Прошу любить и не жаловаться

ГЛАВА 4

Вы знаете, чего я боялась, думая о своём возвращении домой в тот самый первый год? Что я вернусь ни с чем. Прилежная отличница, окончившая школу с золотой медалью, а институт, понятное дело, с красным дипломом, кого ставили в пример на каждом родительском собрании и каждую четверть вывешивали портрет (с глубокомысленным выражением лица и трогательной чёлкой на лбу) на доску почёта, – как я могла пропасть в другом городе? Даже если имя ему было – Москва? Никак – думаете вы? Я тоже так думала.

Но всё оказалось почему-то совсем по-другому. Начать с того, что вдали от родных мне людей я оказалась вовсе не такой уж и уверенной. А при ближайшем рассмотрении – и вовсе трусихой. Художественная школа, куда я сначала устроилась, пугала меня своими древними стенами и высокими требованиями. Я боялась сделать что-то не так, не так посмотреть, не так сказать, и мои дорогие коллеги этим очень умело пользовались. На меня взваливали самую тяжёлую работу, и я пыхтела изо всех сил, а в съёмной комнатке плакала от бессилия и разочарования, уткнувшись в ветхую хозяйскую подушку.

Я как-то очень быстро поняла, что Женька в Арбузове и Женька в Москве – два совершенно разных человека. Откуда ни возьмись на свет повылезали такие мои качества, о которых я даже не подозревала! Моя обычная невозмутимость пошла трещинами, и оказалось, что под этой коркой прячется нервное и жалкое существо. Я, Женька Беликова!

И как я могла вернуться домой? Что бы я сказала своим друзьям? Ваша Белка – никчёмная неудачница?

И вот уже пятнадцать лет я тащу на себе это разочарование в самой себе. Нет, конечно, не всё так грустно. Были и светлые периоды в моей столичной жизни. Вот, например, встреча с Андреем Даниловичем, стареньким художником, с которым я познакомилась в Пушкинском музее лет десять назад. В зале французских импрессионистов.

В тот день, вдоволь побродив по уютным залам, я присела на небольшую скамеечку, стоящую прямо напротив «Портрета Жанны Самари» Огюста Ренуара, и, не отрывая взгляда от прекрасной рыжеволосой женщины, замерла. На меня смотрела моя Дашка и улыбалась мне ласково и чуть устало… Да, эта актриса как две капли воды похожа на мою подругу, ещё наш Саныч, Пётр Александрович, педагог по живописи, это подметил. Дашка, кстати, всегда гордилась таким сходством, у неё даже платье есть похожее, которое сшила ей мама, не устоявшая перед горячей просьбой любимой дочурки.

И вот сижу я так, мечтательно купаясь в розовых облаках, и боковым зрением вижу, что сбоку от меня маячит какая-то мужская фигура. Долго маячит, минут десять. И кажется даже, не сводит с меня назойливого взгляда.

«Наверное, познакомиться хочет, – с гордостью подумалось мне. – Ещё бы, я так романтично выгляжу! Эдакая загадочная незнакомка, с тонким профилем и белой кожей. Будь я мужчиной, сама бы в себя влюбилась!»

Я и оделась сегодня необычно. Длинная юбка в пол, наверху – лёгкая серебристая разлетайка, высокая шея открыта, волосы изящно подобраны к макушке. В общем, затейливая барышня!

И, улыбнувшись самой своей обаятельной улыбкой, я чуть склоняю голову направо, краем глаза цепляя настойчивого господина, и тут же мои сладкие мечты обрываются.

«Ну вот, а я-то надеялась!» – разочарованно оглядываю я щуплого дедка, одетого в бархатный пиджачок, и с серой береткой на голове. Не принц, пожалуй.

Заметив мой взгляд, старичок улыбнулся мне мило и подошёл поближе.

– Здравствуйте, сударыня. Вы позволите обратиться к вам с просьбой?

– Да, конечно, – несколько удивлённо ответила я.

– Я понимаю, что слова мои могут показаться вам чересчур дерзкими, но не могли бы вы чуть-чуть подвинуться?

– Ой, конечно, конечно! – я моментально покраснела и даже хотела вовсе вскочить с лавочки, но что-то меня удержало на месте. Порывисто подвинувшись левее, я добавила: – Извините, что сама не сообразила. Загляделась.

– Ну что вы, что вы! – смутился дедуля. – Вы уж простите старика. Не хотел вас тревожить. Но я посижу чуток и уйду, не беспокойтесь!

Он опустился на край лавочки, ещё раз извинился и замолчал. Я скосила глаза. Его лицо, став совершенно отрешённым, было обращено на мою Дашку. Точнее, на Жанну Самари.

«Тоже, значит, поклонник Ренуара», – хмыкнула я про себя и опять повернулась к розовой женщине.

Её образ вновь взял меня в плен. Но сейчас, сидя рядом с почтенным незнакомцем, я почему-то совсем другими глазами смотрела на изменчивое лицо. Мне вдруг почудилось, что она видит нас. Да, да, смотрит на нас, как живая!

Мы сидели в молчании довольно долго. Перед нашей лавочкой медленно прохаживались люди. Вот пробежала маленькая девочка, таща за собой на ремешке, как собачку на поводке, футляр от фотоаппарата. Стайка иностранцев с маленькой толстой экскурсоводшей остановились прямо у картины, скрыв её полностью от нас. Мы со стариком продолжали сидеть. Безмолвно. Видя перед собой только уставшую рыжеволосую красавицу.

«Она нас как будто связала», – подумалось мне.

И когда спустя ещё несколько минут старик начал говорить, я ничуть этому не удивилась.

– Мы познакомились с моей Любушкой здесь, вот на этой самой скамейке, – его тихий голос показался мне совсем молодым, – почти пятьдесят лет назад. И не было года, когда бы мы ни возвращались в этот же день сюда. К нашей Жанночке.

Он улыбнулся. Я почувствовала это, даже не смотря на него.

– А сегодня здесь оказались вы… – дед повернулся ко мне. – Вы знаете, я опять не чувствую одиночества. Последние три года я приходил сюда один.

У меня защемило сердце. Я представила, как этот милый дедушка сидел на пустой лавочке и вспоминал свою жену.

– Мне даже показалось, что моя Любушка прислала вас вместо себя. Глупый я старик, правда? – засмущался он.

– Ну что вы! – горячо воскликнула я. – Я так рада, что оказалась именно здесь! Может быть, правда ваша Любушка меня привела сюда? Честно говоря, я ещё утром не собиралась в музей. Всё решилось неожиданно, в одну секунду.

Мы улыбнулись друг другу.

– А вы, наверное, тоже художница?

– Неудачливая художница, – не стала лукавить я. – Как-то не складывается моя творческая жизнь. А вы?

– А моя сложилась. Только знаете, что я вам скажу, – у него опять погрустнели глаза, – без Любы это не имеет никакого значения.

– Да, я понимаю, – тихо сказала я.

Вот так мы с ним и познакомились. Андрей Данилович оказался очень светлым человеком и талантливым художником. Я частенько бывала у него в мастерской и подолгу рассматривала полотна, на многих из которых было изображено одно и то же лицо. Лицо пухленькой девушки с весёлыми глазами. Его Любушки. Люба у окна, Люба за столом, Люба, выглядывающая из-за занавески…. И везде у этой женщины лучистая и добрая улыбка. Как у самого Андрея Даниловича.

Признаюсь, я ходила в мастерскую не только для того, чтобы пообщаться с ним. Меня тянули запахи растворителей и красок, сама атмосфера этого места. Всё то, чего я была лишена вот уже несколько лет.

Да, к сожалению, моя творческая жизнь и правда не сложилась. Совсем. В художественной школе я долго не продержалась, подрабатывала ещё то тут, то там, пробовала себя даже в гончарном деле, но как-то всё оказалось не то, не то.

Ну а про личную жизнь и вовсе говорить не хочется. Вспомнить хотя бы мою последнюю любовь, на поверку оказавшуюся просто нелепой и пошлой историей. Геннадий (крокодил, как за глаза зовёт его моя подруга Танька) – самое большое разочарование моей жизни! А ведь как всё романтично начиналось!

Мы познакомились с ним на какой-то глупой вечеринке, куда притащила меня моя Татьяна.

– Женька, пора тебя выдавать замуж!

– Ты, что ли, это будешь делать? – ухмыльнулась я.

– А почему нет? – пожала плечами Танька. – Сама-то ты, небось, никогда не решишься на такой шаг! А у меня есть приятельница, которая устраивает встречи специально для таких, как ты!

– Для каких это таких? – не поняла я. – Красивых, но гордых?

– Убогих и застенчивых, дура! Да шучу я, шучу! – Танька заливисто захохотала.

Я тоже прыснула. Устоять, когда смеётся моя подруга, нет никакой возможности. Многие пробовали, но ни у кого не получалось! Мы, помню, как-то даже поспорили, улыбнётся ли одна наша общая знакомая, нудная сухая тётка, при звуке Танькиного смеха. Улыбнулась, да ещё как! Во всю ширь своего огромного рта, сверкая золотым зубом. Танька даже испугалась, что не сможет остановить истеричный смех этой тётки. Ничего, остановили общими усилиями! Впрочем, я отвлеклась.

– Ну, рассказывай, что ещё за вечеринки такие для красивых и застенчивых! – дёрнула я подругу за рукав.

– Короче, фишка в том, чтобы познакомиться как можно с большим числом людей за один вечер. Вот смотри.

И Танька, как заправский боевой генерал, смела в кучу липкие листки и ручки с карандашами (мы сидели с ней в офисе за моим столом), и стала всё это дело расставлять.

– Вот это – столы, а это… – она показала на цветные карандаши, – гости. За один столик рассаживается по четыре человека, две бабы, и два мужика, и общаются ровно пятнадцать минут. Ну, знакомятся, расспрашивают друг друга о том о сём…

– О чем расспрашивают? – не поняла я.

– Когда родился, когда первый раз поцеловался. Ну что ты, не понимаешь, что ли?

– Понимаю, понимаю. И что дальше?

– Каждые пятнадцать минут люди меняются местами, переходя от столика к столику.

– Ну и в чем смысл этих рокировок?

– А в том! – Танька округлила глаза. – Среди такого количества мужчин наверняка найдётся один подходящий!

Я помолчала, внимательно рассматривая разноцветные кучки на своём столе. Затем сдвинула всё это добро на край, положила чистый лист бумаги посередине и начала выводить на нем узоры.

– Ты чего это, Жень? – Танька зачарованно следила за моей рукой.

– Не мешай, я так думаю, – произнесла я, не поднимая глаз.

– А-а-а, – протянула моя приятельница. – Что, помогает?

– Думать? Ага. На, попробуй.

Я подвинула ей другой лист и дала в руки карандаш. Танька замерла, смешно наморщив лоб.

– А чего рисовать-то?

– Да что рисуется, то и рисуй, – промычала я.

– Ага, – задумчиво пробормотала Татьяна. И провела один малюсенький штришок. – Не, я так не умею, как ты!

Она бросила карандаш на стол и улыбнулась.

– Жень, ну что, сходим на вечеринку, а?

– Отчего не сходить, – медленно произнесла я, продолжая рисовать, – сходим, конечно. Чего мне терять, терять уж нечего. Приду, поглазею на людей. И мне польза, и тебе весело.

– Точно! – обрадовалась Танька. – Завтра же и пойдём!…

ГЛАВА 5

…Вот так и получилось, что на этой самой вечеринке, за одним из столиков, я увидела Геннадия. И влюбилась, что называется, по уши. Почти с первого взгляда.

А Таньке Гена не понравился. Это я теперь понимаю, почему, а тогда мне казалось, что подружка просто мне завидует. Ещё бы, такого красавца подцепила!

– Женька, ты что, не видишь, какой он жадный?

– Кто, Геночка?

– Ого, он у нас уже Геночка?

Мы стояли с ней у барной стойки и смотрели на Геннадия, который мило мне улыбался с другого конца зала. Его чёрные глаза весь вечер наблюдали за мной, и мне так это нравилось, что сердце выскакивало из груди от счастья!

– С чего ты взяла, что он жадный? Вот скажи, с чего? – пристала я к подруге.

– Дура ты, Женька! – постучала себя по голове Татьяна. – Ты что, не помнишь, как у него дрожали руки, когда он рассчитывался за твоё вино?

– Фи, выдумала тоже! – я облегчённо улыбнулась. – У него руки дрожали от волнения, что он рядом со мной!

– Ну-ну, – процедила Танька. – От волнения, конечно, от чего же ещё!

Она резко спрыгнула с крутящегося стула и исчезла куда-то. Я опять посмотрела на Геннадия. Какой же он милый! Эти блестящие глаза, усы, как у настоящего капитана, и белый пиджак! Сказка, а не мужчина! Ещё более невероятным мне казалось то, что весь вечер он не сводит с меня своих взволнованных глаз. Моё сердце прыгнуло и застряло где-то в горле, когда я увидела, как этот сказочный принц, небрежно поставив на стол пустой стакан, двинулся в мою сторону.

– Женечка, куда же ушла ваша прелестная подруга, бросив вас совсем одну? Вам, наверное, невероятно скучно?

– Теперь уже нет, Геннадий, – мило улыбнулась я, посмотрев прямо в чёрные глаза. Глаза стали ещё чернее, и что-то яркое вспыхнуло вдруг в самом их центре.

– Вы позволите? – он положил руку на стульчик возле меня.

– Конечно! Садитесь, Гена. Таня, наверное, не обидится.

– Это очень великодушно с её стороны, милая Женечка! – он наклонился вперёд, и я почувствовала бесподобный аромат, исходивший от его тела. Моё сердце забилось ещё сильнее.

– Скажите, Женя, вам говорили когда-нибудь, что вы ослепительная красавица?

«Банально, Хоботов!» – промелькнуло у меня в голове, но я не обратила на свой внутренний голос никакого внимания.

– Не помню, – хихикнула я, опрометчиво откинувшись на низкую спинку. И чуть не поплатилась за это. Если бы не мой кавалер. Геннадий очень ловко подхватил меня, и я совсем растаяла, почувствовав так близко к себе мужское тепло.

– Осторожнее, Женя, не лишайте меня удовольствия смотреть на вас!

– Прям-таки и удовольствие? – кокетливо улыбнулась я.

– Конечно! – кивнул он серьёзно. – Я думаю, вы могли это заметить. Я весь вечер любовался вами.

– Правда? – прошептала я. (Боже, какая я была дура!)

– Клянусь своими усами! – он лихо закрутил усы и громко расхохотался. А потом произнёс заговорщическим шёпотом: – Женечка, может быть, уедем отсюда? Кажется, друг друга мы уже нашли, вы так не считаете?

– А… как же Танька?

– Ваша подруга всё поймёт, я уверен! Ну, не станет же она препятствовать вашему счастью, если, конечно, она настоящая подруга, правда?

– Она – настоящая подруга, – подтвердила я и покрутила головой.

Татьяны нигде не было видно.

– Ладно, я ей потом позвоню, – махнула я рукой и посмотрела прямо в чёрные зрачки.

– Пойдёмте, Женечка, всё интересное у нас с вами впереди!

Не обращая внимания на двусмысленность фразы, я радостно вскочила и, взяв под руку самого красивого мужчину на свете, пошла с ним к выходу.

И вот теперь, пять лет спустя, я наконец-то смогла по достоинству оценить предостережения моей Татьяны. Геннадий оказался невероятно скупым. А я, между прочим, считаю это одним из главных недостатков мужчины.

– Дорогая, ты прелестно выглядишь и без этих перчаток! – говорил он мне нежно, уверенно отводя от витрины магазина, совершенно не замечая моих посиневших от холода пальцев.

Вы спросите меня, неужели я сама не могла купить эти самые перчатки? Ну, конечно, могла! Собственно, и покупала! Но мне так хотелось чувствовать на себе заботу любимого человека!

Впрочем, скупость Геннадия совершенно меркла перед другим его свойством, от которого в первый же год нашего с ним общения у меня стало темнеть в глазах. Я, если честно, никогда не была очень уж радивой хозяйкой, все эти аккуратно уложенные вещи и вовремя помытая посуда всегда нагнетали на меня некоторую тоску. Геночка же оказался сущим тираном.

– Милая, опять ты положила ложки к вилкам! – выговаривал он мне, поначалу с довольно милой улыбкой. Я веселилась, наблюдая, как он перекладывал ложки из одного ящичка в другой и выравнивал их блестящие ручки. Строго в один ряд, и не дай бог, если одна из ложек чуть-чуть выступает вперёд!

– Прости, пожалуйста, совсем забыла! – казнила я себя, но тут же мимоходом цепляла рукой одно из трёх полотенец, висевших на длинной металлической трубке. Белая ткань, конечно же, предательски съезжала вниз, и, слыша зубовный скрежет за спиной, я бросалась поправлять непослушное полотенце.

«Зато он очень умный! – проносилось в этот момент в моей голове. – А ещё любит меня!»

То, что Геннадий очень трепетно ко мне относится, я знала наверняка! А как же, ведь каждую ночь с его губ срывались такие нежные слова, которых я больше никогда ни от кого не слышала! Ради этого я готова была терпеть все его мелкие недостатки. И даже не протестовала, когда Геночка заставлял меня мыть яблоки с мылом!

Я оказалась очень стойкой. И гордилась собой невероятно!

– Эх, Женька! – говорила мне Танька. – Не уважаешь ты себя! Да если бы мой муж только посмел мне указать на свои тапочки, которые я, видите ли, поставила под углом в девяносто градусов к тумбочке, а не в сорок пять, как они должны стоять, я бы выгнала его взашей этими же тапочками!

– Я сама виновата, Танюш, он мне сколько раз твердит про тапки, а я никак не могу запомнить! – краснела я.

– Тьфу, ну что с тобой разговаривать! – в сердцах восклицала Татьяна. – Смотри, подруга, сначала тапочки не так стоят, потом волосы на тебе не так расчёсаны, а там, глядишь, и женщиной ты вовсе не той окажешься.

– Ну что ты! – пугалась я. – Зачем так говоришь! Он любит меня!

– Ну-ну, – хмыкала моя подруга.

Впрочем, Татьяна как в воду глядела. И хуже всего то, что узнала я обо всём, как водится, самая последняя. И от кого узнала!

Однажды вечером я вернулась с работы измотанная, как собака. День не задался с самого утра, начавшись с порванной сумки и потерянного проездного. На работе я бегала снизу-вверх как заведённая (наш офис находится в двухэтажном особняке), и к концу рабочего дня уже еле держалась на ногах. Уставшая, с тяжёлым пакетом, в котором лежали купленные по дороге пакет молока, большая бутылка минералки, хлеб и любимые трюфельные конфеты, и с сумкой подмышкой, я открыла дверь своей квартиры ногой, с облегчением свалила поклажу на пол и замерла. Что-то было не так! В моей прихожей, в которой в последние годы был идеальный порядок, явно чего-то не хватало. Ага, любимые Геночкины тапочки, коричневые, с белой скромной полоской по краю. Их обычное место сверкало пустотой. Я замерла. И перевела взгляд направо, на вешалку. Ровный порядок вещей был нарушен и здесь. Шляпа моего Геночки, обычно аккуратно висевшая на втором слева крючке, отсутствовала, и на её месте, вольготно и весело, располагался мой синий шарфик.

– Геночка? – осторожно спросила я, обращаясь в пустоту. Хотя я совершенно точно знала, что мой любимый уехал в двухдневную командировку и должен приехать только завтра, но чем чёрт не шутит!

Как я и думала, квартира оказалась пуста.

– Ничего не понимаю, – вслух произнесла я и задумалась. – Как будто кто-то здесь был… Неужели… Ёшкин кот!

Я бросилась к самому ценному, что было в моем доме. Нет, шкатулка с бижутерией спокойно стояла на своём обычном месте. Версия с ворами, к счастью, не подтвердилась.

Я облегчённо выдохнула и тут краем глаза заметила небольшую щёлочку в платяном шкафу. Моментально сердце моё забилось гулко и больно, а ладони стали мокрыми. Затаив дыхание, я медленно повернулась, сделала осторожный шаг вперёд, потом ещё один и через секунду с громким криком «А-а-а!» распахнула дверцу. Сердце, совершив немыслимый прыжок, оказалось где-то в моем горле, и я захлебнулась собственным криком. Платяной шкаф осиротел. Его тёмное пространство, раньше уютно пестреющее нашей с Геночкой одеждой, сейчас зияло почти сплошной пустотой. В нем одиноко болталось лишь несколько вешалок с моими платьями. Ни одного пиджака, галстука или мужской рубашки!

– О, господи! – произнесла я и рухнула на кровать. В ту же секунду пронзительно и угрожающе прозвенел звонок в дверь. Я подскочила на упругих пружинах, чуть не вышибла комнатную дверь всем своим телом и распахнула входную дверь. На пороге стояла какая-то дамочка, сверкая белой пушистой шубкой и яркой красной помадой, воинственно очерчивающей пухлые губы.

– Евгения? – резким голосом осведомилась неожиданная посетительница.

– Да, – сиплый звук, вырвавшийся из моего горла, не очень-то был похож на голос человека.

– Я войду? – она, недолго раздумывая, отодвинула меня рукой и прошла в прихожую.

– А в чем, собственно… – растерялась я.

– Так вот вы какая! – произнесла в ответ женщина, разглядывая меня в упор. Её ярко-синие глаза прищурились, губы скривились, а сумочка, висевшая на белом рукаве, сверкнула хищным алым блеском. – Впрочем, я не ошиблась, именно такой я вас и представляла.

– Какой – такой? – уцепилась я за последнюю фразу.

– Простушкой, – пожала плечами наглая девица.

Я покраснела.

– Послушайте, кто вы такая и что вам от меня нужно? – мой голос задрожал.

– Ну что вы, милочка! – неприятно рассмеялась та. – Мне – от вас? Боже упаси!

Она щёлкнула изящным замочком своей сумки, рука её гибкой змейкой проникла внутрь и через секунду извлекла на свет что-то блестящее. Ключи! От моей квартиры!

– Вот, – брезгливо оттопырив нижнюю губу, она медленно опустила связку на тумбочку. – Геннадий Петрович вам их возвращает. И не говорите потом, что вы этого не помните!

– Что значит – возвращает? – заморгала глазами я.

– Я же говорила, простушка! – ухмыльнулась девица. – Геннадий Петрович просил передать вам, чтобы вы больше не надоедали ему своими глупыми звонками и идиотскими истериками. Он больше никогда не переступит порог этой квартиры!

Она высоко вскинула подбородок, ещё раз оглядела меня, мазнула взглядом по осиротевшей квартире и, вальяжно покачивая бёдрами, вышла, оглушительно хлопнув дверью. Я осталась стоять, пригвождённая к своему месту. Через минуту, схватив оставленные ключи, я со злостью швырнула их в дверь и разрыдалась. Жизнь была окончена!