Kitobni o'qish: «Феррари. В погоне за мечтой. Старт», sahifa 3

Несмотря на почтенный возраст, Буффало Билл крепко держался в седле и выехал на арену под грохот аплодисментов. Он сделал круг по арене, держа шляпу в руке, и его длинные седые волосы и бахрома на манжетах колыхались во влажном воздухе долины. А когда он вытащил свой «винчестер», на трибунах воцарилась тишина.

Его помощники запалили два пушечных фитиля в противоположных концах арены, и в воздух взлетели два стеклянных шара, огромных, как фьяски⁵. И старый охотник на бизонов безошибочно попал сначала в один, потом в другой.

– Вот это да! – крикнул Фредо, когда все снова зааплодировали. – Ведь совсем старик, а свое дело знает!

Трюк повторили много раз, и в публике пошла гулять сплетня, что стеклянные пузыри лопаются сами по себе, а не потому, что в них попадают из ружья. А на арену уже вылетели с воплями индейцы на конях в яблоках, и у каждого в правой руке была зажата секира.

Энцо просто потерял голову от восторга, когда на арене появился генерал Кастер, высокий сухопарый блондин. Он ехал во главе отряда «синих курток», и перед ним исчезали, словно растворяясь, и Гирландина, и сияющие размытые контуры Корно и Чимоне, этих гигантов Апеннинского полуострова, которые занимали собой весь горизонт со стороны Тосканы.

Как по волшебству, Энцо оказался в прошлом, его туда затянула какая-то магическая сила. Он очутился вдруг на цветущих прериях Монтаны в тот пророческий день, когда племена сиу, шеванезов и арапахо объединились, чтобы уничтожить Седьмой эскадрон легкой конницы.

Каждый удар томагавка был нанесен так точно, каждый выстрел казался таким реальным, что никто не удивился, увидев, как падают выбитые из седел всадники, а их синие куртки изрешечены стрелами, как тело святого Себастьяна.

В кульминационный момент сражения Сидящий Бык набросился на Кастера, чтобы лично прикончить его, и, показывая толпе белобрысый скальп генерала, увлек своих воинов в танец победы.

Энцо настолько отдался гипнотическому ритму барабанов и движений этой старинной церемонии, которая казалась абсолютно реальной, что испуганно вздрогнул, когда генерал отдал приказ воскреснуть всем убитым и они, сразу вскочив на ноги, принялись кланяться публике. И тут уже было неважно, где индеец, а где белый, овации звучали для всех.

– Вот было бы здорово иметь своего коня и ружье, – вздохнул Энцо, когда они перелезали через рельсы по дороге домой.

– Коней у меня в доме не будет, – решительно ответил Фредо. – Теперь настали времена автомобилей. А вот ружья, если будете себя хорошо вести и хорошо учиться, я вам охотно подарю.

Братья недоверчиво переглянулись. Отец презирал охоту, он был одним из немногих мужчин в регионе, у кого не имелось двустволки, а имелся только пистолет на случай, если понадобится отпугнуть вора, залезшего в мастерскую.

– Мне бы хотелось такой же «винчестер», как у Буффало Билла… – поспешил высказаться Энцо, но закончить фразу не успел.

– Двух хороших духовых «флоберов», – сказал глава семьи, – будет вполне достаточно, чтобы играть и учиться стрелять.

– Спасибо, папа, – подал голос Дино. – Вот увидишь, в июне ты будешь гордиться моим табелем.

– В тебе-то я не сомневаюсь, – сердито заметил родитель и, отвесив добродушный подзатыльник Энцо, прибавил: – А вот этот юноша меня тревожит.

Они свернули на улицу, ведущую к дому, и родитель продолжил:

– Я готов сломать себе спину, если это поможет отправить вас учиться в университет. Но я хочу, чтобы вы стали инженерами и принадлежали к тем, кто вершит грандиозные дела, как Нобель или Эйфель.

От одной только мысли о том, что надо будет учиться, пока не станешь взрослым, Энцо затошнило, и он возразил:

– А вот Наполеон в университете не учился. – Но отец не обратил на его реплику никакого внимания.

– Открывать новые пути. Откапывать галереи. Строить здания в двадцать, пятьдесят, сто этажей, – восторженно продолжал он, – вот ремесла будущего!

Только желание ощутить в руках ружье заставило Энцо пообещать хорошо учиться.

Они уже подходили к дому, когда увидели, что им навстречу бежит растрепанная мать.

Джиза неслась к ним по переулку, и, увидев, что все лицо у нее залито слезами, Энцо испугался.

– Что случилось? – встревоженно спросил отец. – Кто-то залез в дом?

– Боже мой, Фредо, – прошептала она, бросившись ему на шею, – это было ужасно!

– Да что такое произошло? Светопреставление? – не унимался муж, оторвав ее от себя.

– Наш Дик, – всхлипнула она, и Энцо похолодел. – Бедный пес, его тошнило кровью, потом он весь задергался, а сейчас вообще перестал двигаться.

Ветеринар определил, что причиной болезни дога было сломанное ребро. Осколок ребра, отделившись от позвоночника, проткнул пищевод. Когда ветеринар показал им эту кость в банке с формалином, Энцо сначала почувствовал, что его словно заставили выпить соленой воды, а потом его охватил глухой гнев.

Что же это за бог такой, что позволяет собакам умирать, пока их хозяева сидят в цирке? Где же его хваленое милосердие, доброта, дар предвидения? А где был святой Антоний, про которого дон Моранди говорил, что он заступник всех животных? Что, и он тоже отвернулся?

Бедного Дика завернули в импровизированный саван из грубого полотна, чтобы похоронить его на пустыре. Фредо выкопал могилу и опустил туда останки пса, а потом передал лопату и заступ сыновьям, чтобы покрыли его тело землей.

В тот же вечер он предложил мальчишкам сразу купить щенка, но оба отказались. Дино считал, что ни одна собака не сможет заменить Дика. Энцо с ним согласился, чтобы все поскорее кончилось, ибо сам не знал, как объяснить то, что творилось у него внутри.

А истина была в том, что ему очень хотелось новую собаку, но он не понимал, как он сможет радоваться, увидев, что она пришла встретить его из школы, если будет знать, что случилось с Диком? Как бы ни любили они Дика, а рано или поздно все равно бы нашли его холодным и неподвижным, и им осталось бы только положить его в могилу.

Если цена любви – страдание, убеждало его собственное сердце, на которое тяжким грузом легла тень смерти, то ни к кому не стоит привязываться.

II
Смерть прогрессу!
1908 год

– Здесь у нас люди не спешат броситься в объятия прогресса, – сетовал Фредо, пока они со старшим сыном руками выталкивали «Де Дион» из гаража. – В Болонье все совсем по-другому, – страдальческим голосом продолжал он, когда маленький лазурный автомобиль послушно выкатился во двор и остановился в тени. – Горько это сознавать, но там народ нас намного обогнал.

Стояло теплое и влажное сентябрьское утро. Дино нахмурил брови: к двенадцати годам он уже достаточно наслушался этих местнических разговоров, и для него признать превосходство самого большого города в регионе был равносильно предательству.

– Идет болонская беда – открывайте ворота! – заступился он за свой город. – Болонья – город сводников и горлопанов.

– Откуда ты знаешь, если ни разу там не был? – удивленно спросил отец.

– Совсем необязательно лететь на Луну, чтобы знать, что она круглая,– заметил Дино.– И потом, все болонцы болтуны. А тортеллини⁶ изобрели все-таки в Модене.

– С этим даже я согласен, – с улыбкой подтвердил Фредо. – Но Болонья остается большим городом, в два с половиной раза больше нашей Модены, там крупные производства, много магазинов и есть перворазрядный Автомобильный клуб, – с явным уважением сказал он, залезая в машину и удобнее размещаясь среди рычагов управления. – Именно поэтому дон Винченцо Флорио намеревается там выиграть кубок.

Дино глубоко вздохнул, и в этом вздохе смешались досада и покорность. Флорио был наследником одной из богатейших в Италии семей, династии палермских магнатов, которые владели линиями навигации и химическими предприятиями, шахтами и винодельческими хозяйствами, рыболовецкими промыслами тунцов и заводами для консервирования улова. Дон Винченцо был одним из первых в Италии страстных автомобилистов и через несколько лет стал главным устроителем автогонок.

Самой знаменитой гонкой стала Тарга, которой Винченцо дал имя своей семьи. Она проходила по неровным горным дорогам Сицилии и пользовалась репутацией самой трудной гонки в мире: хотя в ней и участвовали лучшие пилоты, только небольшому количеству соперников удавалось прийти к финишу.

К этой убийственной гонке Флорио приурочил одноименный Кубок, проходивший севернее, где дороги были прямее и болиды могли показать свои возможности быстрой езды. В Кубке участвовали самые скоростные автомобили, когда-либо созданные конструкторами. Когда же было объявлено, что очередная гонка 1908 года состоится в Эмилии, Фредо отметил эту дату в календаре ручкой с фиолетовыми чернилами, которой пользовался, заполняя документы у себя в мастерской.

– Заводи машину, шофер! – воскликнул он, протягивая сыну тяжелую ручку со штыковым соединением, которой заводили мотор.

Дино взял ручку с благоговением юного монаха, потом обошел автомобиль сзади и вставил ее в паз. Здесь нужны были сила и точность: двигатель мог не завестись и вытолкнуть ручку назад вместе с языком пламени. Дино, затаив дыхание, с силой провернул ручку. Магия, сулившая вечный двигатель, сработала с первого раза, и он, гордый своей удачей, уселся на сиденье слева⁷ от Фредо.

Водитель надел большие очки, борясь с нетерпением стартовать и муками совести.

Накануне вечером Джиза надулась на него, потому что в тот же день был день рождения Адели, единственной кузины, с которой она ладила. И она во что бы то ни стало требовала, чтобы один из мальчиков ее сопровождал в Марано. И теперь Фредо чувствовал себя виноватым, что оставил Энцо у нее в заложниках.

– Поехали, папа, – торопил его Дино, которому не терпелось присоединиться к каравану водителей, устремившихся на гонку. – Мотор уже остывает!

Отец посмотрел на часы и, увидев, что до сбора на Пьяцца Гранде осталось всего десять минут, положил часы в карман и скомандовал:

– От винта!

Он отпустил сцепление, и «Де Дион» послушно двинулся к воротам. В этот момент во двор выскочил Энцо, обиженно крича на бегу:

– Подождите меня! Я тоже хочу посмотреть на Кубок Флорио!

Он танцевал вокруг автомобиля, словно шаман, в своих коротких шортиках и курточке.

– Почему Дино можно, а мне нельзя?

– Исчезни! – цыкнул на него старший брат. – Мы и так уже опаздываем!

– Твой брат слишком много на себя берет, – сказал Фредо, которого грызла совесть, и убавил обороты двигателя до минимума.

– Немедленно вернись домой, разбойник! – крикнула из окна Джиза, чтобы призвать беглеца к порядку.

Она была еще в ночной рубашке и, расчесывая волосы, напомнила:

– Через час за нами придет экипаж и мы поедем к тете!

– Ну что вам стоит взять меня с собой? – умолял Энцо, не обращая внимания на мать.

– Ты что, хилятик, не видишь, что тут только два места? – спросил старший, расставив руки и заняв все место на сиденье рядом с отцом.

– Мы же можем подвинуться, как всегда, – настаивал Энцо, и в голосе у него появились умоляющие нотки:

– Там же будет сам Феликс Надзаро на новом шестицилиндровом «Фиате»!

– Вечером я тебе все расскажу, во всех подробностях! – пообещал Дино, делая отцу знак трогаться с места, но Фредо растрогался.

Надзаро, «Летающий Туринец», в прошлом году одержал одну за другой три блистательные победы: «Тарга Флорио», немецкий «Кайзер приз» и Гран-при Франции. Эти гонки считались важнейшими в сезоне, и «Спортивная газета» объявила его «самым быстрым гонщиком мира». Энцо с того дня хранил у себя фотографию пилота, вырезанную из газеты, повесив ее на стенку, как портрет святого.

– Отдай себе отчет, любимая, что нынешняя гонка – явление неповторимое, – обратился Фредо к жене. – Впервые гонка такого масштаба пройдет в нашем районе.

– Тебя послушать, так все события неповторимы! – запротестовала Джиза. – Теперь автомобилисты стали твоей новой семьей!

– Ну пожалуйста, – вздохнул Фредо, указывая на Энцо, словно тот был брошенным сиротой, и произнес с патетикой в голосе:

– Он ведь так хотел посмотреть на Надзаро, бедный ребенок. Ну что тебе стоит сделать его счастливым?

В этом вопросе Дино уловил смену программы, которая ему не понравилась. Энцо, напротив, увидел луч надежды. Пока родители выясняли отношения, он завладел подножкой с пассажирской стороны и решительно двинулся на штурм места рядом с водителем.

– Подвинь свою задницу! – потребовал он. – Я тоже поеду!

– Пошел вон, мелюзга! – крикнул старший, борясь за место. – Твое дело – грызть бисквиты за столом у тетушки Адели!

Но Энцо уже всем весом повис на поручнях.

– Они уже не в первый раз вот так ругаются, – крикнула из окошка мать. – Теперь ты понимаешь, почему я хотела девочку?

– Перестань, любовь моя, – стал успокаивать ее Фредо. – В их возрасте это естественно.

– Слышал? Ты должен был родиться девчонкой! – прошипел Дино в лицо младшему брату и принялся молотить кулаками по его рукам, чтобы он отцепился от поручней. – Вернись домой и заплети себе косички!

– Сам плети себе косички! Ишь, приклеился! – огрызнулся Энцо и вцепился в куртку брата.

– Отпусти! – взвизгнул Дино. – Ты порвешь мне новую куртку, Косоглазый!

Это в репертуаре Дино было самое страшное оскорбление, потому что напоминало о физическом изъяне Энцо: правое веко у него постоянно чуть нависало над слегка косящим глазом. И в школе, когда ссорился с кем-нибудь насмерть и слышал эти слова, Энцо терял рассудок.

– Хватит! Я тебе больше не брат! – крикнул он, когда они оба, разгорячившись, стояли грудь в грудь. А когда вдруг почувствовал, как острые когти старшего брата впились ему в кожу между колен и по краю шортиков, тут же, не колеблясь, укусил его за щеку.

– На помощь! – завопил Дино. – Он меня истерзал!

Для него заклеить укушенную щеку было таким же поражением, как и обнаружить брата, сидящего рядом.

– Нет, ты видел это, Фредо? – протестовала из окна Джиза. – Он укусил Диди, а ты ничего не сказал?

– Ну хватит, шайка кривобоких! Иначе в Болонью я поеду один! – рявкнул Фредо, ледяным взглядом заставив драчунов замолчать. – Неужели нужно так много, чтобы вы утихомирились, не устраивая театрального представления?

Братья наконец успокоились, и он поспешил послать супруге воздушный поцелуй:

– До вечера, любовь моя. Передай большой привет Адели.

– Ну вот, теперь ты увозишь у меня обоих, неудачник несчастный! – вздыхала Джиза, пока муж трогался с места. – Обещай, по крайней мере, что будешь ездить спокойно.

И, не слушая никаких его уверений, закинула щетку для волос за подоконник.

– И учти, если с детьми что-нибудь случится, у меня будет прекрасный повод тебя придушить!

Эксцентричное племя моденских автомобилистов собиралось на брусчатке Пьяцца Гранде, между белоснежной абсидой Дуомо и флагами, развевающимися на фасаде муниципалитета.

Первыми удивленными зрителями этого сбора были мужчины в широкополых фетровых шляпах, с бородами библейского фасона, с разноцветными платками, завязанными на шеях, и в начищенных до зеркального блеска сапогах. Они с самого раннего утра стояли в кружок вокруг Preda Ringadora, тысячелетнего камня, стоявшего в тени Гирландины.

Это были брокеры биржи домашних животных, приехавшие со всей провинции, независимые представители разных торговых компаний, которые председательствовали на торгах. Здесь продавались и быки на убой, и молочные коровы, а брокеры занимались обсуждением прав на владение стадами, пасшимися на просторах Апеннин, и роскошными быками, которых почитали как священные создания в час зимних жертвоприношений, «precaria».

Брокеры считали эту мощеную площадку между башней и памятником поэту Тассони своей священной территорией, на которой вершились их дела, и до сих пор ни разу никто даже не пытался их оттуда подвинуть.

И по мере того как с виа Эмилиа выезжали один за другим «Фиаты», «Чейрано», «Бриксии» и «Дарраки», клаксонами призывая всех дать дорогу, всеобщее глухое недовольство сменилось открытой враждебностью и в адрес автолюбителей посыпались грубые слова. А наиболее авторитетные скотоводы, защищая свою территорию, потрясали в воздухе длинными шестами с железными наконечниками.

Только вмешательство городской гвардии помогло установить временную границу и отделить лидеров традиций от водителей, гордых тем, что принадлежат к новому веку.

Они кружком собрались возле своих машин, как на военный совет: крупные землевладельцы, торговцы и известные профессионалы, знатоки своего дела.

Вот массивный профиль, щетка усов и добродушная улыбка Фермо Корни, одного из самых блестящих промышленников города. Он сделал себе состояние на продаже фосфатов, чудодейственных химических удобрений, позволяющих удвоить рентабельность сельскохозяйственных угодий. Прошло года два – и он открыл в Сакке суперсовременное производство ключей и замков, которое обеспечивало всю Италию и приносило миллионные прибыли. Рядом с Корни – острый, точеный, как у борзой собаки, профиль с погасшей трубкой в зубах. Это адвокат Орацио Натан, надежный юрист Фермо Корни, последний наследник герцогских ювелиров и член правления Народного Банка.

В двух шагах от них – Рицци, владелец чугунолитейного завода, разговаривает с Джусти, производителем бальзамического уксуса, у которого целая коллекция золотых медалей с выставок половины Европы.

Любопытные указывают пальцами на острую бородку и умопомрачительные усы Пио Донати, руководителя городских социалистов, готового к старту со своим толстым товарищем по партии Конфучо Базалья. Рядом с ними хозяева колбасных фабрик и производители пармезана, фабриканты майолики, приехавшие из Сассуоло, и предприниматели из Виньолы, сделавшие себе состояния на торговле черешней и вишней, а за ними – поставщики ивовой стружки, весьма затребованного в половине Европы сырья для производства шляп.

Среди местной буржуазии резко выделялись представители аристократических семей, Кастельветри и Рангони Макьявелли, но все взгляды толпы были устремлены на Леонида ди Рипафратта, первого в Модене автомобилиста. А наиболее осведомленные узнали в высоком бородаче, стоявшем рядом с ним, его старого друга Фредо Феррари.

Некоторые из участников тревожились, возможно ли преодолеть сорок километров трассы, до сих пор никем не разведанной. Однако граф ди Рипафратта всех ободрял: уж если князю Боргезе и милейшему Барцини, королю корреспондентов «Коррьере делла Сера», удалось проехать от Пекина до Парижа, то с таким же успехом можно доехать и от Модены до Болоньи.

И, само собой, возглавлять колонну должен его «Дьятто», которого водитель Оресте заранее украсил голубыми и желтыми бантами, в цвета муниципалитета.

Пока к колонне автомобилей присоединялся патруль из парней на трехколесных мопедах, Леонид произнес короткую речь, в которой практические рекомендации очень быстро перешли в хвалебную оду.

– Да здравствует Его Величество Виктор Эммануил Третий! – провозгласил он на пике экзальтации. – Да здравствует королева Елена и королева-мать Маргарита, покровительница автомобилистов Италии!

По его знаку все автомобили, как один, включили двигатели, и этот механический звук дрожью отозвался в спине у Энцо. Звуки скромных моноцилиндровых моторов, более современных и дорогих двухцилиндровых и очень дорогих «Клементов», способных достигать мощности двадцати лошадиных сил, соперничали в гимне, который никогда еще не звучал в здешних краях. Низкие гудящие звуки этого гимна, несущие в себе неслыханные надежды на будущее, вибрировали между абсидами Дуомо и арками портика муниципалитета.

Когда граф счел, что все двигатели достаточно разогрелись, он крикнул напутственное «Гип, гип, гип!», Энцо тоже во весь голос завопил «Ур-ра-а-а!!!», и процессия двинулась вперед.

– Животы подобрать, грудь вперед, ребята! – скомандовал Фредо, когда вереница автомобилей проходила возле статуй гарибальдийцев, охранявших здание старинной таможни у Болонских ворот. – Нас хотят увековечить!

Услышав эти слова, Энцо заметил, что справа от них, как раз возле театра Сторки, стоит тренога фотоаппарата с выдвижным фокусом, а за ней согнулся фотограф, накрывшись плащом с вышитыми золотыми звездами.

Энцо ожидал уже увидеть привычную вспышку, как раньше, когда их с братом фотографировали в матросках, но вспышки не было. Как оказалось, при хорошем освещении вспышка не нужна.

– Завтра мы появимся в газетах! – с гордостью произнес Фредо. – Я сохраню эту страничку и вставлю ее в рамочку!

Вокруг разливался свежий и колючий воздух газет, в которых пишутся страницы Истории, и Энцо сказал себе, что стоило поднять еще и не такой скандал, лишь бы не оставаться дома.

Недалеко от маленькой железнодорожной станции «Де Дион» рывком перескочил через блестящие рельсы узкоколейки, по которой спускался маленький паровозик из Сассуоло, тащивший тяжелый вагон, груженный камнями, чтобы сэкономить уголь для возвращения назад.

Отец и сыновья оставили слева старое еврейское кладбище, которое забросили с тех пор, как евреев объявили равноправными гражданами, потом, под ошеломленными взглядами прихожан, идущих с мессы, пересекли пригород Сан-Ладзаро, последнее поселение перед выходом в открытые поля. Теперь автомобильная колонна двигалась по мозаичному ковру из полей и ям для замочки извести со скоростью пятнадцать километров в час. Такая скорость вынуждала более мощные машины тащиться буквально шагом, зато малолитражки задыхались в бешеном галопе. Но никто и виду не подавал, что хочет сдаться. Все двигались, держа положенную дистанцию в пять метров, и всякий раз, как обгоняли телегу, казалось, что она стоит на месте.

– Вперед, вперед! – кричал Леонид, размахивая трехцветным флагом, на котором красовался савойский герб. – Покажем ленивым болонцам, что Модена никому не отдаст первенства!

– Вперед! – возбужденно пронеслось по колонне. – Машины превыше всего!

Опьянение быстрой ездой не исключало постоянной борьбы с насекомыми. Эти твари бросали вызов движению автомобилей на восток. Но как только туча мух и шершней атаковала автомобиль, она сразу же лопалась с треском, разбиваясь о раскаленный капот, о надколесные дуги, рассекавшие все вокруг острыми как лезвия потоками горячего воздуха, о полированную поверхность фар, оставляя следы и на фарах, и на телах автомобилистов.

Они пересекли реку Панаро по старому мосту Сант-Амброджо и, километр за километром, к жертвам массового избиения насекомых постепенно присоединялись куры, утки и даже некоторое количество кошек. Кошки, околдованные развевающимся знаменем, сидели у самой дороги и, не успев сориентироваться в обстановке, порскали в самую гущу автоколонны.

Детей крепко держали за руки старшие сестры, не пуская их за порог дома. Хотя и старшие, и младшие не могли оторвать глаз от вереницы автомобилей, никто не обращал внимания на приветствия экипажей. Женщины, работавшие на гумне, только головами качали, провожая глазами эти странные экипажи, выглядевшие сиротами без тягловых животных, и им казалось, что перед ними величайшее проявление человеческого безумия. Что же до их мужей, то они стояли, упершись одной ногой в лезвие лопаты, загораживаясь от солнца, и испытывали к процессии автомобилей ту же ненависть, что их предки, наверное, испытывали к вооруженным грабителям, ландскнехтам или гусарам на конях, пришедшим нарушить их мир и покой.

– Эти простофили небось ни разу и автомобиля не видели, – насмешливо заметил Дино.

– В таком количестве сразу, конечно, не видели, – объяснил Фредо. – Они ревниво относятся к земле, и им противно видеть горожан, шатающихся по полям ради развлечения.

Энцо не любил причинять зло другим, и его охватило горькое чувство вины.

Только Дино мог вывести его из себя и заставить вспылить. Если подумать, то это очень странно, ибо брат был для него одновременно и гонителем, и учителем, единственным человеком, кому он сможет доверять, если наступит тот проклятый день, когда Джиза и Фредо решат их покинуть.

Вот уже полвека как границу между герцогством и владениями папы заменил обыкновенный дорожный указатель, и все-таки, когда проезжали это место, Энцо вздрогнул: они оказались в провинции Болонья, а болонцы – вечные соперники его родной Модены, с ними надо держать ухо востро.

Увидев справа среди полей очертания какого-то здания с куполом, он спросил, что это такое.

– Базилика Святого Луки, – объяснил Фредо. – Здесь болонцы хранят образ Мадонны, который почитают святым, а с центром города эту церковь соединяет очень длинный портик.

– Разве мы уже подъехали так близко? – испуганно спросил Энцо и привстал на сиденье, чтобы было лучше видно.

Лента дороги, которая разворачивалась перед ними, была совершенно пуста. Только на обочине торчали телеграфные столбы. А если обернуться на хвост колонны, то можно было заметить, что Гирландина исчезла из виду. Энцо впервые уезжал так далеко от Модены. Трехколесное сопровождение колонны тонуло за последней машиной в клубах пыли.

У въезда в Кастельфранко, самое крупное поселение между двух городов, был натянут приветственный транспарант, а под ним размахивала флагами небольшая толпа.

Славные обитатели пригорода организовали настоящий комитет для встречи гостей и приветствия водителей. Девушки в праздничной одежде горстями кидали лепестки цветов, парни бросали автомобилистам бутылки вина и еду, и Энцо оказался ловчее всех, поймав на лету картонную коробку с только что нарезанной колбасой.

Их приветствовали, а это означало, что старые распри и обиды уже позабыты.

Кортеж подъезжал к деревне Анцола Эмилия, когда машину Леонида с криками заблокировала толпа, стоявшая посередине проезжей части.

– А кто это? – спросил Фредо, в тревоге затормозив.

Остальная колонна тоже стала притормаживать, сокращая расстояние между машинами.

– У них забастовка?

– Но у них даже флагов нет, – заметил Дино. – И потом, сегодня воскресенье.

Фредо остановил машину в нескольких шагах от Бьянки и адвоката Натана и высунулся из окна, чтобы посмотреть, что происходит в голове колонны.

– Это не забастовка! – крикнул он, тяжело дыша. – Нас встречает процессия!

Возле «Дьятто» неподвижно стоял священник, рядом с ним служка высоко поднимал крест, и вдоль каравана быстро распространилась новость: священник созвал свою паству, чтобы не дать автомобилям проехать. Оказалось, что на прошлой неделе глава испано-швейцарского автомобильного клуба сбил на этом месте ребенка, и теперь священник спасал остатки своей паствы от дьявольских деяний телег с моторами.

– Дорогу! Дайте дорогу! – принялись протестовать водители. – Кончились времена папы-короля, когда законы сочиняли священники!

Леонид приказал своему шоферу форсировать блок, и вокруг них начался форменный хаос.

На «Дьятто», рассекавшего толпу, посыпались удары. Машину били кулаками вслепую, не глядя, куда приходится удар. Энцо вздрогнул, увидев, как из придорожных канав высыпали десятки ребят с рогатками и духовыми ружьями.

– Смерть прогрессу! – бросил боевой клич какой-то босоногий мальчишка – Навались на автомобили!

На кортеж со всех сторон посыпались комья грязи, камни, плевки жеваной травой. Энцо и Дино пригнулись, пытаясь защититься от этого потока. Когда пыл первой атаки поутих, старший вскочил на ноги и крикнул нападавшим:

– Бушмены! Мамелюки! Черви земляные!

Камень, выпущенный из пращи, больно ударил его в плечо, и поток оскорблений, которые он выкрикивал, перешел в жалобный вой.

Когда раненый Дино упал на него, Энцо стало очень страшно, и он сипло крикнул:

– Папа! Револьвер! Доставай револьвер!

Но отец ничего не ответил и продолжал двигаться вперед. А организованная колонна автомобилей тем временем превращалась в беспорядочное бегство, и каждый водитель пытался найти для себя траекторию движения, которая позволяла бы обходить нападавших. «Де Дион» пробирался сквозь облако пыли, поднятое в середине колонны теми, кто шел быстрее. Миновав грозный взгляд священника, Фредо презрительно пожал плечами:

– Деревенские жители хотят во что бы то ни стало остаться жить в прошлом веке.

И тут кремовый «Пежо», в котором ехали Донати и Конфучо Базалья, как-то странно подпрыгнул, потерял сцепление с грунтом и остановился поперек дороги, заняв две трети проезжей части. Ощущение, что сейчас произойдет столкновение, вынудило Энцо крепче ухватиться за поручни, и резкий поворот, которым Фредо ушел от столкновения, чуть не выбросил его наружу.

– Вот сволочь! – выругался Фредо, резким броском руля выравнивая машину. – Еще один такой фокус – и мы все свернемся в трубочки.

И спокойно продолжил движение в кильватере «Дьятто».

Энцо, все еще не веря, что ему удалось удержаться за поручень, дрожа, обнял брата.

– Ну что, дитятко, обделался? – спросил тот, истерически засмеявшись.

И беспокойство, прозвучавшее в его голосе, помогло Энцо понять реальную степень опасности, которой удалось избежать: в тот момент он запросто мог погибнуть.

К эффекту скорости Энцо считал себя готовым, но сразу был вынужден признать, что ни к чему он не готов. Одно дело, когда движешься с крейсерской скоростью в колонне, и совсем другое – когда навстречу тебе вылетает болид, разогнавшийся до ста километров в час.

Автомобили отправлялись в заезд каждые три минуты, с таким расчетом, чтобы после первого круга прибыть с собственным счетом к крутому повороту возле пригорода Панигале, где расположилась группа из Модены. По мере приближения автомобили увеличивались в размерах, и как только публика различала на радиаторе номер следующей, распорядитель выкрикивал имя водителя:

– Алессандро Каньо, победитель самого первого Кубка Флорио! Нандо Минойя! Французский гонщик Вагнер, изумительно элегантный в своем костюме цвета ореха.

Цветущий и румяный Винченцо Ланча, известный своим рискованным стилем вождения, до самого конца производил впечатление человека, которому неохота преодолевать трудности ради того, чтобы потрясти зрителей. Он исчезал в облаке пыли, заносом поворачивая автомобиль, а когда снова выныривал из пыли на прямом участке дороги, его встречал настоящий грохот аплодисментов и голосов, в которых восхищение смешивалось с облегчением.

– Прибывает Надзаро! – услышал Энцо сквозь музыку двигателя в пять лошадиных сил, самого мощного из всех, которые когда-либо бороздили улицы Эмилии.

По мере приближения «Фиата» номер десять победный гул, порожденный движением сжатого воздуха в безупречно выверенной комбинации цилиндров и клапанов, возрастал до таких размеров, что весь мир затихал, как по волшебству, а время замедляло свой ход, пока совсем не останавливалось.

Потом автомобиль, тяжело дыша жабрами, открывавшимися по обе стороны капота, еще замедлил ход и вошел в поворот по траектории, выверенной до миллиметра, словно ехал по бархату. Когда же этот фантастический путь закончился, зрители постепенно начали приходить в себя, недоверчиво двигаться, и с их губ слетали слова ошеломления и потрясения.