Kitobni o'qish: «Вивиана. Наперекор судьбе», sahifa 2

Капитан северного войска, самого большого в графстве, перешел на сторону Честертонов. Томас Бломфилд пал в бою, но его запомнили, как героя, сражавшегося ради памяти любимой. И вот на протяжении нескольких десятков лет Честертоны ведут войну с Бломфилдами. Сейчас этим проклятым родом правит женщина – герцогиня Тересия Честертон, мать будущего герцога милорда Гильберта. Этот австриец не женат, и мы с твоим отцом решили отдать тебя ему в жены, – я едва не захлебнулась собственной слюной. Отдавать меня врагу семьи?! Что это за безумие со стороны родителей?

– Матушка, но ведь вы сами сказали, что герцогство Честертон – наш заклятый враг. Я должна буду пойти под венец с врагом своего рода? Я не понимаю…, – я пыталась говорить спокойно, но предательские нотки все равно звучали у меня в словах.

– Вивиана, я посылаю тебя в Австрию не для того, чтобы ты была благочестивой супругой этого наглого австрийца. Ты должна будешь сделать так, чтобы он оказался последним из рода Честертон.

Я в недоумении посмотрела на мать. Чего она от меня хочет, от тринадцатилетней девочки?

Графиня нагнулась к моему уху так близко, что я ощутила ее порывистое дыхание:

– Ты должна будешь убить Гильберда в первую, брачную ночь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но все мысли будто превратились в пепел и развеялись по воздуху. Слова онемели на моих губах: – Я…я не понимаю…, – на самом деле я все прекрасно понимала. Подсунуть меня иноземцу в образе скромной женушки, чтобы потом убить его – вот план моих родителей. Я мысленно покачала головой. Нет, я этого никогда не сделаю! Пусть запирают меня в темнице на всю жизнь, пусть не дают еды и питья, пусть избивают до смерти, но я не убью человека, будь он самим воплощением дьявола!

– Про свою безопасность не волнуйся. Я дам тебе такой яд, который убивает так, как это делает обычная потовая лихорадка. Медленно, неизлечимо, мучительно. После смерти мужа ты добьешься титула герцогини, как, решать будешь сама. Но эта карга Тересия после смерти своего сына должна уехать в монастырь, отдав тебе свой титул, земли и полную, безграничную власть. Когда герцогство Честертон будет в твоем распоряжении, ты заберешь все деньги с казны и вернешься в Уэльс. Не смотри на меня так! Это не воровство, хотя, называй это, как хочешь. Когда в казне этого герцогства не останется ни монеты, мы победим и разбогатеем! – я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Вокруг все пошатнулось, стало серым, пасмурным, безжизненным… Убийство, воровство… Что за бред? Неужели мама думает, что я пойду на это? Сердце мое, казалось, замерло. Я не чувствовала его ударов, ничего не понимала. На мгновение мне показалось, что я умерла, что умерла моя душа, мой дух, мое сердце, осталась лишь плоть и застывшая кровь. Взор блуждал по прекрасным гобеленам на стенах покоев. Но я ничего не видела, ничего не слышала. Когда графиня больно ущипнула меня за руку, я будто проснулась. Я внезапно отчетливо увидела ее требовательный взгляд, который говорил: «У тебя нет выхода. Ты это сделаешь».

– Мадам, вы требуете от меня невозможного. Я не посмею накликать на себя немилость Бога, совершив тяжкий грех убийства и воровства, – к моему удивлению, мама расхохоталась. Это был громкий, неприятный смех, но ее глаза оставались сухими и жестокими. Прилив смеха прекратился так же быстро, как и начался. Напущенную веселость графиня сменила коварством. Грубо схватив меня за запястье, она заставила меня резко встать, притянув к себе. Мама сжала мою руку так, будто я была пером для написания ее финансов:

– Послушай меня, деточка, ты не смеешь противиться указу родителей! Кто ты такая, чтобы противостоять отцу и матери, графу и графини?! Я сотру тебя с лица земли, если ты не покоришься, глупая девчонка! – прошипела «добрая матушка» мне на ухо. От ее скрипучего, как царапанье когтей, голоса, у меня зазвенело в ушах. Но я была не намерена отступать. Я не ее служанка, которой она может распоряжаться целиком и полностью. Посмотрев с вызовом на графиню, я резко вырвала у нее свою руку и с необъяснимой дерзостью воскликнула:

– Я не ваша рабыня, мадам! Вы не можете принудить меня! Прежде всего, я живой человек из плоти и крови и сама имею право решать свою судьбу! – я отлично знала, что такого права, увы и ах, у меня нет. Все девушки благородных кровей, от принцессы до самой низкой, бедной аристократки, были вынуждены подчиняться родителям, а потом супругу. Простолюдинки, на удивление, не являлись собственностью родителей. Такие бедные дамы вполне могли сами выбрать себе мужа, конечно, если их род не происходил из ветви какой-нибудь знатной династии. Ох, как в ту минуту я пожалела, что родилась в семье могущественного графа, родилась леди голубых кровей, а не дочерью бедного кузнеца или мясника!

– Ты не только невоспитанная дрянь, но еще и дура! Где ты читала, что леди сама может выбирать себе судьбу?! Такого не было и не будет во все века! Дети – собственность родителей на всю жизнь, моя дорогая! – графиня гневно окинула меня взглядом. Да, я знала, что моя внешность вызывает в ней совсем не материнское чувство – зависть. Моя мать была худощавого телосложения, но в ней не было той легкости и хрупкости, которой обладала худенькая женщина. Графиня была не только неуклюжей, не умевшей двигаться в такт танца, занудной, совсем не интересной женщиной для своего мужа, но еще и не красивой. Волосы у нее были пепельного цвета даже в рассвете молодости, а сейчас совсем побелели от едва заметной седины. Кожа у матери была бледной, с желтоватым оттенком, в уголках глаз появились «гусиные лапки», около рта – множество впалых морщинок. Я понимала, почему мама завидует мне. Я и сама знала, что красива. Для тринадцати лет моя фигура была совсем сформированной. Никакой детской хрупкости, лишь, возможно, даже чрезмерная женственность. В семье, несмотря на свой юный возраст, у меня была сама большая грудь. Мама всегда приказывала стягивать ее тугим лифом и корсетом, подкладывать вату и делать все, чтобы мое женское достоинство не было заметным. Но природу не переделаешь. Из любых декольте, принятых в Англии, даже самых незаметных, виднелась свежая линия моих грудей. А талия… Тоненькая, воздушная, похожая на стебель розы. Пышные бедра всегда игриво и даже вульгарно покачивались при ходьбе. А лицо! Такой невинной и одновременно дерзкой красотой, как моя, не обладала не одна женщина, которую я знала. Даже хорошенькая леди Мария, красавица Диана, соблазнительная Амелия не могли со мной сравниться. Я обладала страстными, насыщенными фиалковыми глазами. Я любила смотреть из-под слегка опушенных ресниц, поднимая, выгнутые дугой, брови к белоснежному лбу.

Губы у меня были пышные, ярко-пурпурового цвета. Ах, как я гордилась темными, почти черными, как смоль, волосами, ниспадавшими до пояса. В темноте мои кудри казались темно-синими, но при свете дня, на лучах солнца, мои волосы приобретали золотистый оттенок. Одни поэты, работавшие в графстве, сравнивали мои кудри с горящими факелами в ночи, другие – со скорлупой каштанов. В Потрипридде я считалась первой красавицей, от чего не редко получала пощечины от матери и издевательства сестры. Но в графстве я почти не виделась с мужчинами, а о том, чтобы побыть наедине с каким-то симпатичным кавалером, и речи не могло быть.

И сейчас, стоя перед матерью в роскошном, зеленом платье, сшитом из персидского дамаска, я чувствовала себя живой мишенью для исполнения политических замыслов. Кто считался с мнением Патрисии, когда ее решили сосватать за больного старика? И кто посчитается со мной? Я была уверена, что графиня скажет: «Либо повиновение, либо смерть». Я просто не сомневалась в том, что мать и отец убьют меня в случаи отказа. Родительской любви от них не дождешься, а для государственных целей им не нужна дерзкая строптивица.

– Я жду ответа, Вивиана. Ты согласна пойти на убийство и воровство ради родителей? – мать довольно улыбнулась. Мой растерянный вид как будто говорил: «Разве я посмею противиться воле великого графа и графини?». Но мой воспаленный разум твердил совсем другие вещи. А сердце? Что могло сказать оно мне? Ничего, лишь то, что в этом проклятом замке, который я считала своим домом, всегда преследуются лишь корыстные цели, а слова юной девушки – это не больше, чем пустой звук.

– Нет, матушка. Я не готова совершить два самых тяжких греха из-за почтения к вам и отцу. Простите, но для этой позорной миссии вам придется поискать другую марионетку, – присев в изысканном реверансе, я собралась уходить, но мать больно схватила меня за локоть:

– Ты хоть понимаешь, кому отказала, дрянь?! – в следующее мгновение я ощутила, как щека запылала от пощечины графини. В ушах у меня зазвенело, а прядь волос упала на глаза. Но я удержалась на ногах. Я не могла позволить матери торжествовать. Она не должна была видеть, что сломила меня. Несколько минут я стояла, высоко вскинув голову. Глаза защипало от слез, которые я тщательно сдерживала.

– Можете ударить меня еще, еще и еще! Но я вам не пешка в корыстной игре! У вас не получится сломить меня! Я не поеду к герцогу, не поеду в Австрию! Можете хоть убить меня, но я не поеду! Не поеду, не поеду, не поеду! – кричала я. Мать уже подняла руку, чтобы ударить меня еще раз, но увидев мой бесстрашный взгляд, в котором читался открытый вызов, отшатнулась, как от дьявола:

– Ты воплощение демона, но я смогу сломать твои черные крылья! Клянусь, что если я не подчиню тебя своей воли, то отрекусь от титула графини и уеду в монастырь, а ты будешь править вместо меня, и свою судьбу будешь решать тоже сама. За отца не волнуйся. Сегодня утром он уехал в Германию и в ближайшие пять лет не вернется.

– Хорошо, матушка. Давайте заключим пари. Если я не подчинюсь вам, вы уедете, и оставите право выбора за мной, а если вы своими жестокими способами сможете взять вверх надо мной и над моим упрямством, я буду всю жизнь делать то, что скажите вы. Договорились? – мать согласно кивнула. В ее глазах была радость. Что мама задумала?

Глава 3

На следующее утро мне передали письмо ее королевского величества – Екатерины Арагонской. Королева желала видеть меня у себя в свите. Я не понимала такого шага. Я удостаивалась чести только раз видеть супругу короля Англии, и то, будучи маленькой девочкой. И покидать Понтипридд, отправляться в туманный Лондон, ко двору, где постоянно кипят неистовые страсти, у меня не было особого желания. Но графиня, прочитав послания от Екатерины, радостно захлопала в ладоши: – Надеюсь, что жизнь при дворе научит тебя быть скромной и покорной. А теперь иди, собирай свои вещи. Завтра же ты едешь во дворец, – по крайней мере, служение в свите королевы давала хоть одно преимущество: меня не выдадут замуж, ибо фрейлины ее величества должны были быть незамужними, непорочными девицами.

Патрисия, которая задержалась в Уэльсе из-за того, что в Московском Княжестве опять свирепствовала эта проклятая оспа, открыто завидовала мне. Сестрица всегда желала оказаться в Лондоне, увидеть самого Генриха VIII, почувствовать блеск и роскошь английского двора, всегда так далеко находившегося от нашей семьи.

Собирая свои вещи в скромный чемодан, я услышала тихий голос Амелии над своим ухом: – Зато вы в ближайшее время не поедите в Австрию, леди. Разве это не чудо? Именно в тот момент, когда графиня так пылко желала отдать вас за герцога, ее величество пожелала видеть вас подле себя, – я видела, как возбуждена и рада гувернантка. Амелия, разумеется, ехала со мной, поскольку матушка считала, что я, юная особа, могу натворить неладных дел при дворе вельмож.

– Мне кажется это слишком подозрительным. Еще вчера я заключила пари с мамой. Если она не вынудит меня стать игрушкой в ее руках, я навсегда одержу желаемую свободу и титул. Но, а если проиграю, не ведать мне воли до конца своих дней, – усмехнулась я, улаживая в чемодан белое, воздушное платье, которое я так любила одевать. Правда, этот наряд вызвал гнев матери и заинтригованные взгляды всех мужчин графства, ибо декольте было чересчур глубокое, а вырезы на плечах делали мою хрупкую фигурку дьявольски-соблазнительной.

– Постойте, миледи, – стройная рука Амелии легла на корсет платья: – Ее светлость запретила брать вам этот наряд в Лондон, поскольку считает, что сие платье больше идет распутнице, чем благодарной леди и фрейлине королевы. Мисс, смею заметить, что при дворе женщины одеваются, конечно, с большим вкусом и изяществом, но достаточно скромно. Обнажать плечи и, тем более, оголять линию груди строго запрещается. Любая дама королевы должна носить чепец, скрывавший ее волосы, а на улице – вуаль и плащ, в летнее время года – накидку. Поэтому мне даже жаль, что ваши прекрасные кудри будут скрыты под чопорным чепцом. Но ничего не поделаешь. Законы о моде меняются только с наступление нового правительства.

Я заинтригованно посмотрела на няню. После того неблагоприятного инцидента гувернантка стала ко мне относиться не как к маленькой девочке-воспитаннице, а, как к леди. Амелия стала обсуждать со мной политику, внешние дела города и даже мой стиль. Поэтому теперь я могла позволить себе носить те наряды, которые захочу. Разумеется, такая приятная свобода в выборе своего имиджа мне очень даже нравилась. Я отличалась хорошим вкусом и никогда не одевала серых вещей.

– Моду при дворе диктует королева? – безразлично спросила я, выглядывая в окно и пожирая взглядом рослого мужчину, который прохаживался с моей матерью в саду.

– О, да. Екатерина Арагонская – основатель стиля, – и почти шепотом добавила: – Мне даже жаль, что так. Королева слишком чопорная, богобоязненная, скучная. Она ввела в моду треугольные чепцы, квадратные декольте, совсем тугие корсеты, серые, черные наряды, темную вышивку, безвкусные вуали из обычного шелка. Ах, как было хорошо во время правления Елизаветы Йоркской. Вот она была настоящей королевой: веселой, остроумной. А какие наряды были! Мм, загляденье! Сколько тогда роскоши царило в резиденциях монарха, сколько живости, красок, остроумных вещиц. Каждый предмет женского туалета был сделан из дорогих материалов, украшен разными драгоценностями. Все придворные тогда сияла в своих роскошных платьях и милых шляпках с перьями страуса, – отвернувшись от окна, где я увидела графиню с очередным любовником, я внимательно посмотрела на себя в зеркало. Могла ли я стать украшением английского двора? Возможно, могла. Высокого роста, аппетитного телосложения, с белоснежной кожей, не свойственной при темных волосах.

– Расскажи мне еще что-то про придворную жизнь, – попросила я няню, положив голову ей на колени.

– Ах, королевский двор – эта такая странная штука. Там, за каждым роскошным гобеленом, за каждым ковром пылают страсти, интриги, заговоры. Балы, пиры, охота, сколько еще разных развлечений, но реальность и будни в резиденциях королевской четы далеко не сказка. Каждый человек, поднявшейся на очень высокую ступень иерархической лестницы придворных рангов, всегда ходит между плахой и топором палача. Пример тому, герцог Суффолк – Чарльз Брендон. Он – приближенный к королю, его зять, женатый на принцессе Мэри Тюдор, и великий герцог. Но все равно его сиятельство боится, что может попасть в немилость суверена. Но Брендон, на удивление, очень осторожен, несмотря на свою пылкую натуру. Возможно, его шея никогда не почувствует прикосновение топора.

– Аминь, – по – традиции, произнесла я. Все эти придворные чины, герцоги, меня совсем не волновали.

– А его величество так и не получил от своей жены наследника? – с большим интересом, свойственным молодой леди, спросила я, хотя и знала ответ на свой вопрос.

– Нет, юная госпожа, не получил, но, возможно, скоро получит. Королева опять беременна и нам стоит молиться, чтобы в этот раз на свет пришел здоровый принц, достойный в будущем стать королем Англии.

– А если королева вновь потеряет ребенка? Я не понимаю, почему Генрих до сих пор не развелся с ней и не зачал малыша в лоне здоровой женщины, способной родить сына, не то, что эта старая испанка, – парировала я.

Гувернантка посмотрела на меня с гневом и опаской: – Миледи, завтра вы поклянетесь быть верной королеве Екатерине, и не посмеете больше порочить ее. Такие слова приравниваются до государственной измены. Поэтому, запомните – держите свой острый язычок за зубами, леди Вивиана, если не хотите его лишиться вместе с головой. При дворе любое неаккуратное слово может стать последним.

Я судорожно вздохнула. Лишиться головы из-за своего языка мне тоже не очень- то хотелось. С печалью смотря на все те вещи, что я оставила дома из-за приказа матушки, я пошла в сад. Томиться в душной комнате в этот жаркий день я не собиралась.

* * *

Погода, к сожалению, опять испортилась. Пошли проливные дожди, а тучи, подобно лепесткам розы, закрывали солнце. От холодного ветра я содрогнулась, когда вышла во двор. Придворный кортеж уже стояла у крыльца. Около берлины ежился от холода какой-то мужчина лет сорока. Подойдя ближе, я смогла разглядеть его морщинистое лицо и потухшие, серые глаза. Как мне сообщила приятная, молоденькая служанка, сидевшая в карете, этот грубый мужлан являлся доверенным ее величества. Говоря обычным языком, он был ее советником, вот только не в политических делах, а в придворных. По желанию королевы он мог в любое время и при любых обстоятельствах устроить такой пир, о котором даже и мечтать не смели церемониймейстеры. Развлекать королеву, брать ей на службу фрейлин и служанок, было его обязанностями. Но я не могла понять, как этот мрачный, как туча, что нависла сейчас у нас над головами, человек, мог веселить и устраивать праздники.

В карете было так же холодно и сыро, как и на улице. Девушка, сидевшая со мной, которую звали Мелли, сказала, что специальные «камины» находятся только в экипаже августейшей четы, а подогретые подстилки под ноги имеются в каждой карете благородной дамы. Меня сей факт только разозлил. Неужели Екатерина считает, что я – дочь графа Бломфилд, не достойна такой мелочи, как подогретая подстилка?

Я бросила взгляд на замок. Сейчас зубчатые стены башен казались призрачными на фоне серого, почти черного, неба. А ведь еще вчера солнце грело прекрасные, как расплавленное золото, крыши поместья. Я поняла одно: погода сопутствует моему настроению. Мама так и не вышла, а я ожидала, что она попрощается со мной, поцелует, скажет, как любит, даст какие-то напутствия в этот туманный и загадочный Лондон. Мне сказали, что графиня заперлась еще утром у себя в покоях и никого не впускает. Что ж, депрессия было свойственна матери, а особенно сейчас, когда отец был за морем, я уезжаю в Вестминстер, а Патрисия, как сообщил вчера вечером русский посол, должна приехать в Москву, поскольку жених уже заждался своей молоденькой невесты, а оспа отступила, ее светлость была подавлена из-за предстоящего одиночества.

Я внезапно почувствовала сдавливающую боль в груди и поймала себя на мысли, что едва сдерживая непонятные слезы. Я больше никогда не увижу графство Бломфилд… Это я уже знала по своему странному самочувствию.

Дорога была долгая, не говоря, что еще и мучительно скучная и холодная. Мы ехали не через леса, опасаясь разбойников, а через шумные рынки и лавки уэльских торговцев. В Лондон мы приедем не раньше, чем через несколько дней. Амелия и Мелли спали, укрывшись своими накидками. Сэр Питер, приближенный королевы, скакал на лошади впереди нас, поэтому я не могла его видеть. В карете не спала одна я. Из-за неловкого сиденья на узких креслах я ощущала боль во всем теле, да и голод давал о себе знать. В путешествие мы не брали никакой еды, решив останавливаться в тавернах каждое утро, но сейчас я бы так желанно съела кусочек мясного пирога или пригубила густое вино из погребов отца. Спать сидя было просто невозможно. Тяжело сопя, я выглянула в окошко кареты. Мое и так обветренное лицо поддалось такому порыву ночного ветра, что я всем телом вздрогнула. Сейчас бы оказаться у камина, слушая журчание дождя и мифические рассказы Амелии о лесных существах.

– Сэр Питер, – позвала я советника ее величества, прикрывая лицо от дождя и ветра ледяной, как фарфор на морозе, рукой. Обращаться к глупому кучеру, мальчишке лет пятнадцати, не было никакого смысла. Кроме ремесла подчинения колес он совершено, я была уверенна в этом, ничего не знал.

Сэр Питер, оказывая знаки должного внимания, подъехал на своем пародистом коне к карете, протягивая мне перчатки, которые я обронила, когда еще садилась в экипаж и свой плащ. Я была бы рада закутаться в этот мех, но Питер – такой самый человек, как и я, и в своем камзоле он, разумеется, замерзнет. Ох, как я ошибалась, считая его грубым невеждой. Если бы этот мсье был моложе, возможно, я бы и стала с ним невинно флиртовать.¹

– О, горячо благодарю вас, сэр, но я не могу принять плащ. Вы ведь совсем озябните, скача на своем коне в одном камзоле, – как будто не слыша меня, Питер нежно окутал мои плечи своим плащом и одел на мои холодные руки перчатки. Скорее он походил на заботливого отца, чем на влюбленного юношу: – Сэр, теперь я точно уверена, что нам необходимо остановиться в какой-то таверне на ночь, чтобы каждый из нас мог хорошенько отдохнуть. Иначе мы просто превратимся в лед, когда приедем во дворец, – засмеявшись моей банальной шутке, Питер крикнул кучеру:

– Эй, дружок, остановишь карету близ прилежной таверны! Только смотри, чтобы это не оказалось какой-то захудалой харчевней, или, чего похуже, публичным домом! – промямлив что-то невнятное, юноша развернул карету на другую улицу, более чистую, тем ту, по которой мы ехали, подобно улиткам, целый час.

Вернувшись на свое прежнее место и закрыв окно плотной занавеской, я еще сильней прижала к себе плащ. Соболий мех приятно отдавал запахом нарциссов. На удивление, я согрелась. Это был плащ Питера… Эта мысль пробудила во мне странные ощущения, не свойственные тем, что я ощущала раньше. Это были чувства не благодарности, а чего-то другого, более высокого. Любви? Нет, увы, это была далеко не любовь. Из рассказов подруг я поняла, что, когда рождается любовь, все вокруг замирает, становиться серым и незначимым, в крови бушует огонь, а сердце тянется к нему…

Карета остановилась: – Амелия, Мелли, просыпайтесь, – проговорила я, хлопая няню и служанку по щекам. Женщины, что-то ворча, вышли из кареты, дрожа от холода. Я последовала их примеру. Мысль о том, что сейчас мы окажемся в теплом помещении, поедим горячего супа и выпьем старого вина, развеселила меня. Спрыгнув со ступень, я побрела за Питером, который волочил мой багаж. Оставлять наши вещи на ночь в карете под присмотром легкомысленного кучера было опасно.

Таверна не отличалась ничем от обычного дома, вот только три этажа, несвойственные для дома бедняка, и многочисленные окна выдавали столовую. Зайдя в таверну, мы ощутили резкий запах вина и пива. За маленьким столиком сидел хозяин. Лысый мужчина лет пятидесяти ласково поманил нас вглубь коридора, поближе к камину: – Сэр, леди, добро пожаловать. Чем могу быть полезен? – стряхивая со шляпы и с плаща капли дождя, я присела в ответном реверансе, как и остальные женщины: – Сэр, на улице бушует непогода. Не могли бы Вы дать нам комнату на ночь и самый скромный ужин? – увидев непонимающий взгляд хозяина, я добавила: – Мы за все заплатим.

Расплывшись в улыбке, мужчина повел нас по узкой галерее. От его тела, пропитанного потом и пылью, меня едва не стошнило. С каждым шагом до нас все отчетливее доносились звуки грубой ругани и смеха. Разумеется, в таверне мы были не одни.

Перед нами показалась высокая арка, ведущая в какое-то помещение, но хозяин перегородил нам путь: – Леди, я хочу вас всех предупредить, что в общем зале не все присутствующие сущие джентльмены. Когда они увидят вас, то могут пойти на постыдные поступки. Такие случаи многократно случаются. И даже мои люди не могут спасти невинных дам от позора и бесчестия. Поэтому, будет лучше, если вы закутаетесь в темные, ничем не примечательные плащи, а капюшоны надвинете на лицо. Вы же, сэр, можете без опаски проходить, только молю, не ввязывайтесь в ссору или в драку. Миледи, – раздавая нам плащи, хозяин таверны беспокойно поглядывал вовнутрь зала. Я почувствовала в этом какую-то интригу, но промолчала, смотря в беспечные лица остальных путников.

Надевая потертый плащ, я внезапно почувствовала, как в руку мне что-то скатилось. На ладони у меня лежал золотой медальон. Возможно, его кто-то забыл. Я уже подумала его вернуть, но увидела надпись: «Секретно, но ради блага Госпожи». Незаметно спрятав безделушку со странными словами в карман юбки, я пошла за остальными.

В нос мне ударил запах немытых тел и прокисшего молока. Вино, эль, пиво лились рекой. В дальнем углу затеялась драка, слышались бранные слова. Да, таверна желала лучшего. Столы залиты спиртными напитками, на полу следы еще свежей крови от драк, скатерти грязные и пыльные. А бедные служанки, которые разносили еду и пытались казаться благородными…

Мгновенно мой взгляд впился в незнакомого мужчину, одетого по последней лондонской моде. Милорда охраняли шесть или семь вооруженных стражников. Лица этого сэра я не могла разглядеть из-за его шляпы, надвинутой на лоб. Но было понятно, что этот джентльмен не ради утехи и ужина сюда пришел. Но тогда зачем?

– Кто этот милорд в широкополой шляпе? – спросила я хозяина таверны. Здоровяк стал бледней стены. Комкая свою маленькую шляпку, он буквально протолкал нас к ближайшему столу, подальше от подозрительного сэра:

– Откуда мне знать, миледи? Обычный посетитель. Здесь таких полно, – недовольно буркнул толстяк. Несмотря на напущенное спокойствие, я услышала в его голосе нервные нотки.

Мои раздумья прервал поток грубого смеха и ругани из противоположного стола, где два пьяных гиганта попивали эль.

– Сэр, принесите же нам ужин! – не сдержалась я, смотря, как хозяин стоит возле нашего стола, покусывая свои обвисшие губы. Что – то буркнув, он пошел на кухню, давая приказания молоденькой служанке.

– Вы не заметили ничего подозрительного? – не унималась я, обращаясь к замерзшим и грустным товарищам. Но Амелия лишь брезгливо дернула плечами:

– Кроме вонючих пьяниц и грязных столов здесь нет ничего подозрительного, миледи. Ах, лучше мы бы спокойно ехали в карете, чем сидели тут, среди этого распутного борделя. Леди, может, уйдем отсюда? – прохрипела Амелия, с опаской смотря по сторонам.

– Я не собираюсь трястись в экипаже целую ночь. Сейчас поедим и попросим свободную комнату. А уже завтра утром продолжим наше путешествие. Сэр Питер, что с вами? – я перевела взгляд на приближенного королевы, который смотрел куда-то вдаль.

– Я не согласен с вами, мадам Амелия, я туже чувствую какую-то интригу. Посмотрите, Вивиана, туда. Разве это не итальянский герб? – я обернулась. И правда, это был итальянский герб, высеченный на плаще того подозрительного милорда.

– Это итальянец? – вполголоса спросила я.

– Похоже, что да. Но странно то, что в Англии почти нет итальянцев. А этот сэр похожа на настоящего принца королевской крови, – к столу подошла служанка, неся на подносе четыре тарелки рыбного супа, несколько черствых пирожков с мясом и бутылку эля.

– Мисс, – обратился Питер к кухарке: – Могли бы вы кое-что для меня сделать? Я щедро заплачу.

Девушка удивленно подняла на советника свои серые, безвкусные глаза: – О чем вы? Если о развлечениях, то в таверне очень много публичных девок, готовых ради двух монет ублажать вас целую ночь и утро. А я порядочная леди, хоть и кухарка, – Питер схватил ее за руку, шепча на ухо:

– Успокойтесь. Мне не нужно ваше тело, поберегите его для пылких юношей. Мне необходима информация.

– Информация? – рыжие брови служанки поползли на лоб. Питер резко развернул ее к итальянцу:

– Кто он? Откуда? И зачем приехал в Англию? Отвечай! – сэр порылся у себя в плаще, нашел кошель и отдал его кухарке: – Вот, ты получишь это, но, когда скажешь, что этот сеньор здесь делает. Иначе не только обещанных денег лишишься, но и своей прекрасной головки.

– Хорошо, я все скажу. Этот милорд – итальянец, его имя – Формандо де Романо.

– Зачем он сюда приехал? Какова его миссия? – Питер еще раз дернул девушку, но на этот раз в его руке сверкнул кинжал. На испуганные крики служанки сбежались все, кому не лень.

– Эй, дружок, зачем женщину оружием пугать? Хочешь позабавиться, тащи в спальню! Или же сначала хочешь кровь ее вен попробовать, чем кровь девственницы? – выкрикнул какой-то толстяк. Я не на шутку испугалась. Не нужно было сэру Питеру привлекать внимания толпы. Так у нас могли быть еще большие проблемы.

– Милорд, оставь даму в покое. Что тебе от нее надо? На пьяницу ты не похож. Но, что бы там ни было, поговори спокойно, а ножом махать каждый третий может, – вмешался светловолосый юноша.

– Не вмешивайся, парень. Эта женщина должна мне кое-что рассказать, – растолкав любопытных зрителей, Питер потащил служанку в укромный уголок, каким оказался захудалый вестибюль с соломенным полом. Оставив перепуганных женщин, я пошла вслед за сэром.

Мужчина прижимал молчаливую кухарку к стене, обхватив руками ее тонкую шею:

– Говори, дрянь! Говори, что вы задумали?! – прошипел он. Служанка зашлась судорожным кашлем, когда руки Питера отпустили ей. Упав на солому, она покачала лишь головой:

– Я… я ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

– Если будешь и дальше молчать, не выйдешь отсюда живой! Либо рассказ, либо мучительная, долгая смерть. Решай, – я вышла вперед, заслонив собой дрожащую девушку.

– Сэр, с чего вы взяли, что она что-то знает? Может, она говорит правду. Отпустите несчастную, – Питер недружелюбно, даже грубо оттолкнул меня и сорвал с шеи кухарки медальон:

– Вот, посмотрите. Это половинка кулона, на котором изображена роза, проткнутая кинжалом, – я порылась у себя в кармане, доставая ту безделушку со странной надписью, что нашла сегодня в плаще.

К ужасу, половинки сошлись. Это был медальон, но почему две его части находились в разных местах: – «Секретно, но ради блага Госпожи?» – прочитав надпись, советник королевы смертельно побледнел. Сжав до крови в своих сильных руках половинки кулона, он едва слышно прошептал: – Заговор… Это заговор против суверенов! – я почувствовала холодный комок у себя в груди. Неужели их величествам угрожала опасность? Но от кого?

Питер швырнул служанку к стене, отчего у нее из носа хлынула кровь. Подняв обмякшую девушку, сэр приставил к ее горлу лезвие ножа: – У тебя есть время подумать. Когда я сосчитаю до трех, твоя головка покатиться по этой соломе. Раз…, два…