Kitobni o'qish: «Дебри», sahifa 4
11
Кир
Девон, июль 2018 года
По пути домой Зеф снова становится самим собой. Сообщает, что хотел бы порыбачить на реке и приготовить улов на гриле.
– Майла показала тебе, где можно спустить на воду каяк?
Я дергаю Вуди за поводок, оттаскивая от лежащей в канаве кучи мусора, которую он нюхает.
– Да, она говорит, там отлично. Во время прилива можно доплыть до самого Бантама.
– Что еще вы обсуждали?
– В основном Пенна. Интересно узнать о нем от кого-то, кроме тебя.
Я поднимаю брови.
– Ты что, устроил ей допрос?
Зеф улыбается. Есть у него такая привычка – допрашивать людей. Обычных счастливых людей. Краткое антропологическое исследование, попытка выяснить, почему они довольствуются тем, что он считает обыденностью. В мире Зефа тот, кто не занимается творчеством, считается обывателем. Все его друзья и знакомые в той или иной степени художники: скульпторы, повара, музыканты, танцоры.
– И?
Он смеется.
– Вообще-то она сказала то же самое, что и ты. Что чувствует себя с ним в безопасности. Он решает проблемы.
Она права.
Пенн из тех, к кому обращаются в кризисной ситуации, кто знает, что делать, когда сломалась машина, или потекла раковина, или в авиакомпании потеряли твой билет.
Он сохранит спокойствие и начнет делать искусственное дыхание или применит прием Геймлиха, в то время как я буду валяться на полу, как груда тряпья.
Я знаю это, потому что именно он пробовал реанимировать отца, когда его зарезала мама. Именно Пенн старался заткнуть раны и вдувал воздух в его полный крови рот.
Я же ничего не делала. Просто легла на пол рядом с матерью и принялась орать.
И не прекращала еще очень долго, даже после приезда «скорой». Пенн упоминал, что я останавливалась лишь для того, чтобы перевести дыхание, а потом начинала снова, и все это время мои глаза оставались открыты.
Мама убила нашего отца, когда нам было тринадцать. Ударила его ножом тридцать четыре раза, от шеи до лодыжек.
Люди думают, что в маленьких городках вроде нашего такого не случается. Ножей, крови и тому подобных ужасов.
Но это случается и даже иногда не становится неожиданностью.
Маму довели до предела. Словесно. Физически.
Месяц за месяцем мы с Пенном наблюдали, как ее разбирают на части и пытаются собрать заново. Но каждый раз кусочки складывались немного не так, как надо, пока однажды она не сломалась окончательно и перестала быть собой.
Вскоре после она сделала это и стала Монстром.
Так ее называли в желтой прессе. Монстр.
Это прозвище родилось из одного газетного заголовка. «Что за монстр мог совершить такое?»
И прозвище прилипло.
Отец прозвища не получил, но разговор о нем и не шел.
Говорили только о ней.
Я знаю почему. Потому что поступок моей матери предали огласке. Все видели фотографии отцовского тела с тридцатью четырьмя ножевыми ранениями, аккуратно обведенными черной ручкой. Фотографии окровавленного пола. Все могли рассмотреть старую фотографию моей улыбающейся матери с вечеринки у отца на работе и приходили к собственным выводам.
Но люди не видели ее многочисленных синяков, давно уже выцветших, не видели всех этих лет, которые довели ее до точки кипения. Не видели переломов, которые залечивали дома, не обращаясь в больницу.
Эти детали упомянули вскользь. Люди не любят факты. Им нравятся истории. Истории, которыми можно проникнуться, что-то почувствовать. Им нужен сосуд, чтобы излить в него негодование на собственную жизнь. Чтобы возненавидеть того, кто заслужил ненависть.
Никто не любит злобных женщин.
Впрочем, я пришла к выводу, что никто не любит любых женщин.
Кем бы они ни была, осудят всегда ее.
Мама стала жертвой этой мизогинии, как внутренней, так и внешней.
«Она это заслужила».
«Надо было держать себя в руках».
«Наверное, виноваты гормоны».
Женщины вынуждены ходить по тонкому краю. Ни шагу в сторону.
Но больше всего меня ранило не осуждение незнакомцев, а мнение близких. Они смотрели на маму так, будто все предыдущие годы ничего не значили. Забыли о своей подруге, которая каждый год на Рождество готовила угощения и двадцать раз переплыла залив ради того, чтобы собрать деньги на исследование рака.
А когда она превратилась в монстра из заголовков, все в это поверили.
Проблема заключалась в том, что чем сильнее верили они, тем сильнее верила я. Мне становилось все труднее увидеть в матери другую личность.
Я закрываю глаза, чувствуя, как учащается пульс. То, что сделала моя мать и чего не сделала, всегда запускало во мне американские горки эмоций.
Взлеты и падения любви, страха и ненависти.
Я не понимаю, как она могла так поступить, и в то же время прекрасно понимаю.
Да как она могла? И в то же время почему она ждала так долго?
Однажды, через несколько лет после тех событий, подруга меня спросила: «Ты ее ненавидишь?»
И я ответила: «Я ненавижу ее и люблю».
Я ненавижу то, что она сделала с нашей жизнью, взорвав ее на тысячи крохотных кусочков, и люблю ее больше всех на свете.
Зеф машет рукой перед моим лицом.
– Пенни за твои мысли. Так говорят у вас в Британии? О чем задумалась?
– Да так, ни о чем. – Я снова дергаю Вуди за поводок. – Просто подумала о свадьбе.
Когда мы переходим дорогу в сторону берега, я и правда думаю о свадьбе. О том, сколько часов мне осталось продержаться.
Сколько часов, прежде чем я снова смогу уехать.
12
Элин
Национальный парк,
Португалия, октябрь 2021 года
– Хорошее тут у вас местечко, – говорит Брайди, прижав к бедру дочь. – А мы решили немного прогуляться и заодно поздороваться. – Когда она кивает на «Эйрстримы», темная челка падает на лоб и закрывает глаза. – Никогда не видела их вблизи. – Она опускает Этту на деревянный настил. – К тому же обычно вечером Этта становится беспокойной. Мэгги называет это время «часом ведьм». Я предпочитаю уводить ее подальше от всех, чтобы она успокоилась.
– Вы никогда раньше здесь не были? – дружелюбным тоном спрашивает Айзек, но Элин чувствует, что ему не по себе, прибытие нежданной гостьи его нервирует.
– Нет. Когда она была маленькой, это было слишком далеко, но теперь она может пройти часть дороги самостоятельно. – Брайди наклоняется. – Ты ведь можешь ходить как большая девочка, правда? Ты…
Ее прерывает рев Этты, которая споткнулась и упала на четвереньки.
Брайди подхватывает ее, и Этта с негодованием смотрит на отпечатавшийся на ладошке след от камней.
– Больно.
Шепча банальные слова утешения, Брайди осторожно смахивает камешки и целует дочкины ручки. Видя, как Этта смотрит на мать с абсолютным доверием, Элин чувствует незнакомый укол боли.
Когда-нибудь у нее тоже так будет. Совершенно другие отношения, другие узы.
– Слушайте, я тут подумала… – снова поворачивается к ним Брайди. – Вы упоминали, что хотите заглянуть к нам, но лучше не надо. Все очень заняты.
И пусть фраза брошена словно бы невзначай, но ничего подобного. Это предупреждение держаться от них подальше.
Элин смотрит на Айзека, не зная, что ответить.
– Я…
– Брайди? Ты тут? – Нед. По крайней мере, его голос. Первой появляется собака, она натягивает поводок, поднимаясь по тропе. – Мне показалось, я слышу твой голос.
Нед останавливается на краю настила, наматывает поводок на руку, и вены на его предплечьях вздуваются, когда пес прыгает к Брайде и Этте.
– Еда готова.
– Нед следит за тем, чтобы еда не остыла, – с улыбкой поясняет Брайди.
– Вы повар в лагере? – удивляется Айзек.
Нед улыбается.
– Вроде того. Иногда готовлю, под настроение.
– Ой, он скромничает. – Этта дергает мать за челку, и Брайди морщится. – Он готовит лучше, чем все мы вместе взятые.
– Я бы так не сказал…
Элин переводит взгляд с одного на другого. Разговор вроде бы дружелюбный, но что-то не то. Ощущается какая-то искусственность, натужность.
По-прежнему дергая Брайди за волосы, Этта начинает бормотать, показывая куда-то на землю:
– Смотри… смотри.
Встретившись глазами с Элин, Брайди улыбается.
– Я лучше пойду, пока не началось. Надеюсь, вам здесь понравится.
– В ближайшие дни обещают хорошую погоду. – Нед машет рукой в сторону холма за лагерем. – Сможете пройти пару миль.
Попрощавшись, Нед тянет пса за поводок, и они начинают спускаться по тропе.
Элин и Айзек провожают взглядом Брайди, которая с легкостью преодолевает все неровности, несмотря на тяжелую Этту, прижатую к материнскому бедру.
Как только гости уже не могут их услышать, Айзек разворачивается.
– И что ты об этом думаешь?
– Похоже на предупреждение держаться подальше от их лагеря.
Элин трет усталые глаза. Вторжение и странные отношения Неда и Брайди испортили ей настроение.
– Но почему? – хмурится Айзек. – Нед ведь сам приглашал нас зайти к ним.
– Может, это такой способ знакомства на их условиях, прежде чем мы придем сами. – Она пожимает плечами. – Честно говоря, это их дом. Они наверняка злятся, когда к ним забредают незнакомцы.
– Может, и так.
Все еще хмурясь, Айзек берет пиво.
Элин понимает, о чем он думает. О Кир.
– Сказать по правде, – осторожно произносит она, – мне кажется, лучше к ним прислушаться.
– И держаться подальше?
– Да. Предполагалось, что эта поездка должна стать…
Элин не представляет, чем должна была стать эта поездка, но после стресса, вызванного последним делом и разрывом с Уиллом, она понимает, что все должно быть не так. Ей хочется вновь узнать Айзека как следует, а не тратить время, гоняясь за чужими призраками.
– Я должен был показать тебе это раньше, – после паузы говорит Айзек. – Это прислал Пенн.
Он сует в руки Элин телефон.
На экране фотография.
Кир сидит на вершине холма, задрав кверху грязные подошвы ботинок. Темные волосы падают на лицо. Широко улыбаясь, она смотрит прямо в объектив камеры.
Элин уже хочет отдать телефон обратно, как вдруг застывает.
Что-то кажется узнаваемым. Что-то в ее лице и глазах.
Придвинув телефон ближе, Элин внимательно изучает снимок, но по-прежнему не может понять, в чем дело. Может быть, она просто похожа на кого-то из знакомых. Всего лишь сходство, да и только.
– Кроме Кир у него никого не осталось, – шепчет Айзек, наблюдая за ней.
– Никого из родных?
Он качает головой, в глазах мелькает тень.
– Как и у нас, – тихо произносит он. – Только мы двое.
Элин молча кивает, но, когда возвращает телефон, рука ее дрожит, а пальцы скользят по стеклу.
13
Кир
Девон, июль 2018 года
Проведя время с другими людьми, Зеф всегда находит способ обозначить, что я принадлежу ему.
Ментально. Физически. Рукой на моем сердце. Рукой на моей душе.
Есть только мы, только мы одни. Все остальные где-то вдали.
Так повелось с первого мгновения, едва мы познакомились одним из летних вечеров в Лигурии, когда родители моего приятеля устроили вечеринку на пляже, а Зеф работал там поваром.
Нас мгновенно притянуло друг к другу, словно магнитом. Я видела на пыльной террасе только Зефа, хотя там находилась куча народа. Обнаженный по пояс, он склонился над грилем, пот струйками стекал по его лицу, скапливаясь в выемке над ключицей.
Я не могла отвести от него глаз.
Когда я подошла ближе, он не поднял голову и даже не попытался поймать мой взгляд. Зеф с тщательностью и аккуратностью хирурга готовил слегка вымоченные в маринаде и тщательно разложенные на гриле креветки, салат и овощи.
– Ты на меня пялишься?
Меня как будто окатили холодной водой. Я вспыхнула и чуть не выронила пиво. Однако ничего не ответила. Просто не сумела. Мой взгляд так и остался прикованным к контурам его подбородка, к линиям фигуры.
– Если ты не в восторге от креветок, могу приготовить что-нибудь другое, – с улыбкой предложил Зеф.
И тогда наши взгляды встретились. Он посмотрел на меня. По-настоящему посмотрел, с такой же сосредоточенностью, как смотрел на еду. Как будто я что-то для него значила. Как будто уже была ему небезразлична.
Он дал мне тарелку, и во время еды я будто ощутила его вкус. Креветки, соль и море.
Пока он готовил, мы разговорились и проболтали далеко за полночь. Позже, за пивом и вымоченными в роме фруктами, Зеф поведал мне о том, что случилось с его работой, с рестораном. Как его жизнь и карьера покатились под откос.
Он тихим голосом рассказал, как пришел однажды утром и обнаружил, что на двери ресторана сменили замки, и в этот момент его подловили папарацци, а статья в газете разрушила его жизнь.
Я увидела в нем те же крайности, что жили во мне. Взлеты и падения, а между ними просто попытки держаться на плаву, чтобы двигаться дальше.
После его откровенности мне захотелось сделать то же самое. Когда знаешь, что кто-то уже коснулся дна, легче признаться ему, каково было тебе в такой же момент.
И я рассказала то, чего не говорила никому. Про маму и папу. Про карты.
В тот вечер я пришла с компанией знакомых, но за несколько часов все они исчезли. Я видела только его – глаза, татуировки, темный ежик волос.
В какой-то момент кто-то отвел меня в сторону и объяснил, кто он и чем знаменит.
Я почти не слушала. Для меня существовали уже только мы с ним. Я и он. Мы вдвоем, наши миры столкнулись.
– Это было предначертано, – заявил он мне той же ночью, и я согласилась.
Не потому, что уже в это верила, а потому что верил он. Я никогда такого не чувствовала. Что кто-то смотрит на меня и не видит ее.
– Я люблю тебя, ты ведь это знаешь?
Голос Зефа выдергивает меня в настоящее.
Я киваю, и он мягко толкает меня на постель. Когда он задирает мою футболку, обнажая живот, я ощущаю знакомое напряжение где-то внутри. Зеф обхватывает меня за талию, кладя большой палец на пупок, и слегка нажимает, пока не проступают контуры ребер.
Он нежно целует каждое сухими и прохладными губами. Я вдыхаю запах его кожи. Острый и соленый. Запах моря.
Первые два поцелуя я чувствую, а остальные как в тумане, и когда Зеф перемещает голову ниже, в животе образуется пустота. Я опускаю веки, и Зеф тянется вверх, ласкает мою щеку пальцем. А потом целует в губы.
С силой. Жадно.
Внутри что-то размягчается.
Все слова, с годами превратившиеся в камень, становятся жесткими и уродливыми.
«Ты похожа на мать. Монстр. Убийца».
Я помню первый раз, когда он поцеловал меня вот так, глядя с широко открытыми глазами. Никто прежде так не делал. Не смотрел на меня так, будто я ответ на вопросы. Это произошло на нашем втором настоящем свидании, на скальной стенке в Лигурии, которую я впервые пыталась преодолеть.
Сначала Зеф велел мне просто прикоснуться к скале. Не таращиться вверх или вниз. Сосредоточиться исключительно на стенке перед собой.
«Именно так я делаю, когда готовлю, – сказал он. – Если я начну думать о том, что придется работать весь вечер и сколько может возникнуть проблем… плохие отзывы, отвратные посетители, анафилактический шок… меня просто парализует. Поэтому вперед я двигаюсь постепенно, шаг за шагом. Переставляю одну ногу за другой».
Я до сих пор ощущаю эту скалу под ладонями, теплую от последних солнечных лучей, и тонкий слой мела на пальцах. Я поднялась невысоко, футов на пятнадцать-двадцать, но не боялась. Зеф в меня верил, и я тоже поверила.
После первого восхождения Зеф прижал меня к скальной стенке и целовал так, словно был не в силах остановиться. Хотя он останавливался, и часто. Проверял, все ли со мной в порядке, а потом начинал снова. Его губы скользили по моим, как будто он что-то искал.
Я кому-то нужна. Я кому-то нужна. Вопреки всему, я кому-то нужна.
И он тоже мне нужен. Нужен целиком.
Позже, когда он засыпает, я лежу с пересохшими, исцарапанными губами.
Через несколько минут я высвобождаюсь из объятий Зефа и вылезаю из постели. Но через пару шагов спотыкаюсь, и рука ударяется о висящую над кроватью полку.
С нее что-то со стуком падает.
Я тяну руку к выключателю и зажигаю свет. На полу сверкают ножны от одного из ножей Зефа.
А когда я наклоняюсь и подбираю их, на пол что-то выскальзывает.
Ожерелье. Длинная и увесистая золотая цепочка с тройным плетением, в которую вставлены изумруды. Красиво, но немного чересчур.
Я кручу ожерелье в руке. Оно сломано – застежка на месте, но по центру концы болтаются. Что-то всплывает на краю сознания, и тут я вспоминаю.
Я уже видела это ожерелье.
Сердце гулко колотится. Оно принадлежало ей.
Роми.
И когда ожерелье выпадает из моих пальцев, взгляд останавливается на изумруде рядом с застежкой.
На зеленом камне кое-что есть. Крошечные капли цвета ржавчины.
14
Элин
Национальный парк,
Португалия, октябрь 2021 года
Элин просыпается с тяжелой головой, сердце гулко колотится, все как в тумане.
Спала она беспокойно. Ее преследовали смутные, беспорядочные видения: темная фигура в подлеске, лагерь, лицо Кир на фотографии.
Только когда она встает и одевается, сонный дурман рассеивается.
Хотя кое-что остается – Кир. Элин не может отделаться от чувства, что уже где-то ее видела.
Впрочем, беспокоит ее не только это. Кир улыбается в камеру… слишком лучезарно. Говорят, что камера не лжет, но Элин готова поклясться, что под этой улыбкой скрывается куча тревог.
Обнимая чашку кофе, Элин выходит и тихо прикрывает за собой дверь трейлера. Подтащив стул к краю настила, садится, чтобы полюбоваться на долину.
На рассвете небо словно открывается – солнечные лучи расчищают его от темноты для буйства пастельных тонов. У нее перехватывает дыхание. Какая красота! Слишком красиво, чтобы оставить это только для себя.
Она хватает телефон, и пальцы замирают над номером Уилла.
Как и Элин, он уже встал и, наверное, варит кофе, уставясь в телефон сонными глазами за стеклами очков. Они оба ранние пташки, но Уиллу всегда требовалось больше времени, чтобы очнуться, и дополнительная чашка кофе.
«Нет, так нельзя, – говорит себе Элин. – За одним звонком последует другой, а потом…»
Чувствуя, как пальцы слегка подрагивают, она вздыхает и находит номер Стида.
– Уорнер, да ты встала с петухами, – произносит он несколько секунд спустя. Его лица практически не видно, поскольку в комнате еще темно.
– Только не говори, что ты еще спишь, – смеется она. – Стандарты побоку, раз я в отлучке?
Стид едва сдерживает зевок.
– Ладно-ладно, я как раз вставал.
– Хотела показать тебе это, – перебивает Элин, переключая камеру, чтобы продемонстрировать Стиду пейзаж. Медленно поворачивая телефон, она останавливает его так, чтобы показать долину. – Дома такого не увидишь.
– Красота. – Он присвистывает. – Наверное, наслаждаешься, да? Отрываешься на всю катушку?
Переключив камеру обратно, Элин улыбается.
– Не совсем. Приехав сюда, мы много ходим, и Айзек вдобавок пытается меня кое во что втянуть. – После недолгих колебаний она сообщает: – Пропала сестра его друга.
– Там? – сдвигает брови Стид.
– Да.
– Предполагалось, что это будет отпуск.
– Отпуск и есть. Я пока ни на что не подписалась.
Некоторое время он молчит. Очевидно, порывается что-то сказать, но решает сменить тему.
– Как у тебя дела с Айзеком?
Непростой вопрос. Стид прекрасно понимает, чего она ожидала от этой поездки и почему нервничает из-за того, не затаил ли Айзек обиду, ведь они так мало общались в последнее время.
Элин не стала бы его винить, если так. Ведь это она отдалилась от Айзека. Долгие годы она винила его в смерти младшего брата Сэма. Только в Швейцарии Элин узнала, что не Айзек был рядом с Сэмом, когда тот погиб, как она всегда считала, а она сама. Когда он упал в море и ударился головой, Элин застыла и ничего не сделала, а потом заблокировала воспоминания. Спроецировала свою вину на Айзека.
– Хорошо, но странно, – наконец признается она. – Иногда мы как будто отдаляемся, а потом возникает чувство, что я узнаю его заново.
Стид кивает.
– Я рад, что ты на это решилась. Судя по твоим словам, это важно для вас обоих.
– Да. Из родных у меня остался только он.
Элин умолкает, ощущая комок в горле. Она потрясена, как быстро перешла к этому в разговоре. Стид… в его шутливой болтовне порой проглядывает не просто проницательный человек, но и настоящий друг, который заглядывает за сооруженные ею барьеры.
Уловив ее неловкость, Стид меняет тему:
– А как ребро?
– Пару раз стреляло, но терпимо.
– Не напрягайся слишком сильно. В январе мы оба бежим десятикилометровку, я записался.
Элин смеется.
– Хорошая попытка, но вряд ли я буду в состоянии.
Еще несколько минут они болтают о том о сем. Обычные дурные шутки, как бывает у коллег.
Когда Элин прощается, ее переполняет облегчение оттого, что именно ему она позвонила, а не Уиллу. Она чуть не сломалась, но поняла, что стоит пересечь этот барьер – и вернуться обратно будет уже трудно.
Что-то привлекает ее внимание, прерывая размышления. Это мягкая игрушка, засунутая между досками настила. Из щели торчит ухо, а ярко-голубой глаз контрастирует с выбеленной древесиной.
Элин встает и вытаскивает игрушку.
Это кролик.
Он оставляет влагу на пальцах, к ткани прилипли крохотные веточки и мусор. Стеклянные глаза запотели от росы, Элин вытирает их, и на нее злобно смотрят огромные черные зрачки.
В памяти всплывает, как вчера Этта на что-то отвлеклась и бормотала: «Смотри-смотри!»
– Ты рано встала. – За ее спиной появляется Айзек, босой, с растрепанными после сна волосами. – Вряд ли я выживу еще несколько дней, если ты будешь поддерживать такой ритм.
– Мне не спалось, – улыбается Элин.
– Что это? – кивает он на игрушку.
– Валялась на настиле. Наверное, потеряла дочь Брайди. Этта все время таращилась на пол. – Элин крутит игрушку в руках. – Отнесу ее вниз. Чтобы у них не появилось повода вернуться.
Элин не озвучивает другую причину: ей хочется еще раз взглянуть на тот лагерь.
Вчера вечером она не могла выбросить из головы не только движение, которое заметила в окне фургона, но и терзающее чувство, будто она что-то упустила. И до сих пор никак не получается ухватить нечто, мелькающее на периферии сознания.
На первый взгляд лагерь производит впечатление покинутого. Все трейлеры закрыты, в них темно. У скамейки валяются бутылки из-под пива, на солнце сверкает янтарное стекло. Элин хорошо представляет, как все сидят на скамье, болтают и пьют до поздней ночи.
Пройдя еще немного, она озирается по сторонам. Переводя взгляд с одного фургона на другой, изучает все вокруг, пытается ухватиться за то вчерашнее ощущение, но тщетно.
Стряхивая с себя эти мысли, она подходит к скамье. Деревянная поверхность в грязи, на ней следы жира и крошки и липкие отпечатки стаканов. Вытащив из сумки игрушку, Элин кладет ее на сиденье. Здесь кролика быстро найдут.
– Привет.
Элин вздрагивает.
Нед.
Он стоит под деревом, а пес у его ног грызет олений рог. В руке Неда апельсин. Он подносит дольку ко рту и неторопливо жует.
– Я думала, все еще спят. – Элин указывает на скамейку и слегка краснеет. Видел ли Нед, как она изучает трейлеры? – Дочка Брайди уронила у нас игрушку. Вот пришла вернуть.
Нед дружелюбно улыбается и останавливает взгляд на ее лице.
– Так мило с твоей стороны прийти в такую рань.
– Я ранняя пташка.
В царящей вокруг тишине ее голос звучит неестественно громко.
Положив в рот очередную дольку острием ножа, Нед кивает.
– Лучшее время дня. Именно в это время я размышляю.
– Я тоже. С раннего утра голова ясная, а потом наваливаются заботы.
На этот раз его улыбка теплая и подлинная.
– Ага, я…
Однако Неду не удается закончить фразу.
Во все стороны летят крошечные сверкающие искры, как от фейерверка, и над правым трейлером поднимается темное грибовидное облако.
Что-то вспыхивает оранжевым, красным и коричневым, раздается грохот.
Барабанные перепонки Элин как будто втягивает вакуум. А потом тишина.
И яркий свет.
Пламя.
