Берлинское детство на рубеже веков

Уроженец Берлина Вальтер Беньямин жил в Берлине вплоть до эмиграции. Данное произведение он написал в начале 1930 годов. Но издания книги автора не увидел. В 1950 году Теодор Адорно составил первое издание по разрозненным материалам. В 1981 году в Парижской национальной библиотеке ученые обнаружили многочисленные рукописи Беньямина, которые он, спасаясь бегством от фашисткой оккупации, оставил на хранение французскому писателю Жоржу Батаю. Среди этих материалов находился и полный машинописный текст книги, ее последняя авторская редакция 1938 года. Что же это за книга? Это щемящие сердце воспоминания детства. Автор пишет обо всем том, что дорого ему в воспоминаниях. Это книги, бытовые вещи. Вспоминает о том, как много болел в детстве, зачитывался книгами. Телефон, открытки, тетушки, книги, мечты детства... Но описание всего этого необычайно заволакивающее, так приятно и уютно его читать. Единственное жаль, что книга очень небольшая. Произведение это - удовольствие для читательской души.

В 1900 году, на рубеже веков, Вальтеру Беньямину, мальчику из богатой еврейской семьи, было всего 8 лет. Эту книгу нельзя назвать единым целым. Она была и есть - зарисовки о детстве, короткие, чуть побольше, разрозненные, но все же с теплотой о детских годах, которые уже после смерти их автора были собраны воедино его другом, Теодором Адорно. Зарисовки - воспоминания о Рождестве, прогулках с гувернанткой, выходах с мамой за покупками, катании на коньках, коллекциях с открытками, переводных картинках, страшном монстре - телефоне, тетушках и бабушках, и о книгах, множестве книг, которые окружали его с самого детства. Очень щемящие, трогательные, нежные истории, в которых шорох книг переплетается со звоном мейсенского фарфора, запахом рождественской елки, неуловимая выдра ускользает от вашего взгляда в Зоологическом саду, рынок "Крышка" поражает щедротами, звуками и запахами, а лоджия манит своими тайнами. Настолько лирично обо всем этом вспоминает автор, что невольно попадаешь под эту магию красивых метафор, чувственных и поэтичных. Если б не "Игра в классики", то это чудесное светлое произведение могло бы просто никогда не попасться на глаза. Теперь хочу еще прочесть его Вальтер Беньямин - Московский дневник .

Простой психологический тест. Приготовьте лист бумаги и ручку, сядьте поудобнее и напишите небольшое эссе о любом предмете, который попал в поле вашего зрения. Задача не в том, чтобы подробно описать предмет, а чтоб увидеть его под таким необычным углом и изобразить так поэтично, чтоб у читателя возникло стойкое желание дочитать до конца, крепко пожать вам руку и потребовать продолжения. Вам это удалось? Поздравляю, вы писатель. Возможно, вас даже зовут Вальтер Беньямин. Предметом изображения Беньямина становятся не только самые обыденные детали одежды и мебели, вроде чулка и шкафа, но и «куски пространства»: лоджия, кладовка, библиотека. Их описания больше всего похожи на стихотворения в прозе: с длинным рядом ассоциаций, с разнообразными сравнениями, вольными метафорами, устрашающими гиперболами. В потоке этих слов тонешь, как муха в патоке. Голова идёт кругом. Воздух сгущается. А если выйти на улицы города (в данном случае, Берлина начала века)? Мелькают перед глазами Тиргартен и Золотая Эльза, крытый рынок и выдра в Зоологическом саду. Если вы были в Берлине, картинки так и вспыхивают перед глазами. Если не были, поможет воображение. Ловкий фокусник Вальтер Беньямин погрузит вас в болезненный жар и заставит почувствовать всю прелесть зимнего вечера, он будет философствовать о происшествиях и преступлениях и огорошит вас вестью о смерти. Короче, вы испытаете множество разных эмоций, но главное – эстетическое наслаждение от метко и точно подобранных слов:

Послушно, как девочка, день подставлял голову под серую расческу дождя.

Беньямина Вальтера по праву считают одним из самых влиятельных философов культуры 20-го века. Он родился в Берлине в 1892 году в богатой еврейской семье. В предисловии к "Берлинскому детству..." автор пишет следующее:

В 1932 году, находясь за границей, я осознал, что уже скоро мне придется надолго, быть может, очень надолго, проститься с городом, в котором я родился. Я не раз убеждался в действенности прививок, исцеляющих душу; и вот я вновь обратился к этому методу и стал намеренно припоминать картины, от которых в изгнании более всего мучаешься тоской по дому, – картины детства. Нельзя было допустить при этом, чтобы ностальгия оказалась сильнее мысли – как и вакцина не должна превосходить силы здорового организма. Я старался подавлять чувство тоски, напоминая себе, что речь идет не о случайной – биографической, но о необходимой – социальной невозвратимости прошлого.

К сожалению, у меня не вышло насладиться этой книгой, несмотря на то, что настрой был почитать как раз что-то созерцательное, полное тёплых воспоминаний и детских впечатлений. Нет, детских впечатлений здесь предостаточно, вот только текст книги обволакивал меня словно вода, абсолютно не трогая за душу. Наблюдая, как главы этой книги плетутся одна за другой словно лёгкая невесомая паутинка, я испытывала сожаление от того, что не могу представить себе ничего из того, что описывает автор. Возможно, дело здесь как раз в этих коротеньких главах, абсолютно не связанных между собой, и посвящённых каждая какому-то воспоминанию из детства («Телефон», «Лоджии», «Ловля бабочек», «Зимнее утро»…) Автор описывает (и делает это очень хорошо) не столько события и предметы, что окружали его в детстве, а свои впечатления от этих событий и предметов. И мне, как я позже поняла, не хватило в книге именно каких-то бытовых моментов, так скажем, более приземлённых и понятных. А проникнуться чужими впечатлениями у меня не получилось… Как бы то ни было, отговаривать от чтения этой книги не стану, поскольку написана она очень хорошо. В подтверждение – один из понравившихся отрывков.

Подобно матери, которая, прикладывая к груди своего новорожденного, никогда не потревожит его сон, жизнь долгое время заботливо оберегает нашу хрупкую память о детстве. Ничто не питало мои воспоминания столь щедро, как вид дворов, где была среди темноватых лоджий одна, летом затененная маркизами, ставшая колыбелью, в которую уложил меня, своего нового жителя, Берлин.