похожих. Половина магазина. А потому и интересуюсь, что «Поэтика». На что мне справочник?
Парень посмотрел на продавщицу жалостливо и сунул книжку обратно в «дипломат».
– Ладно, Катюха, пойду я. Два семинара в понедельник. Надо вникнуть в сказания древние. Дернул чёрт на филолога учиться. Лучше диплом зоотехника иметь. Зарабатывают они – я те дам!
Прохоров Борис Васильевич вывел его взглядом за двери, повернулся к продавщице Катюхе.
– Ну, так что, девушка? Пусто, небось, под прилавком. Последнюю выгребли?
Она, против ожидания, не стала выкручиваться а присела и поднялась точно с такой же книжкой в руке.
– Вот, – вздохнула она. – Это всё. Только я девочке из пединститута обещала оставить. Она просила очень. Экзамен у них по этой теме. Сегодня обещала выкупить.
– Э-эх! – Борис Васильевич взялся пальцами за виски и глядел на юную продавщицу серьёзно, тяжело глядел. – Тогда я совсем извиняюсь. Тогда, я так понимаю, мне не с вами надо сейчас говорить. А с заведующим. Вы не решаете вопроса. Этого вы не можете. А искусственно создавать на ровном месте дефицит, с которым вся страна борется, это – да! Это вы исполняете виртуозно. Как по нотам. Ладно, порешаем вопрос с руководством. Нет у вас возражений? Где тут оно прячется от трудового народа?
– Тьфу-ты! – вырвалось у Катюхи, но с голосом она справилась, с эмоциями тоже. И она стала говорить медленно и спокойно. – Понимаете, товарищ, я , конечно, сейчас могу эту книгу вам продать. Но вы мне скажите честно – она вам просто позарез необходима? Книга, знаете, специфическая. Особенности художественных систем первых семи веков славянского литературного творчества…Стилистическая симметрия, метафоры, идиоматика. художественное пространство. Я для филологов откладывала, для студентов. Им без этой книжки экзамен завалить – почти сто процентов.
Борис Васильевич дослушал из вежливости и пошел искать заведующего магазином. Он поймал спешащую навстречу продавщицу и на ходу спросил.
– А где, голубка, у вас старшой отсиживается?
– А вот же кабинетик её. Идёмте. Вы же по делу?
– У меня на безделье ни времени нет, ни сил. Дела, дела, только дела!
За столом сидела неприметная женщина в серой вязаной кофточке, слюнявила палец и переворачивала какие-то талоны.
Борис Васильевич сунул два пальца в нагрудный карман, где солидные мужчины содержат удостоверения их высоких чинов, и два раза деловито кашлянул.
Старшая подняла голову и вопросительно сощурилась.
Я не надолго, – сказал он спокойным уверенным баритоном, на который долго настраивался. Пальцев из кармана не вынимал будто размышлял – доставать удостоверение или не стоит мелькать им по пустякам. – Насчёт книги я. Простой вопрос. Её вроде и нет нигде, а она есть. Сами догадываетесь, где её держат. Народу не найти. Но если вам сложно, т о я могу и через управление торговли. Но суббота сегодня. Отдыхает управление. Да мне, собственно, и не хочется их по пустякам тревожить. Из- за одной-то книжки.
– Что за книга? – спросила девчушку старшая, послюнявила палец и стала листать талоны дальше.
«Поэтика», – продавщица улыбнулась. – Ну, нам их девять штук всего выделили. Студенты друг у друга берут на пару дней, выписывают, что надо.
Я два месяца её ищу, – прижал левую руку к сердцу Прохоров Борис Васильевич. – Ой, что Вы! Больше уже.
Старшая снова оторвалась от талонов и как-то опасливо глянула на Прохорова.
– Скажи Валентине, пусть даст.
Борис Васильевич вернулся туда, где стояли Катерина и Валентина.
– Валь, Зинаида Васильевна сказала дать одну «Поэтику».
– Ну, вот! А сколько пошумели из-за пустяка, – улыбнулся Борис Васильевич.
– Рубль девяносто, – сказала Валентина и выбила чек. И улыбнулась тоже. Легко. Безвредно.
– А вы говорите – студентам. Да в библиотеках, небось, на «Поэтиках» этих пыли – в палец. А тут выколачивать приходится через руководство. Не по-советски это, девушки.
Он взял сдачу с двух рублей, уложил книжку в сумку подальше от мыла, между мочалкой и веником. Попрощался вежливо да домой пошел.
– Вообще-то надо было фамилию записать, – лениво мыслил он. – В Торге за такие дела приголубили бы. На минус тринадцатую зарплату.
Дома было тихо. Пахло котлетами и жареной картошкой. Жена подшивала наволочки и пела что-то старинное, заунывное. Борис Васильевич пошел на кухню, согрел чай и сел к окну. Настроения не было.
– А чёрт его знает, чего мне надо? Кто меня всё время в бок пихает? – он принёс сумку. Мочалка всё же «Поэтику» малость подмочила. Но страницы не склеились.
– «Элементы реалистичности обычно сочетаются не только между собой, но и с элементами реальной же интерпретации передаваемого»
Закрыл книжку. Перевернул той стороной где цена и постучал себя по лбу.
Вышла жена с наволочкой. Поглядела на «Поэтику» и без выражения узнала.
– Опять про собак, что ли?
– Сама ты… – глотнул чая Борис Васильевич и бодро шлёпнул книжкой о коленку. – Про древнюю литературу. Нашла собаку, тоже мне… На, отнеси туда, где все лежат. Там уж штук десять есть точно.
– В чуланчик, что ли? – уточнила супруга, зевая.
– В чуланчик, в чуланчик, – Тоже зевнул Борис Васильевич Прохоров. Хорошая была банька. После такой всегда поспать часок хорошо. Он крепко зевнул ещё раз и отхлебнул из чашки.
Слышно было как жена снимает с полки пылесос, убирает молоток, банку с гвоздями и шепчет себе под нос:
– Ну, куда он их набирает! Читатель. Тоже мне… Берёт и берёт. За три рубля, за пять вон ту купил. Это ж четыре кило колбасы хорошей. Горе моё! Вон их уже сколько. Да, штук пятнадцать! Рублей пятьдесят – коту под хвост! А читать некогда. Когда ему при такой работе читать?
Борис Васильевич поёжился и отхлебнул глоток побольше.
Привычка
– Нет, Вася, – твёрдо сказал сантехнику Забодаеву сантехник Хребетюк Витя. – Я в корне не разделяю твоего мнения относительно прелюдии и фуги ми минор Броунса. Принципиально.
– Тогда шнуруй ботинки и двигай отсюда, – обиделся Забодаев. – Фуга ему не нравится! А «Агдам» за мой счёт хлестать – это ему ничего. Змей.
Хребетюк Витя тоже обиделся, налил в стакан до краёв, выпил и ушёл по-английски. Забодаев вышел на балкон, дождался, когда друг выплывет из подъезда, и крикнул, чтобы все во дворе слышали:
– А финский унитаз для Бекасяна где взял? Артист.
Витя погрузил шею в воротник и пошёл резвой иноходью.
– Унитазы ты мастак воровать! – на всякий случай уточнил Забодаев погромче, вернулся на кухню и сел замазывать остатком «Агдама» душевный надлом.
Примерно через час а дверь сильно застучали, потом длинно позвонили и громко заговорили. Так к Забодаеву обычно приходили гости, открывать он пошёл сразу. Но на пороге, пугая зеленоватостью щёк, вяло подпрыгивала Раиса Анатольевна Крысак, проживающая этажом ниже. Рядом подпрыгивал её муж Рудольф Наумович.
– Здрасьте! – удивился Забодаев. – Вы чего скачете?
– Вода у нас! – рявкнула Раиса Анатольевна. – Текёт как из фонтана.
– Затопило, – конкретизировал муж и провёл пальцем возле костлявых щиколоток.
– Не, граждане, – рассердился Забодаев. – Вы прямо наглеете. Суббота как никак… Я ж и так всю неделю мокрый, когда мне сохнуть? Не, товарищи. Доживём, как говорят, до понедельника. Лады?
– Так у нас ничего не прохудилось, – рявкнула Раиса Анатольевна вторично. – Это от вас текёт. С ванной, кажись.
Забодаев хлопнул дверью и бросился в ванную. Вода действительно текла из толстой трубы на чешский кафель и было её уже много.
– Во, дурная, – хохотнул Забодаев. – А щас мы тебя, чтоб не выступала!
Посвистывая, он прогулялся в кладовую и принёс чемоданчик с инструментом. Достал разводной ключ, лихо крутнул до упора большую ржавую гайку, но ничего этим не достиг. Вода прибывала.
– Э, – профессионально сориентировался Забодаев, – тут прокладку надо менять. Пятимиллиметровку.
Он ещё раз взглянул на дырявую трубу, шлёпнул по ней ладонью и вдруг сказал совершенно механически:
– Да ты что, хозяин? Культурный вроде человек, а издеваешься… Откуда у меня прокладка?
Забодаев ошеломлённо выслушал собственный монолог и мысленно ужаснулся.
– Да что это я? Мне ведь только позавчера мастер Бушуев триста штук еле всучил. Мне же их просто девать некуда, прокладки эти…
Но вслух произнёс через силу, с металлом в голосе:
– Ты, хозяин, над этим подумай. Скоро она, видать, в комнату зайдёт, а к утру, по-моему, начнёшь ты плавать.
Он сделал неопределённый жест рукой, который выражал сложнейшую гамму чувств по отношению к несообразительному хозяину и замер потрясённый.
– А ведь заплатить я себе должен. Бесплатно – рука не подымается.
Забодаев судорожно обшарил карманы и наскрёб полтора рубля мелочью. Эту смехотворную сумму он ссыпал на край ванны, но тут же обиженно отвернулся и безвольно сказал:
– Утопнуть хочешь, хозяин…
Такой поворот дела его самого крайне озадачил. Меньше трояка с клиентов он действительно не брал, а за спасибо даже к инструменту не притрагивался. Но чтобы самому себе задарма не сделать – это было слишком. Однако другого выхода не видел.
Он в изнеможении опустил руки. Вода журчала у ног и намекала на безысходность ситуации. Денег в доме не было, это он знал точно. В дверь снова сильно постучали. На пороге, уперев кулаки в бёдра, монолитно стояла Раиса Анатольевна.
– Кстати, – сказал Забодаев, опередив мощный монолог соседки, – у вас полтора рубля не найдётся? За прокладку заплатить.
– Кому? – открыла рот Раиса Анатольевна.
– Да себе же, – глупо улыбнулся сантехник. – Привычка, понимаете… За спасибо не делаем, вы же знаете.
Соседка шевельнула пальцем у виска и, не закрывая рта, ушла. Забодаев взял в ванной две копейки и побежал звонить другу Хребетюку Вите.
– Старик, – закричал он истошно. – Выручи рубля на полтора. Вот так надо!
– Нет, Вася, – ответил друг строго. Я отдал тебе всё, что имел. Чао.
Забодаев вернулся домой подавленный. Сел в ванной возле трубы и задумался. Вода уже выплёскивалась в прихожую. В дверь снова сильно застучали, и голос Раисы Анатольевны на весь подъезд посоветовал:
– Не можешь наладить, так хоть заткни чем-нибудь! Специалисты, чтоб вы треснули…
Забодаев встрепенулся. Это был выход. Он снял с вешалки два старых полотенца, укутал трубу, обернул всё это полиэтиленом и закрутил проволокой. Вода сочилась, но уже понемногу.
– Подержит, – прикинул Забодаев. – Два дня, а там как раз зарплата. Тогда прокладочку и заменим.
Он собрал тряпкой воду, лёг на диван, засыпая, услышал:
– Ну, обнаглели эти сантехники. Без трёшницы пальцем не шевельнут. Нахалюги…
– А как ты хотел, хозяин, – пробормотал Забодаев в полусне. – Бесплатно только мухи летают.
И уснул.
Домик с привидениями
Я его изобразил только из-за страшных историй, которые рассказывают мужики и бабы из соседних деревень и аулов.
Красивенький такой, аккуратный, приятно- голубой домишко запугал окрестный народ так, что в нём не селится никто уже лет десять почти.
То есть как – не селятся? Ищет , например, кто- нибудь, не местный, жилье в этих краях, ну, а местные мужики сразу этот домишко и советуют. Главное – говорят – и платить за него не надо. Заезжай, да живи. Ну, а кто от халявы откажется.?! Тем более – соседей нет. Ближайшее от этого дома жильё может – семь километров , если на лодке напрямую через озеро. А в объезд- все четырнадцать.
А любителей бирюком, в одиночку, значит, жить – хоть и не считай Много, в общем.
Ну вот он с семьей или сперва сам один заезжает и живет. Неделю живет, две, три…А потом , глядишь – бросает весь скарб свой и бегом к озеру. На лодку, да в Привольский. В село самое близкое, в первый же дом. Сам аж зеленый весь. Или синюшный. Глаза блестят, зрачки как колёса от «жигулей»
И клянется, что ночью его прямо за руку хватает привидение. Серое, метра под два ростом, полупрозрачное и скользкое. Рука, как слюнями облитая и холодная.
– Вставай – говорит – Идти надо. Помирать. Самое время пришло. Я тебе прямо под деревом уже и могилу срыл.
И тянет на себя с кровати. Я вскакиваю и прямо через это серое полупрозрачное- к двери .А дверь не открывается. Как подпёрли её колом с той стороны. Я тогда в окно как в воду – головой вперед. И ушибся, но добежал до лодки. Гребу, смотрю на дом- никто не выходит.. Как вроде и не было ничего. Как вроде приснилось…
– А может оно так и есть? – спрашивают его хозяева – Может приснилось? Выпил – то много на сон ?
– Стакан, как обычно – перекрестился мужик – вон лучше руку мою возьми, потрогай.
Хозяйка руку его взяла, да аж зашлась вся в истерике. Рука была скользкой, холодной как жаба и серой, как крыса.
Ну, мужик наш, привидением тронутый, у хозяйки той так и прижился. Живут , по рассказам тех , кто к ним заходит, вроде неплохо, дружно.
А в домик этот в позапрошлом году алкаш один, бомж, жить пошел. Жена выгнала. Его и стращали, и про привидение правду рассказывали, говорили ему, что это смерть сама, только без косы. Она, мол, прямо рукой и косит. Нет же, пошел-таки. Сумку взял с бельем чистым, да стакан, ну, полотенце ещё зачем-то. И пошел в домик жить. Правда ,когда уходил, к соседу зашел. Сосед старый был .И мудрый. Всем правильные советы говорил.
– А чего в этом доме уже лет тридцать никто не живет больше месяца, а он всё как новенький. Так разве бывает? Не жилой дом скучнеет и тихо гниёт, да разваливается по частям. А этот- стоит,как вчера вроде построенный. И ничего ему…
– Я не знаю. – сказал мудрый старый сосед. -И никто не знает. А кто хотел узнать – либо умом подвигался в дурачки, а то и помирал. Вот ты и пойди. И узнай. И нам расскажи потом. Пьющих этот дом, чую я, не трогает.
Ну и пошел тот алкаш жить в голубенький домик. И ведь ничего. Жил неплохо. Пил литрами то самогон, то бормотуху какую-то. В гости приплывал на лодке в деревню раза два. Целых полгода хорошо там жил. А потом помер. Одни говорят – от самогона. Другие, и знакомый вам мужик, говорят, что привидение его сожрало – таки. Но факт, что похоронили алкаша. И жена пришла на похороны. Вроде даже плакала.
Ну а домик стоит. Красивый. Голубой. Только вот кто мимо проезжал хоть раз – утверждают, что ни одной птицы на дереве не видел и не слышал. И змей там нет, и ежей. Даже мыши там не живут.
Может, врут. А, может, и нет. Не знаю. Я быстро его сфотографировал и уехал. А рисовал уже дома. И то – долго на рисунок смотреть не могу. Как-то муторно становится и душно внутри меня. Потому и вам не советую.
Разминка
Пришли к Попрыгасовым все, кого пригласили. Гости для приличия потоптались у нескончаемого книжного шкафа, покрутились для вида возле гигантской картины «Эпидемия холеры на планете Лямбдаикс» и стали рассаживаться за столом.
Соня Сумкина села возле солёных грибов. Жорж Пальцев – поближе к маринованным огурчикам, а Гога Марцепьян, продавец из мясного, сел подальше от мяса.
Тут хозяйка Клава Попрыгасова внесла из кухни мельхиоровый поднос с карасями, которых в субботу отловил её дядя, рыболов с детства, Попрыгасов З.Х. Чувствовалось, что карасей на подносе много, но видно было только трёх. Остальные трагически утонули в сметане.
Клава поставила поднос в центр стола и сказала, глядя на восьмую полку стеллажа:
– Мольер, друзья мои, обожал карасей в сметане…
Гога Марцепьян вздрогнул и стал вспоминать – где он эту фамилию слышал, в районной налоговой или в городской.
– Да… Мольер… – вздохнула Соня Сумкина и тихо подвинула стул к центру стола. – Вы не представляете, как я обожаю Мольера…
Жорж Пальцев прикинул расстояние от правого плеча до подножия карасёвой горы, переехал на стуле чуть вправо и сказал красивым голосом:
– Увы, не разделяю… Я, знаете, без ума от Сименона. Да, не стыжусь, я пришиблен этим гением! Ах, Сименон…
– Ну, – сказал Гога Марцепьян без выражения и стал глядеть на первого крайнего карася липко и тяжело.
– Как вы правы! – встрепенулась Клава Попрыгасова и села прямо, как в президиуме. – Сименон – это… Это вы не представляете! Когда я… Я всю жизнь… Всегда и вообще.
– А как он писал! – прошептала Соня Сумкина, физически ощущая, как остывают в прохладной сметане караси. – Боже мой, он писал почти как Мольер. Это непостижимо!
– О, да! – торопливо воскликнул Жорж Пальцев, думая о том, что, если густая сметана упадёт на брюки, – труба дело. – Это непостижимо, на все времена. Так писать – это феноменально!
– Это волнительно – выдохнула Клава, у которой были красиво говорящие подруги в местном театре. – Я преклоняюсь перед Сименоном.
– Евтушенко ещё есть, – напрягшись, выдавил Гога и мысленно съел верхнего карася. – По телевизору видел. Тоже пишет.
– А Есенин! Вы помните Есенина? – закричала Соня Сумкина, которой показалось, что Гога уже потянулся к мельхиоровому подносу. – Он столько написал! Это изумительно, восхитительно и поразительно! Это выше моих представлений! Это…
– Конечно, помним, сказала Клава Попрыгасова и смутная тень воспоминаний пробежала по её лицу. – Ах, Есенин… Кудрявенький волос – на пробор.
– Тьфу, – обиделся Жорж Пальцев. – И это разговор о прекрасном! Ну при чём тут волос, когда мы беседуем о литературе? Всегда найдётся кто-нибудь, который испортит любую замечательную беседу…
– А ты сам… – тоже обиделась Клава. – Ах, Сименон, ох, Сименон… Наверное, потому, что он тоже Жорж…
– Костей в нём, конечно, побольше, чем у коровы, – сказал наконец Гога Марцепьян и, тщательно подумав, взял самого толстого карася.
– Вечно ты, Гогочка, невпопад, – сказала Соня Сумкина и взяла чуть поменьше, – только бы поесть тебе… Никакой внутренней культуры.
– Гогу, честное слово, хоть не приглашай, – подвела итог эстетической беседы Клава Попрыгасова.
И все с удовольствием налегли на карасей.
Село Кукуево
Зима. Актуальная тема.
В прошлом году в январе поехал я километров за 20 от дома с хорошей видеокамерой поискать место для съёмки клипа на новую песню. Нужна была степь,
ровная как тарелка, а в степи одинокий куст большой или дерево. Я в эти края летом часто мотался с соседом вроде как рыбу ловить. Маленькую. Большой тут и не было сроду. Нам рыба сама была по барабану. Ехали просто душу отвести от крестьянских удовольствий. Поматериться без слушателей на бережку, новостями друг друга по горло присыпать, лапши по полкило на уши налепить каждому. Короче – отдохнуть по мужицки ездили. Рыба почти не ловилась.
Вот я, значит, врезался капотом в первый же занос степной и понял, что кадр свой не найду уже, поскольку хоть и хороший у меня джип, но он не вертолет-таки, потому взмыть над сплошным сугробом, почти до капота ростом, не взмоет. Поехал по какой-то колее от тяжелого ЗиЛа, который, заметно было, не заблудился, а путь сокращал. А куда – пёс его знает. Сколько бывал здесь летом – не помню, чтобы километров на сорок туда-сюда хотя бы коровник какой стоял.
Потом колея нырнула в неглубокий лог, а когда мы с ней вместе вывалились на бугор, я посмотрел направо и обалдел. Примерно в километре от меня жила сказочная деревенька, которую явно старик Хоттабыч живописно наколдовал минуту назад. Летом я болтался по разным озёрам всё время в этих краях, но никакой деревни не видел. А может просто ездил ниже этого бугра. Оттуда не видно.
Я заглушил движок, достал свою электронную сигарету, заполнил салон ароматным паром со вкусом кубинской сигары, и стал издали влюбляться в крохотный поселочек.
Строили его, видно, в год по домику, причем кому где нравилось. Потому получился он как солдат-первогодок, который по учебной тревоге надевал на себя за 45 секунд всё, но не туда, не так, не успев ни портянки толком намотать, ни исподнее гимнастеркой прикрыть.
Всё в этой деревеньке рассказывало издалека мне о том, что надуло её сюда не очень добрым ветром. Раньше такие поселения назывались – выселки. Съезжались в них и строились впрок люди, негожие в прежних своих сёлах, деревнях, аулах и городках. Проще говоря, выселяли их. Каждого по своей провинности или неуживчивости. К ним же прибивались и «откинувшиеся» на волю зэки, пожелавшие жить нормально.
Вот все они и вышивали импровизацией на пустой, свободной земле несуразные, но самобытные узоры нового житья-бытья и медленно пропадали тут, подрабатывая как придется в других местах, где бывают работа и деньги.
Попроси любого хорошего архитектора спроектировать подобную деревеньку – ни черта он подобного не сваяет. Это можно сделать только случайно, причем не понимая, что получится в конце.
Я достал из кофра камеру. В неё кроме видеоблока был вмонтирован очень неплохой фотоаппарат. Ни красок, ни кистей у меня с собой не было. Потому будущую картину свою я снял на фото. Снял с того самого бугра, который и подарил мне такой сюжет для картины.
Потом по ЗиЛовской колее продолжил месить сине-белый, липнущий к колесам снег. А колея сделала длинный замысловатый зигзаг вокруг каких-то больших древних камней-валунов. Они, видно, вросли в землю в очень старые времена и с ней срослись -сроднились так, что и археологи вряд ли угадают – какая сила их сюда прикатила или скинула..
Как я и думал, вывела колея на улицу этой деревеньки. Я доехал до середины улицы, приткнулся к столбу, несущему электрические провода, и заглушил мотор. Изнутри поселок выглядел грустно. Плохие дома, уродливые заборы, дворы, засыпанные сероватым от печной сажи снегом, и всякая рухлядь, пробившаяся на воздух из-под снега.
Тут же обозначили своё большое количество разноголосые собаки, унюхавшие мою машину. А ещё через минуту открылась калитка полусгнивших ворот и из неё выкатился маленький толстый мужичок при бороде и усах. Одет он был в стеганую безрукавку, надетую на фланелевую клетчатую рубаху. Мужичок подошел ко мне как к старому другу , которого утром уже видел, и, не здороваясь, сказал:
– Ну, чё?
– Чё в смысле – чего надо? – спросил я. – Да ничего не надо. Заплутал малость. Случайно к вам заехал. Теперь вот думаю, как побыстрее до трассы добраться.
– А-а…– зевнул мужичок и протянул руку – Николай. А ты кто? За самогоном пришел? Сколько надо? Есть первач по пятьсот тенге пол-литра. Есть простой – тот по триста.
– Не, самогон не надо, – я завел мотор. – Так как побыстрее от вас на трассу выскочить?
Николай повернулся маленьким толстым телом на север и ладошкой сделал четыре разнообразных жеста, по которым я должен был считать свой маршрут движения.
– Отлично, – сказал я Николаю.– Выскочу. А что за деревня ваша? Как называется? Кто у вас тут живет?
– Негры у нас только ещё не живут. И эскимосы. – Николай зевнул энергичнее и заразительно настолько, что пришлось тоже зевнуть. – А так вон там татары, вон где казахи, семь дворов подряд. По этой стороне русские, корейцы. Лук садят за околицей. Вон там, – кивнул он в сторону больших деревьев, – чечены и два двора ингушей, украинцев навалом, уйгуры есть .Три семьи. Даже вон латыши – муж с женой. Два года как построились. Бездетные. По-русски за два года как пьяные говорят. Слова путают. Николай неожиданно заржал как очень молодой конь. – А вообще по-русски в основном все разговаривают. Мы, наоборот, чуток по-казахски, маленько по-чеченски. Дружно живем. Хорошо. А, да! Еще же вон немцы лет десять живут. Человек тридцать с детками.
– Так деревня ваша называется-то как? – переспросил я.– Может, когда опять к вам попаду…
– Ни хрена она никак не называется. На карте-то нас нету. Пятьдесят семь домов, а на карту попасть – не тянем. Потому и зовут наши сами наш мегаполис кто Федоровкой, кто Кок Жол, кто Луковое. Корейцы придумали. А по мне – хоть как зови, только живи по-людски!
Николай поднял вверх палец и торжественно продекламировал: – « По реке плывет утюг из села Кукуева. Ну и пусть себе плывет , железяка…» Он смачно закончил рифму и заржал потише.
– Вот Кукуевым и называй. И летом приезжай. Я тебя на озеро одно свожу. Там сазан… ну прямо как лось!
– Ладно. – бодро и правдиво пообещал я. Мы пожали руки. Он пошел в свою кривую калитку, а я ещё три часа плутал, следуя указанию Николая, по снегам, переезжая чьи-то следы, какие-то овраги и поваленные ветром тонкие сухие деревья.
А дома взял холст, поставил на станок и за два дня написал симпатичное село с милым названием. Такая у картинки история. Вот.
Будь здоров, больной Петров!
В больничную палату быстро входят врач и восемь практиканток.
Врач: Вот, девочки, тяжёлый больной Петров. Садитесь, придётся немного подождать. Он уже скоро.
Девочки молча рассаживаются.
Больной: В чём дело?
Врач: Не отвлекайтесь, батенька. Ну как, ноги не холодеют?
Больной: Нет, а что случилось?
Врач: Вот, девочки, можете себе записать: далеко не у всех больных перед смертью холодеют ноги.
Больной: Не понял… Почему перед смертью?
Врач: А вот этого, больной, вам знать не надо. Это врачебная тайна.
Больной: Вы что, меня за дурака тут держите?
Врач: Кстати, надо проверить. Бывают, девочки, случаи, когда перед смертью больные – того, с ума соскакивают. Ну-ка, батенька, покажите язык!
Больной: Я вам всё покажу, если объясните, в чём дело!
Практикантка: Фи! Псих какой-то…
Врач: (оживляется) Я как чувствовал! Быстро язык!
Больной: Да ради бога!
Врач: Дальше высовывайте! На всю катушку!
Больной: Да пожалуйста!
Врач: Теперь, девочки, подумайте: может у нормального человека язык свисать до пола?
Больной: Ой, что-то мне нехорошо…
Врач: Вот это другое дело! Девочки, приготовились! Как он с такими анализами ещё разговаривает?! Я вообще удивляюсь.
Практикантка: (врачу) А вот интересно, жена у покойного была красивая?
Больной: (страшным голосом) Что с ней?
Врач: А ну, на место! Одной ногой, где ему положено, а туда же… Так я всего-навсего хотел узнать: в состоянии ли ваша жена выйти замуж в ближайшие дни после поминок. Лично я в этом не сомневаюсь. Успокойтесь.
Больной: (слабым голосом) Сестра-а!
Врач: (смотрит на часы) Как? Уже и родственники собираются?
Практикантка: Нет. Он, наверное, дежурную сестру зовёт. Хотя сейчас уже непонятно.
Врач: Интересно, где я ему возьму дежурную сестру? Она вторые сутки в пятой палате торчит. Позавчера поставила там одному клизму и теперь не может выдернуть.
Больной: Послушайте, доктор, может вы меня с кем-то спутали?
Врач: Вы больной Петров?
Больной: Так точно! Грипп у меня!
Врач: Мы можем ошибаться в пустяках. Диагноз, бывает, не тот нарисуем… Таблетки вон медсестра одному желудочнику случайно дала свои, противозачаточные. Ничего, две недели пил как миленький. За счёт больницы и похоронили. Но чтобы главное – фамилию перепутать – такого у нас не бывает.
Больной: Значит, всё-таки, диагноз перепутали. Вы проверьте!
Врач: Чепуха! Диагноз вообще никакого значения не имеет. У вас лечащий врач Сидоров?
Больной: Сидоров.
Врач: От него никто ещё живым не уходил!
Больной: Караул! (Вскакивает, вышибает лбом раму и выпрыгивает с третьего этажа).
Врач: (смотрит в окно) Приземлился. Всё, девочки, порядок. Быстро вниз, на носилки его и к нам в отделение! Одного не пойму: и чего их всех сюда, в инфекционное, как магнитом тянет?
У нас, в травматологии и телевизор цветной и мясо в котлеты по субботам всегда суём. А вот как кризис навалился, то и зарплату работягам стали реже давать. Так они, сволочи, меньше пить стали, кости себе не ломают! И теперь в травматологии больных почти нет. И план по койко-дням горит. Чтоб он вообще пропал!
Стихия
– Ты, Вася, пиши: «Когда над складом пронеслась буря, шестибалльный ветер сорвал крышу, и смерч выхватил из помещения 30 (тридцать) банок краски белой (слоновая кость), 50 (пятьдесят) бутылок олифы, 40 (сорок) листов шифера…» Написал?
– Оно-то, что, написать, Дмитрий Иваныч… Написать-то вроде бы легко… Только бури ведь не было. Или была?
– Была, Вася. Маленькая буря была. Несчастье-то какое. Прямо над складом пролетела, как нарочно. Так и пиши…
– Оно-то что, написать… Только ведь не поверят. Крыша-то, вот она – на складе, как и была. Ни царапинки на ней… Не поверят про крышу, я так думаю…
– Заминка тут, ей-богу… Не слогарифмировал я, значит. Ну, да бог с ней, с крышей. Ты, Вася, вот как пиши: «Когда над складом пронеслась буря, шестибалльный ветер распахнул окно склада и вынес оттуда тридцать банок краски белой (слоновая кость), пятьдесят бутылок олифы, сорок листов шифера…» Усёк?
– С окнами,Дмитрий Иваныч, оно, конечно, получше. Надёжнее, вроде. Только и тут, понимаете, конфуз. Решётки на окнах слишком крепкие, бомбой не взорвёшь… Вот и думаю: не поверят и про окна. А?
– Да, я тут будто бы маху дал… Дёрнул чёрт эти решётки вешать. Ну, не расстраивайся, Вася. Ты пиши так: «Когда буря пронеслась над складом, шестибалльный ветер со страшной силой рванул замок, взломал его и унёс…» Вник?
– Чего ж не вникнуть, Дмитрий Иванович. Оно даже очень запросто – вникнуть. Только вот думаю я, а не лучше ли сюда и маленькое наводнение привязать. Было ли наводнение, или, может, ошибаюсь я?
