Kitobni o'qish: «Хозяин болота»
Глава 1
Болото
Девица шла по топкой болотистой тропе босая и простоволосая.
Ступни вязли в мягких травах, тревожили мох. Безлунная ночь гладила озябшие плечи, покрытые лишь рубахой, вышитой знаком вспаханной земли – узор невесты. Сменит суженая девичий убор на платок мужатой бабы, узлом вперёд, так и вышивку надобно будет сменить: вспаханное поле – на засеянное, призывающее достаток в семью и предрекающее здоровых и крепких деток новобрачным.
Вот только Ивушка не грезила синим узором на рубахе вместо алого. И достатка не желала, и деток тоже. Не от того, кого назвали суженым родичи.
– Матушка, родная, – шептала девица, утирая горючие слёзы, – неужто я чем тебя прогневила? Неужто праздничный хлеб в моих руках не подходил, неужто непрочной выходила нить на пряже? За что? За что?!
Тропка истончалась, уводя Иву всё дальше от деревни, но девица не останавливалась. Шла… бежала, как от самого горького горя! Лишь бы не узнали, не поймали и не воротили… Лучше заплутать в лесу, в болоте сгинуть, чем ступить под брачный венец вместе с нелюбимым.
Девица закусила палец, чтобы не взвыть подобно волку. Кому другому суженый мог бы прийтись по нраву. Невысок, но статен, что греха таить? Первый мастер на деревне. Богат… В том-то и беда!
– Батюшка, родный! Неужто не прокормил бы дочурку? Старшего сына женил, да на хорошей семье! Среднего пристроил… Почто младшенькую дурёху отдаёшь?
Но тот и слушать не желал уговоры и просьбы. Шлёпнул за вечерей ладонью, да спасибо по столу, а не по зарёванным щекам.
– Ты мне, Ива, не перечь! Сегодня люблю, завтра не люблю… Придумала тоже! Сказано – замуж. Стало быть, пойдёшь, за кого сказал.
И ведь не за беззубого старика сговорили. Не за малолетку, который под стол пешком ходит. Одна беда: лучше за Хозяина болота, чем за красавца-кузнеца. Хозяин болота не ловил Ивушку за косу в урожайную ночь, не валил наземь да не задирал подол… Да не посмеивался после, подвязывая пояс.
Узнает кто, – засмеют. Не дадут проходу опозоренной, не позволят глаз поднять. Лучше в омут с головой. Лучше в черноту болота юркнуть, спрятаться навек от злословия.
Подол белоснежной рубахи измарался в грязи, острые ветки цепляли ткань, оставляя на ней полосы – тёмные и грязные. Почти такие же, как те, что проявились на запястьях у Ивушки наутро после урожайной ночи. Она прятала их от батюшки с матушкой, а и не стоило бы. Надо было под нос сунуть: нате! Вот как хорош ваш жених!
Нынче не поверят… Сколько времени уже минуло. Скажут: выдумала! Дура девка…
Огни и запахи деревни давно потонули в непроглядном мраке деревьев. Тянуло могильной сыростью и железом от недоброго места.
«Не ходите к болоту!» – учила старая бабка Иву с братьями сызмальства. – «Утащит Хозяин – век не сыщем!»
И Ива слушалась, хоть и манила дорожка из ягод спелой клюквы и брусники, хоть у болота и росли всегда самые крупные да крепкие грибы. Но незримую границу она всё ж не пересекала. До сего дня.
Нынче чудовище из бабкиных сказок страшило её всего менее.
Бескрылая тень мелькнула перед лицом, как бы упреждая, прогоняя из гиблого места. Ива отшатнулась, вскрикнула, да и упала навзничь, уцепившись за корягу, ободрав локти. Алое на зелёном – капли крови окрасили мох. Казалось бы, что ещё нужно? Сами боги ограждают и гонят! Неужто лесные чудища милее красавца-жениха?!
Ивушка поднялась, промакнула рукавами расшибленные локти и упрямо двинулась вперёд.
Под ногами стало мокро, зачавкала земля, готовая проглотить глумную девку, порскнули в стороны лягушки. Заухали совы: беги, беги пока не поздно! Спасайся!
Вот и болото.
Чёрное око его слепо таращилось в нанизанное на хилые деревца небо.
Ива сделала неосторожный шаг, и обманчиво-твёрдая земля провалилась, заглатывая ноги по колено.
– Мамочки!
Визг захлебнулся в сытом чавканьи трясины.
Молиться бы всем богам, звать на помощь… Но, коль уж дал слово, – держи. Особенно если это слово Хозяину болота.
Ива сцепила зубы, стараясь не думать о ледяной пустоте, облизывающей ступни.
Правда ли, нет ли, но бабка сказывала, что когда-то в болото уходили несчастные девушки. Кто остался вдовой, кто не сумел соединиться с любимым в этом мире. Или вот, как Ива, кто не желал замужества.
– Забери меня, Хозяин болот. Стану тебе бездыханной невестой, стану бледной тенью и верной женой с недвижимыми руками. Станут волосы мои зелены, а ноги прорастут осотом. Только забери к себе, защити!
И тут болото… задышало. Чёрная вязкая жижа всколыхнулась, запузырилась, точно под нею бродил утопленник, пошла буграми.
Ива закрыла рот узкой ладонью, чтобы не закричать, но всё равно заскулила, как подбитая псица.
Трясина ожила, перекатывалась волнами, которым здесь, в безветренной чаще, взяться было неоткуда. Заросли ряски треснули, выпуская на волю нечто жуткое, голодное, одинокое…
Тишина резала уши. Не переговаривались лягушки, не шептались деревья, не шуршали крыльями птицы. Всё замерло в ожидании рождения чего-то нового, неизведанного. А потом болото застонало. Болезненно, дико. Стон проникал под кожу колючими иглами.
Чёрная вода собралась к центру и выросла подобно кочке. Поднялась выше, выше, ещё… Вот уже чёрное нечто в человеческий рост стояло посреди топи как на сухом. Вот оно двинулось к Иве.
Девушка рванулась, но трясина лишь крепче ухватила: попалась!
А Хозяин болота приближался, тянулся к ней, к единственному источнику живого тепла в этом гиблом месте. Он подходил ближе и ближе, всё боле становясь похожим на человека.
Чёрное и страшное замерло совсем рядом: коснуться можно. Но касаться его не хотелось. Затянет, проглотит, превратит в ничто.
– Я пришла к тебе по доброй воле, – пролепетала Ива.
Нет уж, она не отступит и не станет молить о пощаде. Она точно знает, что есть монстры пострашнее этого.
Хозяин затрясся от беззвучного смеха и поднял руки… подобие рук. С усилием провел ими по телу сверху-вниз, словно обмываясь. Чёрная жижа стекла, обнажая силуэт. Почти человеческий, почти осязаемый. Он был худ и высок. Бледен, наверное, почти так же, как попавшаяся в ловушку Ива. По его груди и спине, по коже, не видевшей солнца многие десятилетия, густыми каплями ползла чёрная вода.
– Невеста, – усмехнулся Хозяин болота. – Что ж, будешь моей невестой.
Он наклонился к ней, прижался чёрными губами к губам, оставляя после себя привкус плесени, потянулся обнять…
И без того едва различимый зеленоватый свет блуждающих болотных огней померк, а Ива сползла наземь, окончательно распрощавшись с рассудком.
Глупая упрямая девка.
***
Глаза слепо таращились в слишком яркое небо, но закрыть их не было моченьки. Недвижимые руки и ноги, широко раскинутые, озябли, а рубаха насквозь пропиталась вонючей болотной жижей. Любопытная стрекоза покружила перед бледным девичьим лицом, унеслась, вернулась и аккуратно пристроилась на кончике носа.
Ива чихнула и села. Огляделась. Рассветное солнце заливало опушку, отгоняя тьму под укрытие орешника, покамест не высохшая роса сверкала на траве драгоценными каменьями, а ночная мошкара искала укрытие от надвигающейся жары.
Девица сидела на краю леса, насквозь продрогшая. Да только не один холод заставлял её плечи дрожать: там, позади, в чаще, затаилось нечто. Оно не смело выйти на солнечный свет, но Иве мстилось, – следит, не уходит. И уж точно не по волшебству она очутилась здесь. Кто-то принёс. Помнила ведь, как брела по истончающейся тропке к болотам, как призывала Хозяина в защитники, как он…
Ива охнула и схватилась за голову.
– Что натворила, дурёха?! Беду накликала! И ладно бы только на себя…
Хозяин болота не принял жертву. Трясина выплюнула нерадивую невесту, да к тому ж доставила почитай к самой деревне. Вон, если приглядеться, уже и дома видать, и большой колодец, обложенный камнями, у околицы.
– Что же теперь будет? – прошептала девица.
По затылку огрела шальная мысль: воротиться. Да не в деревню, а обратно к топям. Хотела сгинуть, так иди до самых Огненных врат на тот свет! Но отец-небо уже прогнал ночную мглу, вывесил на радость людям солнечный диск. Нынче беспросветное горе, погнавшее Иву в запретную чащу, казалось не таким уж и страшным. Ну бухнется на колени перед матерью, ну повинится… Простит! Обязательно простит и неволить не станет!
А вот что сделает с добычей Хозяин болота и доведётся ли уберечься от него вдругорядь, одним богам известно.
Ива поднялась на занемевшие ноги и поспешила вниз по холму, покуда соседи не успели высыпать на улицу. Не хватало ещё позориться перед добрым людом, щеголять в грязной рубашонке!
Бежать пришлось бегом, приподняв мокрый подол, чтоб не лип к коленям. Поспеть бы к колодцу, пока кто-нибудь не вышел за водой! Ива перевесилась через каменный бортик, вытягивая отяжелевшее ведро с водицей, плеснула колодезной в лицо, изгоняя жуткое ночное видение. А может примерещилось? Потеряла девка сознание от холода и расстройства, да нагляделась кошмаров – вот тебе и Хозяин болота… Правду молвят: у страха глаза велики. Да и откуда бы светлым днём взяться силам у ночных кошмаров? День – время забот. У Ивы коза не доена, а стадо уже вот-вот погонит в поле пастух; куры не кормлены; да и водицы из этого самого колодца не мешало бы натаскать. Ива напоследок взглянула на застывшее в водной глади отражение… и обомлела.
В растрёпанной косе, прежде чёрной, как уголья в печи, появилась цветная прядь. И ладно бы седая! Немудрено: натерпелась страху, пусть и во сне, да и поседела враз. Случается, хоть и редко.
Нет! Прядь была зелёной, точно болотная тина.
Глава 2
Нелюдь
Прошмыгнуть мимо дотошной бабки Заи, которая видит и знает всё, хоть и из избы почти не высовывается; подлезть под знакомую сызмальства отстающую досочку в заборе; резво перепрыгнуть через грядки – и в хлев, схорониться.
Ива прижалась к бревенчатой стене, с трудом переводя дух. Любопытная рябая коза сразу потянулась к хозяйке.
– М-м-ме? – По делу ли пришла?
Девица потрепала её по морде, почесала между рогами, больше сама успокаиваясь, чем утешая Рябинку. А та вдруг припала на задние ноги и испуганно замотала головой.
– Ну что ты, милая? Тише, тише! – Но Рябинка только сильнее взбеленилась: привстала на дыбы, заблеяла, заметалась по тесному уголку между кормушкой и стеной, едва не проломив себе выход наружу. – Да ну что ты?!
Ива с трудом словила беснующуюся зверюгу. Пришлось связать ей задние ноги, чтобы не брыкалась, да ещё и примотать верёвкой за шею, чего со смирной козочкой никогда не случалось. Только тогда та позволила опустошить отяжелевшее вымя, но всё равно косилась на доярку выпученными полными непонимания глазами. А потом улучила момент и… ап!
– Ах ты ж гадина!
Едва успев увернуться от острых рогов, девушка всё-таки расплескала половину молока из чашки. Коза же с победоносным видом принялась жевать вырванный лоскут рукава.
Ива в сердцах огрела нахалку по хребту: окончательно рубашку испортила! Разве заплатку положить… Но втайне порадовалась возможности избавиться от пропитанной болотным духом одёжи. Вот, даже зверьё шарахается! Небось так просто не отстирать. Девушка наскоро прикрыла волосы забытым матерью платком, а на бёдра повязала старую тряпку, сосланную в хлев за непотребным видом. Авось, срам спрятать сгодится.
Дальше всё пошло своим чередом: покормить да выгнать болтушек-курей, выволочь упирающуюся Рябинку за забор (едва успела пристать к остальному стаду!). Стоило ещё вывести пощипать травки Серка, но жеребчик может и потерпеть, покуда хозяйка переоденется, поэтому Ива направилась к дому.
Там удача и кончилась. Избежать внимательного материного взгляда не вышло. Женщина суетилась в кухне, вынимая из печи с вечера поставленные томиться горшочки. Она утирала потный лоб и натужно пыхтела. Топить избу в середине лета дело непростое. Но на уличных очажках готовить такое важное блюдо нельзя – на закате ждали сватов. Потому-то Ива и маялась всю ночь, потому заливалась слезами. Ведь, если всё пройдёт так, как угодно родичам, это была последняя ночь свободной девицы.
Ива замерла на пороге, чего делать ни в коем случае не следовало: недобрая примета! Надо бы осторожно переступить его, чтобы не потревожить границу миров, и без того зыбкую для невесты. Но учуявшей запахи праздничной снеди девушке было не до примет. Надеялась ли она, что смотрины – такой же кошмар, как Хозяин болота? Что сговор забудется, а поганый кузнец с сильными, не справиться девке, руками сгинет как талый снег? Ещё как надеялась! Да обманулась…
– Дитятко! Ты что же это?!
Матушка подбежала и сдёрнула Иву с порога. Подхватила метёлку из гибких берёзовых веточек и поспешила подмести границу, пока злые духи не ухватили доченьку за пятку. Ива же только переводила взгляд с матери на печь и обратно. Не привиделось, не приснилось в страшном сне. Всё правда, всё реально. И кузнец с сильными руками действительно явится и заберёт её из отчего дома, чтобы… чтобы сотворить такое, о чём Иве невмоготу вспоминать.
– Ивушка! – Выпроводив незримую нечисть за порог, Лелея развернулась к дочери. – Ну что же ты, милая? Рано плакать покамест! Вот как плакальщиц перед свадебкой созовём, так и… Доченька!
Ива заплакала пуще прежнего. Не со всхлипами и мольбами: то уже было, да не помогло. Она плакала тихо и не шевелясь. Только крупные и почему-то холодные капли катились по бледным щекам.
Женщина едва успела подхватить крынку с парным молоком, выпадающую из ослабевших пальцев дочери. Отставила и обняла младшую любимицу. Так они и стояли: совсем не похожие, будто и не родные вовсе. Лелея – румяная, округлая, загорелая. И Ива – бледная тень матери, с рождения худая и слабенькая, с тонкой кожей, что покрывалась красными пятнами на солнце. Будто и не деревенская девка вовсе, а слабенький отпрыск заезжего купца. Быть может, потому отец всегда и был строг: братья-то уродились точно в родителей. Один отцовская копия, второй – материна. И только Ива ровно подкидыш… Кабы не старая бабка, сразу после рождения дитятки узревшая в ней сходство с покойной сестрицей, и вовсе решили бы, что подменыш в семью попал. Не ровен час, ещё прикопали бы где-нибудь за ручьём, чтобы в деревню не вернулся.
– Ну? – Лелея отстранилась. – Разве можно так рыдать? Неужто, – она хитро подмигнула, – так страшишься супружеского ложа?
«Ох, маменька, – горько подумала Ива, – Чего мне уже там страшиться?»
А Лелея продолжала:
– Так это ты одна у нас такая скромница! Братья сызмальства от мальчишек ограждали, вот ты ни с кем и не водилась. А подружек спроси: каждая если не урожайной ночью успела с кем помиловаться, так хоть в баню одним глазком подсмотрела! Было бы там, чего пугаться!
И верно. Урожайной ночью каждая успела до стога прогуляться с любимым. А иной раз и не с любимым вовсе, а просто с приглянувшимся молодцем. Как ещё славить землю, готовить поля к посевам? Только прославляя любовь! Испокон веков так повелось. И девки с парнями, собираясь на праздник, точно знали, за чем идут, и никто не судил их в эту ночь. В любую другую в году косы бы обрезали за распутство, но не в урожайную.
А после праздника случались и свадьбы. Иные, впервые встретившись при свете костров, уже не расставались. Другие же, напротив, расходились, чтобы никогда не встретиться. И дети тоже случались, да. И все знали: зачатым этой ночью счастливцам во всём станет сопутствовать удача. Бойко, старший братец Ивы, таким и уродился. Не зря, небось, женился на городской красавице да был принят в её семье как родной.
Все знали, как веселится молодёжь в урожайную ночь. Знала и Ива, когда шла на праздник. Знала – и не боялась. А чего бояться? Есть милый друг, кузнец Бран, он от кого угодно оборонит: от дикого ли зверя, от человека… Одного Ива не знала: что зверь и человек могут быть единым целым.
Ива и правда была скромна. Иные девки шли на поляну за деревней и вовсе нагишом, скидывая одёжу, как только закрывались деревенские ворота. Ива же отправилась в рубахе. В белоснежной, тонкой, собственноручно вышитой. И всё одно ощущала, будто непотребство творит.
Она тогда замялась у околицы, переминаясь с ноги на ногу: земля только-только успела принять в себя первое тепло, в одиночку не согреешься.
– Уж не меня ли ждёшь, девица? – прошептал кто-то над ухом, оплетая её руками за пояс.
Ива дёрнулась, не сразу узнав грубые пальцы кузнеца.
– Здравствуй… – прошептала она, не решаясь обернуться.
– Заждалась? – скользнул он губами по шее.
Она кивнула, ощущая, как жар заливает щёки.
– Пойдём!
И он повёл её, нерешительную, туда, где мерцали рыжие точки огней на поляне, где извивались в танце тени, где предстояло случиться чему-то… чему-то, о чём Ива и думать страшилась.
– Может не надо всё-таки? На будущий год?..
– Э-э-э! Да ты трусишь! – расхохотался молодец. Он легко оторвал её от земли и прижал к широкой обнажённой груди. Ива взвизгнула и лишь слегка успокоилась, сообразив, что ниже пояса кузнец всё же одет. – Не боись! Я ж с тобой!
И понёс её, сжимая так крепко, что не вырваться. Знала бы тогда Ива, что взаправду не вырвется…
Хмельное вино, танцы, жар огня и рук – всё смешалось воедино, опьянило. Ива кружилась в объятиях милого, не понимая, где его ладони, где собственные, она плясала и плясала, отдаваясь безумию, доверяясь и доверяя. Звёзды перемешались над головой, закружились в хороводе с кострами, а когда музыка и смех стали тише, а спину охладила росистая трава, девушка и сама не уразумела.
Бран навис над нею, сосредоточенный, наморщил лоб, и всё шарил, пытался нащупать что-то внизу. Ива захихикала, уворачиваясь от поцелуев:
– Щекотно!
– Лежи! – приказал кузнец, не выпуская её.
– Бран, ну хватит! Ой, ой, не могу! Ну прекрати! Щекотно же!
Шершавые ладони приподняли рубашку и скользнули по бёдрам вверх, а Иву точно холодной водой окатило: сейчас случится! И она дёрнулась что есть мочи, как заяц, попавшийся в силки. И попросила уже серьёзно:
– Не надо, Бран!
– Тихо-тихо, – только зашептал милый, надавливая ей на плечо, чтобы не мешала.
– Бран, хватит! Я… Перестань, я не хочу!
– Не хочет она… – фыркнул кузнец. – Все вы сначала не хотите, уговаривай, упрашивай… А потом за уши не оттащишь… Ай!
Во рту ощутился запах крови – кусалась девица знатно, от всей души.
– Пусти!
– Да замолчи ты!
В ход пошли ногти. Ива брыкалась и уворачивалась, но поди ж пройми кузнеца, который быка одной рукой удержит! Ива закричала. Куда там! Крики и смех слышались со всех сторон, и поди разбери, кто в шутку обороняется, а кто всерьёз.
– Бран, пожалуйста! Прошу тебя, не надо! – взмолилась девушка.
Хмельной угар подстегнул злость парня:
– Вот дура! Знала, куда шла! Не рыпайся теперь уж!
Он задрал её руки над головой и крепко стиснул запястья. Утром на них проступят синяки, которые Ива будет прятать под широкими рукавами, и никому не покажет. Потому что стыдно. Потому что страшно. Потому что она и правда пришла сама…
Он задрал подол до самой шеи. Смял и испачкал, не обратив внимания на аккуратную вышивку, над которой вечерами сидела девушка, с силой раздвинул ей бёдра. А потом стало больно.
Ива так и лежала, не ощущая больше ничего. Не шевелилась и не говорила, даже не плакала. Просто смотрела в небо и ждала: не может же пытка длиться вечно. И она закончилась. Быть может, почти сразу, а может только утром. А девушка всё лежала, раскинувшись на траве, как покойница, и безучастно глядела в небо.
– Ну вот, – самодовольно усмехнулся Бран, затягивая пояс. – А всё туда же: не хочу, не надо! Ты давай это… Вставай и к костру приходи. Посидим. Потом до дома провожу.
К костру той ночью Ива так и не вышла.
И вот они стояли рядом: мать и дочь. Обнявшись и плача каждая о своём. Такие непохожие, такие любящие, но… совсем друг друга не понимающие.
– Я… Пойду. – Ива осторожно высвободилась из объятий.
– Иди, иди, дитятко! – Мать спохватилась, что дела простаивают и снова кинулась к печи. – До вечера ещё столько переделать надобно!
– Да… – Ива погладила запястья, с которых давно сошли синяки. Почему-то казалось, что тёмные пятна проникли под кожу, да там и остались. – Пойду…
Глава 3
Невидь
Ива наскоро сменила грязную рубаху на новую, огромную, грубую, небелёного льна. Можно было подвязать поясом да так и идти со двора – немужним девкам, даже вошедшим в возраст невест, дозволялось. Но она всё равно натянула поверх клетчатую понёву. Рубашка, хоть и длинная, открывала ноги почти до самых колен, а Иве страх как не хотелось, чтобы кто-то… чтобы кое-кто увидел и прельстился.
Подхватила острый нож (куда ж без теперь без ножа!), потуже затянула узел на косынке – и бегом из избы.
– Маменька, я Серка в поле сведу… – крикнула она, выбегая из кухни.
В ответ – тишина. Ива шагнула назад: точно же видела тень у печи. Что ж мать не отвечает? Однако в комнатушке никого не оказалось. Почудилось верно… Девушка пожала плечами и пошла без спросу. Если спохватятся, сами докумекают, куда отправилась. Небось не подумают, что сбежала.
Так и эдак пробуя эту мысль на вкус, Ива минула дом бабки Заи, прошла колодец и замерла у конюшни на краю деревни. Сбежала… Надо же эдакую крамолу в мысли впустить! Отец, небось, за сердце схватится, мать, не ровен час, проклянёт. А соседи что скажут?
Однако ж Ива уже вошла и поглаживала жёсткую кожу седла.
– Ну а что? – спросила она сама у себя. – Ну а что?! – переспросила увереннее, с вызовом.
Верхом она держаться умела. Вспрыгнуть бы на спину жеребчику и… Куда? В большой город? Да не ждёт её там никто. К родне, за реку-Ключинку? Выдадут. Ночью казалось, в омут с головой всего вернее, а сейчас… Куда сейчас-то?!
Ива вздохнула и поплелась к денникам. Почти всех лошадей разобрали на работы, отдыхал сегодня лишь Серок да прихворнувший гнедой старосты. Последний проводил Иву внимательным взглядом, но за угощением не потянулся. Он в последние дни и вовсе не вставал – вконец обессилел. Конюх опасался, что хвороба перекинется на остальных лошадей, жёг крапиву от нечистой силы и обходил стойло с уздечкой на шее, но болезнь всё не отступала.
– Дядька Иго? – окликнула девушка. В тёмном углу кто-то завозился: никак прилёг отдохнуть мужик, а она его потревожила. – Дядька Иго! Я Серка заберу!
В ответ захихикали. Жеребец фыркнул и тоненько заржал, не то подзывая, не то, напротив, прогоняя.
– Ау!
Смех повторился, отозвавшись быстрым топоточком за спиной. Ива оглянулась, но позади никого не оказалось. Свет от распахнутой двери тонул в полумраке, сено шуршало под ногами, и всё казалось, что некто невидимый бродит вокруг, да не показывается.
– Серок! – девушка причмокнула, чтобы хоть собственный голосом отогнать жуть.
– Серок! – причмокнули в ответ из темноты, а жеребчик беспокойно встряхнулся.
– Кто тут? Дядька Иго?
Нет, не дядька. Тот бесшумно ходить не умеет, всё покряхтывает, охает да напевает себе под нос, чтоб не скучать. А может и не для этого вовсе напевает. Может как раз для того, чтобы боязно не было, как Иве сейчас. Девушка робко замурлыкала песенку – авось поможет.
– Кто тут? Дядька Иго? – передразнила в ответ темнота.
Девка запнулась и сбилась с шага. Развернуться бы и порскнуть к выходу, да не тут-то было! Серок испуганно заржал и забил копытами, а Ива, вместо того чтобы выскочить наружу и кликнуть кого из мужчин, подхватила торчащие из сена вилы и бросилась вперёд.
– И-и-и! – просил жеребчик о помощи. – И-и-и! – Рвался наружу, но крепкую дверцу стойла выломить не мог.
Ива промчалась через проход единым махом, готовая, чуть что, напороть обидчика на калёные острия. Поскорее откинула засов и едва успела отскочить в сторону, когда обезумевший жеребец рванул из стойла. Выскочил – и тут же замер, будто слепень его там кусал. Девица поудобнее перехватила вилы и заглянула в денник.
Наперво она приняла его за клок сена. Но нет. Внутри сидело существо. С небольшую собаку, стоящую на задних ногах, сверху донизу покрытое волосами. Только тоненькие лысые лапки со скрюченными пальцами торчат, да сверкают в темноте, отражая неведомо какой свет, угольки-глазки. Тварь зашипела, вздыбила шерсть, становясь крупнее прежнего.
– Ты ещё кто?! – Наставила на него орудие девушка.
– Ты ещё кто?! – пискляво ответствовало нечто.
– Поди прочь!
– Поди прочь! – Глазки налились огнём.
Ива и рада бы последовать совету, да над плечом, недоверчиво обнюхивая, пыхтел обиженный Серок. Кто, как не хозяйка, оборонит его от зла? И Ива решилась. Топнула ногой, сделала угрожающий выпад и заорала:
– А ну брысь отсюда, ты! Ишь чего удумал! Не твой конь! Не моги его трогать!
Нелюдь охнул и согнулся пополам.
– Видит?! Она нас видит?! – изумлённо зашуршал он, уменьшаясь в размерах.
– Конечно вижу! И вдарить не побоюсь! А ну пшёл!
Тварь шарахнулась от стали, уцепившись костлявыми пальцами за стену, но Ива изловчилась и подцепила его остриём, сбрасывая вниз. Там, где металл соприкоснулся с мясом, поднялся пар, словно горячим плеснули в снег. Дух завизжал.
– Куда?! На выход, на выход давай! И чтоб больше тебя тут не видала!
– Пусти! Пусти! – причитал нелюдь. – Пусти-и-и-и!
Но Ива снова и снова преграждала ему путь, давя прочь из конюшни, как гной из нарыва.
– Ишь чего удумал! На Серка хворь навести хотел?! Да я тебя!
Серый согласно фыркал, ябедничая, мол, он, он обижал! Гони его в шею!
И девица, осмелев, гнала! Кто бы сказал ей ещё вчера, что встретит самого колтуна, духа, наводящего порчу на скот, вплетающего в гривы лошадям болезни, тому она плюнула бы на подол. Однако ж не только встретила, но ещё и, не сразу признав, погнала, как сбродливого кота! А теперь, опознав злого духа, отступать уже было некуда. Девица защищала своё!
И злой дух сдался её напору. Он встал на четвереньки и, петляя, припустил к выходу, подальше от злобной девки, мешающей ему делать работу, испокон веков положенную богами. Он шипел и плевался, и там, куда попадали плевки, покрывались плесенью крепкие доски. Однако ж не совладал, покорился. А Ива, выгнав нечистика, ещё и провела борозду у дверей калёным железом, чтобы не вернулся.
На всякий случай она начертала вилами отвращающий символ у стойла гнедого – одну черту посолонь, вторую противосолонь, но уже сейчас видела, что конь заметно повеселел. Теперь уж поправится.
И только после этого Ива сползла по стеночке вниз, утёрла холодный пот, бегущий по вискам, и засмеялась как умалишённая. Поверит ли кто, если рассказать, али посоветуют меньше подставлять темя полуденному солнцу? Не поверят… Значит, не следует и говорить. Разве что старой бабке, давно переставшей чему-то удивляться.
Ива с трудом поднялась и похлопала Серка по шее. Вывести бы его в поле, оставить пастись да воротиться домой помогать матери. Но вместо этого девица оттолкнулась от приоткрытой дверцы, ухватилась за нечувствительную гриву на холке, походя нащупав заплетённые нечистиком косы, и вспрыгнула на спину жеребца. Сжала пятками бока и прямо так, без седла, поскакала. Увидит кто, как она, бесстыдно задрав юбку, носится на Серке по полям, – засмеют. Но Иве было уже не до того.
Когда ужас выветрился из буйной головы, а жеребчик сам перешёл на шаг, Ива поняла, что, случайно или нет, вновь оказалась у леса. Она спрыгнула наземь и отправила пастись понятливого Серка. Сама же замерла на опушке, вглядываясь в деревья.
Лес едва слышно перешёптывался. О ней ли? Или вековым соснам да молодой поросли орешника не было никакого дела до растерянной девушки, накликавшей на себя беду?
– Здесь ли ты? – негромко спросила она.
Но, был ли Хозяин болота рядом, не был ли, а ответить не пожелал.
– Ты здесь?! – повторила Ива громче. Губы затряслись, грудь сжалась, точно воздуха перестало хватать. – Где ты?! Где?! Что сделал со мною?!
Ива до крови закусила губы, чтобы не расплакаться от бессилья. Никто-то её не слышит! Ни мать, ни отец, ни даже сам Хозяин, к которому её пригнало отчаяние.
– Не смей молчать, слышишь! Я здесь! Здесь я!
Она требовательно топнула.
– Ах так?!
Ива, не разбирая дороги, бросилась вперёд. Не впервой ей бегать по этому лесу, с детства здесь собирала грибы-ягоды. Небось не заблудится!
Заросли хватали её за рубаху: куда несёшься, глупая? Но девушка не останавливалась. Это прошлой ночью она брела сюда чуть живая, уверенная, что идёт за погибелью. Теперь-то ей всё стало ясно: Хозяин болота насмехается над нею! Отметил так, что живность шарахается, повесил на её плечи проклятие! Что ж теперь, ей видеть злых духов, бродящих по свету, покуда умом не тронется? Или покуда добрые люди не начнут обходить её стороной?
А если… Ива аж замерла на месте, ошарашенная догадкой. Если и нет злых духов? И Хозяина тоже не было. И болота. Что если она попросту тронулась рассудком от горя? И как же это? Кто скажет – верно или нет?
Девица огляделась. Лес как лес. Деревья качаются, иголки, нападавшие с крон, колят босые ступни, белки перещёлкиваются в вышине, обсуждая последние новости, да дятел спрятался за стволом, думая, что пришелица его не видит. Хитрый лесовик под кустом не прятался, мавки хороводы не водили, кикимора в топь не заманивала.
Только…
– Ты поглянь! И куды ж ето яна, босоногая? Няужто в трясины?
Ива медленно-медленно обернулась на голос. По левую руку, на поваленом стволе, сидел низкорослый дедко. Дедко был кряжист, что деревце, а тёмная, будто бы покрытая струпьями, кожа напоминала кору. Прямо из головы же у него, из лысоватой макушки, росло семейство мухоморов. Рядом с ним чесал за ухом длинной лапой зверёк, похожий на зайца, каким его нарисовал бы неумелый ребёнок. Да только лицо у зайца было человеческое.
– Заплутала може? – зевнул зверёк, выкусывая что-то меж мохнатых серых пальцев.
Ива посмотрела на них и рассмеялась: ну теперь-то всё ясно! Ну конечно же она тронулась умом!
– И, дык яна на нас смотрить, а?! – Старик ударил себя по колену и любопытно наклонился вперёд. – И, унуча? Видишь, не?
– Размечтался, старый пень! – фыркнул зверёк.
А Ива ответила:
– Ну конечно же! Конечно же, я вас не вижу!
И, боле не сбавляя шагу, пошла к болоту.
Что ждёт её там? Спокойная водная гладь, в которой никогда и не водилось чудовищ? Или, напротив, монстры, готовые утащить в топи дурёху, которой однажды повезло выбраться живой?
Лучше бы ей вовсе обходить лес по большой дуге, не высовываться из деревни… Но… Что-то тянуло Иву в глушь. Словно возлюбленный напевал песню под окном, выманивая зазнобу во двор.
– Где ты, милый? Здесь ли? – ласково пропела она, как и подобает невесте звать жениха. – Ждёшь ли?
Но, когда взору открылось болото, слова так и застряли в горле. Мох хрустел под пятками и холодил ноги. Не бывает такого в середине лета, не должно! Даже самая чаща, всегда сберегающая прохладу, не веет зимней стужей, когда воздух прогрет солнцем! Однако ж веяла. Мох серебрился от инея, по хилым сухим деревцам карабкалась белоснежная плесень, а сама чёрная гладь была покрыта коркой льда. Ива припала на колени, заглядывая в темноту.
