Kitobni o'qish: «Феррари. В погоне за мечтой. Старт», sahifa 5

IV
Пока есть время, не cледует его терять
1911 год

Однажды летним утром Дино и Энцо спустились из своей комнаты с твердым намерением позавтракать и отправиться на пустырь играть. Внизу их ожидал сюрприз: родители в ночных рубашках сидели по обе стороны стола и сердито смотрели друг на друга, не притрагиваясь ни к кофе, ни к тостам.

Как оказалось, мать отказалась идти на рынок и хотела, чтобы, хотя бы сегодня, о покупках позаботился муж. Фредо упрямился, ибо его обязанностью в семье было работать в мастерской, а не стоять у плиты. И от этого специфического спора они перешли к обсуждению масштабных систем.

– А ты подумал, дурья твоя башка, что скажут историки будущего, когда заглянут в наше время? – воинственно спрашивала Джиза, не обращая внимания на мальчишек. – Сочтут ли они ясным и понятным, что признаком новой цивилизации станет женский труд? Сумеют ли они объяснить хотя бы себе, с чего бы это вдруг он ниже оплачивается и хуже охраняется, чем мужской?

– Но у тебя нет необходимости работать вне дома, – заметил Фредо. – О том, чтобы все в доме были сыты, забочусь я.

– Нет, ты объясни мне, почему работницы хлопчатобумажной фабрики работают, как и их коллеги-мужчины, по десять часов в день, а в конце месяца денег получают в два раза меньше?

По всему было видно, что его возражение Джиза в расчет не приняла.

Фредо уже собрался сказать, что эта несправедливость, печальный анахронизм неудержимого прогресса, достаточно скоро исчезнет, но в вопросе гражданских прав своих позиций уступать не собирался.

– На данный момент дать женщинам право избирать было бы большим риском, – утверждал он, вызвав тем самым безоговорочное одобрение Дино. – Большинство женщин ничего не понимают в политике, и дело кончится тем, что они будут голосовать, как прикажет им приходской священник. И тогда прощай светское государство, народное образование и право на собственное мнение!

– С такими оправданиями мужчина на площади изображает поэта, который вздыхает о женщине-подруге, женщине-утешительнице, а потом в стенах дома обращается с ней как с рабыней, – возмущалась Джиза. – Ты считаешь справедливым, когда правительство дает право голоса неграмотным мужчинам и отказывает в нем образованным женщинам, таким как докторесса Монтессори?

– Но ты подумай, ведь, если женщины получат право голоса, у нас может в парламенте получиться женское большинство!

– Ну и что с того? – взвилась Джиза, и в голосе ее прозвучали резкие нотки. – Ты думаешь, они будут принимать менее взвешенные решения, чем мужчины?

– Да ладно тебе! – вздохнул Фредо, заговорщицки взглянув на мальчишек. – Ты можешь себе представить министра иностранных дел или председателя совета министров – женщину? Ты видишь этих дам, вяжущих носки и в то же время обсуждающих законы и трактаты? Какое впечатление будет производить Италия на международных конференциях?

У мальчишек эта странная идея вызвала хохот, и веселье окончательно пустило под откос настроение Джизы.

– А вы попробуйте сами поработать вязальным крючком! – взорвалась она. – И если хотите, чтобы у вас был вкусный обед, ступайте на рынок: у меня сегодня забастовка!

По крайней мере в одном пункте родители были согласны друг с другом: на образовании сыновей никто не экономил, и оба имели свои открытые счета в лучших книжных магазинах города.

Старший, щеголеватый пятнадцатилетний аспирант, всегда в костюме и при галстуке в тон костюму, предпочитал знаменитый магазин Винченци под портиком колледжа Сан-Карло. Побродив среди этих шкафов из потемневшего от времени дерева, он покупал книги, чей диапазон простирался от «Жизни цезарей» с параллельным переводом до тевтонских волнений «Бури и натиска» и от готических легенд о вампирах до нездоровых романов Габриэле д’Аннунцио, идола юных изнеженных нонконформистов.

Раз в неделю Дино заглядывал в «Эстенсе» и покупал последний номер периодического издания «Национальная идея», которое восхищало его своими умными высказываниями против меркантильной «Итальетты» в домашних тапочках правительства Джолитти. Ему, который с гимназической скамьи испытывал потрясение от последнего объятия Гектора и Андромахи и от самопожертвования спартанцев в битве при Фермопилах, тоже казалось, что нация пребывает под наркозом собственной меркантильности, которым она надышалась, и у нее есть возможность после пробуждения унаследовать героизм Возрождения.

Энцо же был сделан из другого теста.

Более практичный, он не давал себя обмануть разговорами о политике и молча изучал огромный цирк этого мира, осторожно обдумывая каждое движение.

В самом факте, что он закончил начальную школу, хоть и со скромными оценками в табеле, он не находил ничего само собой разумеющегося. Из двадцати шести одноклассников, с которыми он вместе ввязался в эту авантюру, с полдюжины провалили экзамены и пропали из поля зрения. Мингради уехал с родителями в Америку, не завершив последнего триместра, Нассетти поместили в туберкулезную клинику, а беднягу Обердана никто больше не видел: в один из скверных туманных дней он пытался проскочить под шлагбаумом на переезде, чтобы раньше приехать домой, но угодил под колеса Миланского экспресса.

В качестве награды за окончание пяти начальных классов Энцо разрешили сменить короткие штанишки на длинные брюки, но свободы ему это не прибавило.

Если бы он мог сам все решать, он бы сразу же пошел учеником-практикантом к отцу в мастерскую.

Он уже давно решил как можно скорее обучиться чудесному ремеслу Фредо, а потом отложить все в сторону и отправиться в путешествие по миру, как Филеас Фогг.

Там, в мастерской, он мог надышаться поэзией железных дорог, сеть которых уже оплела всю Италию, и почувствовать себя частью нового века. Проходя практику слесаря-жестянщика, он мечтал о путешествиях, когда цепь случайных совпадений приведет его на край света: на Гаити, в Сиам или в новорожденную Южно-Африканскую Республику. В людях, владеющих обработкой металла, нужда будет везде.

У его родителей, однако, был иной взгляд на вещи. Прежде чем, ухватив нужный момент, пробивать себе дорогу в новом веке, надо получить диплом.

Техническое училище находилось возле земляного вала Сан-Пьетро, а потому каждое утро Энцо должен был проезжать весь город с севера на юг на своем трехскоростном велосипеде «Дюркопп».

Чтобы сбросить с себя тягостное ощущение, что он едет в ссылку, он по дороге фантазировал о судьбах других велосипедистов и пешеходов, спешащих по тротуарам.

Военным училищем, расположенным в старом герцогском дворце, руководил один из пьемонтских генералов, чудом бежавших от абиссинцев во время резни в Адуа. По городу ходили чудовищные слухи об участи тех, кто попал в руки врагов. Говорили, что африканцы их жестоко истязали: вырывали им языки, а потом кастрировали одного за другим. Поэтому Энцо не завидовал ни мундирам, ни кепи своих сверстников, решивших стать военными.

За виа Эмилиа и богачи, и бедняки жили фактически друг у друга на головах. Дома, где был водопровод, стенка в стенку соседствовали со старыми сырыми кварталами и грязными дворами, где туалеты бараков располагались вблизи колодцев. Говорили, что в городе таких колодцев было больше тысячи. Джиза категорически запретила Энцо пить и из них, и из уличных кранов: в Модене еще не было своего водопровода, и случалось, что грязные стоки попадали в водоносные слои, вызывая эпидемию тифа.

За перекрестком с университетской улицей виа Сан-Карло раздваивалась: левая ее ветка шла к училищу для девочек-сирот, и оставалось уже в последний раз крутнуть педали, чтобы издали показалась колонна, переходящая в крест перед церковью Сан-Пьетро. Эта колонна была воздвигнута еще во времена язычества и принадлежала храму Юпитера. Прижавшись к церкви, возвышалось печальное здание, в котором когда-то жили монахи, а теперь учился он. До обеда учеба, а потом скучная повинность выслушивать бестолковые речи и ругань мужиков, которые, не умея объяснить как следует, выплескивали свое раздражение на учеников.

В конце первого года Энцо едва удалось избежать полного провала.

Он умолял родителей разрешить ему сменить училище, но Фредо был непреклонен: он уже потерял старшего сына, увлекшегося гуманитарными науками и витавшего в облаках, и теперь настаивал, чтобы хотя бы младший пошел по пути, который приведет его к профессии инженера или по крайней мере химика, как Гвидо Корни.

Прослушивать еще раз диссертации профессоров, которые докучали ему целый год, вряд ли доставит ему радость, к тому же не хотелось тратить часы на учебу. У него были другие неотложные интересы: стрелять по гипсовым мишеням, выстроенным на пустыре, разводить и воспитывать птенцов на чердаке в надежде сделать из них почтовых голубей, бренчать на фортепиано оперные арии – в общем, куча всего, чем можно заняться, держа положенную дистанцию от учебы.

В сравнении с одинокими учебными занятиями, коллективный труд рабочих в мастерской казался ему праздником. Он не понимал, зачем родители приговорили его к получению аттестата, а потом обрекли на защиту диплома. Удел мужчины – работать, и начинать надо было сразу. В таком расположении духа он продолжал приносить домой плохие оценки. Джиза изводила его упреками, что он не берет примера с брата, предсказывала очередную вспышку гнева Фредо, и, когда отец отправлял его в комнату, оставив без ужина и называя нарушителем, скотиной и невеждой, Энцо охватывал глухой гнев.

Он считал, что не заслуживает таких слов, поскольку ему нравились книги, конечно, за вычетом школьных учебников.

Он вдруг полюбил заходить в новый книжный магазин «Тарантул», где покупал тома Сальгари и Жюля Верна, Диккенса и Стивенсона, «Итальянскую иллюстрацию» и журнал «Туристический клуб».

Именно здесь в одно весеннее утро он, прогуляв училище, нашел книгу, которая подействовала на него, как яркая вспышка магния, и навсегда вычеркнула из его памяти и черных корсаров, и путешествия на воздушном шаре, и двадцать тысяч лье под водой.

У этой книги, элегантно изданной издательством Hoepli, на обложке соседствовали китайские пагоды, с их изящными обводами, и Эйфелева башня. Она была написана асом журналистов-путешественников Луиджи Барцини и называлась «Полсвета, увиденные из окна автомобиля».

В отличие от выдуманных романов, корреспондент «Коррьере делла Сера» рассказывал подлинную историю: несколько лет назад директор назначил его ехать в беспрецедентный автопробег Пекин – Париж. Только пять отважных экипажей достигли столицы Поднебесной, чтобы испробовать свои силы. Барцини прикомандировали к экипажу выдержанного и благородного князя Сципиона Боргезе, сочетавшего в себе черты спортивного джентльмена и античного полководца. Шофером и механиком в команде был уроженец Романьи Этторе Гвиццарди.

Троица поехала в путешествие на «Итале», сорокасильном автомобиле князя, преобразованном специально для узких каменистых дорог, бесконечных степей и ненадежных переправ Центральной Азии, и книга, которую издатель поспешил перевести на одиннадцать языков, завоевала огромный успех. Это был правдивый и блестящий отчет о шестнадцати тысячах километров, преодоленных на одном дыхании до Сияющего Города.

Чтобы уверить читателей, что здесь нет никакого обмана и никаких трюков, книга снабжена огромным количеством удивительных фотографий, где изображения словно стремятся выпрыгнуть за пределы рамок.

Описание борьбы «Италы», лишенной кузова, которая, лицом к лицу с трудностями, доказала свою мощь и красоту, описание путешествия в самое сердце Пекина на автомобиле «на горючем топливе» и трогательного отъезда из дипломатической миссии с неизгладимой силой воздействовали на фантазию Энцо: он словно угадал свое предназначение.

Эту удивительную книгу он проглотил за каких-нибудь три дня, а потом без конца ее перечитывал. Ему хотелось раз за разом чувствовать себя рядом с Барцини и его товарищами, проехать с ними по старым расшатанным мостам, ведущим в Нан-коу, откуда хорошо видна зубчатая Великая Китайская стена.

Он воображал себя рядом со своими героями на неровном каменистом дне горных потоков, через которые «Италу» на руках перетаскивали кули⁹, рядом с гигантскими статуями Будды, высеченными прямо в скалах, и в мрачной долине, которая служила императорам династии Мин мавзолеем под открытым небом.

Он неделями мечтал оказаться перед удивленным взором крестьян в соломенных шляпах, защищающих от солнца, встретиться лицом к лицу с гордыми монгольскими всадниками на бескрайних просторах Сибири, миновать границу владений царя, где деревни, снабженные почтой и телеграфом, филиалы Русско-Китайского банка и хранилища топлива разделяли несколько дней пути.

Он был готов на любые испытания, только бы получить возможность совершить такое путешествие.

В один из весенних вечеров Энцо обмакнул перо в чернильницу с фиолетовыми чернилами, которыми отец заполнял реестры мастерской, и дрожащей рукой стал писать письмо Луиджи Барцини в редакцию «Коррьере делла Сера» на улице Сольферино в Милане.

Ему хотелось выразить журналисту свое восхищение, однако в конце послания он дерзнул спросить у путешественника совета: что должен сделать двенадцатилетний подросток из Модены, студент технического училища, страстно влюбленный в автомобили, чтобы осуществилась его мечта о таком же путешествии?

Как и все путешественники, Барцини все время был в движении и колесил по миру, к тому же один только Бог знал, сколько писем он получал каждый день.

Когда Энцо уже перестал надеяться на ответ, из Лондона пришла открытка с изображением колонны Нельсона на Трафальгарской площади. На обратной стороне стоял красивый штамп с изображением лысого профиля короля Эдуарда VII, а под посланием стояла необычная подпись Барцини.

Энцо вздрогнул, горло у него сжалось. Автор самой лучшей в мире книги ему ответил! От волнения он не сразу разобрал текст, а потом прочел следующее:

«Дорогой Энцо, мой юный друг, не обижайтесь, если сейчас я буду вынужден вас огорчить, – писал ему человек, проехавший всю Азию, избороздивший океаны на трансатлантических судах и летавший в небе на дирижабле „Зодиак“. – В вашем нежном возрасте действительно все кажется возможным, даже научиться в любом месте на земле чувствовать себя как дома. Впрочем, как сказал мудрец: „Пока есть время, не следует его терять“. Искренне ваш, Луиджи Барцини».

Не веря своим глазам, Энцо вертел открытку в руках. Он снова и снова возвращался к адмиралу Нельсону, прислонившемуся к колонне, к дворцам, которые элегантным полукружием опоясывали площадь, разглядывал профиль короля на обратной стороне, там, где на марке стояла печать.

– Пока есть время, не следует его терять, – пробормотал он вполголоса, размышляя над глубоким смыслом этих слов как над пророчеством сибиллы. И вдруг ему показалось, что он понял. То была подсказка от знаменитого отправителя, который слов на ветер не бросает.

– Нам с тобой надо основать газету, – предложил он Дино в тот же вечер.

Брат сердито на него посмотрел.

– Сказать по правде, я недавно тоже об этом подумал, – принялся он отстаивать свое первенство в полной уверенности, что попал в точку.

– Чтобы встряхнуть эту страну, которая уже задохнулась в благоразумии ризницы, – продолжил Дино, – понадобится какой-нибудь сногсшибательный документ.

С тех пор как Дино начал посещать гимназию, ему доставляло удовольствие говорить как по писаному.

– Сенсационные передовицы и ядовитые эльзевиры!¹⁰

– Ну разумеется, – поддержал его Энцо, – начальник у нас – ты, и ты сможешь писать столько критики, сколько захочешь. А с меня хватит и должности корреспондента.

– У меня в голове уже сложились несколько примеров любопытнейшей литературной полемики, – объявил Дино и принялся фантазировать на тему лишенного предрассудков ночного мира редакций, занимающихся культурой.

Это был не совсем тот тип газеты, который задумал Энцо, но к компромиссу можно прийти всегда.

– Достаточно, чтобы у нас были фотографии и рисунки, – заранее обговорил он. – Корреспонденции без иллюстраций нагоняют тоску.

– А как ты думаешь, почему я до сих пор не пытался издавать газету? – не без сарказма спросил Дино. – Ты разве не знаешь, что, для того чтобы отправить текст в типографию, нужны деньги?

– Ну деньги мы найдем! – заверил его Энцо, у которого на этот случай было готово решение: разбить молотком копилку, глиняную свинью.

– Это будет ежедневная газета или еженедельник? – перешел он сразу к делу.

Но брат быстро укротил его порыв.

– Для начала издадим один номер, а дальше продолжим, если он хорошо разойдется. Однако мы не можем издавать газету только вдвоем. Если я директор, то я хочу, чтобы в редакции были те, кого я назову.

– Ну и ладно! – согласился Энцо, которому не терпелось поэкспериментировать, как Барцини, а потому он предложил:

– Что ты скажешь насчет названия «Бесстрашный»?

Дино с порога отмел это предложение:

– Это похоже на название детского журнала. Для газеты, которую задумал я, нужно название зрелое, динамичное, способное заставить людей мечтать.

– Эй, погоди! – запротестовал Энцо. – Директор ты, но газета наша общая!

– «Модерниссимо»! – провозгласил Дино, не обращая на него внимания. – Вот как она будет называться.

Энцо сначала возражал, но, несколько раз повторив название про себя, пришел к выводу, что оно вполне годится. Такой заголовок за стеклом газетного киоска должен был произвести впечатление. Теперь оставалось только найти правильные слова, чтобы поделиться с братом, какой захватывающий репортаж он задумал.

Он заставил Дино поклясться, что, даже если он отвергнет идею, то никому не скажет ни слова, а потом объявил голосом, дрожащим от волнения:

– Мы поедем на Сицилию, на гонки «Тарга Флорио».

– Одни? – прошептал брат, которого захватила врасплох эта идея, столь же неожиданная, сколь и привлекательная.

– На папином «Маршане», – заговорщицким шепотом раскрыл Энцо свои карты.

Несколько месяцев назад Фредо сменил прославленный «Де Дион» на новый четырехместный «Маршан» бутылочного цвета с кузовом ландо. Водительское сиденье было ограждено вертикальной поверхностью лобового стекла и твердой крышей, а пространство, предназначенное для пассажирских сидений, с боков было завешено портьерами и могло быть полностью изолировано.

На этом автомобиле, похожем на шкатулку на колесах, отец преподал Дино первые уроки водительского искусства. Поэтому Энцо с уверенностью заявил:

– Если ты умеешь управлять машиной во дворе, сумеешь и на дороге.

– Само собой, – высокомерно ответил Дино. – Но, пока я не получу права, папа никогда не даст мне машину.

– Не строй из себя дурачка, – возразил Энцо, которого уже захватило ощущение, что он ступил на тонкий лед. – Ты все прекрасно понял.

На следующие несколько дней Фредо вместе с рабочими уехал по делам на грузовике. Как и каждый год, ему нужно было проехать вдоль побережья Адриатики и установить на стоянках оборудование, подготовленное зимой, и «Маршан» оставался один-одинешенек в гараже.

Надо было только дождаться, пока уедет отец, а там можно будет его позаимствовать и поехать сначала в Неаполь, а потом переправиться на Сицилию и присоединиться к гонке по гористой местности.

– И не говори мне, что ты уже наложил в штаны, – подначивал брата Энцо. – Ты давно ростом с папу, а в больших очках и берете вполне сойдешь за взрослого.

Брат покосился на него, потом закрыл лицо руками и прошептал:

– Это уже будет через край! Действительно слишком!

Казалось, он колеблется, балансируя на лезвии ножа, но было ясно, что и он поддался искушению.

– Ну так что? – торопил его Энцо, протянув руку. – Едешь или нет?

– По-моему, все кончится тем, что нас лишат наследства, – отозвался Дино, но в голосе его слышался смех.

Потом он посерьезнел и, сжав руку Энцо в своей, изрек:

– Потенциально все мы герои. Однако, как говорил Аристотель, наибольшая добродетель состоит в том, чтобы трансформировать потенциальные возможности в реальные действия.

Отец уехал на своем грузовике в первый понедельник мая на рассвете. Вечером того же дня братья сидели у себя в комнате при свете свечи и подводили итоги: бак полный, уровень масла нормальный, запас провизии на три дня. В кассе, которая хранилась в жестянке из-под чая, было негусто: всего двадцать пять лир. Но Дино где-то разжился старой военной палаткой, которая позволит им не тратиться на гостиницы.

Что же касается маршрута, то восемнадцатая страница дорожной карты Италии, достойного творения Клуба путешественников, предназначенного для автомобилистов, не оставляла сомнений: перевал Абетоне, расположенный в самом сердце Апеннин, на приемлемой высоте в 1388 метров, был просто создан для того, чтобы по нему спуститься во Флоренцию, Рим и дальше на юг.

До дороги на перевал можно доехать по улице Джардини, открытой в конце XVIII века. Поэт Витторио Альфьери находил эту дорогу «самой прямой и очень поэтичной». И даже Наполеон, спускаясь в Италию, предпочел для своей армии именно эту дорогу.

Относительно высокого исторического статуса перевала сомнений не было. Но ни Альфьери, ни Наполеон не путешествовали на автомобилях, а потому сомнения оставались в другой области: кого из работников дорожного фонда они найдут за водоразделом? И где смогут пополнить запасы горючего и масла?

Свечу украсили натеки воска. Возможно, что Барцини, когда ехал по Монголии и Сибири, все-таки мог рассчитывать на какую-то уверенность?

– Ответы нам даст само путешествие, – коротко отрезал Дино. – Самое важное сейчас – это стартовать.

На Энцо такое решение произвело впечатление, он кивнул и резюмировал:

– Завтра утром, мы, как обычно, выйдем из дома, как будто собрались в школу. А как только мама выйдет за покупками, потихоньку вернемся, погрузим багаж – и вперед, на Сицилию.

И в тот момент, когда он произносил экзотическое название острова, страстное до дрожи желание отбыть поскорее вдруг смешалось с чувством вины.

– Однако все-таки мы должны оставить записку маме, – тихо сказал он.

– Что верно то верно… Бедная мама, – вздохнул старший, доставая перья и чернильницу. – Я не прощу себе, если она воспримет наше путешествие, движимое самыми высокими намерениями, как простой побег из дома, – прибавил он, подвигая листок бумаги поближе к свечке.

Он обмакнул перо в чернильницу, своим безупречным курсивом проставил дату завтрашним днем и уставил глаза в темноту, ища соответствующие случаю слова.

– Напишем маме, как писали когда-то солдаты и моряки, – подсказал Энцо, вдохновленный мыслью проявить к Джизе сыновнюю заботу. – Давай напишем, что очень любим ее и быстро вернемся.