Kitobni o'qish: «Керфол», sahifa 4

Ив де Корно дорого заплатил за собаку, потому что они начали пользоваться спросом при французском дворе, и моряк знал, что заполучил хорошую вещь, но радость Анны была так велика, что, видя, как она смеется и играет с маленьким животным, ее муж несомненно, отдал бы вдвое большую сумму.

До сих пор все доказательства были собраны воедино, и повествование шло гладко, но теперь управлять рассказом становится трудно. Я постараюсь как можно ближе придерживаться собственных утверждений Энн; хотя ближе к концу, бедняжка....

Ну, вернемся назад. Через год после того, как маленькая коричневая собачка была привезена в Керфол, Ив де Корно однажды зимней ночью был найден мертвым на верхней площадке узкой лестницы, ведущей из комнат его жены к двери, выходящей во двор. Это его жена нашла его и подняла тревогу, бедняжка так обезумела от страха и ужаса, потому что вся она была в его крови, что сначала разбуженные домочадцы не могли разобрать, что она говорит, и подумали, что она внезапно сошла с ума. Но там, конечно же, наверху лестницы лежал ее муж, мертвый, как камень, головой вперед, кровь из его ран капала на ступеньки под ним. Он был ужасно исцарапан и порезан на лице и горле, как будто каким-то странным заостренным оружием, а на одной из его ног была глубокая рана, которая перерезала артерию и, вероятно, стала причиной его смерти. Но как он туда попал и кто его убил?

Его жена заявила, что она спала в своей постели и, услышав его крик, выбежала, чтобы найти его лежащим на лестнице, но это было немедленно поставлено под сомнение. Во-первых, было доказано, что из своей комнаты она не могла слышать борьбу на лестнице из-за толщины стен и длины промежуточного коридора; затем было очевидно, что она не была в постели и не спала, поскольку она была одета, когда разбудила дом, и в ее постели никто не спал. Более того, дверь внизу лестницы была приоткрыта, и капеллан (наблюдательный человек) заметил, что платье, которое она носила, было запачкано кровью около колен, и что на стенах лестницы были следы маленьких окровавленных рук, так что было предположено, что она действительно была у задней двери, когда ее муж упал, и, пробираясь к нему в темноте на четвереньках, она была запачкана его кровью, капавшей на нее. Конечно, другая сторона утверждала, что следы крови на ее платье могли быть вызваны тем, что ее муж опустился на колени, когда она выбежала из своей комнаты, но внизу была открытая дверь, и тот факт, что все следы пальцев на лестнице указывали вверх.

Обвиняемая придерживалась своих показаний в течение первых двух дней, несмотря на их невероятность, но на третий день ей сообщили, что Эрве де Ланривейн, молодой дворянин из окрестностей, был арестован за соучастие в преступлении. Вслед за этим выступили два или три свидетеля, которые заявили, что по всей стране было известно, что Ланривейн раньше был в хороших отношениях с леди Корно, но что он отсутствовал в Бретани больше года, и люди перестали связывать их имена. Свидетели, сделавшие это заявление, были не очень уважаемого сорта. Один был пожилым собирателем трав, подозреваемый в колдовстве, другой – пьяным клерком из соседнего прихода, третий – слабоумным пастухом, которого можно было заставить говорить что угодно; и было ясно, что обвинение не было удовлетворено своим делом и хотело бы найти более определенные доказательства соучастия Ланривейна, чем заявление собирателя трав, который поклялся, что видел, как он взбирался на стену парка в ночь убийства. Одним из способов исправления неполных доказательств в те дни было оказание какого-либо давления, морального или физического, на обвиняемого. Неясно, какое давление было оказано на Анну де Корно, но на третий день, когда ее привели в суд, она “казалась слабой и блуждающей”, и после того, как ее призвали собраться с силами и сказать правду о своей чести и ранах ее Благословенного Искупителя, она призналась, что на самом деле она спустилась по лестнице, чтобы поговорить с Эрве де Ланривейном (который все отрицал), и была застигнута врасплох звуком падения своего мужа. Так было лучше, и обвинение удовлетворенно потирало руки. Удовлетворение возросло, когда различные иждивенцы, живущие в Керфоле, были вынуждены сказать, с очевидной искренностью, что в течение года или двух, предшествовавших его смерти, их хозяин снова стал неуверенным и вспыльчивым и подвержен приступам задумчивого молчания, которого его домашние научились бояться до его второй женитьбы. Это, по-видимому, свидетельствовало о том, что дела в Керфоле шли не очень хорошо, хотя не удалось найти никого, кто сказал бы, что между мужем и женой были какие-либо признаки открытого несогласия.

Анна де Корно, когда ее спросили о причине, по которой она спустилась ночью, чтобы открыть дверь Эрве де Ланривейну, дала ответ, который, должно быть, вызвал улыбку у всего двора. Она сказала, что это потому, что ей было одиноко, и она хотела поговорить с молодым человеком. Была ли это единственная причина? ее спросили; и она ответила: “Да, клянусь богом”.

– Но почему в полночь? – спросил суд.

– Потому что я не могла видеть его никаким другим способом.

Я вижу, как они обмениваются взглядами поверх горностаевых воротников под Распятием.

Анна де Корно, которую допрашивали далее, сказала, что ее супружеская жизнь была чрезвычайно одинокой: “опустошенной” – вот слово, которое она использовала. Это правда, что ее муж редко говорил с ней резко, но бывали дни, когда он вообще не разговаривал. Это правда, что он никогда не бил ее и не угрожал ей, но он держал ее как пленницу в Керфоле, а когда уезжал в Морле, Кемпер или Ренн, он так пристально следил за ней, что она не могла сорвать цветок в саду без того, чтобы за ней по пятам не следовала служанка.

– Я не королева, чтобы нуждаться в таких почестях, – однажды сказала она ему; и он ответил, что человек, у которого есть сокровище, не оставляет ключ в замке, когда уходит.

– Тогда возьми меня с собой, – настаивала она, но на это он сказал, что города – пагубные места, и молодым женам лучше у своих очагов.

– Но что вы хотели сказать Эрве де Ланривейну? – спросили присяжные; и она ответила:

– Попросить его забрать меня.

– Ах, вы признаетесь, что спустились к нему с прелюбодейными мыслями? Тогда почему вы хотели, чтобы он забрал вас?

– Потому что я боялась за свою жизнь.

– Кого вы боялись?

– Своего мужа.

– Почему вы боялись своего мужа?

– Потому что он задушил мою маленькую собачку.

Еще одна улыбка, должно быть, пробежала по залу суда: в те дни, когда любой дворянин имел право вешать своих крестьян, и большинство из них пользовались этим правом, задушить домашнее животное не было не поводом для шума.

В этот момент один из судей, который, по-видимому, испытывал определенную симпатию к обвиняемой, предположил, что ей следует позволить объясниться по-своему; и вслед за этим она сделала следующее заявление.

Первые годы ее замужества были одинокими, но ее муж не был к ней недобр. Если бы у нее был ребенок, она не была бы несчастна, но дни были длинными, и шел слишком сильный дождь.

Это правда, что ее муж, когда бы он ни уезжал и не оставлял ее, по возвращении привозил ей красивый подарок, но это не компенсировало одиночества. По крайней мере, ничего не было, пока он не привез ей маленькую коричневую собачку с Востока: после этого она была гораздо менее несчастна. Ее муж, казалось, был доволен тем, что она так любила собаку; он разрешил ей надеть ей на шею браслет с драгоценными камнями и всегда носить ее с собой.

Однажды она заснула в своей комнате, положив собаку у своих ног, по своему обыкновению. Ее ноги были босыми и покоились на ее спине. Внезапно ее разбудил муж: он стоял рядом с ней, добродушно улыбаясь.

– Ты похожа на мою прабабушку Джулиану де Корно, лежащую в часовне, положив ноги на маленькую собачку, – сказал он.

Аналогия вызвала у нее озноб, но она рассмеялась и ответила:

– Ну, когда я умру, вы должны положить меня рядом с ней, высеченную из мрамора, с моей собакой у моих ног.

– Да, поживем – увидим, – сказал он, тоже смеясь, но сдвинув свои черные брови. – Собака – это эмблема верности.

– И ты сомневаешься в моем праве лежать с моей собакой у моих ног?

– Когда я сомневаюсь, я узнаю, – ответил он. – Я старый человек, – добавил он, – и люди говорят, что я заставляю тебя вести одинокую жизнь. Но я клянусь, что ты получишь свой памятник, если заслужишь его.

– И я клянусь быть верной, – ответила она, – хотя бы ради того, чтобы моя маленькая собачка была у моих ног.

Вскоре после этого он отправился по делам в суд присяжных Кемпера; и пока он отсутствовал, его тетя, вдова знатного герцогского вельможи, приехала переночевать в Керфол по пути на исповедь в Сент Барбе. Она была благочестивой и влиятельной женщиной, которую очень уважал Ив де Корно, и когда она предложила Анне поехать с ней в Сент Барбе никто не мог возразить, и даже капеллан высказался в пользу паломничества. Итак, Анна отправилась в Сент Барбе, и там она впервые поговорила с Эрве де Ланривейном. Раз или два он приезжал в Керфол со своим отцом, но она никогда прежде не обменивалась с ним и десятком слов. Они разговаривали не больше пяти минут: это было под каштанами, когда процессия выходила из часовни. Он сказал: “Мне жаль тебя”, и она была удивлена, потому что не предполагала, что кто-то считает ее объектом жалости. Он добавил: “Позови меня, когда я тебе понадоблюсь”, и она слегка улыбнулась, но потом обрадовалась и часто думала об этой встрече.