Kitobni o'qish: «Король Дебрей»

– Моя мать – несносная женщина!

Юная девушка сидела на холодных ступеньках, внимая пения ранних пташек. Она не хотела ни кричать, ни жаловаться, ни, уж тем более, доказывать что-то. Так получилось. Не специально. Правда, этого порыва души никто не услышал.

Ее собеседник, мужчина 36-ти лет, явно незаинтересованный в разговоре, устало зевал и подпирал голову руками. Вчерашний рабочий день не выдался легким, а сегодняшнее утро не обещало быть добрым.

– Что на этот раз?

– Да ничего! Просто говорю. – Она опустила голову, продумывая ответ. Слова не связывались в предложения, голос дрожал, а ладони невольно сжимались в кулаки. Так выглядит немой крик. Так получается звук в пустоту: – Все как всегда. Ничего не меняется в этой жизни. Говорю же: мать моя – женщина несносная! Не потому что злая она, или сама себе на уме. Она убеждена в своей правоте. Она строгая, однобокая и не хочет копать глубже. Меня бесит это, понимаешь? Вот говоришь человеку одно – он, не разобравшись, но будто зная все на свете, впаривает тебе десяток другого.

– Жалуешься, стало быть?

– Издеваешься? Ты думаешь, я что-то выдумываю? Она вот такая! Для таких, как она, существуют лишь два мнения: ее и неправильное. И не говори мне, что ты об этом не знал. Все ее разговоры, настроенные против мужского пола, я впитала еще с молоком. То нравоучение, что всем мужчинам нужно только «то самое оно» я слышу несколько раз на дню. Если сейчас я к этому привыкла, то каково было раньше – даже вспоминать не хочу. Оно не раз подвергало меня в шок. Я с самого детства опасалась любого взгляда в сторону мальчишек из соседнего двора, если те звали меня поиграть.

– Ну, уж помню-помню. Тебя нередко убаюкивать приходилось. Так ты вроде успокаивалась, а потом все заново начиналось.

Та, фыркнув, бросила в его сторону презрительный взгляд: – Угадаешь почему?

Он вздохнул.

– Эх, зря брат тебя от мамы не отсудил. Впрочем, он никогда сообразительностью не отличался. Всегда знал, что с ней что-то не то, но мирился с таким ходом событий. Я подозревал, что их отношения слишком стремительно развивались. А когда довела до ЗАГСа, так она ему начала кислород перекрывать. Я говорил ему, но нет же, прицепился как муха к… кхм, к банке варенья. Но с другой стороны, нет худо без добра, так ведь? Если бы не она, тебя тогда бы не было.

Собеседница, услышав это, устало вздохнула.

– Не велика потеря.

– Ну, не сердись, я ведь всегда на твоей стороне, но помни – она твоя мать.

– Да, сплошные плюсы. – Почти прошептала она в ответ: – Как на кладбище.

– Ты не одна жертва ее нападок. Сама знаешь.

– О да! Свою младшую сестру, которая тетя Лена, она на собственной свадьбе так извела своей пронзительной речью, что та на третий день после заключения брака развелась с «любовью всей своей жизни». Причем, решение было принято обоюдно, судя по ее же рассказам. Уж, не знаю, что такое мать ей наговорила, но слышать это я не хочу! Такие загадки должны оставаться нераскрытыми.

Мужчина хмыкнул: – Слыхал. Удивительная, но грустная история. Монтекки и Капулетти, не иначе. Нет истории печальнее на свете, чем повесть о…

– …Человеке, который влезает в чужие отношения, – закончила она: – дядь Аль, это не смешно.

– А по-моему ситуация комичная. Такое и нарочно не придумаешь.

Она отрицательно покачала головой.

– Я не упрекаю. Просто обидно, когда чье-то «очень важное мнение» может вот так просто разрушить жизнь сразу двух людей.

– Да, нехорошо. Но с другой стороны: жизнь – не сахар, а смерть – не чай. Как в той песне, которую мы частенько пели, помнишь?

– Помню. – На этот раз девушка позволила себе легкую улыбку, но ее лицо тут же омрачилось.

– Так вот, сколько еще таких потерь в жизни будет? Знаешь, что обидно? Тут ничего не поделаешь.

– Ой, да ладно тебе! Это их личное дело. Разошлись и ладно. Значит, так надо было. Если их отношения разрушили чьи-то слова, значит, все не так просто между ними было. Может, твоя мать тут и вовсе не причем. Вон, у другой тети все хорошо, если мне память не изменяет.

– Не изменяет. – Съежившись, буркнула она: – Только вот тетушка Агния, которая самая младшая из всех сестер, сама тот еще «невинный одуванчик». Даже называть ее хочется ласково. Какая она тетя. Ангел во плоти. Земли ногами не касается. Так вот, ее секрет крепких отношений вовсе прост: в доме пыли поменьше, рубашки почище, да мяса в суп побольше.

– Беспроигрышный вариант!

– Ага. От этих разговоров я еще больше морально сдуваюсь, как шарик воздушный. Надо делать так, надо делать эдак. Чики-брики и в дамки! И никаких подводных камней! Я, как-то сидя за праздничным столом, спросила ее: «Тетушка, вот вам все пресмыкайся, да помалкивай. Ну, а как же любовь?» – и знаешь, что она ответила? – Она многозначительно посмотрела дяде прямо в глаза, но тот лишь ответил вопросительным кивком: – Боже, у нее был такой взгляд, будто я несу несусветную чушь! «Девочка, в отношениях всегда любит только один, другой же – позволяет любить себя!». «Но тетушка…», отвечаю я ей на это: «Тогда кто в ваших отношениях позволяет любить себя?» – Ох, ты бы видел это пылающее лицо ненависти. Вся красная, как майские огоньки на утренней заре. Из ее ушей буквально пар валился! Ходила, гудела под нос как паровоз. Тогда праздник был испорчен, а я даже немного рада, что эта ярмарка тщеславия схлопнулась в мгновенье ока.

Дядя засмеялся беззвучным смехом: – Уделала.

– Никого я не уделала. Это была несладкая победа. Ненавижу эти женские посиделки, во главе которой всегда была моя мать, как самая старшая и якобы мудрая, разумеется. Одна бабушка в нашем «бабском царстве» самая адекватная: она просто сидит со своими дочерьми, пьет чай, охает над безумными историями, иногда поддакивает. Это все ее действия. Не помню, когда в последний раз я слышала от нее хоть одно слово.

Он громко вздохнул, скрестив руки. Наступило неловкое молчание.

– Папа давно развелся с ней, хорошо ему теперь, – продолжила девушка, но к собеседнику она не повернулась. Это был монолог для себя и своего успокоения: – Оставил меня малюткой жить с ней, а сам ушел к другой. Хотя, ему нужно отдать должное. Я не застукала сцен с побоями, выяснений отношений, летающими по дому столами и криками. Он ушел тихо, никого не травмируя, хоть и спонтанно. Я… я даже благодарна ему за это.

Дядя, посмотрев на нее, не мог скрыть удивления. Племянница глядела куда-то вдаль, но осознав сказанное, помотала головой.

– Я, конечно, не оправдываю его, поступок мерзкий. Я знаю, что он любит меня. Пускай и к нашему дому на пушечный выстрел не подходит. Зато вне этой «военной» территории он водил меня в город, пытался наладить общение со мной, рассказывал всякое. О нем я знаю больше, чем о матери. Вот только он никак не может оторваться от своей «Мышки».

– Это он так называет свою пассию?

– Ага. Теперь, когда он заделал ей двух детей, все стало еще сложнее. Потому, эти беседы и прогулки перестали быть долгими. Говорит: «Ты уж прости, она у меня больно ревнивая». Да я-то понимаю, а у самого глаза впалые, будто лишенные жизни, а вместе с ними и былого блеска.

– Помнит о тебе и то хорошо.

Та резко выдохнула.

– Да уж… Пригласил он тут меня недавно на выставку картин Рериха. Мол, любит он природу, пейзажи всякие, теперь меня приучает. Ходил по галерее вдохновленный. Особенно его впечатлило, как это все горы и холмы издалека смотрятся. «Будто с фотографии, подойдешь, а это три цвета начерченные пастелью на шершавой бумаге» – прямая цитата. Я тогда подумала: «Надо же какая тонкая натура, ранимая, но непоколебимая душевная надстройка с годами сформировалась, а так зависим от мнения какой-то «Мышки».

– Природа владеет нами, Ринка, и себе мы не принадлежим. Все великие войны начинались от чувства неудовлетворенности и заканчивались тем же. Живем, сами не зная, чего хотим, а мы, Вагнеры, тем более. Вагнеровская порода наша проклятая. Вечно не тех выбираем, и нас выбирают не те.

Она нахмурила брови.

– Ой, надо же, а я-то думала война – это завоевательное территориально-экономическое «мероприятие»! А тут еще у нас оказывается династия какая-то не такая, как надо.

– Смейся-смейся, – хмыкнул он, скручивая сигаретку: – запомни мои слова. Мы – прокляты, и этим все сказано. Ты – тоже.

– Вот спасибо. – Девушка скривила недовольную гримасу. Спрятав руки, она тяжело вздохнула и облокотилась на край стенки: – Мне иногда кажется, что все мною сказанное летит куда-то в пустоту. В бездну отчаяния и ненужного нытья. Я говорю-говорю, а в ответ мне – тишина, страшная и жестокая.

– К чему это?

– Ты меня не слышишь!

– А ты меня не слушаешь!

– Дядя… – Она закатила глаза. Спину обдавало неприятным холодом и оттого создавало еще более неудобное положение. «Зря я начала это. Нет слов, все тщетно».

Глава 1

Дядя Алик, младший брат отца. Самый приятный человек на свете, но больно падок на красивые ножки и декольте поглубже. И от этого, как я считаю, у него все беды. Сам-то он не глупый, я люблю беседы в его компании, но стоит ему кем-то увлечься, былого недюжинного ума в голове будто и не было никогда.

У него есть теория о «Вагнеровской породе», которая время от времени успокаивает его в любой неловкой ситуации. Гласит она о том, что нам, членам «клана Вагнер», не везет в личной жизни. Как и от кого из предков произошло начало этого закона – мне неизвестно, но дядя как-то дал намек, что виной тому дед. Как назло, ни одного, ни другого деда я не знала. Впрочем, это может быть обычной уловкой для утешения своего самолюбия.

Как бы то ни было, эту теорию я также усвоила очень давно, и за это время она порядком мне надоела.

Я закрыла глаза и уставилась в небо. Говорить что-либо бесполезно. Благо погода сегодня хорошая для раннего апреля. Штиль, солнце, отсутствие грязи. Хорошо, безмятежно. Еще бы быть услышанной, о большем и мечтать не смею.

– Хорошая весна в этом году будет. Зеленая.

Я со злобой фыркнула. Такое резкое переключение на нейтральную тему всегда меня уязвляло.

Дядя продолжил: – А разве нет?

Мне удалось восстановить спокойствие, пусть и подавляя противоречивые чувства.

– Да нет, все правильно. Мне это другое напомнило. Ну, снова про мать. Я в последнее время заметила, что у нее в гардеробе появилось слишком много вещей. Чем теплее сезон, тем труднее закрывается шкаф. И ладно бы они просто существовали, она их демонстрирует. Причем знаешь, так навязчиво, что даже отталкивает. Ну, сам представь, вот подходит она к тебе и говорит: «Боже, что же мне надеть: зелененькое или… зелененькое? Но это другое зелененькое, чуть более светлое! Это важно видите ли!» Да на кой черт у меня спрашивать это? Я что, в моде разбираюсь? Я вообще не люблю зеленый цвет. Он всюду: на заборах, на домах, на ненавистных лицах, что терпеть не могут вставать по утрам.

– Ты слишком категорична, как по отношению к матери, так и к другим. Ты какая-то очень нервная! Я говорил тебе это, а зеленый как раз успокаивает. Вон, сейчас лето наступит, все расцветет. Хорошо же жить! Вообще, как можно ненавидеть зеленый цвет?

– А вот так вот. Ненавижу и все. И лето ненавижу, духоту не переношу, солнце это слепящее. Я белый цвет люблю. Вот зима мне нравится. Хорошо, свежо, только дороги расчищай, но снег сам растает, а жухлая зелень сама себя не соберет.

Дядя Алик вздохнул.

Знаю я, что он думает обо мне. Считает, что я капризный ребенок, который никак не вырастет из своих жалоб. Мне же ничего не остается кроме как смотреть куда угодно, только не на его хмурое лицо. Поэтому мой взгляд был устремлен далеко вперед.

Прямо, через несколько препятствий, стоял большой дом по улице Заречная, 8-ой по счету. Местные называли его «Залеском», так как находился он среди дебрей заросшего кустарника. Сам он выкрашен в темные тона. Весь угловатый, жутковатый, но семья, жившая в нем, явно не бедствовала. Есть такая у богачей традиция: делать облицовку фасада под природный камень. Ограждал его черный металлический забор почти три метра в высоту. Не так уж и безвкусно. Наш-то дом и вовсе весь в известке. Косметического ремонта ждать не от кого.

Самих хозяев я не видела никогда. Возможно, никто не видел. У меня нет таких знакомых, чтобы спросить об этом. Здешняя ребятня сочиняла небылицы о «горбатом уродце», заточенным в нем. Взрослые, что мышлением своим недалеко ушли от тех же детей, говорили, что там живет отрешенный от опасного внешнего мира блаженный. Мне же просто нравилось смотреть на этот дом. Точнее было бы сказать, с моего ракурса, на эту черную крышу, над которой вечно летало крикливое воронье. Вид его придавал этому богом (ну, или губернатором) забытому месту немного мистики. С такими загадками жить интереснее.

– Хочешь анекдот про лампочку?

Я очнулась от раздумий.

– Чт…

– Если по ночам есть вредно – тогда для чего в холодильнике нужна лампочка?

Я хотела было что-то сказать, но совершенно не поняла вопроса. Он прозвучал спонтанно и совершенно не к месту.

– Чтобы… гореть?

Дядя посмеялся над моими потугами.

– Чтобы правила нарушать! Ринка, ну ты чего сегодня? Жизнь продолжается, снега тают. Весна. Заведи себе мальчика и гуляй с ним с ночи до утра всем назло. Тебе говорят – ты не слушай, поняла?

– Ага… – Я опустила голову так, что чуть было не клюнула носом в оттаявшую прошлогоднюю траву. Хороший совет, жаль, неработающий. Да и какой к черту мальчик? Нет, дядя Алик иногда бывает совсем неуместный.

– И кушай больше. Скоро как палочка на две части обломишься.

С этими словами он достал из внутреннего кармана кожаной куртки небольшой пакетик с мармеладками. Радость моя не была долгой.

– Трицератопс?

– Трицератопс… – прошептала я с досадой: – уже четвертый…

***

Вот уже несколько месяцев я хожу на подработку в школьную библиотеку. О, нет, денег я за это, конечно, не получаю. У меня другие «блага», не менее важные. Например, возможность прогулять какие-нибудь уроки.

Как это вообще вышло? Ну, давайте представим: сидишь ты такой на уроке ОБЖ, пытаешься вжиться в роль спасителя всего и вся во время наводнения. Может, болезни изучить или анатомию человеческую. Вникаешь в суть. Пытаешься построить логическую цепочку. Вся идиллия растворяется, как только приходит тучная библиотекарша. Знойная женщина, мечта поэта. И как кокетливо крикнет: «Вагнер!» Тут и сердце остановится и полмира затопит, и камень из почек сам собой выведется. «Иди», – говорит: «в библиотеку! Поможешь книги расставить!» Ну, а я что? Я же – добрая душа. Как отказать такому заманчивому предложению от чуткого человека.

Ирина Владимировна, моя учительница по физике, а по совместительству классный руководитель, была этому только рада. «Все что угодно, лишь бы не видеть моего «кислого лица» – ее прямая цитата. Так я застряла в этой пыли до конца мая.

К слову, я не жалуюсь. Меня все устраивает. Я не слыву в этих холодных коридорах «душой компании», потому я имею хорошую возможность не видеть своих одноклассников, хотя бы ближайшие три четверти часа.

Особенно мне не хотелось встречаться с Алисой. Она частенько попадается на мои глаза, но та специально не обращает на меня никакого внимания.

Отмечу сразу для полноты понимания происходящего: Кто такая Алиса? Не враг, не соперник, даже не зачинщик конфликтов. Она – самая обычная девочка, соседка и моя одноклассница «в одном флаконе».

Когда-то мы были подругами. Ее мать, хоть и тот еще экспонат для Паноптикума, но женщина невезучая. Она часто оставляла Алису у нас дома, так как работать ей приходилось допоздна. Ее воспитывали наш телевизор и безнадежная нищета перед глазами.

Годами позже, когда у нее выросла грудь, возле ее ног стали крутиться мальчики на класс или два старше. Она быстро смекнула, в какое русло следует использовать красоту, а ее, поверьте, было немало. После пришло осознание своей природной женственной натуры, выкурила пару сигарет за подворотней с плохими девчонками и твердо решила для себя, что ей больше незачем возиться с «детьми». Так я впервые была послана близким человеком в пешее непристойное турне. Пусть и бессловесно.

Впрочем, ей нужно отдать должное: она никогда не цеплялась ко мне. Да и ее компания не проявляла ко мне большого интереса. Так, быть может, крикнут вслед что-то вроде: «Мелочь», или «Дурацкий свитер», хихикнут и забудут. Я никогда не пыталась доказать обратное, смысла нет. Их много, я – одна. Да и драться я не умею. Боли боюсь.

Не поймите меня неправильно, я не святоша. У меня проскальзывали мысли влиться в подобную субкультуру, чтобы реализовать себя хоть как-то, даже за счет унижения других, но они сразу же отпадали. Почему? Не знаю. Может, потому что против природы, ну или как говорит дядя Алик, «Вагнеровской породы», не попрешь.

Как назло она встретилась мне прямо перед входом в кабинет физики, но я быстро отвела взгляд. Игнорирование – освобождает от лишних слов и действий. В этом я с Алисой была солидарна. Все-таки у нее есть мозги, просто работают они сейчас на другой частоте.

С кем бы я точно зарыла топор войны – так это с ней. Ни с матерью, ни с отцом, ни даже с дядей Аликом, если б тот полностью принял сторону мамы, а вот именно с ней. Не знаю почему. Может, от чувства незавершенности или тоски по былым посиделкам в доме. Как бы мне ни было больно вспоминать ее резкое отдаление от меня, я все еще чувствовала к ней какую-то привязанность. Я ощущала, объединяющую нас, общую проблему и даже, в каком-то смысле, родство.

Впрочем, не стоит волноваться о тех, кто не вспоминает о тебе. «И не стоит проситься к тем, кто не нужен тебе» – подумала я, в очередной раз, слыша от кого-то из ее компании: «Ребенок», а затем последовавший гомерический хохот всей немногочисленной толпы.

***

Бориска всегда сидел позади, чем неимоверно раздражал меня. Я всегда чувствовала его взгляд. Сейчас я ощутила неприятный укол шариковой ручки о шею.

– Пошли после уроков гулять? – Прошептал он, не беспокоясь об этической правоте своих действий.

– Боря, блин! Какой гулять? – Я шипела, как гремучая змея, пойманная за хвост. Точка, поставленная им на моей коже, отдавалась неприятной болью: – Что я на улице забыла?

Тот задумался, правда, недолго:

– Приятно проведенное время со мной?

Я закатила глаза.

Боря, он же Борислав (да, у него тоже проблемные родители), тоже мой друг, хоть и мальчик.

Точнее, как друг… Привязался ко мне, так до сих пор не может отцепиться. Сама виновата. Нечего было допускать его так близко. Теперь, по его мнению, на мне можно ноги свесить, ничего же не сделаю.

Вот и сейчас: и оценки страдают, и экзамены в следующем году, да и просто лень и апатия, мысли нерадостные в голове роют, а ему все нипочем. «Вот хочу так – значит так надо, значит так правильно и все должны считаться со мной» – его девиз по жизни. Просто моя мать в теле подростка! Сам-то он человек незлобный, но больно душный, не знающий границ личного пространства. Думает о разном, но по чуть-чуть и потому все размышления его поверхностны.

Иногда мне кажется, что замудренное имя «не как у всех» – это единственное, что может дать родитель своему ребенку.

– Я и сейчас прекрасно провожу время.

Резко повернувшись, я увидела, как Ирина Владимировна прищурила глаза. Я устало вздохнула. Благо, у меня природный талант делать все с каменным лицом, даже когда тебя уличают в беседе во время урока. Стыда и смятения я не испытывала. Уж не знаю, за что она меня не любила, но ей меня из равновесия точно не выбить.

***

– Ой, не знаю, что я в следующем году буду делать без тебя! Там же эти ваши, экзамены. Кошмар какой! Вас там готовить будут весь год. Не отпустят тебя в библиотеку.

Библиотекарша, как всегда, была в хорошем расположении духа. Она низенькая, кругленькая, но душевная. Этакая стереотипная хохотушка. Я так ее и называла. Ради нее можно было и пыль стереть, и тоску потерпеть. Поэтому после ее восклицания мне стало грустно.

– Еще май впереди, – все с тем же не выражающим ничего лицом сказала я: – Может, найдете кого получше меня.

– Да кому это надо, Риночка? – Та залилась заразительным смехом: – Наш Кромешный-то не знает, что в школе библиотека существует, а ты говоришь «кто-то лучше тебя».

Она демонстративно вытерла рукавом проронившуюся слезу.

Кромешный – это фамилия нашего директора. Его называют так, потому что он своего рода локальная шутка. Ну, вот представьте: вы директор школы и зовут вас Кромешный Анатолий Дмитриевич. Какая аббревиатура будет на двери вашего кабинета? Вот то-то.

Я его никогда в глаза не видела. Сидит себе в кабинете все рабочие недели и не высовывает нос. Что он преподает? Да черт бы его знает. А быть может, он и есть тот самый черт. Кто знает, что таится в человеке, который не брезгует так выделять свое имя на табличке.

Я долго думала над ответом, но ничего не приходило в голову. Мне нужно было протереть полки, полить цветы, включить и выключить «компухтер». Так проходила каждая пятница. Ну, или любой другой день недели, что тоже «благо». Скука смертная, но зато меня ценит хотя бы один человек в этой школе.

– Вон, отреставрируют ту библиотеку, которая на соседней улице, нас и вовсе закроют.

– Ее уже десять лет как открывают. Вряд ли в скором времени что-то изменится.

«Хохотушка», не найдя нужных слов, лишь пожала плечами.

Так и выходило. Здесь жизни нет. Здесь все умирает.

От этой мысли к горлу накатил ком, но я пыталась не заплакать. В последнее время мне становилось только хуже. Апатия нарастала как снежный ком. Все что я делала: училась, да запиралась в комнате, не желая никого видеть. Я зла на всех окружающих, но этот настрой породила обида на саму себя.

– Ой, Риночка, я в столовую! Ты же тут сама справишься? Ты не беспокойся, ты же знаешь, сюда никто не заходит. А я тебе булочку принесу! – Она подмигнула мне, расплывшись в улыбке.

Я сконфузилась, не успев до конца оправиться от мрачных мыслей: – Не стоит. Ну… То есть… Да, справлюсь.

– Ну, вот и отлично! Вот я и побежунькала!

По коридору пронесся спешный лязг каблуков и тут же утих, а я осталась одна среди груды пожелтевшей от времени макулатуры.

Просвет в дверном проеме горел ярким солнечным светом, в то время как здесь было довольно темно и прохладно. Высокие книжные полки почти перекрывали окна, и потому солнечный свет проникал в библиотеку слабовато.

Надо же, никогда не задумывалась, что я буду скучать по ее эксцентричному поведению и придуманным на ходу словечкам. За эти дни я прониклась и к ней, и к прочитанным здесь книгам.

О самой «Хохотушке» мне мало что известно. Неудобно это – спрашивать человека какую жизнь он ведет. Знаю, что всю жизнь ей не везло в личной жизни, но у нее есть взрослый сын, да и в целом она не унывает. Интересно, распространяется ли «Вагнеровская порода» на тех, кто просто дружен со мной?

В мысли внезапно ворвался образ Алисы.

Если эта теория работает, то она точно перестала дружить со мной по этой причине. Никак не иначе. Книжные полки сами себя не протрут, поэтому лишние размышления здесь ни к чему.

– Извините, а можно мне…

Я резко отшатнулась. Книга, что мгновенье назад была у меня в руках, громко шлепнулась об пол.

Это был звонкий мальчишеский голос.

– М… Можно мне учебники за 7-ой класс по геометрии и алгебре?

Прямо на меня смотрели карие глаза.

Он не был похож ни на кого. Не местный, это заметно. Рубашечка у него слишком деликатно выглажена для обычного сорванца за соседним забором. Это был высокий, для своего возраста, мальчишка. Обаятельный ребенок с растрепанными, выгоревшими на солнце, прядями волос. Он стоял прямо позади двери, и свет передавал его контур. Светился, словно звездочка с небес.

Да и сам выглядел как солнышко. Он был смущен, застав меня врасплох. Глаза бегали из стороны в сторону, но улыбка не сходила с его лица.

На него было приятно смотреть, как и на прочих послушных детей. Верхний ряд зубов, правда, чуть кривоват, но его это ничуть не портило. Выдвинутые вперед клычки даже придавали больше обаяния его улыбке.

Я пыталась что-то сказать, но слова не шли. Пауза так неприлично затянулась, что я в смятении судорожно сглотнула.

– За… 7-ой? – Я не нашла ничего лучше, чем задать глупый вопрос. Он бодренько кивнул в ответ: – Сейчас п-посмотрю.

Пыль предательски защипала мне глаза, и я отвернулась. Мне никогда не доводилось выдавать книги кому-то. Благо, их расставляла я, и что где стоит, знала намного лучше, чем всю свою школьную программу.

Так, что же дальше? Да, я должна ему отдать книги, это верно, но… По-моему «Хохотушка» записывала книги в какую-то карточку. Ах, да, на столе как раз стоит коробка.

– Карточка… наша… – Я говорила отрывисто, неуверенно, потому что в голове существовала лишь пустынная степь. Даже перекати-поле, которое обычно показывают в мультиках, не проносилось.

– У меня нет карточки. Я тут в первый раз.

Должна признать, у него хорошая дикция. Это подкупало еще больше.

Его смятение придавало мне немного уверенности. Я улыбнулась: – Значит, сделаем. Будешь тут учиться?

– Пока не знаю, – он еще больше взбодрился: – мне сказали, что всего месяц остался, нет смысла сейчас загонять в класс. Да и свою программу преуспел, – он залился краской: – но на всякий случай отправили сюда, чтобы я мог получить учебники.

– А кто отправил-то? АД? – Он явно не понял вопроса. – Ну, Кромешный? – он еще больше округлил свои глаза. Я позволила себе хихикнуть: – Директор это наш. У него фамилия такая.

– А… А-а-а! Ну, да, – он залился звонким ребяческим хохотом.

Я хотела спросить, как он выглядит, но тут же забыла об этом. Уж больно ситуация вышла комичной.

«Смех смехом, а карточку заполнить надо» – подумала я, открыв ящик стола. Вот и пустые листы бумаги, и ручек целый десяток. Что делать я, конечно, не знаю, но зато под рукой уже заполненные карточки, с которых можно взять пример.

Все, в общем-то, не так сложно, всего лишь задать стандартные вопросы. Фото, правда, еще нужно, но я думаю, это может подождать.

– Надо карточку заполнить. Если я тебе книги без нее отдам, то мне от библиотекаря попадет. Ответишь на вопросы?

Он кивнул: – А я думал ты… вы – библиотекарь.

У меня никак не получалось убрать эту дурацкую улыбку со своего лица. «Вы». Меня так никто не называл. Я даже для местных детей «своя», хоть бросай все и беги с ними играть. Ну, вот как у него это получается?

– Куда мне там. Вот отучусь, может, и буду библиотекарем, а пока я просто протираю здесь пыль.

– Круто!

– Что же крутого?

– Значит, тебе… вам доверяют.

Я как будто ото сна очнулась. Никогда не думала об этом в таком ключе. Я вообще никогда не задавала себе вопрос: «Почему именно я?»

– Ох, ну… да, наверное… Так, зовут тебя как? Живешь где?

– Я – Артур. Вообще я в городе живу, но сейчас на Заречной.

Я слегка вздрогнула. «На Заречной? Мне не показалось?» Я решила притвориться глухой: – Извини, где?

– На Заречной, 8-ой дом. Такой… с черной крышей.

Мое сознание было настолько взволновано, что никакие опущенные в стол взгляды не могли это скрыть. Столько лет ожидания ответа и вот он – стоит передо мной, человек, живущий в «Залеске» среди дебрей, освещенный светом полуоткрытой двери. Ну и какой же это горбун из Нотр-Дама, где ж блаженный с небес? Злые языки… Но с другой стороны, он явно живет не один. Сколько ему лет-то?

– А, да… Знаю такой, – я старалась сделать свой голос намного более ровным: – я неподалеку живу. Через улицу.

Он в свою очередь оживился еще больше. – Да?! А тут правда есть озеро?!

– Эм… озеро? – В нашем районе и, правда, находился небольшой водоем, но не озеро, это точно. – Ты, наверное, имеешь в виду пруд? Да, есть, но до него идти минут 20. – Он заметно умерил пыл. – Можно быстрее дойти, но здесь местность болотистая. Обходить приходится. – Протяжно вздохнув, я пожала плечами: – Богом забытое место. Тут ничего не поделаешь. В то время когда все здешние хотят перебраться в город, ты из города переезжаешь сюда. Интересно, почему?

Этот вопрос интересовал меня не на шутку. Все мои одноклассницы только и болтали о том, как в городе хорошо: там и по магазинам сходил, и в кино посидел. Про прочие блага цивилизации я и вовсе молчу. За оградой трава всегда зеленее, но каменные джунгли всегда перспективнее. Вот уже и с ранних лет строят планы, как удачно выйти замуж, да так, чтобы больше не возвращаться «в колхоз».

Заметив мой лукавый взгляд, его глаза заблестели. Кажется, он только и ждал, когда ему начнут задавать такие вопросы. Я знавала таких людей. Экстравертами зовутся. Им только повод дай – они и рады поговорить.

Не подумайте, я не в плохом смысле этого слова. От досады скорее, за то, что я – не такая.

– Меня родители сюда закинули, – он заметно покраснел: – с бабушкой пожить.

А, так вот оно что. Значит, еще одной тайной меньше. Мистики совсем не осталось, даже жаль.

– Я тоже с бабушкой живу. – Решила подбодрить его я. Не всякий здешний мальчишка решится на такую откровенность. В его возрасте все играют в крутых и взрослых.

– Правда?

– Ага. И с мамой. – Я невольно вздохнула, что не осталось без его внимания. Было заметно, что он хотел что-то спросить, но постеснялся. – В какой класс переходишь? Сколько лет тебе?

– В 7-ой. 12 мне.

– А, ну да… – я легонько стукнула себя по лбу: – учебники же.

Артур кивнул.

– Слушай, тут еще фото нужно. Потом занесешь, а? – Я зачем-то подмигнула. – Ну, и учебники тоже.

– Договорились, – он протянул мне руку, от чего я опешила, но ответила тем же. Многое было для меня в новинку. А может, я просто одичала от такой невзрачной жизни. – Я сюда еще приду. Завтра.

– Хорошо, завтра как раз библиотекарь будет.

– Ох… а… А вы?

– Я? – В ответ он кивнул с грустной миной. – Я здесь генералю раз в неделю. Прихожу в любое, какое захочу, время и день. Точнее, пока прихожу по пятницам, чтобы прогуливать физику. Я вообще даже не должна отдавать книги, если честно.

– Вот как…

Я тяжело вздохнула. Что-то было в этом моменте печальное. Даже не по себе стало.

Я уже и забыла каково это – «отдавать».

– Я думаю, что в среду физкультуру пропущу. Это 4-ый урок. Приходи в гости. Чай, конечно, не обещаю, но зато у тебя будет уникальная возможность подышать пылью вместе со мной.

Теперь он сам был освещением во всей библиотеке.

– Хорошо! Я обязательно приду!

– И не вы, а ты. – Крикнула я вслед, когда тот уже стоял у выхода. Он кивнул, глядя мне в глаза, и убежал прочь.

«Хохотушка» не заставила себя долго ждать.

– Риночка, кто-то приходил? – Спросила она.

Я пожала плечами: – Да так. Наш новый постоянник.

***

Пройдя на полпути к дому, я услышала знакомый голос. У меня не было настроения откликаться на Борины зазывалки. Если повернусь – начнется одно да потому: Что делаешь? Что делать будешь? Как это ничего делать не будешь? Потом пойдут какие-то наставления на путь истинный, ведомый только ему одному, несколько безумных фактов, придуманные им на ходу, и прочая халтура.