В реальности же для объективного познания действительности одного лишь чувствования недостаточно. Для этого необходимо правильное сочетание как собственных ощущений, получаемых мозгом из внешней среды стимулов, так и мышления – умения анализировать все эти поступающие стимулы и взаимоотношения между ними, их связей. Именно мышление – операциональный элемент познания, отсекающий в воспринимаемом лишнее и второстепенное и подмечающий главное, существенное в той или иной взаимосвязи между явлениями. Мышление занимается именно выявлением связей. И конечно же, связей скрытых от непосредственного восприятия, от ощущений, иначе бы ничего выявлять тогда и не требовалось.

В философии издавна существуют две фундаментальные категории – Явление и Сущность.

Явление – это то, что дано человеку в непосредственном ощущении, восприятии. Всё, что человек видит, слышит, осязает – это есть явления.

Сущность же – это внутреннее содержание явления, его основа. И сущность не дана в непосредственных ощущениях. Сущность необходимо выводить из явления путём его преобразования, отделения одних условий его существования от других.

Явление – это то, что мы воспринимаем, а сущность – то, что мы должны выяснить, исходя из воспринимаемого.

Мы воспринимаем жидкую воду, лёд и водяной пар. Исходя чисто из восприятия, это разные явления. Но сущность у них одна – это молекулы H₂O, находящиеся в разных условиях своего существования (поэтому, когда кто-то говорит, что H₂O – это вода в значении "жидкость", то это не совсем так). Это всё одна сущность, проявляющаяся в виде, казалось бы, совершенно разных явлений под воздействием изменчивых условий действительности. Явление есть лишь форма существования сущности, тогда как сущность остаётся неизменной и при этом сокрытой от непосредственного наблюдения. Но только явление познаётся чувствами, тогда как сущность явления познаётся мышлением, потому как сокрыта от глаз.

Познать скрытые связи внутри явлений и между явлениями возможно только с помощью анализа, "разбора" других явлений, вступающих с первым в какое-либо взаимодействие, в ходе которого скрытые связи в том или ином виде проявляются, делаются "видимыми", но уже не для собственно зрения, а именно для мышления. Ведь в очень упрощённом понимании, мышление – это способность судить о свойстве одного явления за счёт изменения свойств другого явления.

Весь нюанс мышления в том, что оно возникает как раз там, где заканчиваются возможности восприятия.

Наше восприятие имеет свои пределы, которые не позволяют нам узнать о мире больше, чем доступно органам чувств. К примеру, благодаря непосредственному восприятию мы можем оценить твёрдость поролона и можем оценить твёрдость камня. Здесь пока ещё само восприятие, "ощупь", позволяет нам понять, что камень твёрже, чем поролон. Это знание непосредственно, оно вытекает из работы самих органов чувств, из тактильных рецепторов.

Но вот нам всё так же на ощупь требуется определить и сравнить уже твёрдость камня и железа… Здесь и происходят трудности, поскольку осязательные рецепторы достигают своего предела и сообщают о том, что оба эти предмета имеют одинаковую твёрдость. Порог восприятия достигнут, и непосредственный опыт говорит, что твёрдость обоих материалов одинакова. Но тут-то и начинается мышление, когда пороги восприятия исчерпаны.

Мы можем попробовать воздействовать первым предметом на второй и посмотреть на результат этого воздействия. Камень не сломает кусок железа. Но вот кусок железа раздробит камень.

Здесь-то мы и делаем умозаключение о том, что железо твёрже. Это уже будет именно умозаключением, основанным на практике, потому что порог чувствительности был исчерпан. И, что важно, как и говорилось выше, мы выявили относительную твёрдость железа именно в ходе его взаимодействия с камнем. Всё сокрытое в явлениях, их сущность, проявляется, становится очевидной, только в результате воздействия и взаимодействия. И никак иначе.

Никакие "ощущения" не помогут выявить того, что скрыто, а скрыто от наших глаз и прочих чувств не просто очень многое, а львиная доля сущностей всех наблюдаемых явлений.

Но возведение же своих собственных ощущений в абсолют у многих людей достигает столь высокого уровня, что даже систематизированные и многократно экспериментально проверенные данные всякой науки, приводимые против их умозрительных выводов, основанных на пресловутых "ощущениях", не приводят к сколь-нибудь успешному результату, но, как правило, даже к насмешкам и отрицанию значимости всякой науки. Структурированный опыт науки, выверенный столетиями и тысячелетиями человеческой практики и создавший всё, что нас сейчас окружает, давший нам все блага до единого, ниспровергается одними лишь персональными "ощущениями" конкретного индивида. Якобы "я-то знаю, а вот вы со всей вашей практикой впотьмах плутаете"

Когда у человека нет технической возможности познать сущность того или иного явления, сущность подменяется мифологией. Так, в древние века греки наблюдаемые молнии (явление) считали стрелами, которые мечет разгневанный Зевс (попытка придумать сущность). И только с развитием науки мы узнали, что сущность молний – это разряды атмосферного электричества, возникающие в облаках под действиям ряда физических процессов.

Другой яркий пример отношения явления к сущности – это отряд китообразных (в который входят собственно киты, касатки, кашалоты, дельфины и морские свиньи). В древности киты считались рыбами, поскольку весь их образ жизни чисто с внешней стороны (явление) значительно совпадал с рыбьим. Даже великий систематизатор животного мира Карл Линней в своём первом издании "Системы природы" (1735-й год) отнёс китов к рыбам, только в ходе дальнейших исследований исправив свою ошибку. Внешняя сторона дела (явление) не совпадала с её внутренней сутью (сущностью). В итоге китообразные были отнесены к млекопитающим (их древними предками были хищные копытные, приспособившиеся к жизни в воде и в ходе эволюции ещё более видоизменившиеся). В отличие от рыб китообразные не имеют жабр, а обладают лёгочным дыханием, теплокровны, не имеют чешуи и вскармливают своих детёнышей молоком. Так же и специфика движений тела в водной среде совпадает скорее с движениями наземных млекопитающих (плавание китообразных осуществляется не посредством движений хвоста в горизонтальной плоскости – слева направо, как у рыб, а посредством движений в вертикальной плоскости – вниз-вверх, что соответствует движениям позвоночника бегущего четвероногого животного). Плавники китообразных в корне отличаются от плавников рыб – в их основе (под кожным покровом) по-прежнему остаётся изменившийся скелет передней конечности сухопутного млекопитающего со всеми его суставами и фалангами, тогда как плавник у рыб – это пучок прямых костных или хрящевых лучей-радиалий . Но всё это стало известно лишь в ходе исследований, позволивших отойти от непосредственных чувственных наблюдений.

Зоология предоставляет нам множество примеров того, как явление не совпадает с сущностью, когда порой за кажущейся целесообразностью и даже драматичностью каких-либо действий животного на деле не стоит не только разумная деятельность, но даже и никаких сколь-нибудь глубоких переживаний. К примеру, реакция курицы на крики цыплёнка (Bruckner, 1933)… Как только тот начинает верещать в случае какой-либо опасности, курица тут же устремляется к нему. Такую реакцию действительно можно счесть сугубо родительской и даже разглядеть здесь некие переживания матери-наседки, глубинное беспокойство за своё чадо. Но это антропоморфизм. На деле всё совсем не так. Никаких "переживаний" тут нет.

В эксперименте данное явление "материнской заботы" расчленялось на ряд условий, варьирование которых и позволило выявить его сущность. Цыплёнка привязывали за лапку к торчащему из земли стержню. Цыплёнок, лишённый возможности свободного передвижения, начинал кричать и трепетать крылышками. Курица быстро устремлялась к нему. В этот момент цыплёнка накрывали прозрачным стеклянным куполом. Курица тут же останавливалась. Она продолжала видеть, как её чадо беспомощно билось под стеклом в припадке страха, но теряла к нему всяческий интерес. Как только убрали звук, так и всякий "интерес" пропал. Именно крик и был безусловным раздражителем.

Всё это исключительно безусловные рефлексы, инстинкты. Пока птенец истерично бьётся под стеклом, мамаша спокойно ходит рядом и клюёт зёрнышки… Просто убрали ключевой раздражитель, и всё… Курица-мать реагирует не на опасность вокруг птенца, а исключительно на его крик.

Есть ли опасность в жизни птенца, нет ли её – а мать реагирует только на его крик. В этот момент у неё нет ни то что какого-то понимания ситуации, но нет даже и никаких переживаний. Всё это чистый рефлекс. Только очень сложный.

Многие птицы в период вскармливания атакуют всякий подвижный объект, находящийся вблизи гнезда, но почему они при этом не трогают собственных птенцов? Ответ всё тот же: наличие ключевого стимула, который блокирует их агрессивное поведение – это писк её чада. Один лишь писк. Когда птице в этот период преподносят макет птенца, она тут же на него нападает. Но стоит лишь включить в аудиозаписи его писк, так нападение мгновенно прекращается.

Это и есть действие ключевого раздражителя. Механический инстинкт. Птица не атакует макет, "принимая" его за реального птенца, стоит только воспроизвести в записи звук его крика.. Но если же птицу оглушить, то она заклёвывает своего ребёнка насмерть, как бы громко он ни пищал.

Таким образом, материнское поведение у многих животных – это вотчина слепого инстинкта, который заключается в реагировании на строго конкретный стимул. Никаких "материнских чувств" при этом нет и быть не может. И лишь умело поставленный эксперимент, расчленяющий явление на составляющие, позволяет познать явление во всей его глубине, его сущность, тогда как обыватель в реакциях курицы непосредственно видит "материнскую заботу" и "переживания". Так в науке и демонстрируется несовпадение явления и сущности. Явление – это то, что кажется, а сущность – то, что ещё предстоит открыть за всей этой кажимостью.

Ещё один пример отношения явления к сущности – некоторые болезни и микробы. В древности многие болезни и эпидемии объяснялись человеком в рамках религиозных воззрений и объявлялись "карой небесной", ниспосланной на людей за неподобающий образ жизни. И только с изобретением Антонио Левенгуком микроскопа, удалось установить, что причиной многих болезней являются мельчайшие организмы, невидимые обычному глазу, – микробы, бороться с распространением и влиянием которых на здоровье человека нужно совсем не молитвами и благочестивым образом жизни, а несколько иными средствами.

Обычная радуга в древности у разных культур считалась то мостом между миром живых и мёртвых (между небом и землёй), то некой сетью, раскинутой злыми силами в небе для отлавливания человеческих душ, то грандиозным луком некоего божества. В некоторых культурах на радугу нельзя было смотреть под угрозой ослепления и даже смерти. А на деле это простой оптический эффект преломления лучей света в капельках атмосферной воды.

Аналогичная ситуация с дождём, с кометами, которые ещё в Средние века считались предзнаменованием каких-либо масштабных событий… А на деле это простые ледяные глыбы, миллиарды лет бороздящие бескрайние просторы космоса.

Нехватка осведомлённости заполняется мифологией.

Таким образом, всякое явление, данное нам в непосредственном наблюдении, в наших ощущениях, представляет собой лишь внешнюю оболочку сокрытых под ней процессов и взаимосвязей, для познания которых требуется самая настоящая исследовательская деятельность. И итогом такой деятельности, познания, может оказаться сущность, совершенно не совпадающая с её внешним проявлением. Но невзирая на всё это, вера в силу и качество собственных ощущений у многих людей (облей) порой действительно переходит в область мистицизма – где верить чему-либо, кроме собственных чувств, запрещается. На деле же, если бы человек был способен лишь посредством одних ощущений постигать сущность вещей, то и всякая наука никогда не имела бы необходимости даже возможности возникнуть.

Маркс резонно сказал об этом в своём "Капитале":если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишня… (Маркс, 1962).

И в самом деле, зачем тогда существуют всякие науки, если человек способен постигать сущность и все скрытые взаимосвязи между явлениями одними лишь своими чувствами, ощущениями, интуицией? Если это качество, эта его "чувствительность", настолько могуча, то почему же она до сих пор не принесла нам сколь-нибудь больше, нежели посредственное зрение, посредственный слух и откровенно слабое обоняние?

Но именно наука и только наука с её строгим объективным методом, с её экспериментом, с её практическим преобразованием объектов познания приводит человека к постижению объективной действительности, которая в основной массе своей как раз сокрыта от всяких непосредственных ощущений.

Критикуя тезисы Канта о "вещи в себе", которая по исходному предположению принципиально непознаваема в ходе какого бы то ни было опыта, Энгельс замечал: Самое же решительное опровержение […] заключается в практике, именно в эксперименте и в промышленности. Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими «вещами в себе», пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым «вещь в себе» превращалась в вещь для нас"… (Энгельс, 1886).

В своём материалистическом миропонимании Энгельс справедливо указывал, что упор в познании всякого явления надо делать исключительно на его практическом преобразовании, то есть на собственно практике. Только на практике преобразуя явление, мы способны познать его сущность, его истинные свойства. Поскольку преобразуя явление согласно нашему пониманию его, мы имеем прогноз относительно результата такого преобразования, и если он оправдывается, значит, мы поняли сущность явления правильно. Разрушая явление путём создания одних условий и затем воссоздавая его же путём создания других условий, мы способны понять сущность этого явления. Иными словами, только варьируя условия существования явления, тем самым преобразуя его, человек способен познать его сущность. И именно поэтому практика, то самое преобразование явлений, выступает исключительным и необходимым условием в деле познания действительности и формирования объективной картины мира.

В самом широком смысле практика – есть преобразование действительности даже если речь идёт о практике в чтении, то за ней кроется не что иное, как изменения в навыках индивида, что, конечно же, является неотъемлемой частью действительности, а ещё глубже – за этим кроется преобразование работы психического аппарата и перестройка нейронных путей мозга, включенных в реализацию осваиваемого навыка). Только посредством этого преобразования, посредством практики, человек и может познавать сущность явлений, выводить её экспериментальным путём. Если вспомнить пример с выявлением твёрдости камня за счёт воздействия на него железом, то в данном случае мы видим именно случай практического преобразования действительности с целью выявления новых качеств конкретного предмета. Таким образом, именно в преобразовании действительности, в практике, человек и познаёт мир. Преобразуя то или иное явление, мы познаём его сущность.

И успешная практика, то есть практика с получением того результата, который человек спрогнозировал и поставил своей целью, возможна лишь в том случае, если действительность, в которой эта практика и разворачивается, познана во всей её объективности, реальности.

Здесь самое время задаться вопросом, что же такое объективность? Термин этот на слуху у обывателя, но редко когда взывает к основательной вдумчивости. В упрощённом виде под объективностью подразумевается соответствие чего-либо действительности, реальному положению вещей вне зависимости от нашего представления о нём. В старой философии такая трактовка порой называлась наивным реализмом, то есть безосновательной верой в то, что есть некая объективная действительность, не зависящая от нашего представления о ней, и дело здесь скатывалось к откровенному нигилизму, к отрицанию всего и вся вплоть до перехода в солипсизм (что нет ничего в мире, кроме моего представления о нём, что есть только Я, моё сознание, а весь окружающий мир – это лишь сфера моих представлений). И только лишь с развитием науки и возникновением диалектического материализма термину "объективность" было дано чёткое определение.

Объективность – это познание действительности, адекватное самой действительности, соответствующее ей во всех её существенных характеристиках (Рубинштейн, 1959).

Но здесь между практикой и познанием объективной картины мира есть одна тонкая и непростая связь, которую необходимо подчеркнуть. Сделаем это на следующем примере.

Можно в хорошую, безветренную погоду сесть в лодку, заплыть вглубь озера и наловить рыбы. А можно же изначально обратить молитву к водяному (как это и поныне делают, к примеру, вепсы – старая самобытная народность на территории нынешней Карелии), затем уже сесть в лодку, заплыть в глубь озера и наловить рыбы. В обоих случаях результат будет один – рыба будет наловлена, то есть практика будет успешной. Но какая из данных практик будет способствовать познанию именно объективной картины мира? Разумеется, только первая, без молитв каким-либо мифологическим сущностям, потому что это будет практика, в которой вычленено и сосредоточено только всё существенное для достижения поставленной цели. Вепсы же никогда не выходят на рыбалку, не обратив молитвы к водяному. Никогда. Поэтому та картина мира, которая складывается на основании их пусть и успешной практики, не является адекватной самой действительности, то есть не является объективной. В перечень существенных характеристик успешной рыбной ловли вепсы вплетают и характеристики несущественные, отчего их картина мира не является объективной.

В Дарвиновском музее, в Москве, есть экспонат, изображающий горшочек с откинутой тряпкой, из которого выползают мыши. Подпись под экспонатом гласит: "Положи в горшок зерна, заткни его грязной рубахой и жди. Через 21 день появятся мыши…". Этот наивный эксперимент – авторства алхимика Ван-Гельмонта из XVII века. Человек искренне полагал, что мыши образуются из зерна, заткнутого грязной рубахой… И его личный опыт убеждал его в этом.

Или другой пример, уже более печальный и курьёзный одновременно. Многолетняя практика убедила докторов в том, что эффективным средством против тифа является кровопускание (путём разреза вены или при помощи пиявок удаление части крови из организма пациента). Эта практика царила вплоть до середины XIX века, пока кто-то не решил перепроверить метод и не разделил больных на две группы: одним сделали кровопускание, а другим прописали просто постельный режим. В результате эффект был одинаков. Болезнь проходила сама в условиях покоя пациента и соблюдения гигиены. Кровопускание было лишним действием, не ведущим к формированию объективной картины мира, но оно вплеталось в общую практику по борьбе с болезнью и никак критически не проверялось. С таким же успехом можно было отплясывать у постели больного с бубном и потом факт выздоровления приписать именно чудотворному влиянию бубна.

В силу именно этого фактора, фактора отчленения условий существенных от условий несущественных в формировании того или иного явления, в науке необходимым образом был внедрён эксперимент с разделением исследуемых явлений на группы – на экспериментальную и контрольную. В экспериментальной группе условия существования явления целенаправленно варьируются, видоизменяются, а в контрольной же остаются неизменными, что и позволяет в итоге сравнивать полученные результаты эксперимента между собой, выявляя его действенность. Именно путём изменения тех или иных условий в экспериментальной группе учёный и определяет, какие условия являются существенными для явления, а какие – несущественными. Таким образом научный эксперимент есть не что иное, как выявление существенного в явлении, выявление его сущности. Это возможно только благодаря целенаправленному изменению различных условий или, иначе говоря, дроблению явления на составляющие факторы и выявлению значимости роли каждого из них. Всё это и есть критерий успешной практики, практики адекватной.

Иными словами, объективная картина мира складывается в результате только той успешной практики, в ходе которой человеку не приходится совершать никаких лишних действий, а только существенные, поскольку существенные действия ориентированы на существенные же свойства преобразуемого явления и исключают в формировании объективной картины мира вплетений несущественных характеристик. Данная практика, в которой для достижения требуемого результата не совершается никаких лишних действий, а только существенные, является адекватной практикой

И исходя из этого, объективная картина мира складывается в результате успешной и адекватной практики. По схожести всех характеристик адекватная практика является синоним наукинаучного опыта

Объективная картина мира (адекватное познание действительности) складывается только путём адекватной практики (науки). Это всё, что необходимо знать и помнить.

"Объективность познания в […] общем её значении – это адекватность познания бытию; можно указать и общий для всех ступеней или форм познания критерий объективности: этот критерий – практика" (Рубинштейн, "Бытие и сознание", 1959).

Можно на звук дверного звонка каждый раз реагировать отплясыванием с бубном и уж затем открыванием двери и обнаружением за ней человека, а можно ограничиться и просто открыванием двери – результат будет одинаков в обоих случаях, а вот объективная картина мира сложится только в одном.

Таким образом, практика пресловутого "личного опыта" содержит в себе непременный ряд необязательных действий, действий неадекватных самой действительности, а потому к формированию объективной картины мира не ведущих. В "личном опыте" практика зачастую успешна (желаемый результат достигается), но, тем не менее, неадекватна (совершается ряд лишних, необязательных для результата действий). И только когда подобная успешная, но неадекватная практика структурирована, упорядочена и вынужденно перепроверена, отсекая всё лишнее в себе до тех пор, пока при достижении намеченной цели не останется совокупность только существенных действий, перемена в которых, в свою очередь, уже не будет приводить к желаемому результату, возникает практика адекватная или, иначе говоря, наука, научное познание. Только в случае применения адекватной практики формируется объективная картина мира или попросту – происходит объективное познание, то есть познание, адекватное самой действительности.

Таким образом, сущность познаётся только за счёт выявления существенных характеристик.

Исходя из этого можно понять и то, что всякое суеверие есть неадекватная практика. Это практика, в ходе которой наряду с обязательными, существенными действиями, совершаются некие лишние действия, совершенно необязательные для достижения конечной цели.

Вспоминается забавный эпизод из жизни автора. Как бабушка много лет назад давала ему наставление о том, как сделать так, чтобы в жизни всегда царило финансовое благополучие. Она поведала историю своей давней подруги, которая много лет на новолуние умывала лицо водой и произносила определённый ряд слов (заклинание, молитва и т.д.), суть коих была в просьбе к небесным силам, чтобы неблагополучие всегда обходило стороной и всегда имелся достаток, и никогда не имелось нужды. И вот якобы у этой женщины всегда с деньгами всё было хорошо.

Когда же ещё юный автор этих строк спросил "И что, неужто эта подруга никогда и нигде не работала, а достаток всё равно имелся?", бабушка смерила его удивлённым взглядом, будто смотрела на подростка с трудностями в развитии, и ответила: "Конечно же, работала, как иначе-то… Но этот ритуал всё равно помогал"…

Дальше задавать вопросы было бессмысленно. Оставалось только развести руками.

В 60-е годы прошлого столетия с экспериментами Б.Ф. Скиннера в рамках психологической теории бихевиоризма по выработке условных рефлексов у голубей в научный обиход вошли термины "суеверное поведение", "магическое поведение" и "магическое мышление" (Skinner, 1948). Суть данного явления состояло в том, что у голубей путём подкрепления (подачи корма) вырабатывали то или иное поведение, которое случайным образом сопутствовало времени подачи корма в кормушки. Что бы ни делал тот или иной голубь в клетке, а каждые 15 секунд ему подавался корм. И с течением ряда длительных проб у голубей за несколько дней вырабатывалась особая манера поведения – если незадолго до подачи корма голубь вертелся вокруг своей оси, то со временем он начинал преимущественно именно вертеться, так как в первый раз это совпало со временем случайной подачи корма. То есть у голубя вырабатывался условный рефлекс на появление корма и закреплялся в виде именно того поведения, которое совершенно случайным образом предшествовало первой его подаче. И всё чаще на исходе каждых 15 секунд голубь принимался вертеться, поскольку это совпадало со временем появления корма в кормушке. Это несмотря на то, что корм был бы подан в любом случае просто по истечение 15 секунд. Но раз определённые действия голубя в какой-то момент совпали с появлением корма, то в дальнейшем голубь проявлял это поведение всё чаще. Кто-то из голубей в первую подачу корма просто чистил перья – с течением времени метод условного подкрепления приводил к тому, что голубь принимался чистить перья почти постоянно, поскольку каждые 15 секунд в кормушку подавался корм. Переводя на обиходный язык, голубь будто выстраивал те или иные свои действия в причинно-следственную связь с появлением корма, как если бы эти его действия служили причиной появления корма. Хотя на деле это не являлось таковым. Именно подобное поведение и было названо "суеверным" или "магическим", поскольку в реальности никак не было связано с наполнением кормушки, а лишь случайно совпадало с ним по времени.

Эффект "магического поведения" был подтверждён и в экспериментах с людьми (Bruner & Revuski, 1961). По условиям эксперимента участники знали, что лишь одна из четырёх кнопок активирует звуковой сигнал и зажигание лампочки. Но они не знали лишь того, что этот самый сигнал будет произведён только через 10 секунд после нажатия верной кнопки (кнопка под номером 3).

В итоге группа испытуемых всё чаще нажимала тот ряд кнопок, что однажды предшествовал по времени звуковому сигналу и зажиганию лампочки. Несмотря на то, что это событие произошло бы в случае нажатия одной лишь кнопки 3, просто с десятисекундной задержкой. Конечно, за прошедшие десять секунд с момента нажатия кнопки 3 испытуемые успевали нажать ряд других кнопок, и только затем уже следовал обозначенный сигнал. В итоге подопытные считали, что именно нажатие очередности этих кнопок привело к звуковому сигналу, а потому всё чаще нажимали на них. Для проверки своей версии достаточно было лишь в какой-то момент не нажимать эти кнопки или же нажимать в другой последовательности и проследить за осуществлением события. Но испытуемые всё равно нажимали кнопки в строго ими "открытом" порядке (к примеру, 1, 2, 4, 3, 1, 2, 4, 3), и событие, конечно же, происходило – всего лишь после нажатия кнопки под номером 3, но с задержкой в 10 секунд.

Следовательно, никакого расчленения в познании явления не было произведено, и в итоге складывалось то, что называется "магическим поведением", "магическим мышлением" – то есть приписывание некоторым действиям причинной роли в отношении последующего явления, хотя никакой такой связи в реальности не существовало.

Что интересно, после эксперимента во время интервью испытуемые были убеждены, что "открытая" ими последовательность нажатий кнопок была обязательной – потому что именно она якобы "настраивала" активацию верной кнопки. Хотя в изначальной инструкции эксперимента было чётко сказано, что за появление условного сигнала отвечает всего одна единственная кнопка…

"Магическое мышление" – пример неадекватной практики. Да, она приводит к успешному результату (наступает ожидаемое явление), но она содержит в себе и действия, несущественные для наступления этого результата. В реальной жизни человек наряду с существенными действиями в своей практике может совершить несколько действий несущественных, лишних, и только затем последует ожидаемый результат. Но в представлении обывателя вся совокупность совершённых им действий (и существенные, и несущественные) связываются в одну незыблемую причинно-следственную цепь, без которой итог совсем не мыслится. Разграничить сплетшиеся воедино существенные и несущественные действия не так-то просто – это возможно только в результате целенаправленной теоретической проработки сложившейся практики и повторной её проверки в изменённых условиях. Как правило же, обыватель редко когда озадачивается вопросом существенности и несущественности действий в деле получения результата – ему важен лишь сам факт его получения, а лишние действия его мало беспокоят. Получилось, и ладно.

Но ни в коем случае нельзя думать, что учёт несущественных действий является неким безобидным процессом, просто умиляющим, как некая детская наивность. В реальности это не так. Вся плачевность подобной ситуации в том, что при таком подходе не формируется образ объективной действительности. А сформированный образ необъективной действительности с несуществующими чертами в дальнейшем уже сам будет взывать к очередному неадекватному поведению, уводя человека всё дальше во тьму собственных заблуждений. Отсюда и все "танцы с бубном", где на деле они совершенно не нужны. Здесь и рождаются всякие "духи", "боги" и прочие "телепатии" с "биотоками". Здесь рождаются всякие ритуалы, целый жизненный уклад со строгими предписаниями, что делать можно, а чего делать нельзя, что можно надевать, а что запрещено, когда можно есть одну пищу и нельзя другую, о чём можно думать, а о чём – грешно. Всё это плоды маленькой и, казалось бы, безобидной неадекватной практики.