Kitobni o'qish: «Феррари. В погоне за мечтой. Старт», sahifa 2

– Если ты вырвал кусок хлеба у детей ради своих капризов, клянусь, я выцарапаю тебе глаза, – снова принялась за свое Джиза.

Фредо очень захотелось нажать на газ, но он высунулся в окошко и тихо сказал:

– Все траты взял на себя Леонид. Клянусь, мое сокровище.

– Надеюсь, что это не вранье, – угрожающе произнесла она и прибавила уже на октаву ниже: – Я поверю тебе, только когда увижу счета в банке.

– И подари мне, пожалуйста, улыбку, красавица! – привел ее в замешательство Фредо. – Твой муж – первый автомобилист в нашем городе! Ты не думаешь, что когда-нибудь наши дети будут этим гордиться?

Джиза посмотрела на людей, аплодировавших, стоя под навесом, и вдруг почувствовала, как давит на нее груз объяснений, которые в ближайшем будущем придется найти.

– Об этом будут говорить месяцами, – выдохнула она. – Об этом узнают даже в Марано.

– О господи! – вдруг крикнул Леонид, схватив друга за плечо. – Эта бестия взбесилась!

Водитель увидел, что справа, шагах в двадцати от автомобиля, какой-то деревенский парень в плаще с капюшоном и кожаных гамашах пытается удержать в узде вороного коня.

– Джиза, скорее! – приказал Фредо. – Уведи детей в безопасное место!

Пока она перетаскивала мальчишек под колоннаду, он энергично нажимал на клаксон, подавая сигнал тревоги.

Услышав этот призыв, конь отчаянно заржал и окончательно вышел из повиновения, словно признал в надвигавшемся на него автомобиле смертельного врага, хищника. Он брыкался изо всех сил, высекая подковами искры из мостовой, и, несмотря на то что на помощь к его хозяину пришли карабинеры, собрался с силами и всех с себя стряхнул.

Леонид бросил на Фредо отчаянный взгляд. Остановиться на глазах у всей толпы было бы невыносимым поражением.

– Машина все равно впереди! – услышала Джиза, и вороной, дойдя до крайней степени возбуждения, взвился на дыбы.

– Никакая узда не удержит неукротимый бег прогресса!

Водитель переключил передачу, автомобиль хрипло кашлянул и набрал скорость. Теперь, потрескивая, он несся к Болонским Воротам, и толпа болельщиков уже не могла за ним угнаться.

– Папа догоняет коня! – крикнул Дино, и Джиза вдруг заметила, что завернутый в одеяльце ребенок у нее на руках тоже во все глаза таращится на эту необычайную сцену.

– Тише, Энцино, все хорошо, – приговаривала она, легонько покачивая его, как всегда, когда он начинал плакать. Но малыш и не собирался плакать, наоборот, все это вместе его словно гипнотизировало: усилия людей усмирить взбешенного скакуна, напряжение мощных мышц под иссиня-черной шкурой, когда тот снова взвился на дыбы, и еще громкие крики, поднимавшиеся вокруг, гудки клаксона и сильная дрожь, пробегавшая по телу матери… Наконец Фредо широким поворотом, едва не задев защитные тумбы ворот, мастерски вывел автомобиль из опасной ситуации.

Когда своими глазами увидел что-то необыкновенное, тебе уже нет нужды это необыкновенное изобретать: это было так, и никак иначе. Именно так, дамы и господа, холодным вечером 1899 года автомобиль и конь впервые явились Энцо Феррари.

I
Буффало Билл
1906 год

К восьми годам Энцо уже мог рассчитывать на немногие, но надежные свидетельства достоверности.

Ему придавали уверенности неизменная смена времен года, дружба и поддержка веснушчатого Обердана из третьего «Б» класса начальной школы и тот факт, что только три живых создания обладали способностью читать его мысли: родители и гигантский дог Дик, член их семьи.

Мама Джиза без труда угадывала его настроение и доказывала свой талант каждое утро.

Едва только семичасовой колокол вступал в контрапункт с утренней суетой в мастерской отца, он выходил из спальни, которую разделял с братом, и спускался вниз по ступенькам из розового мрамора. Еще полусонный, он держался за кованые железные перила, кончавшиеся грациозным гребешком, и был уверен, что увидит мать, занятую приготовлением завтрака.

– Бьюсь об заклад, что сегодня ты спал хорошо, – безошибочно угадывала она, увидев его на первом этаже.

А бывало и так:

– Сдается мне, что сегодня ты бы предпочел поваляться в постели, мой ослик.

Или так:

– О, горе нам, нынче ты встал не с той ноги.

И, что еще более удивительно, Джизе было достаточно видеть, как он возвращается домой к обеду, чтобы точно знать, как прошел его школьный день.

На этом специфическом поле действия необычайные способности матери конкурировали с еще более загадочными способностями верного Дика.

Великолепный дог со сверкающей шерстью цвета воронова крыла со стальным отливом базировался в сарае, в просторной деревянной будке. Его подстилка находилась возле старой двуколки с облупленными оглоблями, на которой уже никто не ездил, с детскими велосипедами и драгоценным лазурным автомобилем. Леонид, уже перешедший на роскошную «Торпеду» с закрытыми боками, уступил его другу с большой скидкой.

Царство Дика простиралось от двора, где возвышалась конструкция в виде буквы L, включавшая в себя обиталище семьи, на два этажа выше остального здания, и длинный флигель, на котором выделялись крупные черные буквы на белом фоне:

МЕХАНИЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ АЛЬФРЕДО ФЕРРАРИ

К часу дня Дик уже знал, что пора идти к зданию начальной школы. Он толкал калитку в глубине двора, шел по тропинке, которая огибала пустырь, где в качестве пограничного столба с соседским участком возвышалась старая башня ледяного склада, и в гордом одиночестве выходил на городскую улицу.

Проходя по центральному кварталу Крочетта, он сохранял благородную невозмутимость и не обращал внимания на выходки подружейных псов и истеричный лай мелких шавок, которые в ужасе признавали за ним некую божественность, и усаживался точно напротив выхода из начальной школы.

Когда звонок оповещал появление служителя, а вслед за ним целой ребячьей толпы, Дик вскакивал на четыре лапы, бешено размахивая хвостом. Дети его гладили и ласкали, но его доброе расположение превращалось в настоящую радость, только когда на пороге появлялся Энцо, а за ним Дино, который учился в пятом классе и был первым учеником.

Энцо таковым никогда не был, разве что в тех случаях, когда в сочинении позволял себе открывать свои самые сокровенные мысли. И тут учитель заставлял его читать сочинение перед всеми, и в результате он сгорал от стыда, хотя и хорошо держался.

В истории и географии он еще как-то выкручивался, а вот арифметические выражения и геометрические теоремы у него в голове не задерживались. И с естественными науками была просто беда, до такой степени, что учитель постоянно спрашивал его, как могло случиться, что рядом с таким умницей, как его старший брат, вырос такой остолоп.

После этих нахлобучек он ходил мрачный, и Дик это сразу замечал. В такие дни со старшим он держался подчеркнуто надменно, а вся его собачья нежность доставалась исключительно Энцо.

Их отец был из тех, кому редко доводилось демонстрировать собственное превосходство, поскольку большую часть времени он был занят магией другого рода. Фамилия, которую они носили, была в городе самой распространенной, но их семье особенно соответствовала. Фредо Феррари² с детства увлекался работами с железом, превращая инертную материю в перила, решетки и поручни, которыми украшал лестницы своего дома. С тех пор как обзавелся собственной мастерской, он специализировался на создании навесов для железнодорожных станций, тонких стильных колонн с коринфскими капителями и кровель с элегантными бортиками из железных кружев.

Этой работой он гордился и утверждал, что со времен античности мастера обработки металлов ценились очень высоко. Чтобы доказать это сыновьям, он однажды повел их в Дуомо и предложил внимательно вглядеться в барельефы Княжеской двери. Среди тех, что ее обрамляли, выделялась фигура кузнеца за работой, а значит, сомнений на этот счет быть не должно.

К сорока пяти годам, хотя голова его облысела, а борода начала седеть, Фредо продолжал жить в том ритме, в каком жил, когда был простым подмастерьем. Он вставал с зарей, пока сыновья еще спали, съедал завтрак из крутого яйца и нескольких галет и ровно в половине седьмого заводил паровой двигатель, от которого работали токарные и фрезеровочные станки в мастерской.

Обедал он вместе с рабочими перед возвращением сыновей из школы, и поэтому у мальчишек сложилось впечатление, что отец безвылазно сидит в мастерской до захода солнца. Возвращался он такой усталый, что сил хватало только на то, чтобы как следует помыться и просмотреть новости в газете. Ужин проходил в тяжелом молчании, и достаточно было любой мелочи, чтобы они с Джизой затеяли перепалку, и эти словесные битвы обычно начинались тем, что они поочередно упрекали друг друга, а под конец доставалось всем отпрыскам уважаемых фамилий города.

Она попрекала его тем, что он не был настоящим моденцем, как всегда утверждал, а происходил из семьи колбасника из долины.

Тогда доведенный до бешенства Фредо указывал на южные области, где расположен Марано, и объявлял, что семейство Бисбини, из которого происходила Джиза, были ужасными скупердяями: разве не верно, что, когда подошло время собрать дочке приданое, они ограничились постельным бельем и горшочком бальзамического уксуса?

Верно, соглашалась она, как верно и то, что предполагаемые скупердяи оставили ей во владение фондом в пять бьольке³ с хутором в придачу, за который она получала арендную плату. Наверное, ее неблагодарный муж уже забыл, что именно с этих денег он смог закупить оборудование для своей мастерской? Или ему не дает покоя, что у нее есть своя собственность?

Энцо всегда пугало, когда родители злились друг на друга. Ведь если бы они не любили друг друга, ни он, ни его брат не появились бы на свет, и он все спрашивал себя, в какой бы тьме кромешной он тогда оказался?

В воскресенье мастерская была закрыта, и Фредо менялся.

Выпив кофе с молоком, он устраивался на оттоманке и листал «Дука Борсо», юмористический журнал, посвященный жизни города.

Закончив этот ритуал, он усаживался за рояль, царивший в гостиной, и будил семью ариями Верди. Пока дети завтракали вместе с матерью, он не отходил от рояля. На все ее призывы это прекратить он отвечал воздушными поцелуями, называя ее «мое сокровище», и блаженно вспоминал, как изящна бывала она на детских балах.

Закончив домашний концерт, Фредо подходил к сыновьям и демонстрировал наконец свой дар угадывать:

– Бьюсь об заклад, что в следующую субботу вам захочется сходить в муниципальный театр на «Мадам Баттерфляй», – решительно заявлял он.

Или так:

– Сегодня после обеда мы с Леонидом договорились немного погоняться и улучшить время прохождения мили. Ставлю на то, что вы захотите поехать с нами.

Для них встречи с графом и остальными городскими автолюбителями были развлечением и любимой игрой. Не проходило воскресенья, чтобы дюжина водителей Модены не устраивала автопробега или не соревновалась в заездах на скорость вокруг старой городской стены.

Когда же объявляли гонку на скорость на прямом отрезке шоссе в Навичелло, Энцо и Дино оказывались ее участниками в качестве помощников-механиков.

Ворчливый лазурный «Де Дион», когда-то гордо бороздивший улицы Модены, не мог тягаться ни с современным двухцилиндровым «Маршаном», ни с импортным «Дарраком» под балдахином цвета шампанского. И можно было только мечтать о черном «Торпедо» Леонида, который четырехцилиндровый мотор «Дьятто» разгонял аж до шестидесяти километров в час.

Хотя старая малолитражка и не могла надеяться на победу, ее новый владелец прилагал все усилия, чтобы ее усовершенствовать: он облегчил ее вес, убрав запасное пассажирское сиденье, и собственноручно сконструировал два кронштейна для брызговиков, что сразу уменьшило сопротивление воздуха.

Детям поручали измерять давление в шинах и помогать отцу проверять уровень бензина и масла. Слегка опьяневшие от выхлопа, они помогали вертеть ручку и заводить мотор, а потом, прижавшись друг к другу на пассажирском сиденье, ехали вместе с отцом. Ветер дул им в лицо, а сердца были полны надежд.

Они с восторгом помогали при ритуале разбрызгивания воды в колею под колеса, чтобы было меньше пыли, а потом финишировали возле дома Ансельмо, который отвечал за хронометраж, и помогали ему вносить сведения в блокнот. За это им полагалось по кирпичику засахаренного сусла.

Всякий раз, как Фредо повторял свой рекорд, он подпрыгивал, как молодая косуля, и обещал премию юным ассистентам.

По дороге домой Энцо предвкушал момент, когда он, усевшись за стол, найдет у себя под тарелкой сюрприз: новую серию фигурок зверей, обитающих в джунглях, или листок картона с фигурками солдат, которые надо было вырезать. Они составят новый отряд его армии, которой командует сам Наполеон Бонапарт.

Единственной неприятностью по воскресеньям был урок катехизиса.

Джиза отнюдь не отличалась богомольностью, но ей очень хотелось, чтобы ее Энцино и Диди приняли первое причастие. А для этого им надлежало смириться с судьбой и надеть матроски, а потом отстоять мессу и еще час провести в доме священника с этим занудой доном Моранди.

Священник говорил о Боге как о бесконечно добром и милосердном, а сам за малейшую провинность ставил своих учеников коленями на горох.

Такое несовпадение смущало Энцо, и однажды, когда наказание выпало на его долю за то, что он позабыл разницу между добродетелью у теологов и главнейшей добродетелью, он вернулся домой в бешенстве.

Решив отомстить за себя, он построил на полу, плечо к плечу, взвод солдатиков, а командование поручил Бонапарту. Напротив взвода он поставил одну из фигурок, маркитантку, одетую в черное платье, похожее на черную сутану священника.

Импровизированный священник умолял о пощаде, но было поздно. «Заря-жай! – крикнул Энцо голосом Наполеона. – Цельсь!» А потом, после ужасной паузы, дал команду стрелять. Однако торжество Энцо длилось какие-то секунды: воображение услужливо представило ему окровавленный труп дона Моранди, изрешеченный пулями, кровь лилась у него изо рта, вытаращенные глаза смотрели в пустоту… Кончилось тем, что перед лицом смерти Энцо перепугался.

Может, убивать священника было лишним. Он бы должен был прочесть «молитву скорби», а вместо этого, чтобы оживить маркитантку, Энцо тихонько прочел молитву, которая казалась ему самой подходящей: «Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы я стал добрее».

На том конце улицы одинаковые кирпичные домики квартала Крочетта постепенно исчезали, и их сменяли начисто лишенные симметрии лачуги лодочников, отражавшиеся, как в зеркале, в воде Дарсены.

За ними виднелась громада газового завода, дальше, ближе к долине, раскинулась зона Сакка, где среди полей виднелись здания всей местной индустрии: хлопчатобумажная фабрика, чугунолитейный завод, снабжавший сырьем предприятие Фредо, и завод по производству удобрений семейства Корни.

Энцо было строжайше запрещено туда ходить: послушать мать, так по берегам Дарсены селились только воры и проститутки, а газовые баллоны могли в любой момент взорваться.

Джиза считала квартал Крочетта чем-то вроде чистилища, лежащего где-то между позорными унижениями гетто и блеском городского центра по ту сторону железной дороги. Она не одобряла местную вонючую воду, кривые, лишенные освещения улицы между полями и городской окраиной. «Если бы не мастерская, мы жили бы себе в городе, как зажиточные люди», – повторяла она.

Энцо мало что понимал в этих жалобах: у мамы словно глаз не было, чтобы увидеть плывущих по луже утят или смешные прыжки зайцев, едва не заскакивавших в дом.

Однажды после обеда они с Дино играли в мушкетеров на поляне у старого ледника. С ними был еще Обердан, его сосед по парте, племянник Ансельмо, соседа по улице. Он первый заметил какого-то странного дядьку, который шел со стороны Дарсены с подсолнухом в руке.

– Он разговаривает со своим цветком, – объявил Обердан и удивленно прибавил: – А у него из ширинки выползает огромная улитка.

Энцо рассмеялся, увидев этого уже немолодого человека, который явно заблудился, но когда он, с бессмысленной улыбкой на лице, остановился шагах в двадцати от них, почувствовал, как напряглись остальные мушкетеры.

– Привет, ребятишки, – приветствовал он мальчишек визгливым фальцетом. – Хотите, я подарю вам мой подсолнух?

– Нет, спасибо, – поспешил ответить Дино дрожащим от страха голосом.

Но тот, слово не слыша, все шел к ним, протягивая подсолнух.

– А вы, оказывается, плохие, – принялся канючить он, поглаживая на ходу свою «улитку». – Я ведь хочу с вами просто поиграть.

У всех троих попадали из рук палки, служившие им шпагами.

Овердан рванул бегом к дому Ансельмо, а Энцо и Дино – в противоположную сторону.

– Стойте, шалуны! – кричал дядька, и из его голоса постепенно исчезала доброта. – Остановитесь, или я выпотрошу вас к праздничку!

На бегу Энцо попытался позвать на помощь, но горло у него сжалось от страха, и он не смог даже коротко пискнуть. Однако крики Дино привлекли внимание собаки. Дик галопом выскочил со двора, его мощные мускулы ходуном ходили под черной шкурой. Он, не раздумывая, бросился на захватчика, повалил его на землю, уперся передними лапами ему в грудь и только тогда залаял.

На место происшествия прибежали Фредо и верный Ливио Ланчелотти, старейший из токарей в мастерской. А за ними неслась Джиза, вооруженная метлой.

Виновник беспорядка то ныл, что ему сломали подсолнух, то угрожал жестокой кровной местью, но Фредо велел Дику не спускать с него глаз и не давать убежать. Одного из практикантов отправили за подмогой к силам общественного порядка. Одновременно кто-то должен был сдерживать Джизу, чтобы она, не дай бог, не совершила самосуд.

В конце концов приехали двое полицейских из городского отряда, надели ему наручники и, когда его уводили, Энцо удивился, почему его не уводят в тюрьму.

Тогда мать, все еще в состоянии нервного потрясения, объяснила ему, что этот человек, скорее всего, окажется в месте, куда более страшном, чем тюрьма, которое называется сумасшедшим домом. Там пациентов привязывают за руки и за ноги к грязным столам, и если ведро ледяной воды их не успокаивает, их начинают лечить новомодным средством: электрическим разрядом.

Человек с подсолнухом больше не мучил их своими приставаниями, но, когда Энцо узнал, что в Формиджине есть специальная психиатрическая клиника для детей, он очень встревожился: а что, если он тоже когда-нибудь сойдет с ума и его туда отправят?

Поэтому, когда наступили дни карнавала, он с подозрением отнесся к идее переодевания в разные костюмы: а вдруг полицейские решат, что он спятил, и отправят его в сумасшедший дом для маленьких?

И пришлось очень долго объяснять ему, что на карнавале можно, более того, нужно притворяться сумасшедшими.

Ко дню Скоромного вторника (Martedi Grasso) 1906 года Джиза сшила обоим костюмы Арлекина. Как только мальчишек переодели, она подержала над огнем пробку и разрисовала им лица, и в таком виде они вышли во двор с мешочками кинзы в руках.

Энцо и Дино сначала развлекались тем, что пугали беднягу Дика, прыгая перед ним в карнавальных костюмах и держа наготове пищалки-языки, которые выскакивали с пронзительным визгом, стоило в них подуть. Потом во дворе появилась мама в красивом пальто, забрала обоих, и после затруднительного дефиле по мастерской все отправились в центр города.

Пройдя до конца своей улицы, они свернули налево, с осторожностью миновали железнодорожный переезд и вышли на площадь Городской Заставы, на магический порог, перешагнув который, входишь внутрь периметра древних стен.

– Счастлив тот, кто живет здесь, вдали от нашей вони, – сказала Джиза, когда они поднимались по широкому проспекту Виктора Эммануила II.

Ей поднимали настроение фасады дворцов и ряды домов, выкрашенных в охряные, ореховые и розовые тона, чугунные приспособления для чистки обуви возле подъездов и газовые фонари на площадях.

– А вот улица, по которой Диди на будущий год будет ходить в гимназию, – с довольным видом объявила она, потрепав по затылку Энцо, и прибавила: – Смотри не провали экзамены, ослик, скоро это и тебя коснется.

Проспект кончился перед громадой Герцогского Дворца с тремя крепостными башнями, который до объединения Италии был оплотом власти городской аристократии, а теперь в нем размещалась Военная школа. Они обошли дворец по линии трамвая на конной тяге и вышли на мощенную брусчаткой площадь, где возвышался памятник Чиро Менотти.

Их всегда изумляла необыкновенная квадратная борода патриота и его завернутые по моде прошлого века брюки. На этот раз Дино, казалось, был покорен.

– На будущий год я оденусь, как он, – неожиданно заявил мальчик.

– Почему? – спросила Джиза, ведя сыновей по мостовой плавного спуска улицы Фарини. – Тебе очень идет костюм Арлекина.

– Потому что он – герой, а Арлекин – шут, – заявил старший, и Энцо нашел его высказывание безукоризненным.

– Я тоже хочу одеться героем, – поспешил он известить всех.

Пока он предвкушал свое новое достоинство, их настигли звуки горнов и смех.

В гуще музыки и запахов этого праздника, не похожего на другие, оба брата получили на полдник хворост, посыпанный сахарной пудрой, и сладкие пельмени со сливками. А потом они смотрели кукольное представление: несмотря на свой громкий голос, дьявол исполнял роль дурака, и все дружно смеялись, когда Сандроне побил его палкой.

Около трех часов на улице появился целый караван повозок с ряжеными, которые тащили пары старых кляч, рыжих коров и быков, впряженных в плуги. Арлекины кидали в повозки летучие звезды и кинзу и соревновались, кто соберет больше конфет, которые пригоршнями бросали с повозок ряженые.

Для Энцо в этой веренице персонажей, совсем не похожих на самих себя, таилось нечто грандиозное и тревожное. А что, если в самом конце праздника все римские легионеры в картонных шлемах, коломбины и пульчинеллы возьмут и откажутся снять карнавальные костюмы и еще на целый год останутся в мире громких криков, всяких чудачеств и воплей?

К этой мысли он возвращался все следующие недели, когда пост расставил все по своим местам, на глаз отделяя больших от маленьких, здоровых от сумасшедших, синьоров в начищенных туфлях от крестьян в двуколках, подошвы, заляпанные грязью, и глаза, широко распахнутые навстречу всем городским чудесам.

«Merz, marzoum, tri cativ e un bòun»⁴, как говорили взрослые, «В марте на один хороший день приходятся три плохих». Но в тот год уже в середине месяца подул теплый, ароматный весенний бриз.

В субботу после обеда Джиза опять взяла мальчишек с собой в центр города, но оказалось, что все безумие карнавала улетучилось бесследно.

Матери надо было в парикмахерскую на площади Свободы. Эта полная воздуха и света площадь простиралась до самых стен синагоги, построенной в неоклассическом стиле. Сопровождать маму к парикмахеру была скука смертная, и они уговорили ее отпустить их на часок в город. Она согласилась при условии, что они не будут терять из виду Гирландину, пить воду из общественных фонтанчиков, этих разносчиков заразы, и не станут даже разговаривать с цыганами.

Оказавшись на свободе, они отправились на Пьяцца Гранде, Главную Площадь, чтобы устроить соревнование, кто увидит больше интересных персонажей. Возле античной статуи Энцо обнаружил капитана Военной школы с черной повязкой на глазу, как у пирата. Первое очко в его пользу.

Игра обещала быть интересной. Потом появилась пожилая дама, затянутая в одежду, достойную викинга. Ее шуба была сшита из трех лисьих шкур с болтающимися лапами, а их головы глядели на все остекленелыми глазами. Братья повздорили, кто первый увидел даму.

– Ты жульничаешь! – заявил Дино, который знал слова, что были потяжелее камня. – Сожалею, но это вопрос принципа: если ты не признаешь, что проиграл, то я больше не играю!

– Вот ты и получаешься жулик! – запротестовал Энцо. – Я ее первый увидел!

– Как хочешь, – снизошел до брата Дино и с высокомерным видом сложил руки на груди. – Но учти, я так тоже не играю.

– Обманщик! Жила! – обиделся Энцо и, видя, что Дино своих позиций сдавать не собирается, пригрозил: – Раз ты так, то ты мне больше не брат!

– Вместо того чтобы говорить всякие пакости, ты лучше сюда посмотри, – встряхнул его старший брат, и он застыл, оказавшись лицом к лицу с самыми странными существами, когда-либо появлявшимися на улице Кастелларо. Двое краснокожих, с лицами, раскрашенными в цвета войны, с воткнутыми в волосы перьями шли им навстречу, топая мокасинами по мостовой.

Появление двух сынов прерий в центре Модены не прошло незамеченным: из окон за ними наблюдали изумленные женщины, а стайка ребятишек шла за ними следом, держась на почтительном расстоянии, поближе к стенам домов.

Энцо замер, не зная, спрятаться за спиной старшего брата или удирать. А «индейцы» подняли руки в знак приветствия и крикнули «Augh!», что означает «Приветствуем вас!».

– Это цивилизованные краснокожие, дурачок, – уверенно сказал Дино, – и нет никаких причин наделать в штаны со страху.

Дино оказался прав. В этой парочке не было ничего пугающего. Оставалось только понять, кто они: участники карнавала, упрямо не желающие возвращаться к действительности, или настоящие американские индейцы, прибывшие с визитом в Старый Свет. Чтобы прояснить этот вопрос, они провожали индейцев до середины площади, где их появление вызвало настоящее светопреставление.

– Приветствуем вас, жители Модены! Мы приехать с миром белый человек! – обратился к народу тот, что был покрепче и потолще.

Он тряхнул гривой блестящих косичек и объявил группе смельчаков, собравшихся вокруг:

– Не пропустить большой событие!

– Быстро идти в город Дикий Запад Шоу, Великий Цирк Америка полковник Буффало Билл! – заверил публику второй, который раскатывал «р», как раскатывают его жители Пармы.

– Суббота шестое апреля на ипподром. Билеты трибуна десять лир, дети и военные четыре лиры. Я все говорить, Augh!

Некоторые утверждали, что все это театральная постановка, чтобы завлечь дураков, устроенная вполне в американском духе. А ее автор – один из так называемых «пионеров», теперь превратившийся в настоящую старую перечницу. Но газеты настаивали на противоположном: «Буффало Билл – это не герой грошового романа, – провозглашала одна из статей в „Панаро“. – Он – один из последних представителей тех ловких завоевателей, тех отважных людей, что открыли цивилизованному миру бескрайние прерии Соединенных Штатов».

В школе только об этом и говорили, и когда Энцо узнал, что веснушчатый Обердан уже позаботился о билете на трибуну, то сразу начал бредить этим представлением.

Чтобы попасть на самое удивительное из зрелищ, когда-либо привезенных в Модену, он был согласен на все, и даже пообещал никогда не ссориться с Дино и отлично учиться. Но родители пока не соглашались.

За три дня до представления из Болоньи прибыл целый эшелон вагонов, выкрашенных в белое с золотом. Из них вышел авангард многочисленной труппы Буффало Билла: вооруженные грабители в синих куртках, воины племени сиу в военных головных повязках и их полные достоинства скво.

По городу пошли слухи, что билеты уже кончились, но в тот же вечер за ужином мальчишки обнаружили два билета у себя под тарелками.

– Пойдем только мы, мужчины, – с довольным видом объявил Фредо, пока сыновья осматривали и вертели в руках заветные билеты.

– А мама? – спросил Дино, покосившись на мать, которая стояла, отвернувшись от стола, и доставала из печи большую глиняную миску со скромным ужином.

Отец строго на него взглянул и, потирая потемневшие от работы с металлом руки, огляделся вокруг, словно примериваясь, в какую сторону будет удобнее сбежать.

– Там будут и настоящие краснокожие, дикие и кровожадные, которые истребили много белых. Вы же знаете, что ваша мама не выносит сильных эмоций.

Вот тут он мог быть и прав. Джизу единственный раз удалось уговорить сесть в автомобиль рядом с мужем, когда делали замеры скорости, и она под всеобщий хохот выскочила оттуда в приступе, очень похожем на морскую болезнь. Едва ступив на землю, она начала ругать мужа и обвинять его, что он хотел ее убить.

– Конечно, я бы охотно пошла на представление Буффало Билла, – сказала она, осторожно вытаскивая из печи миску с вареным мясом и картошкой.

– Вора и мерзавца! – взорвался Фредо. – Я же тебе предлагал вчера взять билеты на всех, но ты не захотела!

– Я просто хотела сказать, что этот цирк обойдется очень дорого, – уточнила Джиза, поставив миску на разделочную доску в середине стола. – Но если вы решили, что поход туда будет только для мужчин, я не настаиваю.

Фредо взглянул на нее, явно чувствуя себя неловко.

– Я думал, так будет лучше, – начал он оправдываться, – ты ведь знаешь, насколько ты подвержена эмоциям, насколько возбудима… – Но это прозвучало уже без всякой убежденности.

– Возбудима… – с насмешкой повторила Джиза. – А давай расскажем мальчикам про водяного ужа?

Муж нахмурил брови.

– Опять ты с этой байкой, – вздохнул он и почувствовал, что обязан объяснить: – Для начала: это была обыкновенная гадюка.

– Когда мы еще были только помолвлены и ваш папа за мной ухаживал, мы поехали на пикник на берег Секкии, – начала она с плохо скрытым удовлетворением.

– Не надо дальше! – запротестовал Фредо.

– Мы сидели возле раскинутой на траве скатерти и спокойно болтали, как вдруг ваш папа крикнул так громко и ужасно, что у меня мурашки пошли по телу, и упал в обморок.

Мысль о том, что его папа грохнулся в обморок, как какая-нибудь барышня, вызвала у Энцо недоверие.

– Правда? – пробормотал он, а отец взглянул на него так, словно его оскорбили.

– Ну что, довольна? – прорычал Фредо, побагровев, и принялся в ярости наполнять свою тарелку, не дожидаясь, когда, как всегда, еду всем положит она.

– А женившись, человек уже не хозяин в собственном доме, – рассерженно пробормотал он. – Жена устраивает тебе засаду, рассчитывая выставить тебя перед детьми в смешном виде.

Этот монолог побудил Джизу посидеть молча. Она подождала, пока муж окунет кончик языка в зеленый соус, и, едва он надкусил жаркое, спросила робко:

– Ну, и как тебе жаркое?

Фредо в ответ что-то проворчал и повел плечами.

– С вами женщинами разговаривать – все равно что спускаться с американских горок, – пробубнил он с полным ртом. – Сначала строите из себя оскорбленных, а как только отведете душу, снова начинаете щебетать.

– С кем это «с нами» и кто это «мы»? Я и кто? – негодовала Джиза.

– Вы даже не можете решить, идете вы в цирк или нет, а потом кричите о праве голоса, – гремел Фредо. – Вот уж, воистину, таких только посади выбирать депутатов…

– Этот день наступит очень скоро, но ты его не увидишь, – отбила атаку жена, вскочив на ноги и встав у него за спиной. – В следующий раз я подсыплю в жаркое мышьяка!