Kitobni o'qish: «Волшебная зима. Сборник рассказов», sahifa 4

Ирина Ваганова, «Костян»

Коль пошла речь о новогодних байках, вот одна. Слушай. Случилось с моим соседом. На редкость гнилостный, скажу тебе, мужик был.

Вру? Вид хитрый? Глаза от природы с прищуром, у мамки такие же. Да не перебивай, слушай. Ловкая история!

Сосед мой дрянь был человек. Костяну напакостить кому, что тебе розу понюхать. Вроде и не обязательное дело, а очень приятное. Особенно в Новый год старался. У людей праздник, веселятся, гуляют. Косте чужая радость что лишай на языке. Не болит, а противно.

И как только его не ублажали! На подарки всем подъездом сбрасывались, и в гости кое-кто отважный приглашал – пустое. То скандал устроит, то по батареям долбит, то пробки выкрутит, свет во всех квартирах вырубится. Ты ж понимаешь, гирлянды, телик, рожи в нём почти родные, «С лёгким паром», опять же. Как без этого?

Ну, рано или поздно ко всему человек приспосабливается. Стал наш Костик чем-то вроде достопримечательности. Такая, знаешь, падающая башня в рамках подъезда многоэтажного дома.

Как приспособились? Да проще простого. Полицию вызывали. Очерёдность установили, чтобы не с одного адреса. И аккурат перед Новым годом, кто-нибудь свободный от резки салатов и беготни по магазинам провоцировал Костяна на ссору и вызывал ментов. «Свидетели», понятно, всегда были на стороне «потерпевшего», и Костика увозили в отделение.

Ох, и невзлюбили нашего дебошира блюстители закона! Им и так вместо праздника кукиш, а тут ещё пустопорожнее дело каждый год. Готовы были заранее его сажать на пятнадцать суток. В последний раз, так и приехали ещё до звонка. То есть, звонит тесть мой с жалобой, а там отвечают: выехали уже. Прикинь? Минуты через две Семёныч и Петёк волокли Костяна в машину. Что? Знакомые? Да там почти всё отделение знакомые. Особенно кто в праздник дежурит. Ну как приехали, угостишь, побазаришь. Не без этого.

Почему в последний раз? Умер? Кто? Ха-ха-ха! Костик! Да он всех переживёт. Слушай, кто из нас рассказывает? А? Вот и нечего тут версии строить.

А почему бишь Семёныч с Петьком заранее приехали-то. У них вызов был. На соседней улице человек лежал. Прохожие сердобольные нашлись, вызвали и «скорую», и полицию. Доктора от найдёныша отказались. Мол, здоровый, только пьяный сильно. В больнице дольше оформлять, чем лечить. Ну, менты решили в обезьянник посадить, пока не протрезвеет, поскольку добрые незнакомцы карманы-то алкашу облегчили – ни мобильного, ни документов, ни кошелька. Значит, задержали до установления личности. Так, кажется. Усадили на заднее сидение своей Лады Гранты и, раз уж рядом оказались, мигнули за Костяном. Как раз тестюха мой подоспел – полицию вызывает.

Не законно! Ты чего говоришь-то? Законник нашёлся. А целому подъезду праздник портить законно, по-твоему?

Дальше что было, хочешь узнать? То-то.

Петёк за руль сел, Семёныч рядом, а едут мимо супермаркета. Решили к столу кое-что прикупить. Заспорили, кому идти, а кому задержанных караулить. Костян на свою голову и брякнул: идите оба, никуда мы не денемся. Сцепили мужиков наручниками и потопали. Мигом обернёмся, мол, мы без очереди.

Мигом не мигом, а пришлось-таки ждать. Второй завозился, бормочет что-то, толкается. Костян ему и предложи глоточек для сугреву. Была у него с собой фляжечка с коньяком. Безымянный выпил и одеревенел совсем. Как Семёныч с Петьком потом рассказывали, у Буратины этого оказалась редкая особенность: до первой меры пьёт как человек, до второй – память теряет на время, уж ежели сверх – считай, труп. Опять же на время. Костин глоток как раз этой третьей мерой и оказался.

Костян-то наш видит – что-то не то! Помер мужик. Давай его трясти. Орёт:

– Братан! Очнись! Братан, ты чего?

Пульс ищет – нету! Голову к груди братана прижал, бьётся там чего? А своё сердце колоколом в ушах. Всё, думает, будет теперь в новом году небо в клеточку, а друзья в полосочку. Тут как раз менты подоспели.

Костян рыдает, богом клянётся, что не нарочно «Буратину» загубил. Семёныч с Петьком засуетились. Расковали руки их, Костяна к столбу прицепили, а потерпевшего давай в чувство приводить. Тот не поддаётся, бревно изображает.

Я говорил, зуб у полицейских на Костика был, вот и разыграли его:

– Слушай, паря, нам лишний трупак ни к чему. Мы его сейчас в другой район подбросим. Но ты, смотри, что бы тише воды, ниже травы. Только высунешься со своими причудами, мы товарищам из другого отделения твой адресок-то и подскажем.

– Не! – клянётся Костя, – я, считай, могила!

Засунули Семёныч с Петьком «Буратину» в багажник, а Костяна доставили в отделение. Заява-то была, так уж нужно. После чего якобы труп в рощицу повезли. На самом деле, ты ж понимаешь, в больничку. Без чувств человек. Хоть и здоровый.

Такая история. А Костик с той поры, и правда, поумнел. Не то чтобы в приятелях со всеми, но уж не гадил. А подъезд у нас дружный. Другого такого в городе не найдёшь, всё из-за Костяна. Сдружились против него, да и привыкли.

Елена Зикевская, «Кабуки»

Сад Хама-рикю, второй, наряду с парком Хибуйа, укромный уголок в самом центре Токио, раскинулся на берегу залива в устье реки Сумида. Когда-то здесь находилась вилла могущественного клана Мацудайра, теперь на этом месте расположился маленький уютный городской сад, спланированный по канонам дзен. За границей парка сверкающая огнями праздничная ночь укрыла пологом многочисленные мелкие лавочки Асакуса и знаменитые магазины Нихомбаси, дремали на фоне подсвеченного неба Сэнсодзи и Мэйдзи-дзингу, Маруноути тихо перешептывался с Акихабарой электронными импульсами недремлющей техники, кипели жизнью Синьдзюку и Роппонги. Весь мир готовился к встрече нового года.

В парке, укутанным тонким снежным покрывалом, царила тишина.

Именно потому он ждал здесь.

Опрятный старик в добротном костюме сидел на низкой лавочке в зимнем саду и смотрел в звёздное небо, где в облаках дразнилась и играла в прятки с кицуне полноликая луна.

Вторя им, игриво скользили по заснеженным соснам две тени, мягко и бесшумно прыгая с ветки на ветку, не тревожа ни единой искристой крупинки, но согнав третью луну. Упав с ветки, рассерженный тануки погрозил двухвостым проказницам лапкой, а старик протянул ему токкури с подогретым саке. Увидев пустой котелок, старик засмеялся:

– Больше не дам.

Котелок встал на четыре лапки и жалобно замахал хвостом.

– Потом, – старик строго свёл брови. – Сам знаешь.

Довольный тануки взял угощение и плюхнулся на белоснежное искристое покрывало, всем своим видом обещая удачу и богатство доброму оммёдзи.

Тёмная вода озера взбугрилась, бесшумно выплескивая на берег отлитую из самой тьмы изящную кобылицу. Хрустко ступая острыми копытами по тонкоснежной дорожке, кэлпи остановилась возле старика.

– Волшебная ночь, – оммёдзи улыбнулся импу, приглашающе указав рядом с собой.

– Да, – юная девушка в белоснежном сюрко и травянисто-зелёном нижнем платье с вышивкой по запястьям и подолу присела на скамью. Длинные чёрные пряди слитной волной лежали на спине, венок из ракушек и водорослей выдавал происхождение. – Скоро, господин?

Оммёдзи обернулся к озеру.

Кицуне покинула небесную подругу и, сверкая золотистыми хвостами под шелковым кимоно, настраивала кото. Оставив игры среди деревьев, бакэнэко и нэкомата прелестными девушками опустились на колени возле кицуне, достав из рукавов своих кимоно сякухати и цугару-дзямисэн. Тануки отложил токкури и присоединился к девушкам, как следует поплевав на цудзуми и растирая слюну лапками. Луна укрылась облачной кисеёй, готовясь озарить сцену.

Медленно и торжественно заискрились первые падающие снежинки. Выскользнул из-за облаков тонкий луч, лунной дорожкой ложась под ноги Юки-онне, неторопливо и изящно, под нежные звуки флейты и лютни, спускающейся к тёмной глади озера, чтобы в первую новогоднюю ночь петь и танцевать для своего коибуми.

Влад Костромин, «Праздник к нам приходит»

Признаюсь честно, не люблю я Новый год. Всю эту псевдопраздничную суету и типа всенародное ликование. С детства не люблю. И вот почему. Это в последний новый год с матерью было. Тогда как раз хитрая скопидомка, сестра нашего отца, тетя Нина Свечкина (та еще клуша по словам родителей) с белобрысой дылдой Лариской приехали отметить праздник у нас. Хоть и в ругани, которая между отцом и матерью тогда практически не прекращались, но всё лучше, чем в коммуналке общежития карандашной фабрики в Клиновске, где жили. Да и дешевле, что ни говори.

Накануне зачем-то полез я в одежный шкаф, стоявший в родительской спальне, и случайно нашел на дне пакет. А в пакете много творожных шариков, жаренных в масле, шоколадных конфет, мандаринов и быстрорастворимых напитков. Помните, была такая гадость? Все эти «Юпи», «Зуко», «Инвайты» всевозможные, под знакомым каждому пившему спирт задорным лозунгом: «Просто добавь воды!».

Обрадовался неожиданной находке так, как только ребенок может чему-то радоваться. Будучи в детской невинности и не испорченности, думал, что мать нам подарки на новый год приготовила.

– Смотри, что я нашел, – показал тайник младшему брату Пашке, чтобы немного порадовать впавшего в меланхолию унылого ребенка в клоунском наряде. Мать думала, что так будет всем веселее и заставляла его носить пошитый ею костюм клоуна и клетчатую кепку с приклеенными кудрями.

– Это нам? – недоверчиво, как ослик Иа, получающий лопнувший шарик от Пятачка, поинтересовался Пашка.

– Конечно, нам! Кому же еще? Хотя… Может и тете Нине с Лариской тоже.

– Наверное, это им, – уныло вздохнул брат, – давай возьмем мандарин?

– Да ты что! Брать чужое нехорошо! Да и по запаху нас поймают.

– Про запах я как-то не подумал. Если мать узнает, что взяли мандарин, то она нас убьет! Положи на место, пока никто не заметил!

– Да ладно, Лариска же с нами точно поделится.

В предвкушении получения подарка оставшееся до Нового года время мы жили как на иголках. Казалось, воздух в доме помимо духоты и запаха березовых дров был наполнен ароматом мандаринов. Даже отец, обычно равнодушный ко всему, что не касалось выпивки, жратвы и секса, и тот заметил наше возбуждение.

– Чой-то вы какие-то не такие? – спросил он. – Опять пакость какую-нибудь сделали?

– Праздник к нам приходит! – заявил словами рекламы Пашка. – Веселье приносит и вкус бодрящий, праздника вкус всегда настоящий!

– Какой праздник? – отец налил себе рюмку коньяка, потом подумал и аккуратно вылил коньяк назад в бутылку. – СтаршОй, принеси-ка стакан с кухни. Праздника вкус всегда настоящий – придумают же! – хмыкнул он.

– Вить, ну ты чего? Рано же еще совсем, – сказала тетя Нина. – Девять часов еще только и Вальки нет.

– Она, может, и совсем не придет! Неси стакан, кому сказал?

Я принес стакан. Папаша налил в него коньяк.

– Нин, ты будешь?

– Если только немножко…

Папенька нацедил ей в рюмку.

– Паш, передай тете Нине.

– Паша, не надо, я сама достану!

Они чокнулись сосудами и выпили.

– Вы там салаты какие-то готовили? – поинтересовался отец, внимательно рассматривая на просвет поднятую бутылку.

– Да, и салаты, и курицу в электропечке запекли и…

– Волоките! Как говорил дедушка: все, что есть в печи, все на стол мечи!

– А Валька?

– А что Валька? Вальки нет. Семеро одного не ждут!

– А нас четверо, – влез Пашка.

– Молодец, считать умеешь! – родитель ловкой затрещиной сбил с него кепку. – А вот воспитания никакого. Нечего старших перебивать!

– Вить, как ты с детьми обращаешься? – возмутилась тетя Нина.

– Я воспитываю! Ты свою лучше воспитывай.

Раздался звонок в калитку.

–СтаршОй, сходи, разберись, кого там черт принес?

Я выскочил на веранду, обулся, вышел из дома. Прошел через двор и открыл оконце в калитке. За ней стояла мать.

– Батя дома?

– Да.

– Спит?

– Нет.

– Ладно, открывай.

Я отодвинул засов и впустил родительницу во двор.

– Подожди, я сейчас выходить буду, – мать направилась в дом. Через пару минут оттуда донеслись неразборчивые крики.

Внезапно как кирпич на голову повалил липкий снег, облепивший березу. Казалось, что дерево надело пушистый белый мундир, блестевший в свете раскачивающегося фонаря эполетами. Еще минут через пять, когда я начал уже замерзать, мимо тяжело, как верблюд, нагруженная сумками и пакетами, прошла мать. В потустороннем свете фонаря я узнал пакет с творожными шариками, шоколадными конфетами и быстрорастворимыми напитками.

– С новым годом, с новым счастьем, – скороговоркой проговорила мать, протискиваясь в калитку. – Я там мандарин тебе оставила. Съешь в двенадцать часов.

– Спасибо!

– Шапку надевать надо, а то последние мозги протухнут, и станешь как Вася Куролесов!

– От холода не тухнут! – закрыл засов и долго смотрел на снег.

Придя в себя, вернулся в дом, где папаша напяливал бараний тулуп, двумя годами ранее украденный им у кого-то.

– А что, вас с мамкой не будет? – поинтересовался державший в руках два мандарина брат.

– Как видишь: «Праздник к нам приходит, праздник к нам приходит» – передразнил его отец. – Радуйся, шахматист!

– Ладно, старшОй, встретите с тетей Ниной и Лариской новый год. Я пошел. Калитку запри за мной и никому не открывай.

Я привычно протопал вслед за ним к калитке.

– А ты сам куда?

– Как стемнеет, будем брать, – таинственно отозвался он. – Ты, если что, будь наготове. Возможно, понадобится кому-то морду набить. Я позвоню, если что.

Снова вернувшись в дом, я получил мандарин от брата:

– Вот, тебе мать оставила, – не глядя мне в глаза, сказал он.

– Садитесь за стол что ли, – распорядилась тетя.– Больше некого ждать.

Мы сели за стол.

– Когда мы жили в Пеклихлебах, то мать ваша на Новый год оделась дедом Морозом и решила залезть через балкон в квартиру, – решила развлечь нас тетя. – Вы уже наверно не помните…

– Я помню, – сказала Лариска. – Еще папка тогда нажрался и им балкон изрубил!

– Лариса, так нельзя говорить!

– А я и не помню, – вздохнул брат, рассматривая оранжевый подарок матери. – А что, дядя Вася, правда, нам балкон изрубил?

– Да, пьяный меня искал, а я у вас пряталась. Так он весь балкон топором, а потом застеклил. Как раз перед Новым годом и застеклил.

– Не помню.

– Ты тогда еще маленьким совсем был, – объяснила тетя Нина. – Вот мать ваша лезет на балкон, а ее кто-то увидел и вызвал милицию.

– И что? – заинтересовался боящийся милиции брат, забыв про мандарин.

– Милиция ее забрала и всю ночь она провела в отделении в Добровке. А мы встречали Новый год без нее, – объяснила тетя Нина.

– Совсем как сейчас, – вздохнул Пашка.

Вот так и пришлось нам с жадной тётей и слегка придурковатой двоюродной сестрой отмечать семейный праздник, потому что добрый папа тоже непонятно где спотыкался в Новый год. Точнее, тогда еще было непонятно где.

Вскоре всё прояснилось. Оказывается, шустрый папенька выслеживал мать, ушедшую к «детям Васимали». Кто-то, наконец, донёс ему о связи супруги с сектой, и хитрый Витя решил вывести блудливую женушку «на чистую воду». Этакий Нат Пинкертон и Шерлок Холмс в одном флаконе, крадущийся в краденом бараньем тулупе по глубоким сугробам ночной деревни. Прямо «Деревенский детектив» на новый лад.

Посреди ночи он объявился и любя отвесил Пашке мощный подзатыльник, от которого тот едва не потерял сознание.

– Ну, как вы тут без меня? Еще не спите? Празднуете? Молодцы. Нин, собирайся, пойдем.

– А я? – спросил я.

– Зачем?

– Там же морду кому-то надо было набить.

– Уже не надо. Ложитесь спать, – и, забрав с собой уже пьяную от яблочного вина моего производства сестру Нину, опять канул в морозную ночь.

Вернулись они только под утро, на удивление трезвые.

– Верить каждому слову вашего отца, ибо сама была всему свидетельницей – наказала нам тетя, истово крестясь. – Он вам скоро все расскажет, а вы верьте!

В тот же день первым автобусом тетя Нина вместе с сонной дурындой Лариской свалила в город. Понимала, что гроза нависла над нашим домом и боялась угодить «под горячую руку». Она всегда нос по ветру держала. В феврале не стало матери, а в апреле в нашу жизнь золотозубой змеей вползла мачеха. Но это уже совсем другая история…

Вот с тех пор я Новый год и не праздную.

Майя Гордеева, «Как ревность до любви доводит»

Чучело и сосиски

В целях профилактики разочарований я была пессимисткой. В красивых мужиков принципиально не влюблялась, в институт не поступила, детей не заводила – толку-то? Смазливые кавалеры способны лишь разбить сердце, а этот важный человеческий орган я всячески берегу. От ВУЗовской «корочки» тоже никакого проку. Зачем тратить несколько лет на обгрызание булыжника науки, когда существует масса мест, куда берут без всякого образования? Отпрыски же приносят сплошную головную боль.

Посему жила я с котом Квартирантом и служила продавщицей цветов в киоске.

– Старая дева ты, Мухрыжева, – повадилась в последнее время уязвлять меня Ленка.

Шляпкина была такой же убеждённой пессимисткой. Но недавно она спуталась с сантехником Михаилом из нашего ЖКО, громко называя их с ним постельные встречи романом. Сей факт, по Ленкиному мнению, возвышал её надо мной, и теперь Шляпкина воображала.

– Да, дева. По гороскопу, – парировала я. – И никакая не старая. Мне всего-то тридцать пять. И, между прочим, я на год тебя моложе.

– Зато у меня мужик есть!

– Лучше быть одной, чем с кем попало. Сомнительное счастье – спать с таким выпивохой, как Михаил.

Ленка каждый раз с апломбом фыркала и, дабы я прочувствовала степень её обиженности, стабильно не звонила пару дней. Но потом сама же первая прибегала ко мне из своего соседнего дома, и, довольная,в мельчайших подробностях повествовала об очередном визите ухажёра. При этом в моих глазах Шляпкина всегда искала зависть. Но к своему разочарованию не находила. И опять фыркала и пару дней не звонила.

Не завидовала я потому, что у меня тоже имелся любовник. Хотя это я ему сейчас польстила. Или саму себя обманула. На занятия грехом Илюша хоть был и охоч, да не способен. Ещё в младые годы, лет эдак двадцать пять назад, его испугала собака. Вследствие стресса с ним и случилась мужская дисфункция.

– Собака-то хоть не в телевизоре была? – осторожно полюбопытствовала я на первом свидании.

Илюша обиделся, фыркнул и не звонил. Пару месяцев. Но потом, как со мной водится, первый же пришёл из своего соседнего дома.

Безнадёжным импотентом Илья не являлся, иной раз вечер сулил многое. Но стоило Илюше добраться до самого интересного – все чаянья испарялись.

– Это потому что ты страшная, – однажды заявил Илюша.

Я обиделась, фыркнула и не звонила пару месяцев. Но потом, как водится…

– Три розы, пожалуйста, – попросил мужчина с инеем на пышных усах.

– В какую обёртку упаковать?

– В самую дорогую.

Я указала на золотую. Мужчина одобрительно кивнул и замурлыкал в телефон:

– Викулик? А угадай, кто приехал в командировку? Как не в городе? Ладно, хорошего нового года! Женщина, не надо золотую, давайте подешевле, – с досадой сказал он уже мне.

Я принялась отрезать красный шмат.

– Наташик? А угадай, кто приехал в командировку? Как, и ты тоже уехала? Да нет-нет, я не в том смысле… Да сама ты кобелина! Дура! – возмутился покупатель в воздух и, секунду подумав, набрал третий номер: – Вальчик? А угадай, кто приехал в командировку? Да-да, я совсем близенько. Ну встречай, лечу! Женщина, не надо упаковки, и так сойдёт.

Уже на выходе у усатого затрезвонил мобильник.

– Да, Вальчик. Как вернулся?! Ну что ж, хорошего вам нового года. Женщина, – повернулся он ко мне, – деньги вернёте?

– Товар возврату или обмену не подлежит, – ткнула я в предупреждающее объявление.

– Тьфу, чёртовы бабы! Ну, себе заберите, что я как дурак буду с цветами шастать, – и он положил букет на стол. – Кстати, а вам есть, с кем встречать новый год?

– А как же!

– Н-да? – с сомнением осмотрел меня мужик. – Ну ладно, счастливого нового года.

Доставшиеся на дарма розы решила не продавать по второму разу, а забрать себе. Обернула их пакетом и в шесть вечера, закрыв киоск, мы с букетом побежали домой.

На полпути на меня в заснеженных сумерках налетела тётка, тоже с пакетом.

– Ой, простите, – извинилась она. – За цветами тороплюсь.

– Киоск уже закрыт.

– Откуда знаете?

– Я там работаю.

– Ой, женщина, может, вернёмся? – заныла незнакомка. – Свекровь неожиданно решила нагрянуть, дома ей новый год не встречается! Позвонила, уже едет. Ну войдите в положение, откройте ларёчек.

– Розами вы своей свекрови угодите?

Тётка непонимающе на меня уставилась. Я продемонстрировала букет.

– Ой! – обрадовалась чья-то невестка. – Продадите?

– Двести десять рублей.

– А чего так дорого?

– Повышение цен в связи с праздником.

– Да они у вас вон какие, не первой свежести. За сто пятьдесят отдадите?

– Нет, мне вообще их подарил мужчина, – внезапно для самой себя завредничала я. – Не хотите, как хотите.

– Подождите, а давайте обменяемся? – спохватилась тётка и жестом фокусника извлекла из своей ноши нечто. В свете фонарей и иллюминации глазам предстало косорылое чучело местами облезлой кошки.– Смотрите, какая прелесть. Берите-берите, выгодная сделка, Матильда подороже вашего букетика будет.

– Матильда? – только и смогла я произнести.

– Да, это кошка моей тётушки. Тётушка недавно скончалась, а её дочь сегодня раздавала вещи на память. Мне досталась Матильда.

– Прекрасный новогодний подарок, – пробубнила я, прикидывая, не взять ли в самом деле подружку для своего Квартиранта. Он у меня некастрированный и время от времени утоляет основной инстинкт с подушками. Наволочки я, признаться, просто замучилась стирать.

Да нет, что за чушь мне лезет в голову? Мой кот не некрофил!

– Плохо, наверное, отдавать память о любимой тётушке, – постаралась я отделаться от дамы.

– Цветы нужны кровь из носу, а то свекровь…

И тут я подумала о Ленке. А что, приволоку ей в качестве презента под ёлочку. По крайней мере, нетривиально, а то всё гели для душа да гели для душа.

Поменялись. Вот только тёткин пакет унесло ветром, а жертвовать целлофаном из-под цветов она отказалась – всё-таки букет для любимой свекрови. Пришлось тащиться с чучелом в обнимку.

Не успели мы с Матильдой пройти и двадцати метров, как сзади окликнули:

– Тётенька!

Мы повернулись. К нам бежала девочка лет десяти с какими-то болтающимися на шее верёвками.

– Тётенька, купите, а, – попросила школьница, поднимая вверх конец одной из верёвок. – А что это у вас и вашей кошечки с лицом?

Видимо, меня перекосорылило так же, как почившую Матильду, потому что верёвки при ближайшем рассмотрении оказались сосисками. Килограмма три, не меньше.

– А это моя кошечка от удивления, она раньше никогда не видела столько сосисок сразу, – выпала я из остолбенения. – Кто ж тебе их на шею повесил, деточка?

– Папка. Меня в магазин послали, но я всё перепутала. Должна была купить пять килограммов картошки и два килограмма сосисок, а купила наоборот. Теперь три кило лишних.

– А в магазине товар возврату или обмену не подлежит, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказала я.

– Ага, – шмыгнул ребёнок соплями. – Денег родители больше не дали, сказали, выкручивайся, как знаешь.

– И тебя заставляют носить такие тяжести?

– Я привыкшая, больше некому. У папки левая нога в гипсе, а у мамки правая, им до рождества в магазин прыгать. Ну, тётенька, ну купите, а. И сами наедитесь, и кошечку свою накормите до отвала.

– Да кошечка уже отвалилась… Сколько денег надо?

– Пятьсот пятьдесят рублей.

Такой суммы за непривлекательные с виду сосиски было жаль, но ребёнка стало жальче.

Зажав в рукавичке купюры, девочка счастливо убежала. Мне же ничего не оставалось, как за неимением пакета последовать её примеру и повесить сосиски на шею. Всё-таки я права, от детей одна докука.

Вскоре исходящий от меня аромат привлёк бродячую собаку. Поначалу она преследовала меня деликатно: лишь бежала рядом и просительно заглядывала в глаза. Но потом обнаглела, подпрыгнула и с жадным рыком вцепилась в крайнюю сосиску. А та же в плёнке, не откусывается, так дворняга и повисла.

– Стой, дура, хоть почищу, ведь подавишься! – принялась я на ходу стаскивать колбасные изделия.

Но голодной псине было не привередничества. Ловко стянув с моей шеи одну связку,она понеслась прочь. Извивающаяся по сугробам сосисочная змеяв мгновение ока скрылась в черноте дворов.

– Отлично, Матильда. Сначала нас с тобой развёл на деньги ребёнок, а потом обворовала собака, – пробормотала я вслух, на всякий случай наматывая оставшиеся сосиски на подобии шарфа-хомута.

В прихожей Квартирант, обычно встречающий хозяйку флегматичным будничным взором, на сей раз опасливо вылупился. Я взглянула в зеркало. Отразившееся действительно выглядело колоритно. Под мышкой кошка с ассиметрично посаженными пластмассовыми глазами, поверх пуховика заиндевевшие сосиски. Просто городская сумасшедшая, выгуливающая по вечерам чучело.

Увековеченная Матильда моего питомца оставила равнодушным. Хоть поначалу и заинтриговала, отчего заинтриговалась и я. Сначала Квартирант обнюхивал застывшую незнакомку, особенно в области хвоста, и робко трогал лапой. Но вскоре утратил всякий интерес, предпочтя впасть в сон. Кот мой всё же повидал на своём веку соплеменниц, и дамы его привлекали активные и пушистые. Это же неподвижное полулысое создание не будило в нём никаких низменных желаний. Я порадовалась: воспитала отличного кота без всяких сексуальных патологий.

Словно в продолжение последней мысли позвонил Илюша.

– Кажется, я вывихнул обе ноги, – чуть не рыдал он в трубку.

– С твоими конечностями вечно что-нибудь не в порядке.

– Я уже привык к твоим издёвкам, язва. Но ближе тебя у меня всё равно никого нет. Слушай, забери меня, я на улице валяюсь, встать не могу.

– Точные координаты?

– Арка во дворе на Ленина.

– Что ты там забыл?

– К любовнице ходил!

– Шутник.

Проклиная свою отзывчивость, я, только раздевшаяся, снова утеплилась и выскочила на улицу.

Илья сидел на холодной земле, вытянув ноги, как кукла.

– Ты себе ничего важного не отморозил? – спросила я, приближаясь к нему.

– Я ценю твой тонкий юмор, Мухрыжева. Встать помоги.

Кое-как мне удалось привести друга в вертикальное положение. Илья повис на моём плече, и мы, будто раненые, стали продираться сквозь начинающую пургу.

– Как тебя угораздило?

– Да шавка какая-то меня с ног сбила. Представляешь, у неё в пасти была змея!

Я засмеялась:

– Это сосиски.

– Что?

– Сосиски, Капустин, обыкновенные сосиски. Я знакома с этой собакой.

– Совсем ты, Ирка, дошла, с собаками знакомишься. Замуж тебе пора.

– Предлагай.

– Извини, именно сегодня вышел из дома без кольца.

– А мы как раз к тебе домой сейчас и придём.

– Ну, надо же, полагаю, красиво всё обстряпать, на колено там упасть. Но в связи с последними событиями из-за твоей знакомой собаки, не обессудь, колено временно откладывается. А без колена, сама понимаешь, никуда не годится.

– Жалкие отговорочки, Капустин.

– Куда я от тебя денусь, Мухрыжева? Всё равно я никому кроме тебя не нужен. Как и ты никому кроме меня.

– А не вывихнуть ли мне тебе ещё и обе руки?

– Обожаю тебя.

За разговором о предстоящем походе к Ленке мы достигли Илюшиной квартиры. К этому моменту Капустин на удивление расходился, и на пятый этаж волочь его тощее, но тяжёлое тело мне не пришлось.

Во всей квартире горел свет. Но это привычное для Ильи дело. Как истинный мыслитель он вечно забывает погасить электроэнергию перед уходом. Поэтому мы, ничуть не изумившись, спокойно принялись разуваться. Но в следующую секунду я насторожённо застыла. До прихожей долетал запах… еды!

Тут стоит сделать лирическое отступление. Мой интимный друг мужчина весьма аскетичный и неприхотливый. Питается он преимущественно лапшой быстрого приготовления и таким же порошковым картофельным пюре. Иногда я удивляю его пищеварительный тракт чем-нибудь домашненьким, но это случается редко. Нечего баловать, а то привыкнет ещё, потом не наготовишься. Да и кто он мне по сути? Всего-то единственный мужчина на протяжении последних трёх лет. Подумаешь!

Недоумённо переглядываясь, мы с Капустиным вели носами.

– Это вообще моя квартира? – ошарашено проговорил любовник и крадучись зашагал на аромат.

Я, так же на цыпочках, последовала за ним.

Кухонный стол оказался заставлен яствами. Четыре огромных кисэс горами различных салатов, бесчисленные тарелки с нарезками и закусками, огромное блюдо с крышкой.

– Это… это не моя посуда, – уставился Илья на стол.

– Где раздобыл скатерть-самобранку? Я тоже такую хочу.

– Когда я уходил, этого не было.

– А давно ты уходил?

– Да с час назад, не больше.

И он побежал, не смотря на недавнюю травму, в недра квартиры. Недра состояли из одной комнаты, совмещённого санузла и лоджии, поэтому вернулся он быстро.

– Никого, – шокировано констатировал он.

– Значит, это новогоднее чудо, – кивнула я и потянулась к аппетитной тарталетке.

Как вдруг в замочной скважине провернулся ключ…

Селёдка в шубе

В прихожую вошла девушка.

Блондинка.

Стройная.

Явно моложе меня лет на десять.

В общем, мне она не понравилась.

Присутствие Ильи и меня вошедшую изумило так, словно она застала нас в своей собственной квартире.

– Илюшенька? – вскинула она бровки-ниточки.

– Илюшенька? – воззрилась я на Капустина.

– Катенька? – тем временем вылупился он.

– Катенька? – опять переспросила я.

– А я нам селёдку под шубой принесла, – улыбнулась Катенька Илюшеньке, упорно не смотря в мою сторону.

– Так это вы наготовили, дорогая. Спасибо, Катенька, вы очень любезны. МЫ с Илюшей просто обожаем селёдку под шубой.

И я взялась за блюдо. Но не тут-то было! Девица вцепилась в селёдочницу мёртвой хваткой бультерьера.

– Илюшенька, что это за беспардонная особа? – возмутилась Катенька, потянув на себя тарелку.

– Да, Илюшенька, что это за беспардонная особа? – попугаем повторила я, перетягивая блюдо на себя.

– Дево-дево-девочки, остановитесь! – засуетился Капустин. – Ира, это Катя, моя соседка снизу. Катя, это Ира, моя… э-э…

– Кто?! – хором потребовали мы с соседкой.

– Подруга, – нашёлся Илья. – Да, подруга.

Катенька мстительно прищурилась:

– Это вы, ПОДРУГА, топочете тут времена по вечерам так, что у меня аж штукатурка с потолка осыпается?

И она многозначительно смерила мою фигуру своими невыразительными глазками.

– Ничего я не топочу, – слегка обиделась я. – Это мы танцуем с Ильёй.

Хмыкнув, Катенька с улыбочкой вручила селёдочницу Илье. Затем нагнулась, оттопырив выступающую часть тела пониже спины, и стала нарочито медленно стягивать сапожки.

– Сегодня у НАС несколько иная культурная программа, – манерно протянула девица, по-хозяйски обуваясь в домашние тапки Капустина. – Так что, думаю, вы можете быть свободны.

Ну это уже слишком!

– А с чего это вы, милочка, распоряжаетесь здесь и решаете за моего друга, кому остаться, а кому быть свободной?