Kitobni o'qish: «Ходоки во времени. Суета во времени. Книга 2», sahifa 7

Кредо Уленойка

Уленойк встретил его, не покидая своего громадного устройства под сидение, мастерски выдолбленного из целого ствола дерева. Сидел он, широко расставив толстые, сильные ноги. Молодая женщина полулежала между ними и проворно ласкала его развитые гениталии.

В свою первую встречу с ним Иван немало был смущён такой картинкой. Уленойк всегда занимался любовью со своими женщинами, а если не занимался, то им самим подобным образом занимались женщины. Похоже, иных дел у правителя ылимов не находилось.

Уленойк радостно приветствовал появление Ивана, но зад свой от сидения не оторвал.

– Хорошо, что ты не забываешь меня. Я тут… Видишь. – Он чуть наклонился и пощекотал женщине пухлые соски груди. – И тебе советую.

– Спасибо, но…

– Нет, Ваня. Меня трудно уговорить и убедить, когда я смотрю на тебя. Ты имеешь грудь борца, руки и ноги твои подобны корням и ветвям дерева умхо, ты уже прославлен у моих женщин силой и красотой, лицо твоё похоже на прекрасное лицо моего предка Перойка. А твоё мужское начало достойно самого великого Анки.

«Откуда бы им знать? – обеспокоено подумал Иван. – Следят, что ли?»

А Уленойк, сказав и упомянув своего знаменитого предка, повёл рукой в сторону вырубленной в скале ниши, где каменный идол Анки сиял во всей своей красоте. Треть всего его образа, выполненного грубо и даже небрежно, на взгляд Ивана, занимало то, чем он прославился в веках, и над этим неизвестный скульптор постарался на славу. Здесь каждая чёрточка придавала особую значимость великолепию фаллоса и всему тому, что ему сопутствовало.

– И посмотри, как ты одет, Ваня, – неторопливо продолжал прямой потомок Анки. – Надо укрывать спину и грудь, чтобы ядовитые абаканки не навредили тебе и не сели болячками и другой пакостью. Но промежность должна быть свободным и открытой. Видя это, кто может усомниться – мужчина ты или нет? Стеснительность, о которой ты мне говорил прошлый раз, не должна мешать. Так как стеснение членов здесь плохо отражается на работе сердца и гнетёт разум. У человека искажается походка и томится душа…

Иван слушал разглагольствования амазонского ходока и не знал: возмущаться ему или смеяться. По-видимому, он не должен был делать ни того, ни другого.

Образ жизни мужчин-ылимов, так же как и мужчин иных племён Великого Пелилакканка, состоял именно в таком понимании своего предназначения. Всё остальное в их жизни: работа на полях, сбор плодов, разведение скота и ведение иного хозяйства – только поддерживало их норму поведения. Женщины всегда ходили нагими, не считая узкой полоски выделанной кожи, едва прикрывающей лоно, да и то, наверное, чтобы обезопасить себя от веток и травы. Мужчины же, напротив, такой же кожей сохраняли плечи и спину. Скорее не для того, чтобы обезопасить себя от мифических абаканок, а, вернее всего, от ударов палками – этого единственного оружия на просторах страны, будущей Великой Амазонии, «зелёного ада».

– И женщины всегда должны видеть веселящую их душу плоть великого Анки, – гремел Уленойк, – иметь возможность наполнить свои руки, рот и лоно её объёмом, познать трепет и упругость мужского естества…

Женщина, ублажавшая Уленойка, не понимала их разговора, ведомого на языке ходоков вперемежку с местным. Она с увлечением продолжала своё занятие. Уленойк, высказывая Ивану своё кредо, каким-то образом, наверное, проявил свои мысли, отчего женщина начала извиваться гибким телом и постанывать. Уленойк опустил руку и помял ей небольшую грудь с заострёнными от желания бледно-розовыми сосками. Нежно повёл указательным пальцем вдоль её живота вниз и пощекотал между ног.

Иван, стиснув зубы, замер. А Уленойк, словно позабыв о нём, доводил женщину до экстаза. Его громадные руки оказались такими же проворными, как и у его очередной подружки, содрогавшейся от наслаждения.

Наконец она выгнулась, стон перешёл в крик…

– …у них, – как ни в чём ни бывало, продолжал Уленойк, оставляя женщину один на один со своим счастьем, – желание есть всегда, но дремлет, когда мужское естество скрыто, а это всё равно, что недоступно. Поэтому надо делать так, чтобы оно всегда бодрствовало, и было готово дать женщине счастье.

– Но, – решился не согласиться Иван, сам доведённый зрелищем до возбуждения, – нельзя объять необъятного, как у нас говорят. У тебя столько женщин и, если у всех будет всегда недремлющее желание и готовность, то… Это, уж точно, надо быть Богом, а не человеком, дабы все их желания удовлетворить. Я бы никогда…

– Что ты, Ваня! Для этого есть тысячи способов. Вот смотри! – Уленойк опять потянулся к женщине.

– Не надо! – выкрикнул Иван. – Как-нибудь в другой раз. Я к тебе по делу пришёл, а не смотреть, как ты тут лихо справляешься со своими женщинами.

Реликты

– А-а, помнишь! – выслушав Ивана, удовлетворённо заметил Уленойк. – А я уже думал, тебя моё предложение посмотреть на них, на туйков, не заинтересовало. Я покажу тебе их. Но опять предупреждаю, дело не безопасное.

– Я помню. И кое-что взял с собой.

– Что? – оживился вождь ылимов, отдирая руки женщины от своих членов и небрежным мановением кисти руки, отсылая её от себя. – Мне, Ваня, интересно посмотреть, что ты принёс. У нашего народа когда-то тоже были какие-то вещи, которые иногда попадали к нам из будущего… Или, может быть, доходили к нам из прошлого. Показывай!

Такой Уленойк нравился Ивану больше, чем изнеженный и бездумный, вечно занятый женщинами и утехами с ними.

Он раскрыл свой рюкзак, заметно обтрепавшийся и полинявший от постоянного употребления. Но он уже привык к нему, и менять его на новый, подаренный Симоном, не торопился.

Уленойк нетерпеливо потянулся, потрогал клапаны заплечного мешка туриста, ремни. Сосредоточенно засопел.

– Не из кожи, – оценил он.

– Брезент, палаточная ткань, – машинально пояснил Иван и распахнул, показав содержимое рюкзака.

Так же машинально отвёл потянувшуюся громадную, ищущую, что бы ухватить, руку Уленойка.

Сверху лежал толстый свитер, под ним – пистолет и бинокль.

– Это оружие, – Иван отложил пистолет в сторону, вновь отводя уже обе руки, протянутые ылимом, и подсовывая ему бинокль. – А это, чтобы хорошо далеко видеть.

Уже после минутного объяснения Уленойк крутил окуляры, хотя имел всего один глаз, а другой был заклеен какой-то замазкой, и густо хохотал, рассматривая удалённые углы своего ромта.

Ещё в прошлый раз Иван заметил, что вождь ылимов, проявляя живой интерес к вещам из будущего, обладать ими не желает. Для его времени все они составляли некие экзотические игрушки, не нужные в практической жизни. Подаренная ему тогда, в первый раз, Иваном зажигалка, занимала его только первые мгновения. Он с недоверчивым восхищением встречал каждое появление язычка пламени и точно так же, как сейчас развлекался биноклем, смеялся и ухал от восторга.

Однако зажигалка сразу же затерялась где-то в его гареме, вызывая, наверное, кратковременное внимание толпы женщин, после чего вещица дошла до бесчисленной оравы детишек, где так же удивляла всех некоторое время; потом её, наверное, выбросили за ненадобностью или элементарно потеряли и забыли о ней.

И сейчас его любопытство к биноклю быстро пропало, и он уже с уважением взвешивал в руках топорик, тут же принялся рассматривать фотоаппарат, взятый Иваном в этот поход из соображений, самому ему непонятных. Дошла очередь до верёвки – тонкой и прочной. Она-то и вызвала у Уленойка наибольший интерес.

– Не слишком тонка? – деловито начал расспрашивать он. – Я тяжёлый. Если упаду, не порвётся?

– Нас двоих выдержит, – заверил Иван, не уточняя, куда это Уленойк решил падать.

– И это? – ылим попытался разогнуть крюки миниатюрной кошки, венчающей один конец верёвки.

– И это.

Иван вынул, было, бластер, но тут же положил назад, а показал на ряд консервных банок, поясняя их назначение. Уленойк понял его объяснения по-своему.

– Копчёное мясо надо обложить листом рихола. Чем дольше оно в нём лежит, тем мягче и вкуснее. – Пообещал: – Я возьму.

Он попробовал хлеб, купленный Сарыем для Ивана в ближайшем от его квартиры магазине, и нашёл его слишком солёным и суховатым.

– Наш лучше, – заявил он безапелляционно. – Наш возьмём!

Иван не спорил. Он имел своё мнение на еду. Привычка есть привычное – в натуре человека, часть его представлений о мире и жизни. Потому-то хлеб соплеменников Уленойка – густая каша из каких-то непропечённых злаков – совершенно не шла ему в горло. Кашу он с детства не любил.

Подготовка, в общем, заняла немного времени, но истомила Ивана.

Жизнь в ромте, на взгляд со стороны, за время подготовки ничем не изменилась, но короткие приказы Уленойка исполнялись беспрекословно и споро. Предводитель ылимов при этом успевал ласкать своих многочисленных жён, а по представлениям Ивана, бесконечного их числа, в непонятной ему же последовательности появляющихся перед своим кумиром, хозяином и мужем, получая от него желаемое.

Всё это походило на сплошную оргию, и в то же самое время – на сборы. Разнообразные действия Уленойка нельзя было назвать ни половым актом, ни соитием: он совершал все эти манипуляции, походя, и продолжал разговаривать с Иваном и комментировать свою экипировку:

– Квак мне подарил один хороший человек из будущего.

– Зачем он тебе? – с удивлением посмотрел Иван на короткий меч – скифский акинак.

– Как зачем? По дороге времени пойдём. Вдруг патхку встретим, а то на муна наткнёмся. А если уж шуур появится, то разве можно обойтись без квака?

– А-а… кто это… патхка и шуур эти? – таких слов Иван от ходоков никогда не слышал.

– Я знаю. Те, кто приходит из будущего, почему-то всегда так спрашивают. Патхка – жаба не меньше ребёнка, и кашляет. Если её слюна на тебя попадёт, рана будет. Патхки живут в поле ходьбы. А мун тоже там живёт, и похож на волка. Горбатый только.

– Не встречал, – сказал Иван. – Я вообще никогда пока что на дороге времени не встречал… – Он остановился, вспомнив похожего на курицу монстра, что охотился за ним.

– Ещё встретишь!

– А шуур? Что за зверь?

– Змея, – Уленойк брезгливо покривил губами. – Как червяк большой. Вредная. Укусить может, Даже не заметишь, как она к тебе подберётся. Я думал, ты так обуваешься потому, что шуур боишься.

– Да нет… – растерянно сказал Иван. Сапоги он со службы в армии предпочитал иной обуви, если надо было куда-то идти вне города. Да и работа прорабом требовала такой обуви, чтобы можно было пройти по грязи и лужам новостройки. Полюбопытствовал: – Ты с ними со всеми встречался?

– Я убил одну патхку. Дубиной. У меня тогда ещё не было квака. Две шуур раздавил ногой, – сказал ылим с гордостью. – И… убежал от муна! – он громоподобно захохотал.

Как непохожи были дон Севильяк и Уленойк, но Иван всё время ловил себя на сравнении их поведения, улыбок и слов. Пожалуй, только смех их роднил: беззаботный, громкий, от всей души. И тот и другой радовались жизни, как дети.

Наконец хозяин ромта выпрямился во весь свой великолепный рост и опоясался кваком, отмахнул, будто муху женщину, припавшую к его паху, оглядел орлиным взглядом своё жилище.

Женщины занимались своими делами. Горели костры-очаги. Короткие красноватые языки огня облизывали крутые бока глиняных ёмкостей. Вверх тянулся дым, перемешанный с паром. В дальнем углу верещали и клубились дети. Матово поблескивала какая-то изуродованная на вид посуда, расставленная в беспорядке около костров.

Ивану здесь не нравилось.

Громадный подземный захламлённый и переполненный жильцами дом-двор с запахом сырых, невыделанных кож, нечистых тел, звенящий женским и детским многоголосием, был далёк от представлений Ивана об уюте и порядке в доме.

– Я готов, Ваня.

– Здесь станем на дорогу?

– А что? Пошли!

Они стали на дорогу времени и шли довольно долго в прошлое. Наконец, Уленойк оповестил о достижении нужной точки зоха.

Тяжёлый плетёный короб горбатил его. Он по-волчьи, всем телом, обернулся, чтобы увидеть Ивана, выходящего в реальный мир мгновением позже его.

– Отсюда пойдём, – сказал ылим. – Туда.

Вокруг громоздились скалы, заслоняя горизонт, и указующий взмах руки потомка великого Анки не был точен, так как указывал направление как раз в вертикальную стенку ближайшего утёса. Впрочем, Иван не возражал. Такие мелочи пропускал мимо себя. Точность выхода к ущелью, где проживали трёхглазые люди – туйки, как их называл Уленойк – в целом, зависела от напарника, не рискнувшего проявляться рядом с этим ущельем.

– Это ты, наверное, можешь выходить так, что не ошибёшься ни на шаг, а я… – Уленойк не оправдывался, объяснял. – Иной раз бывает, что, выйдя в реальный мир, могу промахнуться на полдня хорошей пробежки. Лучше подальше от опасного места, зато вернее.

– Вокруг твоего ромта время тоже ведёт себя не так, как везде, – напомнил Иван.

Сегодня, направляясь к Уленойку, он не смог выйти туда, куда намеревался. Погрешность была небольшой – десятка три метров и не более пяти минут, но если в первый раз промашку списал на себя, то в этот испытал воздействие аномалии вокруг ромта местного ходока.

– А как же, – важно отметил напоминание Ивана ылим. – Здесь же когда-то жил Анки. Он всё мог делать. Даже временем управлять.

– Ну, уж, – буркнул Иван. Ещё один Пекта объявился. Поинтересовался, подражая выговору Уленойка: – На много сегодня промахнулись?

– Сегодня нет. Думаю, – он посмотрел на солнце, – дойдём прежде, чем проголодаемся.

– У тебя завидное чувство времени, – съязвил Иван.

– А что?

– Всё в порядке. Веди меня!

Иван хотел, вспомнив давно виденный фильм, сказать с пафосом: – Веди меня туалетный работник! Но не сказал. Всё равно напарник его не поймёт.

Никаких намёков на тропинку не было. Шло девятое тысячелетие до нашей эры. Район Анд, южная их часть, там, где когда-то появится государство Чили, будущий меднорудный бассейн. Пока же здесь ещё не ступала нога даже древнего человека, да и, возможно, лапа зверя тоже, обегающего эти безводные места.

– Весёленькое местечко, – выразил своё мнение Иван в одно из тех немногих моментов, когда можно было идти рядом.

Уленойк шутки не понял или не принял. Сказал:

– В таких местах хроки своих женщин любят. – Он с беспокойством обозрел пространство перед собой. – Поэтому здесь, думаю, и трёхглазые живут.

«Если они тут, и вправду, живут, – в свою очередь подумал Иван. – Любое становище обживает округу в короткое время, а тут нет даже намёков на близкое соседство с людьми».

– Хроки, кто они?

– Духи огня.

– Похоже на то. Здесь жарковато.

Пот заливал Ивану лицо. Глазам было больно смотреть на выбеленные солнцем скалы и на нагромождение бесплодных каменных глыб, поверженных наземь.

– Не в том дело, что жарко, – всё так же озабоченно продолжал осматриваться Уленойк, – а в том, что в этой земле есть что-то такое, отчего хроки справляют здесь свои встречи с женщинами. И мне кажется… Стой! – Он остановился и насторожился, повёл ладонью сверху вниз. – Присядь!

Где-то робким утренним стуком в оконное стекло прокатился камень. Опять всё стихло, плавясь и млея под огненными лучами солнца.

– Они там, – неопределённо дёрнул головой Уленойк и присел на камень.

– Хроки?

– Да. Достань бинокль и своё оружие.

– Встреча с ними опасна?

Ылим вытянул вперёд губы.

– Не знаю.

– Тогда достаточно будет твоего квака.

– Кваком их не достанешь… Смотри во-он туда.

Иван увидел в указанном направлении такую же каменную какофонию, которая вот уже не менее часа окружала его со всех сторон.

– Не вижу, – сказал он, смахивая набежавшую от напряжения слезу.

– Не торопись, – посоветовал Уленойк.

И Иван увидел.

Между большими обломками скалы метрах в двухстах что-то двигалось. Очертания этого чего-то менялись. Оно было достаточно большим, но понять или определить увиденное Иван не мог.

– Что-то мельтешит, – протирая запотевшие глазницы, поделился он своими наблюдениями.

– Значит, они, – вздохнул Уленойк. – Мне не показалось. Они тоже ходоки, но теки. И глубина их погружения в прошлое на десяток-другой дней. Они не живут в одном времени, а дрожат в этом промежутке. Бери бинокль и попробуй войти с ними в ритм, только тогда рассмотришь что-нибудь.

– Что-то новое о ходоках. Я ничего подобного не слышал.

– Они появляются только здесь.

– А куда уходят?

– Не знаю.

Приноровясь, Иван включился в частоту временного колебания хроков. Они могли показаться странными существами. Однако Иван где-то уже видел похожих на них тварей. Лихорадочно стал вспоминать. Вначале он вспомнил глянцевитую поверхность их тел. Но хроки были покрыты коротким блекло-синеватым мехом. Он тоже отсвечивал, словно взбрызнутый водой. Потом эти причудливые мордочки, перечёркнутые поперёк глазной впадиной полудужьем вверх…

– Странные какие-то, – сказал Иван.

Он так и не вспомнил, где встречал подобных хрокам созданий.

– Обычные обезьяны, – пояснил Уленойк, однако сам, по-видимому, в своём утверждении уверен не был.

– Если это обычные обезьяны, то почему они тебя так встревожили?

Уленойк повёл могучими плечами, шея его напряглась, блестя капельками пота.

– Они дорогу времени портят! – сказал он сердито. – После их появления я всегда встречаю закрытия. Скоро здесь для меня и щёлки не останется, чтобы я мог выйти в реальный мир. Знаешь, какая-то вонючая слизь плавает в поле ходьбы.

Сказав, Уленойк брезгливо передёрнулся.

– Я проверю.

Иван стал на дорогу времени, огляделся. Его поле ходьбы в ближайшей округе пространства и времени оставалось чистым.

– Для меня они следов не оставляют, – возвратясь, поведал он Уленойку. – А-а… – Вдруг догадался он. – Так вот почему мы с тобой карабкаемся в такую жару по этим глыбам.

– И это тоже, – согласился Уленойк. – Но и трёхглазые… Лучше к ним подойти в реальном мире. – И после паузы добавил: – Я так думаю.

«Стоит такая жара, а он тут думает», – Иван сел напротив проводника, но сразу вскочил, словно прикоснулся к раскалённой сковороде.

– Слушай, давай на полчасика смотаемся куда-нибудь на север, освежимся, а?

Уленойка заботы Ивана не тронули, он жару переносил легко.

– Сейчас, вон за тем камнем, будет расщелина, а за ней – трёхглазые.

– Фу на тебя! – Иван обеими ладонями вытер пот с лица.

Расщелина, как след ножа, разрезавший скальный взмёт, была узкой, чуть больше метра и тянулась довольно далеко. Здесь, в тени и относительной прохладе, проживала, наверное, львиная доля мелких обитателей Ноева ковчега, если они, впрочем, были на него допущены. Скорпионы и тонкие, с карандаш, змеи, жуки и пауки, какие-то зверушки с глазами-бусинками – всё это прятались в жёсткой щётке травы, клочками зацепившейся за голый камень, копошилось в паутине и зудело мухами и другой летучей кровожадной мелочью. Людей они не боялись, дорогу уступали нехотя, да и то, по-видимому, из-за боязни быть просто раздавленными.

Отдирая от потного лица паутину, хотя большая часть её оседала на крутых плечах ылиме, идущего впереди, отбиваясь от почуявших наживу насекомых, Иван протискивался сквозь завалы камней, ступал по иссушенному налёту мхов, готовых предательски осыпаться под ногой, и с каким-то непонятным для себя остервенением считал пройденные шаги. Вначале загадал двести, потом пятьсот, а Уленойк всё так же неутомимо прокладывал перед ним путь.

Ещё двести и – передышка, решил он, и тут же уткнулся в широченную спину проводника.

Уленойк оглянулся и молча потыкал указательным пальцем себе под ноги. Иван подумал: «Оступился, что ли? Вот и привал».

Но, протиснувшись между горячей каменной стенкой и мощным торсом Уленойка, понял свою ошибку. Щель заканчивалась на краю пропасти.

Внизу, в окружении выбеленных от жары склонов гор, расположился миниатюрный оазис вокруг небольшого озерца, по всей видимости, глубокого: вода синела в центре его, контрастно выделяясь из береговой мутноватой отмели. От озера, идеально поделив круг, расходились три улицы или дороги – бело-пепельные ленты. За пределами оазиса они сливались с безжизненной окружающей пустыней и никуда, похоже, не вели.

Такая жёсткая обособленность людей, вернее, разумных существ, противоречила всем представлениям Ивана. Везде, где он уже побывал, связь между отдельными поселениями существовала обязательно – люди общались между собой. А здесь явно образовалось изолированное ото всех обжитое место.

Сектора между дорогами густо поросли деревьями, значит, решил Иван, население не занималось земледелием и, естественно, не производило продуктов питания. Скот пасти негде. Что ещё оставалось? Рыба в озере?

– Далеко, – сказал он, доставая бинокль. – Почему мы так таимся. Разве они могут нас видеть? Да ещё в такую жару?

– Они видят, – уверенно настоял на своём Уленойк, – а жары никакой не боятся.

– Боятся, не боятся, – рассеянно проговорил Иван, устанавливая окуляры. – Питаться-то они чем-то должны. Не воздухом единым жив человек.

– Они не люди!

Иван живо представил образ Напель, её изысканную фигуру, точёные до ослепительного совершенства ножки, чудную грудь, ласковые руки, округлость миловидного лица… И глубоко вздохнув, словно ему не хватало воздуха, произнёс твёрдо:

– Люди они!

– Трёхглазые?

– Ты тоже трёхглазый, да только не знаешь об этом.

– У меня… два глаза, – спохватился Уленойк и ощупал для верности своё лицо. – Было два глаза, пока… – Он покривил губы и не стал объяснять потерю. – У всех людей два глаза, а не три.

– Три, будь уверен. У меня тоже. Просто заросли они у нас. А у них нет… Ладно, посмотрим, так сказать, вооружённым глазом, что там у них делается.

Иван поднёс к глазам бинокль.

– Мне дашь посмотреть? – шёпотом спросил вождь ылимов, похожий на школьника, которому страсть как хочется заполучить в руки игрушку.

– Дам. Помолчи пока и не толкай под руку!

Сильная оптика ринула навстречу взору Ивана картину оазиса.

Он распался на множество отдельных участков. Помимо трёх радиальных, возможно, межевых или пограничных дорог, клочок живой земли вокруг озера изобиловал другими разделительными дорожками и тропами – словно покрыт был муаровой сеткой трещин. Полог растительности теперь оказался не сплошным густым, сквозь него можно было видеть примитивные жилища туземцев – лёгкие строения, состоящие, быть может, из одного навеса. Сами обитатели этого странного поселения в поле видимости отсутствовали.

Чем больше Иван всматривался, тем больше ему казалось, что озеро, деревья, навесы и дороги между ними напоминали аппликацию на кожаных куртках, носимых падкими до всякого рода росписей на одежде молодыми и не очень молодыми его современниками.

Опустив бинокль, Иван разочарованно откинулся к стене. Ради чего он припёрся сюда по адской жаре? Если там, у оазиса, кто-то, может быть, и проживает, то уровень их развития далёк от того, какой ожидался им, когда Уленойк расписывал это племя.

– Там никого нет. И вообще…

– Они там есть, – без колебаний сказал Уленойк. – Затаились и ждут!

– От кого и что?

– От нас с тобой. От кого же? Они не любят… Я же тебе уже говорил, они не любят, когда за ними подглядывают.

Иван тряхнул головой, будто хотел стряхнуть с себя застрявшие слова Уленойка, ибо в них, по его мнению, не было никакого смысла. Убеждённость ылима казалась ему сродни маниакальному наваждению.

– Да откуда им знать о нас? Мы с тобой как мыши… Как ужи приползли сюда и теперь по сути дела тщимся что-то рассмотреть в замочную скважину. Вот и посуди… Ладно. Держи бинокль и смотри, а я схожу туда.

– Ты что, Ваня? – поднял руки кверху Уленойк. – Они же тебя убьют.

– Это ещё надо посмотреть, кто кого, – в запальчивости заявил Иван.

– Не хочу смотреть, как тебя убьют! – Уленойк оттолкнул руку Ивана с биноклем. – Убьют, а потом твою шкуру высушат и сделают бамбум. В него будут бить большими палками, и плясать вокруг него. А самого тебя съедят. Всего!

– Ну, ты даёшь, потомок Анки! – Иван даже полу открыл рот, с восхищением выслушав ылима. – Я смотрю, везде одно и то же. Что у вас, что у нас, а детей пугают одним и тем же.

– Я тебя не пугаю. Я тебя предупреждаю, – серьёзно сказал Уленойк. – Так оно и будет.

– Вот что, друг, не морочь мне голову, а выкладывай всё, что ты знаешь об этих трёхглазых. Только безо всяких жутких подробностей и запугиваний и без всяких этих… бамбумов.

Уленойк сокрушённо почмокал полными губами.

– Я тебе всё сказал.

– Э, нет. Не всё. Иначе откуда такие подробности: убьют, кожу на барабан натянут, мясо на съедение пустят? Да ещё и с плясками. Как я знаю, они…

– Их стреймами зовут.

– Ага!.. Но ты же их называл туйками. А теперь – стреймы.

– Это я их так зову, чтобы плохо им было.

– Однако!.. Вот как. Кто же тогда их называет стреймами?

– Все, – охотно отозвался ылим. – Стреймы иногда приходят к людям. Потому…

– Зачем приходят?

– Чтобы… – Уленойк в раздумье замолчал. Он не привык вести разговор в том темпе, какой ему навязал Иван. – Они иногда лечат людей.

– Так лечат же, а не калечат! Тогда зачем мы тут ползаем, прячемся от них?

– Ты не понимаешь, – уныло протянул Уленойк. – Они приходят. Да. И лечат. Но приходят они к людям как боги. Пришли и ушли… Боги не любят любопытных. Наказывают их слепотой и недугами. А некоторых безумием.

– Ну-ну? – поощрил Иван проводника. Но тот промолчал. – Ты-то сам их видел? Стреймов? И тех, кого они лечили или наказывали?

Уленойк отрицательно мотнул головой.

– Нет. Но другие точно видели и говорили, – сказал он убеждённо.

– Понятно, – подытожил Иван, хотя его понимание нуждалось в уточнениях, так как уверения ылима, не очевидца, стояло в ряду обычных слухов, возможно, распространяемых кем-то специально.

Правда, только зачем?

Хотя всё может быть. Оттого рассуждать он мог так.

Стреймы, по-видимому, действительно когда-то и кого-то вылечили или наказали. В силу таинственности своего бытия, а может быть, и происхождения – наличие третьего глаза тому порукой, – породило среди людей то представление о них, что и высказал ему Уленойк. Ведь сколько в истории случалось таких заблуждений, когда дело касалось самого главного для человека – его здоровья или нездоровья. Появляется порой слабый намёк, невероятное совпадение – и пошло-поехало. Из уст в уста, с новыми подробностями и добавлениями начинает гулять небылица, в основе которой какой-то второстепенный факт. И даже не факт, а предположение. Тем не менее, основная масса людей уверена, потому что она хочет верить, что так оно и есть, как говорят и описывают те, кто якобы видел и познал нечто. Если понятное и реальное противоречит непонятному и ирреальному, то первым пренебрегают. При этом, чем древнее, тем правдивее считается быличка, предание, хотя бы всё было совсем не так или вовсе не было на самом деле.

Да и что говорить о людях, живущих в таком далёком прошлом, если в его настоящем, в двадцать первом столетии, колдунов, магов и волшебников развелось больше, чем научных работников.

И, что странно и непонятно грамотному человеку, люди этим шарлатанам верят…

Оттого ещё любопытнее посмотреть на таинственное племя, обожествляемое людьми.

Впрочем, и поберечься тоже следует.

Иван вынул из рюкзака подарок, переданный Симоном из будущего – бластер, с сомнением повертел его в руках. Помня о произведённом эффекте этого оружия при уничтожении зверя-ходока и Пояса Закрытых Веков, Иван представил, каким будет результат его использования в оазисе. Полыхнёт огнём всё, что может и не может гореть.

Зачем ему такой фейерверк? Ему нужна Напель. Или хотя бы сведения о ней.

Только сейчас он понял трудность исполнения желания найти её. Напель, быть может, ещё не родилась к этому времени или, напротив, давным-давно истёрлась в памяти соплеменников. Всё-таки период почти в одиннадцать тысяч лет громаден, а для жизни одного человека или для стрейма, если они относятся к хомо сапиенс, – бесконечен.

Почти полтысячи поколений укладывается в этот промежуток времени!

Однако с чего-то надо было начинать.

Сейчас. С сей минуты.

И уже от неё расширять потом поиск в ту и другую сторону: в прошлое и в будущее времена. В прошлом, ибо, по словам Элама, трёхглазые могли быть увлечены переселением перлей к Поясу. Но в будущем, коль скоро Напель дочь Пекты или Девиса.

– Держи! – Иван сунул бинокль в руки Уленойку и стал на дорогу времени.

Покидая реальность, он не сразу решился проявляться в оазисе стреймов. Очутившись на дороге времени, он похвалил себя за предусмотрительность.

Ничего будто бы не изменилось. Он также сидел в расщелине на краю пропасти, и всё так же кучерявился купами деревьев обжитой островок вокруг поблекшего зеркальца озера – похоже, поселение трёхглазых существовало в обоих мирах, но здесь, в поле ходьбы, оно казалось более живым, чем в реальности. Можно было заметить движение по радиальным дорогам. Они тянулись по безжизненному пространству естественного провала в горах к окружающим его склонам.

Досадливо хмыкнув, Иван вернулся к Уленойку. Тот приноравливался к новому для него чуду грядущих веков – биноклю.

– Отдай! – ничего не объясняя, Иван выхватил его из рук опешившего вождя ылимов и опять стал на дорогу времени…

Так и есть – посёлок кипел живыми существами. Вот они, живущие в поле ходьбы… Как же их называл как-то Сарый?.. Крахи?.. Самехи?.. Хотя он в их существование и не верил, так как сам никогда не видел ни одного из них… Это потом он вспомнит.

Главное, что они могут ходить по дороге времени.

Но Напель с трудом могла двигаться даже вместе с ним.

Что-то не сходится. Либо стреймы никакого отношения к его возлюбленной не имеют, либо… сама Напель выдавала себя не за того, кто она есть на самом деле. Либо ещё…

Иван постарался вспомнить моменты общения с Напель, связанные с намёками на её происхождение. Пекта утверждал о своём отцовстве, а он точно был перль, то есть из виртуального мира будущего известной страны, населённой обычными людьми. Напель его отцовства не признавала, но и Девис – отец, по её версии, – тоже относился к обычным людям. Так или не так, но, по всей видимости, её родитель никакого отношения к трёхглазым стреймам не имел.

Тогда мать? Может ли человек иметь потомство от реликтовой популяции или параллельной ветви людей? Иван не обольщался на этот счёт, в таком вопросе он был полным профаном.

Впрочем…

– Чего бегаешь туда-сюда как хорк? – не слишком приветливо встретил его появление в реальном мире Уленойк. – Посмотрел? Был там?

– Не был, – огрызнулся Иван, захваченный одной мыслью. – Ты лучше скажи. Стреймы точно приходили к людям?

– Приходили. Это точно.

– Подожди, я о другом. Они вступали в связь с людьми? Э-э… Дети у людей от них были?

Уленойк понял Ивана превратно. Он хитро сощурил глаза, ухмыльнулся и подтолкнул напарника плечом.

– Ты хочешь от стреймы, от их женщины иметь детей? Вот уж не думал…

– Меньше думай! У тебя одно на уме. Я тебе задал вопрос. Были или не были?