Никита Ефремов: «Сейчас я в основном читаю свои внутренние книги»

Текст: Марина Зельцер. Фото: Александр Мурашкин

Как каждому продолжателю громкой династии, Никите Ефремову тоже пришлось нелегко. Выдерживать сравнение всегда непросто и во внешней истории, и во внутренней, с самим собой. При всем этом молодой актер довольно быстро заявил о себе, это случилось с сериалом «Лондонград», своей индивидуальностью и юношеским обаянием, которое с взрослением переросло в мужскую харизму. Но в последние годы случился просто вертикальный взлет.

Каждая новая роль и абсолютно незнакомый нам актер: мощный, тонкий, глубокий, чувствующий себя как рыба в воде практически в любом жанре. «Оффлайн», «Библиотекарь», «Хороший человек», «Здоровый человек», «Тетрис» и «Нулевой пациент», за который он уже получил своего «Золотого орла», помимо признания вызвали огромный зрительский интерес. И это далеко не полный перечень.

Осенью на платформах вышли два громких сериала, и оба так или иначе связаны с темой литературы: «Библиотекарь», снятый по нашумевшему роману Михаила Елизарова, и «Крутая перемена», где Никита сыграл учителя литературы, волею случая или обстоятельств попавшего в школу своего родного города через годы после окончания института.

Мы поговорили с Никитой о «Библиотекаре» с мистическими книгами, о его учителе Ларионове, о том, чем была для него самого школа и уроки литературы и какие этапы во взаимоотношениях с книгами он прошел.

Никита, вы уже достаточно долго отдыхаете. Такую длинную паузу распланировали или так получилось?

Весь год я очень много работал, у меня было подряд практически шесть месяцев съемок всего с тремя выходными, и довольно трудоемких, поэтому теперь качественно (улыбается) отдыхаю.

Но уже есть какие-то обязательства впереди?

С кино пока все в стадии переговоров, и у меня есть планы, связанные с музыкой, накопился приличный объем материала, надо бы записать альбом. Я понимаю, что нужно найти правильных людей и сделать первые шаги в этом. Кроме того, потихоньку учусь снимать reels и занимаюсь телом.

Есть ли сейчас на отдыхе место книге?

Нет. Сейчас ничего не хочу читать и не читаю.

Полноценный отдых всегда у вас без книг или вы просто читаете периодами, я не говорю о работе?

Нет, это не из-за отдыха. В культуре России очень много связано с книгами, считается, что интеллигентному человеку все время надо что-то читать, изучать, но у меня на данный момент такая необходимость, по крайней мере в художественной литературе, отпала. Не считая того, что для работы ты все равно всегда что-то читаешь. Даже просмотр кино сегодня довольно редкая история, потому что меня сложно увлечь происходящим: все сюжеты более или менее повторяющиеся, а выдающегося мало, на мой взгляд, и это я, конечно, не пропускаю. Был период, когда я очень много читал, но почти не занимался спортом, а теперь я хочу заниматься спортом, телом, понять, что такое расслабление, потому что крайне интересно жить на пределе, но лучше, когда он не связан с каким-то напряжением, а когда ты входишь в него через расслабление. Я могу сожрать себя сомнениями еще до того, как начну что-то делать: это не то, то не так, здесь плохо, а здесь я стесняюсь... А тело, в отличие от моего ума, все время находится в том самом пресловутом моменте, и все мои травмы, страхи тоже в нем отражаются. Поэтому сейчас моя основная книжка – это тело, исследование его, потому что на том берегу я уже был (смеется).

Вы сказали, что в кино вас может зацепить что-то выдающееся, неожиданное, из ряда вон. И чем, например, вас увлекли из нового, а может быть, и из старого?

Мне было бы интересно посмотреть «Сказку» Сокурова. Не так давно пересматривал «Сталкера» Андрея Тарковского и «Зеркало». Но «Зеркало» в меня и так всегда попадало, есть ощущение, что пришел момент, когда и «Ностальгия» во мне по-другому отзовется. Я верю, что все то, что меня цепляет снаружи, – это проводники к чему-то внутри, то есть и в кино, и в книгах я всегда открываю что-то свое, очень личное. Мои слезы льются не по поводу героев, а по поводу меня самого, и, даже когда в кино или в книгах у героев происходят потери близких, я плачу тоже про самого себя, не дай бог, потому что ты представляешь, как будешь жить без близкого человека.

Когда к вам пришел сценарий «Крутой перемены», до того, как вы прочли его, не думали, что в образе учителя литературы есть что-то дидактическое?

Нет, я ни о чем не думал, а когда начал читать, увидел, что он – обаятельный шалопай и обманщик, просто у него талант – заинтересовывать людей. И видно, что ему самому интересно то, что он делает, поэтому он может своим интересом заразить других. Он прирожденный учитель, хотя не хочет себе в этом признаваться, и всячески бежит от своего призвания, занимается то одним, то другим бизнесом, но везде прогорает. В общем, обстоятельства его жизни авантюрно-мошеннические (смеется). Но в итоге он переживает перерождение в прямом смысле этого слова.

То, что ваш Андрей Ларионов произносит, рассказывая о произведениях, именно так было прописано в сценарии или что-то вы поправляли, дописывали? Насколько это все попадало в унисон с вашими ощущениями и мыслями?

Пришлось какое-то количество текста менять. По поводу «Войны и мира» и чего-то еще. Но изменения были точечными, как правило, на репетициях мы находили что-то веселое, реагировали на это и пытались оставить в кадре.

Вы вспоминали какие-нибудь советские фильмы о школе, ту же «Большую перемену», отсылка к которой тут имеется? Наверное, я вспоминал фильм «Когда я стану великаном» с отцом, он там в свои четырнадцать лет блистательно сыграл, и сам фильм очень хороший.

Я тоже очень люблю этот фильм.

А кстати, «Сирано» вы тогда не прочитали, поскольку история строится на его сюжете?

Нет, мне кажется, позже прочитал, но не скажу, что получил особое впечатление.

Каждая серия в «Крутой перемене» посвящена какому-то произведению русской классической литературы и так и называется. А вы что-то из тех восьми книг перечитывали во время съемок или перед ними?

Во время съемок я перечитал «Горе от ума» и «Мертвые души», на тот момент мне это показалось интересным. Хотя, в принципе, мне ничего не нужно было перечитывать, я про них и так все помню (улыбается).

А почему именно эти две вещи?

Просто мы первыми снимали уроки про них. В самом начале на одну сцену в классе вообще ушел целый день. И когда ты играешь одно и то же больше пятидесяти раз, это приедается и хочется чем-то отвлечься, вот я сидел и читал (смеется).

«Горе от ума» – еще небольшая вещица, а «Мертвые души»-то – большой роман...

Да тоже можно за денечек проглотить, смена – двенадцать часов, перестановки долгие. Ну, может, пара дней ушла на Гоголя.

Вы где-то сказали, что если бы занялись режиссурой, вам было бы интересно снять фильм по «Горю от ума», хотя есть дополнительная сложность в стихотворном тексте...

А когда я читал «Мертвые души» во время съемок, мне казалось, что было бы здорово, если бы Тим Бертон снял все эти классные вещи, мне был бы интересен его взгляд со стороны. А «Горе от ума» – да, возможно, там такой товарищ любопытный (улыбается), тем более я играл его. Мы с Виктором Анатольевичем Рыжаковым ставили эту пьесу в институте, мне тема близка, и было бы интересно узнать, как она сегодня отзывается у зрителя. Для меня это история про ожидания, ведь Чацкий вернулся в первую очередь к Софье, он ехал в погоне за счастьем, а эта идея вообще рушит очень много судеб. Чем больше ты ожидаешь, тем большее у тебя разочарование. Вот так и у него произошло. И мне прежде всего интересен не сам текст, монологи, а то, как точно Грибоедов показал эту его внутреннюю направленность, жадность. Видимо, Чацкий что-то потерял в жизни и что-то законсервировал в отношениях с Софьей, и он не к ней сегодняшней приехал, а к той, прежней Софье. Он же вначале ей все время говорит: «А вспомните... А помните?..» Он надеялся, что приедет и все будет как прежде, и он снова что-то приятное испытает. Про это очень точно сказал Геннадий Шпаликов: «Никогда не возвращайся В прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, Не найти того, что ищем. Ни тебе, ни мне». Это стихотворение у меня очень перекликается с Чацким. Я прямо представляю себе, как он говорит: «Карету мне, карету!», а потом едет в ней и звучит это стихотворение. Это очень понятное переживание. Нам часто кажется, что здесь и сейчас что-то не так, а вот тогда было... Люди постарше ностальгируют по Советскому Союзу, я переживаю, возвращаясь в свое детство, мне кажется, и дальше так будет. Но вот эта попытка вернуться в прошлое, она, наверное, всегда обречена, и те чувства, с которыми ехал Чацкий сюда – разочарование, тоска, горечь, они все равно его настигли в конце, все равно они были им прожиты. Так что, сколько ты от своей реальности, от своих чувств не беги, ничего изменить не сможешь. Вообще свойство ума – заманивать человека не очень реалистичными идеями. И Чацкому идея некоего счастья помешала прожить то, что у него есть в действительности. Мне часто задают вопрос: «Ты счастлив?» И, на мой взгляд, это неверно поставленный вопрос, потому что счастье – это некое состояние, которое ты моментами испытываешь на протяжении жизни, как и огромное количество других состояний.

Ваш Ларионов так увлекательно рассказывает про великие произведения и так понятно разбирает их со своими учениками, что они реально начинают меняться, даже те, что посещают его уроки совсем в другом месте. Верите ли вы в волшебную силу искусства и литературы? Карен Оганесян в этом смысле идеалист...

Я думаю, что искусство и литература могут передавать определенные состояния. И вот эти состояния – самое ценное, что ты можешь ощутить, прочувствовать, прожить, соприкоснувшись с ними. Возьмем «Черный квадрат» Малевича. Кажется, что это может нарисовать каждый. Однако передать то состояние, которое туда заложил Малевич, вряд ли сможет каждый.

А что у вас было с учителями литературы? И как вы вообще относились к этому предмету и что больше любили или не любили: отвечать устно или писать сочинения?

С учителями литературы у меня все было хорошо, так как я часто спал на этих уроках. Больше всего я любил делать именно это на них, а отвечать устно и письменно мне было одинаково больно (смеется), потому что все-таки литература – не мой любимый предмет.

Что из школьной программы вас увлекало, может быть, все-таки было такое произведение? Или кто-то из родных о чем-то рассказывал больше и иначе в вашем детстве и заинтересовал чем-то?

Увлекала скорее физика и химия, потому что это были практические предметы, на которых что-то делалось и было видно, что происходит. Больше всего в школе я любил общаться, а не читать. А литература в этом смысле меня начала интересовать, когда появился «Гарри Поттер», хотя еще до этого было классно, когда бабушка читала мне рассказы Чехова. И мне нравилось слушать пластинки со сказками и детскими произведениями, но самым любимым были, конечно, мультфильмы.

И когда пришел серьезный интерес к чтению?

Когда уже началась актерская стезя, то есть это пошло прикладно, в институте, я думаю. Хотя и до этого мне уже был очень интересен Пелевин и другая современная литература, не классическая.

Какие из тех произведений, которые звучат в «Крутой перемене», вы посоветовали бы прочитать юному другу или родственнику?

Я бы в первую очередь дождался, чтобы он меня попросил об этом, а потом бы уже советовал. Важно почувствовать, понять, что ему сейчас нужно, какой у него внутренний запрос. Но, если все-таки отвечать без учета этого, то, наверное, «Мертвые души» и Пушкина. Александр Сергеевич – гений, который удивительно передает состояние легкости, игривости, абсолютно несвойственное русскому человеку, на мой взгляд. И эта легкость позволяет ему заходить в такие глубины, которые мало кому доступны. И это как раз самое интересное и ценное для меня.

А какие три произведения Пушкина вы бы взяли с собой на необитаемый остров или в космос?

Наверное, «Евгения Онегина», какой-нибудь сборник стихов, а еще Чехова, думаю, «Черного монаха» (смеется).

Ладно, раз пошла такая пьянка, вы уже и Чехова назвали, то давайте, берем еще пять книг...

Тогда это будут книги Эда Хартли, Десмонда Туту («Книга прощения. Путь к исцелению себя и мира»), Далай-ламы XIV («Книга радости») и, наверное, еще «Да пребудет с вами ВсеЛенская терапия» Тальписа.

А если бы можно было еще пять фильмов взять?

«1+1», мне очень нравится этот фильм, что-то с Джимом Керри, какую-то советскую комедию типа «Приключений Шурика» Гайдая, все серии «Гарри Поттера» и французскую картину «Последний романтик планеты Земля».

Может ли попасть в топ ваших любимых фильмов или книг то, от чего вы остались в восторге, были под сильным впечатлением, но потом к этому произведению не захотели вернуться по какой-либо причине?

Так может быть, я думаю. К примеру, «Тайные виды на гору Фудзи» Виктора Пелевина я считаю великолепной книгой, но не перечитывал ее, потому что у меня пока еще свежи воспоминания. Может быть, когда-нибудь вернусь к ней.

А что для вас означает любимое?

Это опять же то состояние, в котором я смотрел фильм или читал книгу. Почему «Шурик»? Потому что это воспоминание о каком-то детском Новом годе, его часто показывали в эти дни, и именно то состояние я хотел бы взять с собой. И то я думаю, источник для чувствования быстро иссяк бы, потому что сидеть на необитаемом острове и смотреть все время пять фильмов и читать пять книг невозможно.

Какое ощущение осталось у вас после первого прочтения романа «Библиотекарь» Михаила Елизарова?

Я его читал еще в 2008 году, когда роман только вышел. Мне кажется, что на эту тему можно вообще целую вселенную создать. В памяти остался необыкновенный мир, сказочные преображения. Это очень интересная аллегория жизни.

Сценарий произвел на вас такое же сильное впечатление, как и роман?

Можно сравнивать, если кому-то хочется, я не вижу в этом ничего плохого, но для меня они просто разные. Когда я читал книгу, у меня было, наверное, более мистическое состояние, а о кино мне сложнее говорить, потому что я изнутри смотрю. В конце фильма идет посыл, что в каждом из нас есть сила, но для каждого это что-то разное. Наверное, вот эта мысль самая главная для меня.

А какую из этих мистических книг, будь такая возможность, хотели бы иметь вы?

Опять же на ум приходит книга Силы, но вообще я шучу, что там не хватает одной книги – книги Благодарности. Вот если бы она была, был бы полный комплект. Но я не хотел бы брать ни одну из них, потому что, мне кажется, все это и так происходит внутри человека, связанное и с властью, и с терпением, и с силой. Мне хватает собственной истории, с которой я сталкиваюсь, я читаю свои внутренние книги (улыбается).

Там еще была книга Смысла...

Мне сейчас хочется всяческие смыслы потерять, потому что это на самом деле и есть жизнь, а смысл – это больше придуманная история, на мой взгляд. А для меня сегодня, повторюсь, гораздо важнее такие понятия, как чувства и ощущения.

Вы понимали, что съемки в «Библиотекаре» будут и физически тяжелыми?

Там физически сложной была одна смена, когда мы снимали на жаре в песчаном каньоне, и все были в костюмах и в свитерах. В какой-то момент у меня даже поднялась температура, возможно, это был солнечный или тепловой удар, мой организм отказался продолжать работу (смеется), и съемку пришлось перенести. А все остальное было переносимо. Для сцен с боями у нас были серьезные тренировки, так что все прошло хорошо.

Знаю, что вы разбираете свои роли с психологом...

Да, я периодически обращаюсь к моим друзьям-психологам, чтобы они помогли мне понять причины поступков или характера героя. А для этого прежде всего нужно смотреть в детство, тогда клубок очень быстро разматывается. Я поражаюсь, с какой легкостью хорошие психологи видят в человеке все.

Но если детство героя вообще никак не прописано в сценарии, разве психолог не может заблуждаться? Причина нередко кроется в более позднем периоде, и об тоже многие психологи говорят...

Есть разные психологи, плохие и хорошие, я обращаюсь к хорошим и доверяю им. И если материал писал хороший сценарист, то это так или иначе по поступкам героев видно, как у больших писателей. У Достоевского, например, легко все чертится. Когда мы разбирали Верховенского с Константином Богомоловым, то понимали, что там все очень четко из детства шло, потому что его бабки или тетки заставляли крестить подушку перед сном. И от этого у него обида на некоего бога. А отец Верховенского уехал воспитывать какого-то другого мальчика, а ребенок не может думать об отце, что тот не прав, значит, скорее всего, он думает, что сам плохой. Он и решил, что тот мальчик – очень крутой. И от этого у Верховенского такая пружина со Ставрогиным – он его и любит и ненавидит. А иногда он ощущает такое количество скопившейся у себя злости и обиды, что хочет, чтобы это все сгорело, и в первую очередь его прошлое.

Несколько лет назад вы называли «Бесов» одним из ваших любимых произведений...

Да, а сейчас я так далек от этого (смеется), для меня сегодня общечеловеческого больше в том, что я проживаю в настоящий момент, а то, о чем говорит Достоевский, не близко. Но я понимаю, что тем, кто занимается прикладной, практической психологией это может быть очень интересно, потому что его произведения – просто сборник заболеваний. Я считаю, если у человека что-то откликается на Достоевского, значит, есть чему откликаться. Я верю в то, что все внутренние программы страданий и прочего идут из семьи, из детства. Поэтому надо, наверное, покопаться в том, что у тебя отзывается. И глобально, конечно, очень интересно понять, почему такому количеству народа Федор Михайлович в принципе откликается.

Но сегодня, кстати, нередко говорят, что Достоевский вреден, может человека завести не туда...

Конечно, если его читают неокрепшие умы, они могут к чему-то не самому хорошему потянуться, но, значит, что-то такое в них самих есть, как я уже сказал, а не наоборот. Если я сейчас Достоевского прочту, меня никуда не потянет.

Никита, как вы считаете, а учеба в театральном вузе дала вам что-то как актеру не с точки зрения мастерства, а с точки зрения углубленного понимания литературы, драматургии?

Мне кажется, не столь важно, что мы изучаем великую литературу и драматургию и работаем с ней, сколько важна энергия мастера, к которому ты идешь. Я поступил на курс к Константину Аркадьевичу Райкину и Виктору Анатольевичу Рыжакову, и у нас преподавали Алла Борисовна Покровская, Сергей Иванович Земцов, Сергей Витальевич Шенталинский, Марина Станиславовна Брусникина. И все это вкупе давало нам возможность испытывать те самые разнообразные состояния. Когда я в первый раз попал на спектакль Райкина, смотрел еще до поступления, это был «Сеньор Тодеро – хозяин», то совершенно очаровался моим мастером, испытал шок от того, что увидел. Примерно тогда же я посмотрел «Кислород», который поставил Рыжаков, что на тот момент было совершенно новым словом, новым методом, и это все очень заряжало. Даже Станиславский, при всем уважении к его системе, сам мог быть носителем определенного состояния, которым заражал других. В чем меня утверждают те небольшие видео, которые есть в доступе. Это живет и в моих любимых фильмах. И конечно, кроме обучения актерскому мастерству, в Школе-студии МХАТ мы учились жизни, когда ты учишься наблюдать за всем, и, даже стоя на похоронах, запоминаешь, что происходит и думаешь, как сможешь это сыграть, если тебе понадобится. Вот такая профдеформация. Так что литература, конечно, важна, но я не считаю, что это главное. Кстати, мы нашим курсом до сих пор общаемся довольно плотно, по крайней мере, встречаемся каждое первое сентября. А в этом году у меня в Школу-студию МХАТ поступила сестра Вера Михайловна Ефремова, и я был и там, и на главной сцене МХТ в день первокурсника. И испытал невероятное ощущение – у меня все тело и все эмоции вернулись в студенческое, хулиганское состояние, и это было суперклассно!

Константин Райкин – человек-театр, но и человек-книга, он вас в эту сторону не увлекал?

Константин Аркадьевич настолько блистательно читает стихи, что уникально передает состояния, вложенные туда. Когда у него выходят стихотворные программы, я всегда стараюсь попасть на них. Его погружение меня абсолютно завораживает, потому что в этом всегда слышны его ощущения, в том числе его воспоминания, например, о том, как они с отцом читали Мандельштама.

Да, Мандельштам у Константина Аркадьевича невероятный. А как он читает Пушкина...

Да! И Заболоцкого, и Симонова, много кого. Прекрасный разговор был в программе у Солодникова, это надо видеть.

Какие книги из тех, что вы все же читали до того, как вошли в сегодняшний период, так нравились вам, что сожалели, что вы уже на последних страницах?

Психологические книги. И кино, и книги – это игра с моими эмоциями, мне их хватает и в жизни, поэтому лишний раз себя возбуждать пока нет желания. Лет пять назад я начал читать психологические книги, и началось мое увлечение подобной литературой. Здесь я могу назвать то, что на меня произвело впечатление: Дэвид Хокинс «От отчаяния к просветлению. Эволюция сознания», Экхарт Толле «Сила настоящего», Берт Хеллингер «Порядки помощи», Стивен Гиллиген и Роберт Дилтс «Путешествие героя» и Дилтс «Стратегии гениев», где автор с позиции НЛП анализирует творческие и мыслительные стратегии таких гениев, как Моцарт, Холмс, Аристотель и других. А из художественной литературы сейчас даже не скажу, но вполне вероятно, что тяга к ней вернется через время. Возможно, что желание читать такие книги уменьшилось из-за количества сценариев и некой обязательности быть каким-то, в этом смысле начитанным и знать кучу новой модной литературы, и я подумал: «Да не хочу я ничего этого делать!» (Смеется.)

А помните, когда вы смеялись в голос над книжкой?

Может быть, в детстве было что-то такое, связанное с Чеховым. Я очень хорошо помню другое чувство – невероятную щемящую печаль, которую я испытал после его рассказа «Тоска». Сейчас я пытался много аудиокниг слушать, начинал Салтыкова-Щедрина, но мне быстро становилось неинтересно. Последнее, над чем я сильно хохотал, – «День опричника» Сорокина, но это было лет семь назад.

Вы еще слушаете лекции Евгения Жаринова?

Сейчас нет, но еще в прошлом году слушал, мне интересно было узнать его взгляд на Пелевина. Мне, в принципе, интересна личность Жаринова, его взгляд на произведения, и он очень заразительный.

Были ли экранизации, которые становились для вас такими же любимыми, как книга?

В советское время вообще очень много такого было, и «Несколько дней из жизни Обломова», и «Сталкер», вспоминать – не вспомнить все.

А вообще в кино вы любили в детстве и юности ходить?

Конечно, я обожал это. Я очень часто ходил в кино, мне невероятно понравилась «Прогулка» Алексея Учителя, «Гарри Поттер», «Ночной дозор» много раз смотрел. Из последних понравился «Интерстеллар», мне вообще все фильмы Нолана очень нравятся, и «Дау» Ильи Хржановского на меня сильнейшее впечатление произвел. Мне посчастливилось побывать в Париже на премьере, это какое-то всеобъемлющее произведение.

Для вас есть разница смотреть кино на большом экране или на телевизионном, при полном или пустом зале?

Есть разница, конечно. Когда мало зрителей в кинотеатре, у тебя индивидуальный просмотр, когда много, создается некая атмосфера. И, безусловно, фильмы на большом экране смотрятся совсем по-другому, и вообще, если они сняты художественно, они все-таки предусмотрены для того, чтобы их смотрели в кинотеатре.

Никита, если вспомнить ваши первые опыты в кино и в театре, что вам было страшнее?

Кино у меня появилось раньше, чем театр. А театр, как я говорил, это совсем другое, но страшно было одинаково (смеется). Правда, последние два года у меня не было никакого желания выходить на сцену, и поэтому было не страшно, а скучно, а до этого, на премьерных показах, конечно, я очень волновался, особенно в институте. И когда уже начали говорить: «Вот «Горе от ума» – такой классный спектакль», – и тебе надо было каждый раз это подтверждать, действительно было страшно.

У вас дома есть своя библиотека?

Да, есть психологические книги, Пушкин, несколько книг Водолазкина, Иванова, Пелевина.

А какие библиотеки в вашем родительском доме, может быть, помните и про квартиру Олега Николаевича?

У нас дома довольно большое собрание книг, старых советских изданий. Что касается отцовского дома, не знаю, я приходил и прихожу туда с отцом общаться и не особо обращаю на это внимание. А у Олега Николаевича я практически этого не помню, но догадываюсь, что большинство книг у него было на работе, потому что для него домом был театр.

А вы книги читаете в основном онлайн или бумажные?

Пятьдесят на пятьдесят, наверное. Если я захожу в книжный магазин и вижу хорошую книгу, то покупаю ее. А если мне срочно захотелось что-то почитать или порекомендовали, я приобретаю электронную книгу. Но на восприятие это не влияет.

Дополнительного бонуса, держа в руках бумажную книгу, не ощущаете, как с кино на большом экране?

Держа «Гарри Поттера», да. Тогда все дети зачитывались им, я как раз попал на это время. Выходила одна книга, потом все ждали следующую и следующую, была такая мания. И мне он нравится до сих пор. Также я очень ждал выхода кино по «Гарри Поттеру».

А вы любите бывать в книжном магазине или любили раньше?

Нет. А зачем, если у меня мама и дед – филологи? Зачем мне книжный магазин, если он у меня дома (смеется).

Мама, дед, папа никогда не рассказывали, как покупались или доставались книги в те времена?

Нет, скорее, я у того же Райкина слышал про это, про то, как они читали с отцом, и про самиздатовские вещи. И есть не самая приятная документальная работа про Венедикта Ерофеева «From Moscow to Petushki», которую сняли англичане, это интересный взгляд на Россию того времени.

Вам хочется, чтобы вы сегодня ждали какую-нибудь книгу или фильм, как когда-то «Гарри Поттера»?

Наверное, да, но сегодня я больше жду новые альбомы музыкальных групп, которые мне нравятся, и записи их концертов.

А у вас есть уже конкретные планы по поводу вашей музыки, представляете себе, что войдет в альбом, может быть, и с кем записывать?

Нет, таких планов нет. Сначала нужно найти человека, с которым я смогу записывать, а потом он уже со своим профессионализмом это подскажет. У меня довольно большой круг знакомых, в том числе музыкантов, так что я уверен, что все найдется само собой, как в принципе обычно и происходит в жизни (улыбается).

Читайте и слушайте все книги, которые рекомендует Никита Ефремов👇