Kitobni o'qish: «Стать дельфином», sahifa 3

Глава 10

Джерри не переставал удивляться, почему его взяли на работу на это ранчо. У него не было никакого опыта работы с таким огромным табуном лошадей. Да, в подростковые годы он проводил лето на ферме своего деда, наслаждаясь свободой и ароматами прерии. В его ведении тогда находились пара-тройка лошадей и небольшое стадо барашков. Все обязанности его ограничивались уборкой стойла, присмотром за пасущимися четвероногими и встречей и проводами местного ветеринара, регулярно навещавшего ферму и приезжавшего среди ночи по случаю отела и окота, а также ожеребления.

Справедливости ради следует отметить, что Джерри нравилось возиться с домашними животными. На ферме деда он научился уважительно относиться к божьим тварям. И ценность жизни он понял там же, когда рожала его любимая кобыла Ласточка. В его память на всю жизнь впечатались ее огромные глаза с пульсирующими зрачками, полные влаги, горячее дыхание и пот, ее титанические потуги и дрожь перенапряжения, прокатывавшиеся по всему ее большому и сильному телу. Он помнил свое состояние, близкое к обмороку, при каждой схватке Ласточки, тревогу в глазах деда и суровость ветеринара. Каждый раз, когда воспоминания о тех родах всплывали в его мозгу, он начинал ощущать ломоту во всех мышцах, и пот начинал проступать сквозь поры его кожи, возвращая его к той ночи и пробуждая с неослабленной силой Страх Смерти. К счастью, ветеринар оказался на высоте, и, несмотря на трудно начавшиеся роды, Ласточка родила изумительного жеребенка-девочку, абсолютно рыжую с копыт до кончиков ушей, и с ярким белоснежным пятном-звездочкой прямо посредине лба. Глаза ее оказались разного цвета: один пятнисто-карий, а другой пронзительно серо-голубой. Когда Безе (конечно, честь назвать маленькую девочку была отдана Джерри) оправилась от рождения, встала на длинные тонюсенькие ножки и начала резво носиться вокруг матери на пастбище, всем открылась удивительная Красота, не измеримая никакими «золотыми сечениями» или философскими посылами. Это была Просто Божественная Красота и Божественная Самость, как это сформулировал дед Джерри, увлекавшийся на досуге философией и признававший в ней лишь Юнга и Энгельса, и критиковавший Платона – да, такой он был уникум.

Так вот, возвращаясь к тому эпизоду в жизни Джерри, он ощутил огромное облегчение, быстро сменившееся безудержным ликованием и благодарностью, в тот момент, когда из чрева кобылы, после мучительного ожидания людей и отчаянных усилий роженицы, появилась сначала мокрая голова жеребенка, стиснутая между его ножек, а затем, минут через десять, чрево кобылы полностью исторгло свой плод в плотном белесом пузыре. Ветеринар, проделавший разрыв в «рубашке» жеребенка сразу после появления головки на свет, внимательно осмотрел новорожденную, залез ей в горло, вытащив оттуда комок слизи и, покачав озабоченно головой, вдруг взял из копны сена соломину и стал щекотать жеребенка в ноздри.

Девочка поморщила свой носик с бело-молочными потеками на коричневато-розоватой мясистости, и вдруг неожиданно сильно чихнула, обрызгав все и вся вокруг в радиусе метра. Ласточка при этом мощном чихе вздрогнула и, несмотря на слабость и крайнюю усталость, тихо рассмеялась. И ее легкое смешливое ржание вырвало Джерри из ватного тумана беспомощности и Страха, и он радостно расхохотался. Его смех вперемешку с ржанием Ласточки подхватили все остальные, присутствовавшие при родах: дед, ветеринар, двое подсобных рабочих, и конюшня огласилась счастливым и мощным хохотом.

В тот день Джерри уверовал в силу Жизни, в справедливость Бога, но и в мрачную реальность Смерти, потому что спустя несколько часов после успешных родов, слабое сердце кобылы не выдержало, и Ласточка, внезапно захрипев, забилась в острой сердечной боли, повалилась на бок и больше уже не встала.

Глава 11

Тем не менее, устало следуя в темноте за управляющим по бугристой дорожке, и вспоминая свои дни на ферме деда, Джерри не находил ответа на собственный вопрос «Почему они меня взяли?».

Изнемогая от жары в Лос-Анжелесе, проводя бесплодные дни в поисках работы, Джерри в один из душных летних вечеров сидел в маленькой съемной квартирке, размышляя над тем, что же ему, чёрт возьми, дальше делать и как найти заработок. Он обращался в агентство по трудоустройству, где ему предлагали то работу курьера, то работу сиделки, то работу уборщика в супермаркете. Все это были вполне достойные работы, не лучше, но и не хуже полной безработицы.

Но Джерри всякий раз отказывался от подобных предложений, объясняя служащему в агентстве и себе самому, что он не приспособлен для такой работы. Ему хотелось большей свободы и бо́льших денег. С бо́льшим временем, которое он может потратить на себя и свою страсть, серфинг. Это было, наверное, глупо и неодобрительно: подросток мог бы капризничать, ссылаясь на занятость никому, кроме него самого не нужными увлечениями. Но взрослый двадцатипятилетний мужчина…

Как-то, скрепя сердце, Джерри устроился официантом в ресторанчике. Его присутствие облагородило заведение: даже при обилии красавцев на улицах этого города, внешность Джерри выделяла его из толпы других красивых мужчин. Посетительницы ресторанчика, юные и не очень старлетки, студентки местного университета, журналистки и представительницы (и представители, да надо признать – кого удивишь чем-либо в этом славном городе ангелов?) разных креативных областей человеческой деятельности неизменно обращали внимание на высокого статного официанта, который был создан как результат селекции лучших внешних качеств Аполлона, Давида и Ясона. Никто не мог остаться равнодушным при виде его крупной красиво слепленной головы на пропорционально мощной шее, его больших аквамариновых-серых глаз в опушке из темных густых, завивающихся кверху ресниц, его породистого носа с чувственными ноздрями и четко очерченных в виде скифского лука губ. Ей-богу, пропорции были идеальны во всех отношениях и плоскостях. Каждый замирал от восторга, когда это воплощение Идеального Мужчины вскидывало голову, чтобы убрать со лба локон, выбившийся из общей густой волнистой шевелюры цвета меха нерпы. Бог и Природа (а не одно ли это тоже?) иногда бывают в замечательном расположении духа и создают истинные шедевры из космической пыли и земной глины.

Количество посетителей и заказываемых ими блюд существенно возросло; теперь, чтобы попасть на ужин в ресторанчик, нужно было заблаговременно записаться и забронировать столик. Выручка ресторанчика выросла в 3 раза, а чаевые Джерри приближались к месячному окладу секретаря преуспевающего адвоката. Казалось, все встало на благоприятные рельсы, и паровозик Джерри устремился в обеспеченное светлое будущее.

И вот в этой благодати Джерри положил на стол управляющего ресторанчиком свое заявление об увольнении. Управляющий не мог поверить тому, что Джерри «просто надоело и стало скучно», как тот объяснил свои странный поступок. Управляющий был уверен, что «что-то нечисто и этот малец где-то оступился и вынужден пуститься в бега» и даже недвусмысленно предлагал Джерри «привлечь своих знакомых юристов и помочь уладить дело без последствий». Но Джерри не стал настаивать на своей версии увольнения, а просто попросил выплатить ему остаток положенных ему заработанных денег, взял чаевые наличными, остаток зарплаты банковским чеком и удалился восвояси.

Горе управляющего ресторанчиком было безмерно.

А Джерри снова в раздумьях залег на кровать и как раз в этот момент мы его и застали в начале этой главы.

Поблуждав в потемках собственных мыслей несколько дней, Джерри принял решение изменить подход к проблеме. Он призвал свои университетские познания в психологии и, вооружившись карандашом и листом бумаги, приступил к структурированию мечт, желаний, потребностей и необходимостей. Раз за разом, он чертил на листах таблицы, внося в них «pro» и «contra», расставляя плюсы и минусы, звездочки и кругляши. Пару раз он попытался перенести свой титанический труд в электронный файл, но ему никогда не нравилось «думать в компьютере». Его мозг требовал материализации «да» и «нет», ощущения запаха графита и бумаги.

На третий день своего психологического опыта, Джерри получил неутешительный результат: то, что следовало из заполненной им таблицы, говорило, что заполнявший ее человек а) не рассматривает работу в сфере услуг, причем, все равно в какой, будь то ресторанный бизнес или юридический, в качестве желаемого и приемлемого источника заработка; б) обладает повышенной потребностью в личной свободе; в) не приемлет никакого компромисса с собственными убеждениями (нельзя воровать, обманывать, быть расистом и проч.); г) склонен к мизантропии и, наконец, д) не знает, что, помимо серфинга, могло бы его взволновать. Даже женщины и что-либо, с ними связанное, не получили в его таблицах должного количества звездочек, каждый раз попадая в столбец «желательно, но не жизненно необходимо». На одной чаше весов – Серфинг и Океан, на другой – Женщины. Что, как вы думаете, перевешивало для Джерри?

На четвертый день Джерри, совершенно отчаявшись и устав от собственного психоанализа, пошел в местный бар пропустить стаканчик. Он вообще-то не пил. С тех самых пор, как, будучи еще в университете, чрезмерно пристрастился к алкоголю, стал пропускать лекции и занятия и чуть было не оказался отчисленным за неуспеваемость и злостное нарушение дисциплины. Когда его вызвал к себе декан и сообщил о том, что Джерри бродит по краю и ему грозит свалиться в глубокую пропасть и покрыть себя несмываемым позором, перед мысленным взором последнего всплыло круглое лицо его матери с большими вопрошающими глазами и дрожащими, плотно сжатыми в скорбной линии губами.

Джерри мог спокойно пережить отчисление из альмы матер. Но обиды, горя и разочарования матери он бы не пережил. Поэтому он собрал себя в кулак и в короткий промежуток времени стал лучшим студентом на курсе. Настолько лучшим, что его выбрали председателем студенческого юридического клуба… как там было его название… нет, не Черепа и Кости… нет, что-то вроде Весы и Честь… ну или как-то так. Второй раз после университета он напился в первый день своего трудового дня. Мы об этом уже упоминали.

С тех пор Джерри пил только молоко, чай, кофе и безалкогольные коктейли. И соки.

Поэтому, зайдя в ближайший бар и заказав цитрусовый микс с тимьяновой водой, он начал потихоньку цедить содержимое своего стакана через трубочку, рассеянно оглядываясь по сторонам и в пол-уха прислушиваясь к разговорам. Время было послеполуденное, и веселье еще не началось. Поэтому в баре стояла атмосфера приглушенности: приглушенно играла спокойная музыка, приглушенно постукивали шары, забиваемые в лузы; приглушенно разговаривали люди, и даже стекло позвякивало приглушенно в руках бармена на той стороне барной стойки.

Вот в этой приглушенной атмосфере и услышал Джерри как один из мужчин, сидевших спиной к нему через трех человек за стойкой, сказал своему собеседнику: «И, как назло, я никак не могу найти для него хорошего конюха. Обещал уже пару месяцев как, но попадаются все какие-то разгильдяи и ненадежные личности. А ведь ранчо большое и недалеко от океана, сплошная красота и раздолье. Там нужен надежный мужик».

При этих словах, что-то щелкнуло в мозгу Джерри. Его мысль лихорадочно и отрывисто побежала, словно светодиодная реклама на небоскребе: «Работа с лошадьми… далеко от города… свежий воздух… близко к Океану… куча свободного времени (наверное)… надо браться». И он, мягко спустившись с табурета, подошел к мужчинам.

Так он и попал на ранчо. Почти утыкаясь в затылок управляющего, Джерри завершил свои сонные раздумья на тему «Почему они меня взяли» выводом о том, что-либо поджимали сроки, либо он внушил им доверие, а может, и то, и другое вместе.

Глава 12

К радости Джерри, его благосклонно приняли на ранчо не только человеческие существа – он сразу завоевал доверие и уважение конюхов и местных работников знанием предмета и своей справедливостью, и суровостью к недотепам и лодырям. Его приняли – что, наверное, было, главнее, – лошади.

Это был огромный табун самых разношерстных лошадей. Среди которых были и породистые, но больше беспородных или полукровок. Хозяин ранчо все время проживал в Европе и полностью полагался на Управляющего. Которым, через шесть месяцев после поступления на работу, неожиданно для себя стал Джерри. Бывший управляющий, радостно убедившись в опытности и честности Джерри, уволился на покой. Ухаживать за маленьким виноградником, домиком и женой в долине Наппа, как он сказал при прощании Джерри.

Нельзя сказать, что груз ответственности за все огромное хозяйство на ранчо, обрушившийся на сильные плечи Джерри, его испугал. Нет. Но ему пришлось забыть о «свободном времени», Серфинге и Океане почти на месяц, пока он не отладил собственную систему управления ранчо и не подобрал еще пару очень хороших работников для самых сложных задач.

Поэтому, когда он, наконец, выбрался на побережье, он почувствовал себя мальчишкой, которому разрешили в качестве поощрения сбежать в «одиночное плавание» на местную речушку. С блуждающей улыбкой на лице он мчался в своем обшарпанном пикапе по шоссе, теплый августовский ветер влетал в открытые окна машины и радостно запутывался в его кудрях, творя кучамалу в шевелюре, затем победоносно вылетал наружу для того только, чтобы вновь вернуться и «уложить» непослушные кудряшки на голове Джерри на новый сногсшибательный манер…

Вот, наконец, с дороги стала видна прибрежная полоса, а затем, после очередного поворота, взору Джерри открылась бескрайняя лазурь Океана. Джерри глубоко вдохнул воздух и с шумом выдохнул, ощутив солоновато-сладковатый запах морской воды и пляжа.

«Свободен!», – прокричал мысленно Джерри. И в тот самый момент он почувствовал, что, наконец, его жизнь налаживается, а мглисто-серые полосы невезения остались позади. Впереди его ждали только Удача и Счастье. Он знал это.

Глава 13

И так оно и случилось.

Ранчо под его управлением стало быстро развиваться. Количество лошадей постепенно увеличивалось, но самым примечательным было изменение качества табуна – Джерри хотел не просто развивать хозяйство «вширь», он совершенствовал его «вглубь». Задумав создать «сбалансированное богатство», как он любил повторять владельцу ранчо и работникам, он не уставал разъяснять всем своё видение будущего.

Владелец ранчо поначалу сопротивлялся: «Зачем ты усложняешь всем жизнь, Джерри? Ранчо было успешным и до тебя. Мы продавали лошадей в другие хозяйства и всем, кто в них нуждался. И покупателям было все равно, насколько породисты их покупки. Одним нужна просто тягловая сила, другим – забава для их отпрысков. Мы же не ферма для разведения высокопородистых особей. Мы – хозяйственники». На что Джерри возражал, что даже для сохранения высоких физических качеств необходимо поддерживать породу. Дворняги бывают разные, добавлял он. Одни становятся средством улучшения других пород, другие – лишь портят их.

В конце концов, владелец ранчо сдался и махнул рукой, дав Джерри полную свободу в управлении, что лишь пошло всему хозяйству на пользу. Джерри стал приобретать породистых лошадей. Немного, но с толком. Он построил отдельную конюшню для чистокровок – «пусть даже запах в их стойлах будет особый». Для немногочисленной когорты породистых и полупородистых лошадей приобретались самое лучшее сено и пищевые добавки. Они спали на самых мягких и ароматных опилках. А вода в их поилках была самая полезная и чистая. Дело дошло до того, что Джерри заставил конюхов, приставленных к «особой» конюшне, принимать душ как минимум дважды в день и запрещал им входить в нее, не сменив сапог. Конюхи даже не противились этой причуде Управляющего – к тому времени у них значительно выросли зарплаты и улучшились условия труда. Они, конечно, посмеивались между собой над «заскоками босса», но в глубине души соглашались, что Джерри – настоящий Мужик, прирожденный Лошадник и заслуживает всяческого уважения.

Через пять лет на ранчо уже было три ахалтекинца, пять арабов, семь орловских рысаков и пять английских скаковых – все чистых кровей. Это было весьма дорогостоящее предприятие. Чтобы не подкосить все хозяйство, Джерри начал сдавать лошадей в аренду, в основном, для верховой езды. Мало-помалу, это стало окупаться, и владелец ранчо приобрел ложу на одном из самых престижных калифорнийских ипподромов. И считал особым шиком появляться там в сопровождении Джерри, который с годами лишь приобрел еще больше мужского шарма и несколько вальяжной уверенности.

Да, это было еще то зрелище: небольшого роста, слегка сутуловатый, с редкой растительностью на голове, с бледной, не способной к загару коже, усыпанной миллионами веснушек, и такими же бледными выцветшими светло-голубыми глазами господин лет шестидесяти пяти, медленно семеня и пошаркивая, проходил в ложу. И вслед за ним в ложе появлялся высокий, статный Аполлоно-Геркулесо-Давид, с годами прибавивший к своей внешности и харизме еще и властные черты Зевса, пронзая пространство аквамариново-серыми глазами и гордо поворачивая голову с буйной шевелюрой… под восторженные взгляды многочисленных дам и не только.

По правде говоря, Джерри старался избегать этой сомнительной, по его представлениям, чести сопровождение владельца ранчо на ипподроме. Во-первых, это отнимало у него массу столь ценного времени, которое Джерри с бо́льшим удовольствием потратил бы на общение с Океаном и Доской. Во-вторых, ему было жалко лошадей, которых нещадно пинали в бока, дергали за уздцы и хлестали прутами невзрачные, малорослые и щуплые, словно подростки, жокеи. Джерри старался не обращать на все это внимание, но в душе каждый раз испытывал саднящее чувство вины перед лошадьми и потому никогда не заглядывал в конюшни после забегов.

Но, как это часто бывает, именно на ипподроме, среди человеческой суеты, алчности и азарта, среди запаха лошадиного пота и навоза, чудесным купажем смешивающимся с ароматами дорогого парфюма и сигарного дыма, Джерри встретился взглядом с той, которую спустя несколько месяцев он назвал своей Миссис Дуглас.

Он сидел, откинувшись на спинку мягкой скамьи в ложе и рассеянно оглядывая пространство вокруг себя. В голове его тем временем проплывали мысли о кобыле Анне, которая была беремена и должна была ожеребиться со дня надень; о старом ветеринаре, который, как всегда, безотказен и уже давно не повышает цен на свои услуги – очевидно, в благодарность за то, что Джерри ввел за правило посылать тому свежее кобылье молоко, которое тот высоко ценил, употреблял сам, а также рекомендовал его своими соседям и родственникам для поднятия иммунитета и борьбы с бронхо-легочными заболеваниями – к их вящему ужасу. Его мысли также были о том, что, если дела пойдут так же славно, как они шли до сих пор, придется нанимать еще одного, а то и двух работников. Или повышать оплату нынешнего состава при условии, что они согласятся работать больше, а отдыхать меньше. У Джерри быстро испортился бы характер, если бы его голову занимали исключительно мысли о работе и связанной с ней заботах. К счастью, помимо работы, у него были еще и менее ответственные и нематериальные мысли – как можно догадаться, связанные исключительно с Океаном, Доской, Пляжем, Волнами, Ветрами, Свободой, в общем, всем тем, что заключало в себе емкое слово «Серфинг». И, таким образом, все его мысли о работе протекали на уютном и защищающем его сознание фоне в виде выныривающих вдруг посреди озабоченности о корме для беременных кобыл приятных и радостных, как солнечные блики на поверхности воды, предвкушений будущей поездки на Гавайи, хулы, запахов местных пряных цветов и пляжей. Океан пах, как ни странно, везде одинаково.

Синева гавайского неба и захватывающая дух красочность тамошней фауны как раз всплыли перед его мысленным взором, когда глаза его, блуждая бесцельно по рядам зрителей, наткнулись на нечто, удивительным образом соответствовавшее его гавайскому умонастроению, и легко встроившееся в его мысленную картину. Это были другие глаза, ярко-фиалковые, с легкими голубыми оттенками.

Ее звали Лайма. Вот такое странное имя, объяснявшееся происхождением ее предков, выходцев с Балтии. Джерри влюбился с первого взгляда, бесповоротно, безнадежно и тотально. Он никогда прежде не испытывал ничего похожего. Лишь отдаленно покорение самой высокой волны, с гребня которой он в доли секунды узревал роскошную лазурь океана и веер соленых брызг прямо в лицо, напоминало тот восторг, который захлестнул Джерри в момент встречи их взглядов. С годами, яркость того первого восторга несколько стерлась, но не исчезла совсем. И Джерри много раз испытывал его, когда наблюдал за женой, задумчиво расчесывавшей свои гладкие блестящие волосы цвета спелой пшеницы, или с тихой нежностью поглаживавшей по шее своего любимого жеребца Султана, или рассеянно закручивавшей на своем пальце кудряшки их сына Айэна.

Союз их душ был бы почти абсолютен – если бы Лайма испытывала такую же страсть с Океану. Увы, она не только не испытывала никакой страсти к этому бесконтрольному водяному хаосу, она просто панически боялась воды. Она плавала, но лишь на глубине собственного роста, вернее, до уровня подбородка. Как только вода начинала плескаться на уровне губ, ее охватывала паника и на том ее заплыв заканчивался.

Конечно, это поначалу очень огорчало Джерри. Пару раз он пытался приучить Лайму к глубине, но все кончалось истерикой и слезами. Джерри сдался быстро, решив не «издеваться над природой».

Он утешил себя тем, что Лайма вдруг обнаружила настоящую страсть к лошадям. Выросшая в городе на северо-западе страны, и практически никогда не имевшая с ними дела, она внезапно прониклась такой любовью к этим существам, населявшим ранчо, что полностью посвятила себя общению с ними. Она с удовольствием возилась с животными, охотно помогала работникам, вскакивала с постели всякий раз, когда слышала «странное ржание» и мчалась в конюшни проверить, все ли в порядке. Она присутствовала при всех родах, настаивала на том, чтобы первой попасть в поле зрения новорожденного жеребенка и выхаживала кобылу с отпрыском столько, сколько это было необходимо. Не имея никакого биологического или медицинского образования, она в скором времени стала весьма сведущей в ветеринарии. И завоевала настоящую любовь и уважение старого ветеринара Хопкинса, уже который год опекавшего животных на ранчо.

Неожиданно для себя, Джерри обрел в Лайме незаменимого помощника, на которого можно было положиться во всем и всегда. Это позволило ему высвободить время для поездок к Океану, и он стал устраивать «побеги с ранчо» чаще и с полного благословения жены.

Через два года после свадьбы у них родился мальчик. Во время беременности, Лайма часто общалась с парой кобыл, которые так же, как она, ждали потомство. За месяц до положенного срока, она посмеивалась над собой, сравнивая себя с теми кобылами: «Приятно быть на сносях в такой дружной компании».

Сын родился в положенный день и час, без всяких осложнений, здоровенький, пухленький и громкоголосый. Джерри, полночи и полутра не находивший себе места, и метавшийся под дверью родильной палаты в больнице Сан-Диего (это был каприз жены – рожать в городке, в котором она с родителями прожила несколько лет), чуть не лишился чувств и сознания, когда из родильной донесся громкий плач новорожденного. Мистер Хопкинс, участливо решивший сопровождать чету в больницу, облегченно вздохнул, вытащил большой белый носовой платок из кармана брюк, и хотел было промокнуть пот со своего лба, когда увидел, что Джерри начинает закатывать глаза и потихоньку обмякать. Ветеринар быстро, насколько ему позволял возраст и барахлящие суставы, бросился к Джерри и вовремя подхватил его за подмышки, подтащив к креслу и плюхнув того на кожаное сиденье. Подбежавшая к ним медсестра, разом оценив ситуацию, помчалась за нашатырем, но, пока она бегала, Джерри уже очнулся и терзал вышедшего из родильной акушера вопросом о том, когда можно увидеть жену и сына. Акушер, театрально закатив глаза, велел успокоиться и сообщил, что Джерри пустят к ним, как только помощница закончит с необходимыми процедурами. «К тому же, – коварно сузив глаза, добавил акушер, – у Вашей жены еще не отошла плацента», и пошел от замершего в оцепенении Джерри вглубь коридора. Перед мысленным взором Джерри проплыла картина родов его любимой кобылы Ласточки, и ему опять чуть было не стало худо. К счастью, как раз в этот момент появилась медсестра с нашатырем, и Джерри, выхватив флакончик из ее рук, поднес его к носу и вдохнул…