Kitobni o'qish: «Монах Ордена феникса»
Часть 1
Ай да и давно это было, во времена древние, лютые. Посмотрел Агафенон Великий на пустое, мрачное ничто: мрачен мир, пусто в нем, нет в нем ничего, и решил он создать Мир, чудес великих полный. И взял он тарелку со стола своего, и сотворил Землю из нее. Разлил он воду, вокруг тарелки – и разлились по около Земли окианы да моря, реки и озера. Но не хватало в нем чего то. Тогда создал Агафенон Великий травы да дерева, кусты и цветы всякие – раскрасился Мир красками небывалыми, а чтобы освещать сие убранство, зажег Агафенон Великий Солнце. Накрыл Землю Агафенон Великий Небом голубым. Но все равно пусто и мрачно было в этом Мире. И создал Агафенон Великий тварей разных, расселил по лесам, горам и рекам, а чтобы главенствовать над тварями – создал самую главную тварь – человека, и стал человек главенствовать на Земле, почитая Агафенона Великого да ухаживая за Землей. И возгласил Агафенон Великий:
– Да будет Вам полная власть на Миром, да будут Вам дерева в тепло, а животные и растения – в пищу, живите, где хотите, только одно место не смейте посещать – Ядро Земли, ибо сила там Земли сокрыта, простому люду неподвластная, в злое искушение вводящая.
И воскликнул люд людской:
– Ой да славься, Агафенон Великий во веки веков и правь всем Миром, не нужны нам силы, всего у нас предостаточно.
И сказал Агафенон Великий:
– Да будет так.
Но не весь люд благодел Господу искренне, утаил обиду на могущество один человек – Сарамон, не послушал он глас Господа, нашел он Ядро Земли прикоснулся к нему. И стал Сарамон черен помыслами своими, возыграло в нем тщеславие великое, воскликнул он тогда:
– И да стану я могущественным, сродни Агафенону Великому, и создам свой Мир, Мир черноты и злобы.
Восгневался Агафенон Великий лютым гневом:
– Как посмел, ты, прикоснуться к Ядру Земли. Услышь же гнев мой лютый.
И бил Агафенон Великий Сарамона молниями и громом, да только силен стал Сарамон, силу набрал сильную, и началась война страшная, война многоубийственная, Война Богов. Много людей пошло за Сарамоном, прельстившись силой могучей но много было и почитателей Агафенона Великого, и никто не мог победить в той битве Великой, и разделили тогда Боги Землю на две части. Создал тогда Сарамон пристанище демонов и ведьм, чудовищ и упырей разных, сокрыл все это за деревами большими, поселился в нем, назвал Лесом. Страшен был Лес для правоверных, отделились они от него Стеной Великой, дабы не проник Сарамон и демоны его в лоно царства Агафенона Великого. Стал тогда Сарамон солнце прятать за Тьмой Великой, да тучами Небо закрывать. Возопили люди православные:
– Ой еси, Агафенон Великий, славим тебя во веки веков, да только страшна Ночь лютая, мысли темные приносящая.
Услышал вопли правоверных Агафенон Великий, и создал Луну, дабы освещать Тьму Великую.
Ай да идет Битва великая, да по сей день, и тщится Сарамон власть захватить, да души, людские, пожрати, но не дремлют православные, ибо силен и могуч дух Господа нашего Агафенона Великого.
Великая Книга Богов,
часть первая – Битва Богов.
Эгибетуз,
дата написания не известна.
Ослик никогда не жаловался на свою судьбу, ибо думал, что так оно и должно быть. Всю свою долгую, ослиную жизнь он возил тележку, на которой была закреплена бочка с водой, и если бы кто-то сказал ему, что ослы не рождаются для этой работы, он не поверил бы, а возможно, подарил бы этому открывателю истины свой самый лучший удар задним, стоптанным и растрескавшимся копытом. Привычно скрипят колеса повозки, привычно опущена голова ослика, привычно шлепают обвислые уши по глазам, привычно натирает упряжь старые ослиные бока. Ослик видел еду – и ел, ослика били кнутом – и он шел, ослика тормозили вожжами – и он останавливался. Ослики должны жить по другому? Что за ересь?
Во времена смутные, грозные, ай да и вознамерилось войско Сарамоново учинить Битву последнюю, наслать чудовищ лютых на православных, сломать Стену Великую. И появляться начали чудовища, пожирати людей православных, и возопили люди:
– Ой ты гой еси Агафенон Великий, спаси нас от чудищ лютых.
И посмотрел Агафенон Великий на чудовищ войска Сарамонова, и подумал: надо что то делать. Внял Агафенон Великий просьбам людским, снизошел на Землю дух Благодатный, поселился он в чреве младенца – сына кузнеца Акиры дэ Эгента и швеи Марты дэ Эгента. И назвали они младенца Алеццо и растили в любови и радости, иногда даже гиперопекой баловали…
Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,
святого – основателя Ордена света
Часть 1 стих 1
1
Крестьянин сидел на жесткой, деревянной лавке и смотрел на ослиный зад, распугивающий мух грязным хвостом. Время от времени он вожжами посылал волну, стукая по заду осла кожаными ремнями, но на скорость последнего это не влияло, лишь менялась амплитуда движения хвоста, и животное делало рывок вперед, словно осел собрался побежать, но быстро устал. Ослик не хотел бежать, но он сделал вид, что попытался, и этого хватит. Однако крестьянин злорадно улыбался: сзади, в бочке, замаскированной под водовозку, сидели трое бедолаг, которые тихо и безбожно матерились, при каждом рывке слышны были гулкие удары частей тела о дерево, ругань, и даже, скрип зубов.
Солнце уже оторвалось от горизонта и поднималось все выше, обливая лучами поляну с прекрасными цветами слева от дороги, облако серой пыли сзади повозки, и серую громаду Стены справа.
– Здесь, – подумал крестьянин, нагнулся к оси переднего колеса, вынул стратегически важный болт, и переднее колесо поскакало по дороге, обгоняя телегу, потом покатилось, потом упало. Телега злобно скрипнула, и, пропахав оголенной деревянной осью борозду на коже гладкой, укатанной дороги, наклонилась вперед и замерла.
Сверху, со стены, послышался гогот дежуривших на Стене солдат, оттуда, как камни, полетели слова:
– Ты что же дед, так отожрался, что тебя телега не выдержала?!
– Беги за колесом, дед, быстрее, а то не догонишь.
Дед поспешно соскочил с покосившейся повозки: он ругался так громко и так виртуозно, что моментально привлек к себе публику, и все часовые Стены наблюдая за ним, громко смеялись, не видя при этом, как в бочке открылась маленькая дверка, и наружу выползли трое мужчин в черных куртках, повалились на землю, жадно вдыхая свежий воздух вперемешку с пылью и радуясь тверди земной. Порадовавшись немного, один из мужчин быстро посмотрел вверх, и убедившись, что на них никто не смотрит, плюнул в воздух слово «пошли», и быстрым шагом перебежал дорогу, внимательно поглядывая по сторонам.
– Смотрите под ноги, – бросил он своим спутникам, и тут же, споткнувшись, рухнул в траву, после чего послышался треск сломанных сухих стеблей, приглушенная ругань, в воздух взлетел небольшой рой ос. Идущих сзади мужчины обменялись взглядами, полными презрительного недоумения, синхронно, как на смотре, пожали мощными плечами, медленно и вальяжно спустились в траву.
От дороги до сплошной полосы деревьев, раскинулось цветочное поле – высокий ковёр из зелёной травы, раскрашенный яркими пятнами разномастных цветов, которые, казалось, соревнуются между собой в желании выделиться из тысяч таких же, как они ярких пятен. Ошалевшие от красок пчелы, носились от цветка к цветку, осыпанные пыльцой и трудолюбием, пели на разные голоса птицы, летали от куста к кусту со своими птичьими делами.
Первый из идущих мужчин вынырнул из пестрящего ковра, выплюнул нежные, трепещущие на ветерке лепесточки сирени изо рта, и быстрым шагом, граничащим с медленным бегом, побежал, увязая по пояс в красках. Добежав до деревьев, он ловко и быстро пролез в непролазную чащу кустарника, и, спрятавшись за деревьями, пытался отдышаться.
Здесь, у больших, раскидистых дубов, начинался лес.
Двое других были менее расторопны; они двигались медленно, и небрежно, почти прогулочным шагом, попытались продраться через кустарник и запутались в паутине тонких, но прочных и гибких веточек. Треск разрываемой ткани, стук падающих тел, ругань и проклятья, разорвали тишину, объясняя всему лесу, что его соизволил посетить человек. Первый пришедший недовольно морщился: лес не любит шум и не накажет тебя за нарушение спокойствия только в том случае, если в тебе полтонны веса и шкура толщиной в два пальца.
– Поздравляю Вас, господа, дальше начинается лес, – это сказал тот мужчина, который призывал двух других к осторожности, личным примером показывая, что будет, если ею пренебрегать. Он скинул плащ, скомкал его в неправильной формы шар и куда то с ним пошел.
– Что ты делаешь, Альфонсо? – с подозрением спросил второй мужчина, глядя как Альфонсо что-то усердно раскапывает в листьях, – я надеюсь ты не станешь шутить с нами шутки?
– Шутки с вами будет шутить лес, – он выпрямился: в одной руке у него был коротенький арбалет, в другой – кинжал. Арбалет он закинул за спину, и тот там как то закрепился, кинжал поехал в ножны; следующим предметом в руках Альфонсо оказался колчан с маленькими, коротенькими стрелами, который был закреплен рядом с арбалетом с помощью ремня. Он резко и быстро выхватил кинжал из ножен, засунул его обратно, выхватил арбалет, прицелился, моментально закинул его за спину, попрыгал, и вдруг упал на землю сначала на живот, потом перевернулся на спину. Вскочив на ноги, Альфонсо что –то поправил, снова попрыгал, и успокоился.
Двое остальных пришельцев оторопело посмотрели на эти упражнения, затем нехотя, скинули плащи: все они были одеты в черные, кожаные штаны, белую, заправленную в пояс рубаху и черные кожаные куртки. На ногах блестели начищенные салом черные, высокие сапоги. Прекрасное одеяние, чтобы порадовать летнее, жаркое солнышко.
Альфонсо недовольно посмотрел на них; «черный отряд”– мысленно назвал он их, поскольку уже забыл, как кого зовут.
– Проверьте оружие. Барзигер, ты что приволок? – сказал Альфонсо одному из мужчин, взглядом показывая на меч, который тот извлек из ножен, радужно сверкающий на солнце искристыми бликами. – Зачем ты припер эту кочергу? Что я сказал взять?
– Я Зигербар. И я никогда не расстаюсь со своим мечом. Это мой талисман: много сотен голов срубил он, одним ударом. Ему не страшны любые хищники.
– Какие к черту хищники? Ты в чаще леса им даже размахнуться не сможешь, он у тебя в ветках застрянет.
Зигербар смотрел на него молча, исподлобья, и взгляд этот не понравился Альфонсо. Впрочем, в этом походе ему не нравилось абсолютно все; мысленно, он уже похоронил этих двух самоуверенных бедолаг, причем они даже до хищников не дойдут.
– Как хочешь. Смотри только не подари свой меч какому нибудь дереву. Все, пошли.
–Значит так. – Альфонсо сделал театральную паузу, потому что ему казалось, что так он придает больше веса сказанному дальше, хотя на самом деле эта пауза только раздражала слушателей. – Наша задача – добраться до зарослей шиповника, на той стороне луга. Я пойду первый, вы наступаете туда, и только туда, куда наступал я. Я замираю, вы замираете. Дыхание сдержанное, лучше вообще не дышать, глазами не шевелить. Не двигайтесь ни в коем случае, пока я не разрешу. Ясно?
Ответом ему было молчание, громко кричащее Альфонсо, о том, что ничего им не ясно. Это явно были два опытных воина побывавшие во множестве битв, поэтому пересечь луг с травой им казалось простой задачей, а опасности леса сильно преувеличенными. Лес такого к себе отношения не прощал.
– Ясно тебе, Пукеррог?
– Я Цукердрог.
«Кто вам имена раздавал?» горестно подумал Альфонсо. Последний раз он осмотрел своих горе попутчиков, словно хотел запомнить их напоследок, и аккуратненько шагнул в траву.
Шел он очень медленно и осторожно, внимательно прислушиваясь и разглядывая те травинки, что выбивались из общего ритма движения, который диктовал ветер – безобидный с виду луг с сочной травой по пояс и разноцветными пятнышками цветов, был на самом деле поселением сотен земляных змей, зубастых и очень прыгучих. Уникальность этих рептилий была в том, что они, выпрыгивая из травы, впивались в шею (по крайней мере пытались попасть именно туда) стараясь вырвать кусок мяса побольше, и отваливались обратно в траву, глотая целиком все, что урвали и нападая снова. Различить их в траве было очень сложно. Но можно.
Прошли они не много, конкретно- два с половиной шага, когда Альфонсо услышал звук царапающей землю змеиной кожи, сравнимый, по ощущениям, со звуком лопающихся нервов, и остановился. Он остановился, двое остальных-нет и под разрушающий надежду спокойно пересечь луг грохот сапог– один из его спутников чуть не врезался в Альфонсо, второй – в первого. Альфонсо замер неподвижно, не моргая, не вращая глазами; как стоят его спутники с извращенными именами, он мог только догадываться, так как не видел их, но судя по тяжелому дыханию и скрипу кожи – стояли они плохо. Тем более, они не видели в поле травы ничего опасного, и не знали, чего они стоят. Змея, услышав шорох, ползла на них; приближалась к Альфонсо двухметровая борозда из шевелящейся травы.
Она вынырнула из травы прямо у его ног, большая, с ладонь взрослого мужчины, голова, с маленькими, черными глазками и розовым, раздвоенным языком, сладко и лениво зевнула, обнажив великолепные, острые, как ножи, зубы, лизнула сапог-не живой-пошуршала дальше, изгибая зелёное, полосатое в зигзаг тело.
«Здоровая какая. Ее шкура стоит огромных денег –подумал Альфонсо, глядя, как огромные деньги уползают к его спутникам. Там в траве, в засаде, ждут своего часа с пяток змей поменьше, Альфонсо это знал, но вот знали ли его спутники?
Змеи были глупыми созданиями, которые бросались и на кинутую палку, превращая её в щепки, видели только движущиеся предметы, слышали только в радиусе метра, прыгали, иногда, вообще не понятно куда, но их было много и они были ужасно злые и голодные. Всегда.
Сзади раздался звон меча и скрип кожи, следом за этими звуками резанул ухо крик.
– Хорошо, что я деньги вперед взял, – подумал Альфонсо, и услышал леденящий кровь вопль – одна из змей впилась одному из спутников куда то (целились змеи в горло, но попадали куда надо редко), и, скорее всего, вырвала из него кусок мяса. Теперь полосы пригнутой травы скользили мимо Альфонсо и вопль сзади стал нечеловеческим: мимо него, чудом не задев, пробежал Зигербар, облепленный змеями, словно волосами с толстенными волосинками, от которых он безуспешно пытался отбиться. Кровь вырывалась из него впечатляющими брызгами, взлетала вверх фонтанами, когда на него прыгали все новые и новые рептилии, руки, очень быстро лишившиеся кожи и части мяса, сверкали на солнце обнаженными участками желтой кости, глаза с бешено вытаращенными зрачками, контрастно белели на окровавленном лице. Зигербар отчаянно махал своим большим мечом, и время от времени в стороны разлетались разрубленные змеи, но в какой то момент вопль его сменился хрипом, он упал, и пропал в траве, накрытый сверху зеленым клубком извивающихся змеиных тел, из которого периодически взлетали вверх небольшие косточки.
– Боже, – еле слышно донес ветерок слова Цукердрога.
Луг снова превратился в спокойное, изумрудное травяное море, только теперь с большим пятном окровавленной травы – змеи разобрали горемыку полностью, пропали даже кости. Альфонсо долго смотрел вокруг и приглядывался; по лугу полз череп без нижней челюсти- одна из змей застряла в глазнице, и волочила его по кустам, пока не вылетела и не спряталась в нору. Путники стояли молча, долго в их жизни ничего не происходило. Зато на этот раз Цукердрог стоял идеально – он даже дышать перестал от ужаса.
«Сейчас опять проблемы начнутся, – подумал Альфонсо, – теперь он от страха пошевелиться не сможет. Беда с этими туристами: то не остановишь, то с места не сдвинешь».
Наконец очень медленно он пошел дальше – носком сапога он с силой нажимал на землю, прежде чем сделать следующий шаг – не хватало еще провалиться в змеиную нору. Зигербар, в приступе паники, побежал прямо, чем заслужил посмертное проклятие, ведь это значит, что где то впереди, как раз на их пути, место, кишащее злобными змеями, которые его переваривают, и его нужно обходить, причем обходить далеко. Мог бы и подальше в сторону убежать, хоть увёл бы змей – сделал бы доброе дело напоследок.
Дальше шли долго и медленно, постоянно останавливаясь, осматриваясь, замирая на месте. Первым из травы вышел Альфонсо, долго отряхивал штаны от налипшего репейника, вытаскивал из головы неизвестно как туда попавшие травинки, затем, на трясущихся от напряжения и страха ногах вылез Цукердрог , в изнеможении рухнул на землю.
Чего это ты уселся, как на пикнике? – удивленно спросил Альфонсо.
– Ты что, не видел, что случилось с Зигербаром? Его на куски порвали! Боже, как он кричал…
Ну да, орал как оглашенный. Мог бы сдохнуть тихо, а то его, наверное на Стене услышали.
Цукердрог остолбенел. Он поднялся на ноги-медленно, постепенно меняясь в лице, трясущимися руками пытаясь нащупать рукоять меча.
–Тварь!! – вдруг заорал он, – это ты, ты нас сюда завёл!!! Ты хочешь меня убить, скотина…
Дальше он матерился, время от времени задыхаясь, переходя на рык, двинулся было на Альфонсо с кулаками, так и не достав оружие, передумал, облокотился на дерево (к счастью, не липкое), пытаясь отдышаться. Альфонсо наблюдал за истерикой молча, внешне спокойно, но руку держал на рукояти кинжала, а то мало ли что.
– Пошли, – времени мало сказал он – после того, как стало тихо.
– Пошёл к черту!
Цукердрог резко повернулся спиной, двинулся вглубь леса не оглядываясь. Шёл он твёрдо и быстро, безжалостно и злобно растаптывая сухие ветки.
– Стой!! – закричал Альфонсо, и резко отпрыгнув в сторону упал на землю, предварительно рефлекторно посмотрев, куда падает. Раздался резкий щелчок, над головой, свист рассекаемого воздуха, прямо перед лицом в земле заиграли фонтанчики, брызнув в лицо Альфонсо грязью.
– Повезло, не повезло, – подумал он про себя вставая; Цукердрог лежал на спине с широко открытыми глазами, и со стороны казалось, что он был жив, но несколько шипов в черепе и пять штук в боку не оставили ему шансов. Молодой, дерзкий, здоровый воин шел в лес покорять диких животных и страшных демонов, сражаться, не боясь боли и смерти.
– Поздравляю, – это Альфонсо сказал вслух, – тебя убил шиповник.
2
Двадцать лет и три года рос Алеццо, почитая Создателя своего. На двадцать четвертый год снизошел на него дух Агафенона Великого, услыхал он глас с небес:
– Ты рожден, чтобы исполнить великую миссию, Алеццо дэ Эгента. Встань на путь Истинный, борись со злом и несправедливостью людской, будь первым мессией на Земле, чтобы создать орден могущественный, Орден Света и одолеть чудищ Сарамоновых.
И услышал Алеццо глас Создателя, и сказал батюшке с матушкой:
– Ой вы гой еси батюшка с матушкой. Был мне слышен глас Создателя нашего, зовет он меня в путь – дороженьку, ума набраться, зло людское поискоренить. Благословите же меня, родители любимые, на путь дороженьку долгую, судьбу опасную, да Богу угодную.
И благословили его батюшка с матушкой, и взял он посох осиновый, да узелок фланелевый, да отправился по Свету, ума набираться, чудовищ Сарамоновых искоренять…
Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,
святого – основателя Ордена света
Часть 1 стих 2
Для простых жителей, родившихся и выросших за Стеной, напичканных высокопарными, полными духовного бреда словами священников, лес был исчадием ада, королевством бога смерти Сарамона и его слуг – демонов. Полуразложившиеся мертвецы, призраки неуспокоенных, заблудших душ, черти, ведьмы, оборотни – все они находили себе пристанище среди деревьев и кустарников, устраивали шабаши, воровали людей, варили в котлах, ну или ели живьем, если было лень разводить костер. Тех, кто переходил за черту, между лесом и нормальным миром, считали продавшими душу Сарамону, и этих «счастливчиков» ожидал спасительный огонь. Иногда, правда, спасительный огонь ожидал и тех, кто вознамерился посадить у себя в саду не то дерево, или лечил травами болезни, изготавливал настойки, пил, и поил других, или просто по каким то причинам был похож на ведьму. Когти Сарамона старались проникнуть за Стену, сквозь стойкую оборону из священников, попов, верующих, сквозь их молитвы, самоотречение, духовную целостность, взращивая в сердцах неверных еретиков зерна сомнений и сатанизма.
Таких людей очищали огнем.
Впрочем, всегда находились люди, которые плевали на бога и дьявола и использовали силу леса в своих целях. Лесные травы и ягоды спасали от многих болезней, равно как и калечили или убивали, звериные шкуры были лучше всякой брони, если удавалось уговорить зверя подарить её. Были люди, которые не боялись леса, собирали его дары, продавали в городе, рискуя быть схваченными стражей и умереть в страшных муках. Таких людей называли “ходоками”-многие люди в них не верили, про них рассказывали легенды – тихо, ибо одно упоминание про них было преступлением против бога, а бог преступлений против себя не прощал.
Альфонсо открыл глаза, и стал смотреть в небо, внимательно прислушиваясь к гулу в своей голове. Звуки, удивительно похожие на гром молнии, стучали внутри черепа, сотрясая бедный больной мозг, заставляя его пульсировать. Нельзя долго лежать в лесу на открытом месте – неподвижное мясо в лесу надолго не залеживается, но этот гул Альфонсо знал – каждое движение будет болезненным, поэтому долго собирался с духом, прежде, чем пошевелился. Часто – часто дышал. Медленно, периодически болезненно морщась, он нащупал кусок сухой ветки, сунул себе в зубы, сомкнул посильнее -до ломоты в челюстях, обреченно посмотрел на небо-синее, бездонное море воздуха, с размазанными китами-облаками, безмятежными странниками, которым земные страсти ни почем. Собравшись с духом, Альфонсо резко вскочил на ноги и быстро огляделся, ища безопасную опору – не напороться бы на липкое дерево или не наступить в чертополох. Боль взорвалась жуткими стуками в ушах, оглушающим звоном; ощущения были такие, что мозг разорвался на куски, и каждый этот кусок рвут когтями сотни маленьких звериных лап. Мгновенно потемнело в глазах, ноги словно лишились костей, но Альфонсо знал: если он сейчас упадет, то уже не встанет. Очень быстро считал он до миллиона, мыча как дефективная корова с палкой во рту, прислушивался к ошалевшему сердцу, держась дрожащими пальцами за шершавую кору мятой сосны. С трудом передвинув ноги, пока они слушаются, следующим болезненным рывком Альфонсо вплотную приблизился к сосне, ставшей ему на эти вечно длящиеся секунды родной, обнял ее, как можно крепче и начал дергаться, словно в конвульсиях. Сверху что то капнуло, и это показалось ему ударом кувалды по голове. Начал раздражать громкий, назойливый хруст, и понадобилось много времени, чтобы понять, что это хрустит что – то у него во рту, то ли ветка, то ли зубы. Внезапно начали нагреваться щеки – через несколько секунд они полыхали жарким пламенем, Альфонсо даже показалось, что запахло шашлыками; он прижался щекой к холодной, нежной, как терка для овощей, коре дерева, и впервые за все время почувствовал хоть какое то облегчение.
– Надо бежать, – подумал он про себя, когда миллион кончился – если сердце не разорвется, то надо бежать.
Даже думать было больно. Тем более, думать о том, чтобы пошевелиться, но выбора не было: тьма сгущалась над деревьями, и так эгоистичными по части распределения света. В темных провалах между стволами начали мелькать неясные тени, тихий шепот множества голосов становился все ближе и ближе, охватывал кольцом, приближаясь. Альфонсо резко оторвался от дерева и, не обращая внимания на новый приступ острейшей боли, пошел вперед. Поначалу выходило плохо – ноги почему то решили разойтись в разные стороны, а тяжелое тело понесло налево. Руки, болтаясь, как плети, мешали сосредоточиться на ходьбе, стукая по заднице каждый раз, как Альфонсо пытался идти туда, куда хотел. В ступни и ладони кололи маленькие раскаленные иглы, прожигая мышцы до самой кости, и каждый шаг стал пыткой, ставящей под сомнение саму необходимость в ходьбе, да и жизни в целом, но потом, вдруг, резко полегчало. Альфонсо увидел глаза. Два красных, горящих пятна мелькнули между деревьями, в мозг стали врезаться шорохи длинных когтей, царапающих корку земли. Где –то в темноте, сквозь колючие кусты, ядовитый плющ, не снижая скорости, не таясь и не прячась ломилось большое, тяжелое животное, и Альфонсо прекрасно знал, что это волк. Он мгновенно забыл про боль и самоубийственные мысли – теперь он хотел жить так, как никогда раньше. Теперь тело бил в конвульсиях жуткий страх, растущий из самых глубин болезненно корчащейся души, леденил кожу, заставлял сердце разрываться от бешеного стука, а ноги – бежать, хотя Альфонсо прекрасно понимал – бежать бессмысленно. Нет в лесу зверя страшнее волка: шкуру его не пробивали даже созревшие шипы шиповника, хотя шипы шиповника пробивали стальные латы не очень хорошего качества. Своими десятисантиметровыми когтями волк легко срезали деревце одним ударом, если его диаметр не превышал девяти сантиметров, а бегал он очень быстро не из-за развитых мышц или длинных ног, а из за нехитрой траектории движения: если любой зверь, в том числе и человек, вынужден был петлять по лесу, огибая ядовитые растения, норы подземных червей или липкие деревья, то волк просто бежал напролом вперед, нередко принося с собой на шкуре куски коры или челюсти от почившего в бозе червя на ноге.
На последней секунде Альфонсо перепрыгнул через корни амалины – дерева, которое подрывало корнями землю вокруг себя, устраивая скрытую под слоем земли яму – ловушку, с сюрпризом в конце полета – острейшими корнями. Он едва успел заметить пятно особой травы, обозначающей границы ямы, чтобы не угодить в нее, как из кустов, не рыча, выпрыгнула большая черная туша.
Под самым ухом оглушающе звонко клацнула челюсть, и тут же затрещало на весь лес дерево – волк провалился в яму передними лапами, ударившись головой о край, отчего его пасть захлопнулась быстрее, чем он планировал ее закрыть.
Альфонсо на бегу достал нож – и бросился в заросли амалины, туда, где виднелась целая роща плотоядных деревьев – это был единственный шанс спастись, ну и отличная возможность напороться на острые корни. Он судорожно сжал рукоять короткого кинжала – такое оружие, конечно, волка только насмешит, но сдаваться совсем без боя, если дело дойдет до драки, Альфонсо не собирался.
Красно коричневые стволы спасительных деревьев были уже совсем близко, когда Альфонсо вдруг сжало легкие словно тисками, сильнейшая резь пронзила ноги от ягодиц до ступней, и он упал, не стесняясь орать от боли на весь лес. Снова ледяной волной ударил по голове ужас, потушил дикий крик, и Альфонсо захрипел, пополз в сторону зарослей, собирая руками и грудью павшую листву в кучу, словно лопатой. Затылком почувствовал он прерывистое сипение зверя, повернулся на спину, и огромная лапа наступила ему на грудь, четыре когтя прошли между ребер, в лицо дохнуло теплое, пахнущее дохлятиной, дыхание. Волк стоял прямо над ним – из ноздрей его вырывались фонтаны огня, глаза горели красной, бесконечной злостью, лапы и тело, покрытые большими буграми мышц, туго обтянутыми черной шкурой, чернеющей даже в темноте, с висящей из разорванной кожи гниющей плотью, роняли на Альфонсо больших, белых червей. Из обрамленной огромными зубами пасти вывалился синий, вонючий язык, с кончика его капнула слюна, зашипела на коже, прижигая словно тлеющим угольком.
Кариизий. Этим словом священники пугали прихожан заставляя нести денежку в копилку церкви за спасение от него. Это слово вселяло дикий ужас в любого, самого прожженного убийцу, маньяка, каннибала. Это слово, из-за которого преступники охотнее выбирали смертную казнь, чем час, проведенный в лесу.
Кариизий был домашним животным Сарамона, его самым жестоким убийцей, самым непобедимым демоном. Считалось, что от одного его жуткого воя, у самого храброго воина останавливалось сердце, ведьмы не появлялись в его присутствии, а остальные демоны его побаивались.
Альфонсо прекрасно знал, что это чушь: из- за деревьев, шевелящимися, черными пятнами, начали появляться и те и другие, наполняя полянку истошным, гортанным криком, воплями, смехом, улюлюканьем. Рогатые, двухголовые, покрытые бородавками, волосатые существа окружали его, скребли когтями землю, наполняли смрадом свежий лесной воздух. Одна ведьма-самая мерзкая, склонилась над Альфонсо – оторванные от ее страшной рожи лоскутки гниющей кожи щекотали ему лицо, пачкали теплой, шевелящейся слизью. Красными, кровоточащими глазами долго она смотрела на него, наслаждаясь его страхом, потом нижняя половина лица ее разорвалась, за хлопьями треснувшей кожи показались гнилые пеньки зубов.
– Боже, это рот! – вдруг подумал Альфонсо, хотя рот у ведьмы оказался там, где он и должен был бы быть, просто изначально его не было видно. Его уже не трясло от страха, его парализовало, кровь отхлынула от лица и пальцев рук. Альфонсо уже не боялся умереть, но что-то ему подсказывало, что простой смертью здесь не обойдется.
Кариизий наконец – то выдернул когти из Альфонсо – полилась теплая, густая кровь, затекая под одежду, поливая шевелящихся там червей.
– Не дергайся, сладенький, – гнилой, покрытый слюной и гноем рот ее прижался ко рту Альфонсо, кусая ему губы до крови, одновременно с этим он почувствовал удары ее острых когтей в живот. Задыхаясь затекающей в рот слизью, изо всех сил сдерживал он тошноту и рвотные позывы, и не мог пошевелиться, чтобы сбросить с себя костлявое, разлагающееся тело, которое вцепилось в него мёртвой хваткой. Вокруг оглушающе визжали ведьмы, хрипели демоны, облизывала тело Альфонсо ведьма, пока вдруг не зарычал Кариизий, и тогда все резко смолкли. В оглушительной тишине мерно раздавались гулкие шаги, от которых подбрасывало землю, повеяло жаром, запахло сладко – противным запахом горящего человеческого тела.
– Сарамон, – подумал Альфонсо. Страх постепенно оставлял его, поскольку жизнь его оставляла вместе с вытекающей кровью, и окружающие его создания казались не детищами ада, а просто уродливыми, недопохороненными недочеловеками. Он даже умудрился сесть, облокотившись на дерево, несмотря на угрожающий рык пса.
– Тихо, псина, – сказал он исчадию ада – почему то ему стало неимоверно хорошо и даже весело. Особенно смешили волосы в ушах пса-демона, словно у столетнего старика, они торчали куцыми пучками, колыхались на ветру.
Сарамон хоть и оказался горящим скелетом, обтянутым скворчащей кожей, пузырившейся черными волдырями, которые постоянно лопались с раздражающим звуком, но был совершенно не страшный, где то даже забавный, несмотря на то, что время от времени кидал в разинутый рот оторванную человеческую голову и дробил ей череп большими зубами. Был он ненамного больше просто высокого человека, но обладал поистине огромной, и очень эластичной пастью.
