Kitobni o'qish: «Месть психиатра», sahifa 2

Глава 2

Когда за Николаем закрылась дверь, Степан вернулся на своё место за столом и уткнулся в компьютер. Пётр молчал и лишь его взгляд, словно луч фонарика, блуждал по комнате, ни на чём конкретно не останавливаясь. Эдик, подперев кулаками щёки и упёршись локтями в коленки, смотрел в пол. В комнате установилась напряжённая тишина.

– Интересно, он слышал, о чём мы тут говорили? – Пётр сказал это как бы в пустоту, словно разговаривал с самим собой. Но все сразу услышали его и поняли, о чём это он.

– Вполне вероятно. Нехорошо получилось, – Эдик ответил первым.

– А я знал, что он услышит, потому напрямую и сказал, – Степан оторвался от монитора и повернулся лицом к друзьям.

– Ты что, очумел?! Разве такое говорят в лицо, он же твой друг! И потом, откуда ты мог знать? – Эдик от возмущения даже встал и стал ходить по комнате, а потом остановился возле Степана. Он жаждал объяснений.

– Помните… возможно, вы и не помните, ладно, не столь важно… Когда вы Петькиными очками занимались, я вышел попить, что-то в горле пересохло. Так вот, я видел, как мать выходила из квартиры, а Колька входил. Поэтому звонка не было. Он попал на открытую дверь. Я даже не попил, быстрей в комнату вернулся, потому что торопился начать разговор. У меня эта мысль давно родилась, но я, как и вы, боялся обидеть. А сейчас случай подвернулся.

Друзья молча слушали Степана.

– Понимаете, именно от того, что он мой друг, я не могу спокойно смотреть на то, как он впустую растрачивает свою жизнь.

– Что значит впустую? Он же медицинский окончил. Психиатром в больницу устроился. И потом, он мне сам говорил, что диссертацию начал.

– Не в какую-то, а в нашу психушку, – поправил Пётр.

– Какая разница! – Эдик всё никак не мог успокоиться. Его голос выражал возмущение.

– Действительно, Степан, Эдик прав. Николай стал врачом, работает.

Эмоционально более выдержанный Пётр наконец-то определился, чью сторону он примет, хотя его замечание было весьма пространным.

– Да поймите вы, – теперь пришла очередь возмущаться самому Степану. – Колькин путь только начинается. Сейчас он должен определиться: или он будет восходить – или нисходить. А диссертацию ни фига не пишет: сам мне говорил, что бабы отвлекают, не до диссертации. Понятно? У него только девки в голове! И то – не самые достойные. Он прожигает свою жизнь впустую. Кроме девок его, похоже, ничего больше не волнует. Понятно дело – красавец. …. Но это же не оправдание!

– Ну, в этом ты прав. Но не понятно, каким образом твой выпад, достаточно жёсткий я бы сказал, образумит его.

– Вот именно! – Эдик поддержал Петра.

– Этим я хотел бросить ему вызов. Если мои слова его оскорбили, то логично было бы их как-то опровергнуть. Верно?

Друзья промолчали, и Степан продолжил.

– Лично я бы на его месте, услышав о себе такое, разбился бы в лепёшку, но доказал обратное. Я бы сделал что-нибудь такое, чтобы прямо ах!

– Понятно. А если он обидится или даже вообще порвёт с тобой отношения?

– Ну, что поделаешь? Значит, так тому и быть. Но, думаю, он не обидится.

– А если отомстит? – Эдик всё никак не хотел успокаиваться и всё сильней закручивал гайки. – Месть психиатра. Звучит? …Звучит. Не боишься? Это тебе не морду набить. Заточит к себе в психушку! Мало не покажется. Тем более исторический опыт имеется.

– Да уж! Не дай Бог там оказаться, – в разговор влез Пётр.

В глазах друзей просматривался страх и растерянность.

– Расслабьтесь. Думаю, до этого дело не дойдёт. Меняем тему. – Степан дружески хлопнул по плечу Эдика. – У меня тут для вас пара бутылок пива припрятана, будете?

Степан вышел из комнаты и через некоторое время вернулся, держа в руках три бутылки пива и стакан. Стакан предназначался для Эдика, который был ещё тот чистюля. Раздав друзьям, которые сидели на диване, по бутылке, Степан сел за стол.

– Ты, Степка втянул, нас в авантюру, – начал Эдик.

Открыв свою бутылку, он налил пиво в стакан и только затем продолжил, – так будь добр, просвети, какие нам ожидать сюрпризы в случае сбоя программы или каких других непредвиденных обстоятельств.

– Хороший вопрос, – Степан сделал глоток пива и повернулся к ребятам лицом. – Хочу вас успокоить: в случае, как выразился Эдик, сбоя чего-либо программа автоматически остановится, записав предварительно данные до сбоя. После устранения причин программа автоматически вновь запустится.

– С твоим участием? – переспросил Пётр.

– Нет. С сегодняшнего дня программа живёт своей жизнью, и я не в состоянии повлиять на ход развития событий.

– Выпустил чудовище из клетки и ещё хвастается, что оно ему не подчиняется, – произнёс Эдик с ухмылкой. – Ты хоть гарантируешь нам, что в случае внешнего сбоя, программа запишет правильную информацию?

– Конечно, гарантирую, я всё учёл, не переживайте! Этой авантюрой я желал лишь одного: чтобы вы, да, впрочем, и я, по-новому взглянули на жизнь. Как правильно заметила героиня одного фильма, нам посчастливилось родиться на свет. Каждый из нас выиграл право на жизнь, и, поверьте, борьба была очень сложной. Каждый из нас уже доказал эволюции, что он более выносливый, более ценный, более быстрый и так далее, но потом мы расслабились. По какому такому праву, спрашиваю я нас всех? Поймите, нам в руки попало счастье под названием жизнь. Мёртвыми мы будем всегда, а вот живыми – какое-то мгновение. По сравнению с вечностью наша жизнь – это вспышка света, и всё. Потому надо торопиться дерзать, торопиться творить, познавать, создавать что-то своё, новое, да еще успеть донести всё это до людей. Вот на что надо тратить жизнь, а не на сон, болтовню, страхи. Чего бояться смерти, если она рано или поздно коснётся каждого? Мы все умрём, какая разница – раньше или позже? Разница, когда есть что терять. Вот я и хочу, чтобы нам было что терять.

– Аргументировано ты говоришь, и в целом с тобою трудно спорить. Мне не понятно одно, – Пётр протёр очки, затем продолжил. – А чего ради стараться, если всё равно умрём? Если бы было наоборот: жили бы, к примеру, вечность, то тут всё понятно. На тебе при жизни уважение, почести, деньги те же самые – наслаждайся! Ради этого можно и покорпеть, погрызть, так сказать, гранит науки. А так, ради мгновения, только зубы портить. Не лучше ли пролежать себе тихонько, не напрягаясь, не высовываясь? Засунуть, так сказать, свои желания куда подальше и ни о чём не переживать.

– Да пойми ты, – взволнованно воскликнул Степан, – у нас у всех есть обязательства! Для чего, думаешь, нас природа создала? Нас всех, а не тебя одного. Целый коллектив создала, популяцию, вид. Значит, какая-то задача перед нами поставлена, и чтобы мы не перемёрли, не успев решить её, нас так много! Кто-то умрёт, кто-то выживет. А ты знаешь, кто выживет, от кого пользы будет больше? Творец всей этой заварухи проверяет нас на содержание. Зачем ему, скажи, трутень? Он его, понимаешь ли, разумом наделил, возможности дал, а он в кусты хочет спрятаться. Люди должны осознанно проживать свою жизнь. Ты обязан привнести в общую жизнь что-то, чего не было до тебя. Понимаете, обязан! Иначе “кирдык башка”, а что вы хотели?!

– Вообще запутанно говоришь, – в разговор вступил Эдик. – Ну, предположим, мы докажем, что чего-то стоим, и что? Что дальше, что нам за это будет? Коллапс, рано или поздно наше солнце погаснет, исчезнет наша цивилизация и наши потуги в том числе.

– Нет, дорогие вы мои! Мы все общими усилиями что-то такое там придумаем, найдём замену нашему солнцу, и всё продолжится. Понимаете, продолжится! Но на более высоком уровне. Мы же живём лучше пещерного человека, он для нас постарался.

– Ага, я, значит, должен стараться, чтобы кто-то там жил в более продвинутом мире, – с ухмылкой произнёс Эдик, а потом добавил, – Нашли дурака! …Поздно, пойду я, – Эдик встал и направился к входной двери.

– Подожди меня, я тоже ухожу, – Пётр поставил пустую бутылку на стол. – Завтра на учёном совете выступаю. Надо продумать, что буду говорить, – Пётр встал с дивана и направился к выходу.

Степан проводил друзей до двери.

– Я вижу, вы какие-то грустные. Не расстраивайтесь вы так, – он попытался успокоить друзей.

– Мне ещё надо в магазин заскочить. Мать огроменный список составила, что надо купить. Пока, завтра увидимся, – Эдик махнул рукой Степану и открыл входную дверь.

– Надо так надо. Хотел вам одну игру предложить, – Степан всё пытался развеселить товарищей.

– Хватит нам твоих игр, – недовольным голосом вставил Эдик, оборачиваясь уже в дверях.

– Чего вы такие пугливые? Это обыкновенные стрелялки. А насчёт рулетки – не бойтесь. Пятьдесят лет спокойной жизни я вам точно гарантирую, – обиженным голосом ответил Степан, закрывая за ними дверь.

Вернувшись к себе в комнату, он допил пиво из своей бутылки, потом, убрав её, сел за стол и открыл ноутбук. Произошедшее не сразу отпускало. Стуча по клавишам, набирая очередную программу, продолжал думать о ребятах.

Вымотался, пока их уговорил. Не думал я, что все такими трусами окажутся! А ведь я их только проверить хотел. Программа – это обыкновенный вирус и привязан к слову “ удалить программу “, мою программу, разумеется. Стоит нажать это слово хоть раз – сразу активируется. Но всё равно – медленно будет раскручиваться. Запись выдаст о смерти, конечно назойливо, устрашающе. Часы будут отсчитывать минуты, но никакого уничтожения содержимого не будет. Я программист, для меня “внутренности” – это святое. Так что, пусть не трогают мою программу. Я столько времени в неё вбухал! Не будут уничтожать, – вирус ни за что не активируется. А насчёт мести… Хитрые какие! Почему это я один должен бояться? Вообще-то они вместе со мной находились. Никто из них дверью не хлопнул и не ушёл в знак защиты Кольки.

– Так что, всем и отвечать, – саркастически усмехнулся Степан. – Если что, в психбольнице все вместе окажемся!

Потихоньку Степан увлёкся написанием программы и, втянувшись, уже полностью погрузился в неё, забыв обо всём на свете.

Глава 3

Дома Петю у порога встретила мама. Он был единственным сыном в их профессорской семье, и если задерживался по вечерам, то мать, волнуясь, частенько встречала его прямо у двери, – очевидно, чтобы скорей убедиться, что с ним всё в порядке.

– Здравствуй, дорогой, – мать ласково обняла сына. – С тобой всё в порядке?

– Ну конечно! У Стёпки был, как всегда заболтались.

– Решали глобальный вопрос по поводу жизни на Марсе? – из кухни донёсся доброжелательный голос отца Петра, профессора физики.

– Не совсем так, но тоже кое-что глобальное, возможно даже расскажу, – ответил Пётр из прихожей, где снимал обувь.

– Привет, пап, – прежде чем пройти в ванную, он заглянул сначала на кухню.

Пётр был откровенен с родителями, но о том, что сегодня произошло дома у Степана, он решил им не рассказывать и, вернувшись на кухню, сел за стол и начал есть. Родители сидели рядом и обсуждали какие-то свои выступления на учёном совете. Ещё вчера он влез бы в разговор и поинтересовался их делами, но сегодня ему не хотелось этого делать. И вовсе не потому, что родители вдруг стали ему безразличны, наоборот, почему-то только сегодня он почувствовал, насколько сильно их любит, и как они дороги ему. Придя сегодня домой, он, наверное, впервые заметил и волнение в глазах матери, и почувствовал вкусный запах ужина, и вообще – даже простой свет в прихожей показался ему настолько родным, уютным, что у него больно защемило в груди от мысли, что он может потерять всё это.

Внутренним чутьём он понимал причину своего резкого просветления: впервые в жизни задумался о смерти и даже испугался её. Слёзы подступил к горлу, стало даже трудно дышать. Он ниже опустил голову к тарелке, чтобы родители не заметили его волнения. Но потом ему вспомнилось, что Степан им гарантировал пятьдесят лет жизни, а это, надо сказать, срок немалый. Пётр успокоился и даже как-то возгордился, что нашёл в себе мужество на очень смелый поступок.

Однако мысль, что недавно произошедшее – лишь огромная глупость, которая, по сути, позорит их всех, упорно всплывала в его мозгу, но он гнал её и настойчиво оправдывал себя, веря, что Степан всё же прав, и теперь и он, и все остальные резко мобилизуются и интенсивнее будут работать. Обуреваемый такими мыслями он сидел на кухне, ел свой суп, не желал ни с кем разговаривать и тихо радовался, что родители беседуют между собой, не трогая его.

Но отмолчаться всё же не удалось. Отец вспомнил, что сын обещал что-то рассказать, потому, прервав разговор с женой, спросил.

– Так какие вопросы вы сегодня решали у Степана? – видно было, что отец интересуется вполне искренне.

– О смерти говорили, – Пётр придвинул к себе тарелку со вторым.

– Вон оно что! И по какому случаю столь странное любопытство? Кто-то болен? – взволнованно спросила мама, убирая пустые тарелки со стола.

– Вовсе нет, просто Степан выдвинул теорию, что чем дольше живёт человек, тем это более расслабляет его. То есть, якобы он не спешит стать творцом, полагая, что времени предостаточно. Я не согласен с этой теорией, – Пётр говорил и одновременно ел.

Отец с матерью, не перебивая, внимательно слушали сына.

– Мне кажется, – продолжил Пётр, – созидать – это потребность человека. Также как, к примеру, есть или спать. И срок жизни тут совершенно не причём. Вы со мной согласны?

– И да, и нет, – отец положил ложку и откинулся на спинку стула. – Как мне кажется, желание творить, созидать не относится к врождённым инстинктам – таким, которые ты упомянул. Я имею в виду – желание есть и спать. Умение творить и созидать – эти качества, приобретены человеком в процессе эволюции. В борьбе, так сказать, за лучшую жизнь. И в какой-то мере Степан прав. Чем продолжительнее жизнь человека, что, бесспорно, означает наличие в среде обитания благоприятных условий для жизни, тем меньше хочется созидать и творить. Чего понапрасну сушить мозги, если жизнь и так хороша? Но с другой стороны – нет предела совершенству. Человек захочет лучшего и вновь начнёт творить, но конечно, не с тем рвением, как если бы ему требовалось бы построить жилище, чтобы элементарно спрятаться от дождя.

– Убедили. Спасибо, пойду я, – Пётр встал из-за стола, ему совсем не хотелось вступать в дискуссию. Две прошедшие бессонные ночи дали о себе знать, он с трудом держал глаза открытыми, ибо очень хотелось спать. Чмокнув маму в щёку, Пётр прошёл в свою комнату.

Честно сказать, разговор с отцом ещё больше успокоил его. В их семье творчество было культом, а значит, то рвение, с каким он отныне намерен стремиться к победам, будет только приветствоваться ими, и не важно, что явилось причиной. С хорошим настроением он дошёл до кровати и, раздевшись, счастливый лёг спать, заранее вкушая радость побед, ожидавших его. Он ни на минуту не сомневался, что добьётся их.

Эдуард открывал дверь своим ключом. Уходя к Степану, он уложил мать спать и сейчас, возвращаясь, надеялся, что она всё ещё не проснулась. Войдя в прихожую, инстинктивно нашарил на стене включатель. Секунда – и зажегся светильник, но маломощная лампа едва осветила порог комнаты. Эдуард любил свет, яркость, но ограниченность их семьи в деньгах не позволяла ему установить двухсотваттную лампочку, как хотелось бы.

Пакет с продуктами Эдик устало опустил на полку и стал разуваться. Тут же, взяв тряпочку, лежащую на обувной полке, аккуратно протер снятые туфли от пыли и стал их внимательно осматривать. Подумалось: “Слава Богу, ещё сезон прохожу, если конечно лето не будет дождливым”. Убирая обувь на полку, вздохнул от мысли, что лето скорее всего будет дождливым. Выключив бра, взял пакет с продуктами и прошёл на кухню.

По дороге домой он зашёл в продуктовый магазин и сейчас из пакета на кухонный стол вытащил два пакета молока, две булки хлеба и чекушку водки. Её Эдик не стал долго держать в руках, а быстренько спрятал в тайник, о котором знал только сам. Пока грелась вода, на цыпочках подошёл к комнате матери. Тихонько приоткрыв дверь, заглянул внутрь. Мама, укрывшись одеялом, лежала на кровати и спала.

«Спит, ну и слава Богу!», – успокоенный, он так же тихонечко закрыл дверь и вернулся на кухню. Налив в чашку молока, изрядно разбавил его горячей водой и, отрезав несколько кусков хлеба, сел ужинать. Эдик откусывал хлеб, запивал молоком, но всё это делал машинально, ибо мысли его были в другом месте, а именно в комнате Степана. Эдуард, в который раз – до мельчайших подробностей, вспоминал сегодняшний вечер, особенно то, что касается вероятности выпадения номера квартиры каждого из друзей. Ему пришли на ум слова Степана: “Не переживайте вы так, успеете пожить, это я вам точно гарантирую”, – но вроде бы обнадёживающие слова друга сейчас вызвали в нём раздражение.

Он нам точно гарантирует! Как же! А что он мне ответил, когда я напрямую спросил у него, в чём тогда смысл его затеи, если до старости все доживём? Мяться стал, нести всякую ахинею. Ничего вразумительного я от него так и не услышал. А всё потому, что на самом деле квартира каждого из нас может выпасть хоть завтра, как карта ляжет, и ничего тут не поделаешь.

Дурак я, что поддался на его авантюру. Вот дурак! О матери не подумал. Идиот! Что же делать? Позвонить и отказаться. А что я ему скажу? Что мать стало жалко? Он меня точно за идиота примет. У них у всех матери есть. Будет смеяться, скажет: струсил, а матерью прикрывается. Да не трус я!

Эдик разнервничался и, встав, подошёл к окну.

Не трус я. Своей жизни мне не жалко, просто мать без меня не сможет. Этого она точно не переживёт. Ради меня только и держится, а я ей такую подлянку устроил.

Ещё некоторое время простоял у окна, не видя за ним ничего, так как на кухне горел свет, а за окном было темно. Но отсутствие видимости Эдика ничуть не беспокоило, он продолжал думать о своём. Постепенно мысли переключились на работу.

Эдуард был хотя и молодым, но весьма перспективным учёным. Собственные разработки по созданию «самозаживляющегося» полимера, которые он хотел представить, как кандидатскую, вполне тянули на докторскую. Он предлагал внедрять в структуру материала сеть микроканалов по которым к повреждённому участку, восстанавливающее вещество может доставляться в любую точку поверхности. Он был влюблён в химию полимеров, в которой чувствовал себя по-настоящему творцом, ну прямо волшебником. Ажурные сеточки многоатомных соединений, которыми он вертел как хотел в поисках нужного свойства, завораживали, вселяли в душу какую-то особенную силу, власть. Мечтал построить целый город и даже что-то такое неземное, грандиозное, вечное, из материала, которому время будет не страшно. Правда, пока не представлял, что за материал это должен быть, как должен выглядеть, но что ему по силам его сделать – чувствовал. Время, необходимо лишь время! При этом слове у него на глазах всегда наворачивались слёзы. Времени для творчества катастрофически не хватало.

Они жили вдвоём с матерью, которая после трагической смерти отца сломалась, потеряла всякий интерес к жизни, начала пить. Его работа, как учёного, оценивалась государством совсем низко, зарплата была маленькой: после выплаты коммунальных услуг почти ничего не оставалось. Пристрастие матери к выпивке вынудило Эдика заняться репетиторством, что, конечно, добавило семье денег, но при этом отбирало значительную часть времени у любимого дела. Эдуард спал по пять часов в сутки, но это мало что меняло.

Была у Эдуарда мечта, одна единственная. И мечтал он не о науке, – в ней он добьётся всего сам. Мечтал он, чтобы с неба – или ещё откуда – на него свалилось много денег: они были нужны для матери, – чтобы он сам, ни на что второстепенное не отвлекаясь, мог спокойно заниматься своими любимыми полимерами.

Глава 4

Николай открыл дверь своим ключом. Разувшись в прихожей, окликнул мать, и поняв, что её нет дома, прошёл в свою комнату. За целый день у него не было и крошки во рту, но услышанное от Степана о собственных способностях отбило желание есть. Он плюхнулся в кресло и задумался о друзьях.

Вместе они дружили более восьми лет. До сего времени в них, вернее, в каждом из них, он был уверен, как в самом себе. Ради каждого из них был готов на любой поступок и был уверен, что и они готовы ради него на всё. И тут такое! Оказывается, он им не подходит! Они – умны, он – дурак, и вообще – ему не место на этой земле. Он им не нужен! Эта реальность была сродни ножу, вонзённому в его сердце по самую рукоятку.

Если бы он был женщиной, возможно, сейчас плакал и рвал на себе волосы от душевной боли, но будучи мужчиной, лишь время от времени скрежетал зубами, когда боль становилась не выносимой. Николай просто сидел и боролся с болью. Весьма успешный врачеватель человеческих душ, сейчас был бессилен. Он мог понять и объяснить многое в поведении человека, но случившееся с ним не поддавалось ни каким критериям и было за пределами его понимания жизни. Позже вспомнил, что мать ещё вчера говорила, что у Семён Николаевича день рождения и поедет к нему. “Сегодня он её точно не отпустит и оставит у себя”, – Благодарность судьбе за то, что может побыть один, теплотой окатило душу. Он не слышал, как звонил телефон, не вёл счёт времени, а просто сидел, слушая образовавшуюся пустоту в своей душе, и боролся с болью. Если бы мог сейчас умереть, то с радостью бы это сделал, – так сильно болела душа! Не сомкнув глаз, всё так же в кресле просидел всю ночь. А когда наступило утро, и зазвонил телефонный будильник, Николай встал с кресла, умылся и пошёл на работу.

Двухэтажная, построенная много лет назад психиатрическая больница с её некрасивой краской фасадных стен, с разбитыми во многих местах ступеньками центральной лестницы, выглядела весьма удручающе. Ей требовался по меньшей мере ремонт, но администрацию, это вовсе не волновало. Внутреннее убранство больницы ничуть не уступало по уродству внешнему. Длинный коридор, хотя хорошо освещался, но всё равно казался мрачным. Тягостный тёмно-синий цвет его стен, привинченные к полу синие скамейки способствовали ещё большему помутнению рассудка несчастных пациентов, бессмысленно бродивших по этому коридору значительную часть дня. Комнаты, где обитали больные, находились по обе стороны коридора.   В каждой палате лежало по шесть человек. Из удобств – раковина с горячей и холодной водой, но туалет на весь этаж – один. Он располагался в конце коридора, рядом с кухней и столовой. Скудного бюджета больницы едва хватал на еду для больных и на лекарства первой необходимости. Оттого кормили плохо, но высокий профессионализм врачей творил чудеса. Лечение больные получали хорошее и этот факт сглаживал все бытовые неудобства. Жалоб на больницу не поступало, по причине этого с ремонтом не торопились.

Николай работал врачом-психиатром в этой больнице уже пять лет. Сюда он пришёл сразу же после ординатуры. Врачом стал под нажимом матери. Они жили вдвоём: отец много лет назад ушёл из семьи, но мама второй раз замуж не вышла. Одинокий разведенец – Семён Николаевич – давно ухаживал за ней, предлагая руку и сердце, но мать всё никак не решалась выйти за него. Она работала лаборанткой в химической лаборатории при Академии наук, и, хотя не питала к химии никаких чувств, не уходила оттуда из-за сына, который, напротив, был одержим этой наукой. Всеми правдами и неправдами она поставляла ему всякого рода пробирки, колбочки, некоторые реагенты. В прошлом мать мечтала стать врачом, но обстоятельства сложились так, что она не смогла выучиться. Свою любовь к медицине она навязала сыну, уговорив его поступить в медицинский университет.

Но, даже учась на лечебном факультете, Николай увлечённо занимался химической фармацевтикой, посещая всевозможные кружки, против чего мама тоже возражала, считая фармацевтику не мужским делом. Когда необходимо было выбрать специализацию, Коля выбрал психиатрию. Эта наука была ему близка: он любил копаться в глубинах человеческих душ, хорошо в них разбирался, умел найти подход к каждому больному. И теперь, по прошествии нескольких лет, был даже благодарен матери за привитую ему любовь к медицине. Психиатрия нравилась ему все больше и больше.

– Николай Владимирович, у вас что-то случилось? Вы на себя не похожи, у вас совершенно седые виски, – это первое, что он услышал от коллег, входя в здание больницы. Они с участием смотрели на него, старались разговорить, вывести на откровения.

– Да просто всю ночь не спал, – он пытался отшутиться, но улыбнуться не получилось.

Николай не пошёл на планёрку, а отправился сразу же к себе в кабинет, чтобы начать приём больных. Ему хотелось побыстрей окунуться в дела, чтобы отвлечься от произошедшего. Среди больных почувствовал себя немного лучше, и они даже стали ему роднее. Слушая их выдуманные рассказы о себе, он, как никогда ранее, понимал их, отчётливо видел причины, вызвавшие расстройства их психики, ибо подобное ощущал сейчас и сам.

Вас, как и меня, предали или не поняли. Вам, как и мне, кто-то близкий, родной наплевал в душу, вонзил просто так, ни за что, нож в спину и попал в самое сердце. Вы, как и я, не можете понять, за что, и потому начался разлад в ваших душах. Ваше внутреннее «я», вступило в борьбу с вашим сознанием, которое уверяет вас, что такова реальность, что в мире нет ничего постоянного, что дружба, любовь – пустой звук, что вы одни в этом мире и полагаться вам не на кого. Близкие люди – это те самые монстры, готовые в любую минуту нанести вам удар. Что поделать? С этим надо жить. Вам тяжело, ваши старые ценности разрушились прежде, чем вы научились жить по-другому, оттого и возникла болезнь. Какое неправильное слово! Это вовсе не болезнь. Это альтернатива прежней жизни. Вы ведь должны были куда-то спрятаться, чтобы переждать, прежде чем научитесь жить по новым правилам. Да, да, именно так. Переждать, …переждать. А что остаётся делать? Как жить, когда тебя не принимают, тебя не слышат?.. Остаётся пережидать, пока как-то не удастся приспособиться: жить без дружбы, без любви, без надежд, а, значит, и без потерь.

И чем больше он слушал истории, тем отчётливее понимал, что душевная доброта повинна во всём. Жестокость и бессердечие – спасение от разлада в душе, а значит – спасение от болезней. Уходил Николай с работы совсем другим человеком. Он ясно понял, как надо жить, чтобы не было больно. ” Я им отомщу”, – это последнее, что подумал он о друзьях, прежде чем забыть эту историю и погрузиться в совсем другие мысли.

По дороге домой он забежал в магазин и купил краску для волос. Он надеялся, что мать куда-нибудь отлучилась, и он успеет покрасить волосы, прежде чем она увидит его таким. Его ожидания не оправдались: мать вышла навстречу, как только услышала поворот ключа во входной двери, и уже включила свет в прихожей.

– Здравствуй, родной, – мать нежно обняла его. – Почему ты вчера ничего не поел?

– У Стёпки поел досыта, больше не хотелось, – сказав это, сделал попытку быстрее прошмыгнуть в ванную, но мать схватила его за руку.

– Постой-ка, – встревоженным голосом она задержала сына и приподнялась на цыпочки, присматриваясь к его волосам. – Боже мой, да у тебя виски седые! И вокруг глаз морщинки. Что случилось, сынок? – В её взгляде было столько страха, что Николай поспешил успокоить мать.

– Ничего у меня не случилось. Просто старею.

– Да, это в двадцать шесть лет-то?!

Мать пошла вслед за сыном, который отправился мыть руки.

– Сыночек, скажи правду, ну пожалуйста! Вчера с утра у тебя был нормальный цвет волос. Что произошло? Мать не давала закрыть дверь в ванную.

– Я тебе честно говорю: ничего у меня не случилось. Позволь закрыть дверь, я хочу в туалет.

Мать покорно отошла от двери, но уходить не собиралась. Как только он вышел, вновь кинулась к нему с расспросами. Николай, понимая, что она не отстанет просто так, решил соврать.

– Ольгу помнишь? – он сел на своё место за столом в ожидании ужина.

– Скворцову, светленькая такая?

– Да. Она ушла к другому.

– К кому?! …Вы же вроде с ней расстались?

– К одному придурку, ты его не знаешь. А я, дурак, даже о женитьбе начал думать…

– Вот стерва! Ну и очень хорошо, что она до свадьбы раскрылась. Ты правду говоришь?

– Мам, когда я тебе врал?

– И ты из-за этой дуры так расстроился, что поседел? – мать нежно обняла сына. – Плюнь ты на них! Зачем они тебе нужны?

– Я и наплевал. Сначала расстроился, потом подумал – и наплевал. Давай кушать, мам, умираю с голоду. Как поживает Семён Николаевич?

– Хорошо. Спрашивал, почему ты не пришел на его день рождения. Я сказала, что ты очень занят на работе.

– Правильно сказала. Зачем я там вам буду мешать? А поздравление я ему по ватсапу послал.

– Ничего бы ты нам не помешал! Поел бы вкусненького, а то ни на один вечер тебя нельзя одного оставить. Вчера вот голодным лёг.

– Мам, ну что ты! Я совсем не голодный был.

– Сынок, ты действительно из-за Оли расстроился?

– Да. Не столько расстроился, сколько обидно стало. Я к ней с душой, а она…

Мать тяжело вздохнула, раскладывая еду по тарелкам. Она поверила сыну и была огорчена. Когда-то её саму оставил муж, и боль от душевных ран была ей хорошо знакома. За ужином она не утерпела и вернулась к старой теме.

– Такие обманщицы, сыночек, не стоят того, чтобы ради них нервы мотать, – мать наставляла сына, который молча ел суп и думал о своём. Он лишь изредка посматривал на мать, давая понять, что весь во внимании. Поев, Николай встал из-за стола.

– Всё было вкусно. Мам, я тебя понял, из-за этих дур нервы больше мотать не буду. А волосы я покрашу, не переживай.

Николай сдержал обещание. Вечером, выйдя из ванны и высушив волосы феном, он продемонстрировал матери чистые, блестящие волосы, среди которых не было ни одного седого, правда, морщинки возле глаз никуда не делись.