Kitobni o'qish: «Рыцари былого и грядущего. Том II», sahifa 27
Он всё же овладел довольно сносной техникой боя на мечах, с трудом отыскивая хоть на что-то годных учителей, впрочем, и сам не совсем понимая, зачем ему это надо. Хотел прикоснуться к чему-то настоящему? Но современный мир, полностью построенный на иллюзиях, на имитации, то есть на лжи, ни в чём настоящем не нуждается. Мир, превративший видимость в реальность, превращает реальность в видимость. В таком мире настоящие мечники, как и настоящие финансисты, просто не нужны.
Зачем он разогнал этих жалких обывателей, играющих в последних кельтов? Хотел доказать, что меч это меч, а не символ, и бой это бой, а не игра? Но с иллюзией бороться бесполезно, пустоту невозможно поразить. Можно содрать с фальшивых кельтов их бутафорские плащи, но невозможно сделать из них достойных противников. Иллюзию можно вытеснить только при помощи другой, более удачной иллюзии, надо придумать фокус, способный ещё сильнее заворожить публику. И он смог бы это сделать, но, превратившись в творца виртуальной реальности, он убил бы свою душу, окончательно отказавшись от попыток приблизиться к реальности подлинной. Так Эдвард встал на грань крушения личности. Что пока спасало его? То, что каждое утро он тщательно брился и был совершенно равнодушен к спиртному.
Эдвард и сам не смог бы сказать, зачем продолжает тщательным образом отслеживать всё, что происходит в мире финансов, он уже не надеялся открыть здесь для себя что-то новое. Разве не известно, что все мыльные пузыри похожи друг на друга? Рано или поздно появляется пузырь существенно больше других, но своими качественными характеристиками он ничем от прочих не отличается. Эдвард видел, как доллар окончательно освободился сначала от золотого, а затем и от какого бы то ни было материального обеспечения, и весь мир с удивительной покорностью сделал вид, что поверил в реальность доллара. Он прекрасно различал фокусы, при помощи которых вдруг резко начинали расти акции чуть живых фирм, видел, как при помощи других фокусов неожиданно лопались крепкие и жизнеспособные банки. В каждом случае он мог чётко и безошибочно проследить, кто именно сделал при этом огромное состояние – буквально из воздуха и за несколько дней. Он испытывал сначала негодование, потом – отвращение, ведь состояния, сколоченные при помощи искусственных манипуляций, при полном отсутствии какой бы то ни было связи с реальным производством, тем не менее дают почти неограниченный доступ к ценностям, появлением своим обязанным тому самому производству. Человек, заработавший на разорении хлебопёков, имеет хлеба больше всех. Он видел, как совершаются биржевые атаки на национальные валюты – тут посеяли панические слухи, там заставили поверить в несбыточные надежды, повыкрикивали какие-то цифры, погоняли взад-вперёд ничего не значащую бумагу, а в итоге, к примеру, рис становится доступным по цене кому угодно, только не производителям риса, при этом в сфере производства риса ровным счётом ничего не изменилось.
Он давно уже понял, что субъекты, занимающиеся этими недостойными трюками, несамостоятельны; они даже не фокусники, а скорее марионетки в руках настоящих фокусников, каковых в мире лишь несколько, и главный из них – Дом Красного Щита. Глава этого Дома делал миллиардеров из кого хотел, потом превращал этих миллиардеров в шестёрок, послушно выполнявших его волю, не из благодарности, конечно, а потому что Красный Щит в любой момент мог сделать их обратно нищими. Но кто был ничем, тот и останется ничем. Эдвард прекрасно видел, что воротилы Красного Щита, фактические хозяева мира, продолжают оставаться ничтожествами – убогими, жалкими, мелочными, как карманные воришки, каковыми они по сути и являются, только в мировом масштабе. Стоит ли стремится к финансовой власти, если в итоге лишь станешь одним из этих ничтожеств?
И вот однажды Эдвард обнаружил на рынке некий странный субъект. Эти парни продавали тогда, когда принято покупать и покупали, когда принято продавать. Биржа довлеет, а потому делать то, что не принято – путь к разорению. А ребята держались. Прибыли, судя по всему, имели небольшие, но в минусы не уходили. А иногда и уходили, судя по всему – вполне сознательно, но компенсировали убытки за счёт других операций. Самым странным было то, что они вообще не работали с долларом, предпочитая пару-тройку крепких европейских валют. Сначала Эдвард усмехнулся: «Тоже мне – догадались. Самые умные. Да и никто бы не хотел работать с долларом, но невозможно игнорировать жестоко навязанные правила. Неужели не ясно, что пренебрегать валютным фаворитом, значит, отказываться от самых прибыльных операций? Это путь в никуда». Эдвард пробил дополнительную информацию и убедился, что сей субъект пребывает на рынке невообразимо долго. Как? За счёт чего? Невероятно. И вот тут ему стало по-настоящему интересно.
Основной характеристикой этого субъекта была крепкая прочная связь с реальным сектором экономики. Эти парни вообще не торговали воздухом, они осуществляли финансовое обеспечение производства вполне материальных и очень нужных людям вещей. На такой политике никогда сильно не разбогатеешь, никогда за неделю не взлетишь на самую вершину финансового мира, но и нищим за неделю никогда не станешь. Так прорисовывался их основной принцип – довольствоваться небольшой, но стабильной прибылью. И тогда можно плыть против течения, потому что это течение существует в мире фикций и абстракций, а они-то действуют в мире реальных ценностей.
Лоуренс видел, как сей субъект иной раз играет на укрепление акций загибающихся предприятий, вкладывая в это дело чуть ли не все свои активы – шальные, безумные операции. Но в восьми случаях из десяти они оказывались успешными. Почему? Лоуренс пробил информацию по тем предприятиям и убедился, что каждое из них в основе было очень крепким, но искусственно ослабленным чьей-то игрой на понижение акций. Значит, надо было просто выдержать в течение некоторого времени очень жёсткий, но виртуальный натиск, после чего безумные инвестиции начинали приносить реальную прибыль. О, тут было над чем подумать. Но Лоуренса сразу же заинтересовало другое – один ли такой субъект на финансовом рынке? Вскоре ему удалось обнаружить ещё несколько таких же финансовых безумцев, существовавших на рынке, судя по всему, уже не первое столетие. Почему же раньше он их не замечал? Да потому что сам себя уже давно убедил в том, что так не бывает. Человеку свойственно в упор не видеть того, что, по его суждению, не может существовать.
Лоуренс вновь почувствовал вкус жизни. Теперь ему предстояло самое интересное – установить связь между этими субъектами. Формально её не существовало, безумные финансы работали совершенно самостоятельно, причём в разных частях мира, но не могло не быть между ними связи.
Эдвард теперь почти не выходил из дома, он перелопачивал огромные объёмы информации с увлечением золотоискателя. Через некоторое время ему удалось по очень длинным цепочкам проследить связи между заинтересовавшими его субъектами. Он начал последовательно, технично, с большим терпением отрабатывать каждое из звеньев этих цепочек. И вот свершилось – он мог с абсолютной уверенностью утверждать, что выявил финансовую сеть, о существовании которой никто в мире даже не догадывался, хотя эта сеть опутала весь мир тонкими, но чрезвычайно прочными нитями.
Эдвард не смог бы сказать, зачем ему это надо и как он намерен использовать уникальную информацию, которой теперь обладал. Через некоторое время он, наверное, задумался бы об этом, но пока его интересовало лишь одно – он обнаружил людей в мире финансовых насекомых. Даже более того – настоящих мужчин. И ещё более того – не разрозненное количество одиночек-романтиков, а сплочённую группу. При этом он отнюдь не считал свою работу законченной – теперь он решил узнать об этой группе как можно больше – лез всюду, до куда мог дотянуться, слал запросы, делал обобщения. Картина вырисовывалась весьма впечатляющая, но закончить свою работу он не успел.
***
Едва проснувшись, Эдвард, как всегда, резким движением сел в постели, чётко вставив ноги в тапочки, которые неизменно стояли на одном и том же месте – ни на дюйм в сторону. Привычно приложил ладони к лицу, помассировал глаза и, едва оторвав ладони, увидел в кресле напротив кровати респектабельного джентльмена, который с любопытством его рассматривал.
Что должен был спросить человек в положении Эдварда? «Кто вы такой?». «Что вам нужно?». «Как вы сюда попали?». Конечно, это были бы вполне логичные, хотя и довольно бессмысленные вопросы. Но Эдвард ничего не говорил, наверное, минуты две. Он не менял позы, внимательно рассматривая неожиданного гостя. Гость тихо и доброжелательно улыбался, излучая вежливое внимание к хозяину, так же не говоря ни слова. Наконец, Лоуренс непринуждённо спросил:
– Ничего, что я в пижаме?
– Пустяки, мистер Лоуренс, – обронил гость, всем своим видом давая понять, что не склонен придавать никакого значения столь явному отступлению от этикета.
Лоуренс ещё помолчал, казалось, пытаясь разложить на составляющие каждую нотку в интонации гостя. Последний так же продолжал молчать и доброжелательно улыбаться.
– Надеюсь, я не заставил вас слишком долго ожидать моего пробуждения?
– Нет, нисколько. Вы всегда просыпаетесь ровно в семь, я пришёл за 15 минут, так что вовсе не успел заскучать.
– Вот и хорошо, – Лоуренс как бы успокоился, но по его лицу тут же вновь пробежала тень обеспокоенности: – Ваш покорный слуга имеет навязчивую привычку начинать каждый свой день с бритья. Надеюсь, мистер, вас не очень опечалит, если и сегодня я поступлю в точности так же?
– Конечно же, мистер Лоуренс, – гость даже развёл руками, показывая, насколько приятно ему откликнуться на просьбу хозяина. – У вас нет ни одной причины изменять своей привычке, которая, к тому же заслуживает всяческого уважения.
Лоуренс небрежно накинул халат и проследовал в туалетную комнату. Бритьё доставило привычное удовольствие. Очищая своё лицо от аккуратно нанесённой пены, он, как и всегда в эти минуты, ни о чём не думал. Он не считал нужным готовиться к предстоящему разговору, хотя было ясно, что этот разговор может закончиться чем угодно вплоть до перехода в мир иной. Эдвард был уверен, что понимает смысл происходящего, недаром же он целых две минуты рассматривал непрошенного гостя. Даже если он принёс смерть – это в высшей степени логично, а у Лоуренса только абсурд вызывал дискомфорт и беспокойство, так что сейчас, чувствуя, как ровно пульсирует в его сознании безупречная логическая схема, он был вполне спокоен.
Заканчивая бритьё, он громко сказал:
– Если мистер не откажется подождать ещё немного, я сварю кофе.
– Буду очень вам признателен, мистер Лоуренс.
Сделав два маленьких глотка ароматного напитка, гость благодарно улыбнулся:
– Отменный кофе.
– Я варю его по своему собственному рецепту.
– О, не сомневаюсь, что мистер Лоуренс никогда не стал бы варить кофе по рецепту, который известен всем.
– Итак, я весь к вашим услугам, мистер.
Гость не торопясь сделал ещё один глоток, и, не меняя интонации светской вежливости, спросил:
– Скажите, мистер Лоуренс, вы верите в Бога?
– Как и любой джентльмен я, конечно же, верю в Бога. Вот только я не знаю, верит ли Бог в меня? Впрочем, до сих пор я не усматривал необходимости в том, чтобы получить ответ на этот вопрос.
– А ведь это проблема, – гость, уже допивший кофе, сокрушённо развёл руками. – Это главная ваша проблема, мистер Лоуренс.
– Неужели вы пришли для того, чтобы помочь мне решить эту проблему?
– Именно так, мистер Лоуренс, и никак иначе.
– Следует ли из этого, что я, как таковой, для вас проблемы не представляю?
– Ну что вы, мистер Лоуренс, конечно же нет. А иначе разве я стал бы пить ваш кофе? Вы сделали то, что пока не удавалось ни одному человеку в мире – вы выявили нашу финансовую сеть. Надеюсь вы не думали, что ваши действия в информационном пространстве останутся незамеченными?
– Я вообще об этом не думал, а по здравому размышлению, ни сколько не удивлён. Любой путь можно проделать в обратном направлении. Если из этой комнаты я добрался до вас, так почему бы и вам не добраться до этой комнаты?
– С вами очень приятно беседовать. Не надо тратить время на пустопорожнюю болтовню. Итак, вы сделали то, что пока не смог сделать ни один человек в мире. Отсюда логически следует, что ни один человек в мире не поверит вам, если вы попытаетесь обнародовать свои выводы. Да ведь вы и не станете ничего обнародовать – не для того трудились.
– А для чего я, по-вашему, трудился?
– Вот тут-то мы и возвращаемся к вашей главной проблеме. Вы не верите в то, что Бог верит в вас. Следовательно, вы не имеете цели. Вы сами не знаете ответа на вопрос, зачем вы трудитесь. Разве это не прискорбно?
– Я слушаю вас внимательно.
– Наш разговор будет разговором о целях. С чего бы мне начать? Да, наверное, с Красного Щита. Как вы думаете, какую цель они перед собой ставят?
– Заработать как можно больше денег, – усмехнулся Лоуренс.
– А им, по-вашему, не хватает денег? Вы полагаете, состояние в двести миллиардов даёт некие дополнительные возможности по сравнению с состоянием в сто миллиардов? Люди, оперирующие такими цифрами, давно уже не могут повысить свой уровень жизни. Они имеют всё, что в силах предложить им земная цивилизация. Зачем же они трудятся в поте лица?
– Это просто, мой друг. Финансист, удвоивший стомиллиардное состояние, удвоил свою власть над миром.
– Это так, но зачем им удваивать свою власть, и так уже почти абсолютную?
– Власть – самоцель. Стремление к власти – всепоглощающая страсть. Эта страсть управляет человеком даже независимо от того, что он на сей счёт думает. Эти люди – рабы своего властолюбия. Они не смогут остановиться, даже если не захотят двигаться.
– Браво, мистер Лоуренс. Наш разговор будет вдвое короче, чем я предполагал. Вы почти всё понимаете, вам не хватает лишь окончательны выводов. Вы решительно правы в том, что властолюбие – самодовлеющая страсть, которая движет людьми Красного Щита, давно уже независимо от их желания. Но трудно представить себе людей, которые, удвоив объёмы власти, никак не употребляют новые возможности. Власть такая знаете ли штука… Если её не употреблять, так её и не почувствовать – считай, что её и нет. А, по-вашему, Дом Красного Щита, всё увеличивая и увеличивая свою власть над миром, никак её не использует, ни на что не употребляет? Но ведь таким образом решительно невозможно утолить жажду власти. Алкоголик, когда приобретает бутылку, тем самым отнюдь не удовлетворяет свою страсть. Он удовлетворит её, когда выпьет. Так же и власть. Её имеют, только когда употребляют.
– Значит, у Красного Щита есть некие глобальные тайны цели, на которые и направлена его бурная деятельность? – Лоуренс улыбнулся иронично и язвительно.
Незнакомец тяжело вздохнул и продолжил несколько даже печально:
– Ах, мистер Лоуренс, вы, очевидно, полагаете, что я расскажу вам про всемирный заговор, а вы потом будете долго надо мной смеяться. Вынужден вас разочаровать. Мы не можем с полной уверенностью утверждать, что Дом Красного Щита осознанно и целенаправленно преследует некую тайную цель. Мы не знаем, способны ли эти люди, даже оставшись в своём очень узком кругу, в точных формулировках выразить высший смысл своей деятельности. Нам не известно, задумываются ли они вообще о конечном пункте своего движения. Как они представляют себе ту реальность, увидев которую смогут с облегчением выдохнуть: «Свершилось»? Может быть, и никак не представляют. И тогда ведь ни о каком всемирном заговоре говорить уже невозможно? Заговорщики всегда имеют чётко выраженную программу переустройства мира. Но в мире вообще очень мало людей, которые целенаправленно двигаются к чётко сформулированной цели. Взять, к примеру, вас. Зачем вы затратили титанические усилия на то, чтобы выявить нашу финансовую сеть? Вы же никакой конкретной цели перед собой не ставили, а ведь – умнейший человек, и я отнюдь не думаю, что воротилы Красного Щита умнее вас. Так что же вами двигало?
– Ненависть! Точнее даже – презрение.
– Вот! Презрение к чужим заставило вас искать своих. Не у каждого человека есть цель, но у каждого есть суть. И какие бы ресурсы не оказались в распоряжении человека, он всегда будет использовать их на реализацию своей сути, даже если не имеет чётких представлений о том, куда и зачем движется. Ресурс Красного Щита – фактическая власть теперь уже почти надо всем миром. И люди Красного Щита вполне естественно используют свою власть для реализации своей сути. Они, так же как и все люди, хотят жить в том мире, который им нравится.
– Так что же составляет их подлинную суть?
– Ненависть ко Христу. Патологическая, животная, утробная ненависть ко Христу и христианству. Это может быть даже не на уровне убеждений, а на уровне простейших рефлексов. Вот увидели вы человека на улице, и он вызвал у вас глубокое, органическое отвращение. Вы почувствовали, что вам стало плохо от одного только взгляда на него. Вы, наверное, и ходить не станете по той улице, где подобных людей много? А если вам дать реальную возможность влиять на положение дел во всём мире? Не удивлюсь, если вы захотите сделать так, чтобы подобных людей вообще не стало. Вот что движет людьми Красного Щита – желание избавить мир от христиан, ведь им становится дурно от одной только мысли о том, что они существуют. Не могу судить, насколько это стремление является осознанным. Вполне допускаю, что никакой программы уничтожения христианства вообще не существует, то есть нет никакого всемирного антихристианского заговора. Но это ровным счётом ничего не меняет. Осознают они эту цель или нет, но они её преследуют, даже если сами себе в этом никогда не признаются.
– А доказательства?
– Ах, мистер Лоуренс, мне даже неловко слышать этот вопрос от такого серьёзного аналитика, как вы. Множество тому доказательств вы обнаружите в собственной памяти, вам достаточно их систематизировать. Вы, очевидно, очень хорошо знакомы с деятельностью некоего мистера Россо? Человек, которого Дом Красного Щита фактически назначил миллиардером. Россо по всему миру реализует самые разнообразные благотворительные проекты в различных сферах. Проанализируйте эти проекты, и вы без труда убедитесь, что за каждым из ним стоит антихристианская инициатива. Это скучно даже доказывать.
– Доказывать что-либо вообще очень скучно, потому что доказать можно всё что угодно. Например то, что мистер Россо более всего на свете озабочен реализацией прав и свобод человека во всём мире, о чём не устаёт повторять.
– Да без проблем, – гость тихо хихикнул. – Вы знаете, мистер Лоуренс, мне иногда кажется, что Россо и сам верит в то, о чём говорит. Так долго врал, что и сам поверил. Эти люди вообще очень не любят даже самим себе признаваться в ненависти к христианству. Их навязчивая идея – во всех мировых процессах видеть лишь экономическую основу. И это тоже можно без труда доказать – миром движет стремление к личной материальной выгоде. Да всё уже давно доказано. Жил в XIX веке в Германии один весьма серьёзный теоретик, про которого Бисмарк сказал: «С этим бухгалтером Европа ещё наплачется». И Европа действительно наплакалась от его теорий, но не потому, что он был бухгалтером, а потому, что он был сатанистом.
– Карл Маркс был сатанистом?
– А вы не знали? А эти чудные стихи молодого Маркса: «Адские испарения наполняют мой мозг… Видишь этот меч? Князь тьмы дал мне его».
– Ну мало ли кто чем в молодости увлекался.
– А вы думаете, такие увлечения проходят бесследно? Да вы же знаете марксизм, и сами вполне убедительно способны доказать, что весь он выстроен на отрицании христианства. После этого неужели имеет значение то, что Маркс не был главой секты сатанистов и не имел ввиду покорить весь мир сатане? Какая разница, насколько осознанно он действовал? Оставить Европу без Христа, это и значит подчинить её Сатане. Вот создал наш бухгалтер теорию классовой борьбы – дескать, именно она и является движущей силой истории. Что это означает? Да то, что Бог в истории не действует, а действуют лишь классы, и даже сама идея Бога – лишь инструмент класса эксплуататоров. И сатанинские стихи юного Маркса, и его фундаментальный «Капитал» вызваны к жизни единым психологическим мотивом – животной ненавистью к христианству. Именно эта ненависть и являлась его личной движущей силой, а экономика тут за уши притянута.
– Что же, по-вашему, является движущей силой истории?
– А по-вашему?
– Не знаю, – Эдвард улыбнулся и развёл руками, всем своим видом показав, что он и не обязан знать ответы на такие вопросы.
– Вот в этом-то и главное отличие между нами – мы знаем, а вы не знаете. Мы уверены, что движущей силой истории является борьба религиозных идей. Это если говорить в широком смысле, а про последние две тысячи лет можно сказать конкретнее – весь ход истории определяется борьбой тех, кто без Христа, против тех, кто со Христом. Не наоборот, заметьте – это дьявол борется с Богом, а Бог с дьяволом никогда не борется, ибо это просто смешно – слишком неравновеликие величины. Так же и христиане никогда не борются за полное или хотя бы частичное истребление безбожников. А вот безбожники всегда хотят видеть христиан либо в ослабленном, либо в нулевом варианте.
– Это вы про религиозные воины?
– О, нет, совершенно не так. То есть, конечно, и религиозные воины – проявления именно этой тенденции, но я не про них, я хочу сказать, что нерелигиозных войн не бывает вообще. В основе любой войны, революции, экономической теории всегда находится движение религиозных идей, а вовсе не борьба классов, не борьба за рынки, не борьба за энергетические ресурсы. Это всё на поверхности, а, едва копнув поглубже, вы увидите борьбу христоненавистников против христианства. Это не всегда осознают даже сами политические лидеры и творцы мировых катаклизмов. Они могут не только с трибун говорить, но и совершенно искренне полагать, что борются за демократию, за победу коммунизма, за власть, за нефть, но на самом деле они всегда борются против Христа. Возьмите хотя бы историю лидера русской революции господина Ленина. Мальчик вырос в интеллигентной и хорошо обеспеченной семье царского чиновника. Получил неплохое образование, был интеллектуально развит. И вдруг ни с того, ни с сего он решает посвятить свою жизнь делу борьбы за освобождение рабочего класса. Мне кажется, комичность этой ситуации до сих пор недостаточно оценена. Юноша на момент принятия судьбоносного решения живых рабочих и видел-то в лучшем случае издали, он никогда не соприкасался с рабочей средой, совершенно не знал этих людей и не мог испытывать к ним никаких чувств. С чего это он решил им жизнь отдать?
– Вы полагаете, что Лениным двигала религиозная идея?
– Чуть сложнее. Лениным двигала ненависть к тому миру, который он видел вокруг себя, а этот мир был построен на христианских ценностях. Им двигало жгучее стремление уничтожить этот мир, уничтожить храмы и священников, увести народ от Бога. Кажется, большевистская практика достаточно доказала, что на рабочих этим деятелям было решительно наплевать, а вот за уничтожение христианства они действительно готовы были бороться до последнего издыхания. Дом Красного Щита идёт в том же направлении, хотя и совершенно другим путём. Эти белые воротнички совершили мировую революцию так, что никто и не заметил. И всю власть над миром они всегда будут использовать только с целью разрушения христианства, теперь уже – остатков христианства.
– Интересные мысли, хотя звучат несколько голословно.
– А, по-вашему, у нас богословский семинар? Разве я пытаюсь вам что-то доказать или в чём-то убедить? Да ведь мы с вами уже договорились относительно невысокой ценности любых доказательств. В мире борьбы идей убеждение всегда предшествует доказыванию. Сначала сильная эмоция – потом её обоснование, сначала любовь к идее – потом теоретический фундамент. Никакая логика, никакие аргументы и факты ещё никого не привели ко Христу, ровно как и не увели в обратном направлении.
– Я полагаю, теперь самое время обозначить цель вашего визита?
– Охотно. Мне поручено в общих чертах рассказать вам, что являет собой выявленная вами финансовая сеть. Мы, если угодно – банкиры Христа. Конечно, наша организация занимается не только финансами. Наша общая цель – защита христианства и христиан. Подчёркиваю – только защита. Мы не нападаем на безбожный мир, не стремимся его уничтожить, нам вообще не нужна власть в каких бы то ни было формах и объёмах. Эту тему мы оставляем для разработки господам политикам, к каковым, как вы, должно быть, уже поняли, не принадлежим. Дальше уже следуют детали.
– Я очень благодарен вам, любезный господин, за то, что вы удовлетворили моё любопытство, – Лоуренс постарался придать своей улыбке выражение несколько вопросительное.
Незнакомец, так же вежливо улыбаясь, понимающе кивнул:
– Вы можете стать одним из нас. Если хотите. Подумайте.
– О чём тут думать? Я и так уже один из вас. Буду рад поработать с благородными людьми.
– Браво, мистер Лоуренс. Мне очень нравятся ваша искренность и открытость. Но есть тут одно маленькое затруднение. Мы – свои, да не совсем. Вот заказали вы как-то себе для ваших рыцарских забав белый щит. Получилось очень красиво и даже весьма символично. И у нас тоже – белый щит. Но у нас на белом поле – красный крест. А у вас на белом поле, извините, ничего нет.
– Да, вы правы, я всегда был довольно равнодушен к религии. Мои отношения с Богом… Вы знаете, ведь они есть, эти отношения. Хотя…
– Они не составляют доминанту вашей личности.
– Да, вы решительно правы.
– А я вам больше того скажу: доминанту вашей личности составляет ненависть. И это уж совсем нехорошо. Вы ненавидите Красный Щит, потому что интуитивно чувствуете в его практике проявление антихристианской стихии, совершенно чуждой вашему духу. И нам эта стихия чужда, но мы полагаем, что на ненависти ничего приличного не построить.
– На чём же вы строите?
– На любви ко Христу. Не к некому абстрактному Богу, а именно ко Христу.
Лоуренс закрыл лицо ладонями. Что-то очень сладко таяло в его душе. Такого светлого и радостного чувства он никогда в своей жизни не переживал. Неужели это сам Христос сошёл во ад его души? Как сладко ни о чём не думать… Он оторвал ладони от лица. Теперь это было лицо ребёнка на дне рождения, в нём не осталось ничего от респектабельного джентльмена. Он тихо спросил:
– А хотите ещё кофе?
***
Сиверцев отложил авторучку. Сердце тревожно щемило. Он остался очень недоволен своим опусом. Понял ли он хоть в малой степени душу сэра Эдварда? Дурак, если и пытался. Вот дураком-то он теперь себя и чувствовал. Кажется, есть тропинки, по которым он пока совершенно не умеет ходить. Но тут же возникла встречная мысль: а надо ли ему вообще ходить по ним? Пусть кто-нибудь другой напишет роман «Странная история сэра Эдварда Лоуренса, финансиста и тамплиера». Это, наверное, будет добротная проза, исполненная глубокого психологизма, и автору, возможно, пригодится его беглый набросок. Этот автор покажет… А он, Сиверцев, не показывает, а просто рассказывает. Он лишь выписывает фрагменты реальности Ордена Храма. Пусть люди хотя бы узнают, как это может быть в современном мире. Однако, эти рассуждения показались ему ещё более беспомощными, чем опус. Он не хотел больше писать. Но отец Августин… Августину, конечно, наплевать напишет про него Сиверцев или нет. «Стоп. Всё. Хватит. Я не буду больше писать», – сказал себе Сиверцев, потом взял авторучку и аккуратно вывел на чистом листе:
Опус второй. Белая гвардия
Ансельм не любил Достоевского. Это было очень странно для молодого француза, который увлекается русской литературой. Ведь Достоевский – вершина русской классики. Увлечение Достоевским было бы тем более естественно для религиозного француза, душу которого так и не смог озарить католицизм и который всё больше и больше склонялся к православию. Как тут не полюбить князя Мышкина? А вот не любил и всё.
Он прочитал Достоевского полностью, до единой строчки, в объёме академического собрания сочинений, которое с большим трудом раздобыл. И теперь эти аккуратные томики занимали самое почётное место на его книжной полке. Но стоило ему на них взглянуть, как он тут же начинал спорить с Фёдором Михайловичем. Ругался даже.
Ещё мальчонкой Ансельм познакомился во дворе с сыном русских эмигрантов – Володей. Они играли во всякую мальчишескую ерунду и через некоторое время Ансельм заметил, что общается с Володей на ломаном русском. Володина мама, услышав однажды русский щебет французского мальчонки, спросила его: «А хочешь русские сказки почитать?». Ну, конечно же, он хотел. Так сказки Пушкина открыли для него мир русской литературы. Ансельма всегда тянуло куда-то за предел реальности, в некий волшебный мир. Таковым стал для него сначала остров Буян, а потом Русская империя – могучее царство, от крушения которого содрогнулся весь мир. Это царство жило в книгах, которые и стали для него «страной в шкафу», где он так любил исчезать.
Пушкин и Лермонтов, Толстой и Достоевский, Блок и Бунин появились в его жизни позже, а пока Володина мама объясняла ему непонятные слова и обороты из сказок, а так же из речи собственного сына. Володя любил иногда завернуть что-нибудь этакое, чему и сам затруднялся дать вразумительное толкование. «Не в зуб ногой», – Ансельм с удовольствием перекатывал во рту странные камушки русских слов.
Как-то Володина мама рассказала Ансельму о том, что коронационное Евангелие королей Франции было написано на церковно-славянском языке. Ансельм представил себе, как могучие Капетинги преклоняют колена перед славянским Евангелием. Это поразило его до чрезвычайности. Русские предстали перед ним уже не просто, как волшебный народ, а как носители высшей сакральной реальности.
Володя, конечно, был обыкновенным мальчишкой и ничего волшебного в нём не наблюдалось, и всё-таки он был не таким, как маленькие французы. Если маленькому хулигану из парижского предместья в драке расквасить нос, так он в силу этого уже полагает драку законченной своим поражением. Володя не так. Разбитый нос был для него лишь сигналом к началу настоящей драки, увидев кровь, он свирепел и сыпал тумаками направо и налево, пока не оставался во дворе один. Русскому гаврошу ничего не стоило в одиночку наброситься на десятерых. Потом он усмехался и говорил Ансельму: «А как ты думаешь, мы били красных? Вот так и били. Один против десяти. Только их оказалось не в десять раз больше, а в сто».
