Kitobni o'qish: «Подарок от неизвестного», sahifa 2

– О чем речь? – обиженно спросил Брагинец.

– Какая-то сволочь, – Воскобойников понизил голос, чтобы его не могли слышать сослуживцы, – прислала мне сегодня резиновую бабу…

– Как это – «прислала»?

– Пришел посыльный, принес коробку. Я ее вскрыл, а там – будьте любезны! Причем, судя по виду, вещь дорогая, не какая-нибудь дешевка из обычного секс-шопа… – Воскобойников опять понизил голос. – В платье! Кожа, волосы как настоящие! Такая тысяч восемь-девять зеленых стоит, не меньше, – я читал в Интернете… К ней приложена записка, но там не указано, кто послал эту девку.

– Это не я, поверь! – возбудился Брагинец. – Ты же знаешь – я скупой! Стал бы я на эту глупость столько зелени тратить. Триста долларов, еще куда ни шло… И потом, я о тебе лучшего мнения, чтобы такие скабрезности дарить…

– Я уже понял, что ты здесь ни при чем, – потеплел голосом Воскобойников.

Брагинец оживился.

– И что ты с нею сделал, с этой бабой?

– Ничего. Положил на диван и ушел на работу.

– Ну ты хотя бы посмотрел, что у нее под платьем?

– Лечись, дурак! – оскорбился Воскобойников и отключил мобильник.

В офисе была суета. Народ готовился к праздничному выпивону, назначенному в обеденное время. И хотя до обеда оставалось больше часа, настроение уже было нерабочее. Мужчины вели праздные разговоры, одни о футболе, другие о своих любовных похождениях, изредка отвлекаясь на телефонные звонки, по большей части ненужные. Женщины, ходившие после одиннадцати бесцельно по коридорам и томимые бездельем, уже начали что-то резать и раскладывать по тарелкам. Две из них отправились по комнатам собирать стаканы и рюмки, которые сотрудники фирмы всякий раз, когда случалось застолье, уносили в свои углы, чтобы выпить с кем-то наедине. Собранную посуду с легким звоном, добавлявшим радости к праздничному настроению, ополаскивали в туалете над раковиной и уносили на приготовленный для посиделок стол. Только Мызников, взъерошенный, с бледным лицом, отстраненно бродил по коридорам, заглядывая без всякой цели в комнаты – заглянет и уйдет. И что он хотел, не ясно. Мызников был пьян. Он пил уже третий день и третий день болтался без дела. Говорили, что у него умерла бывшая жена, с которой он в свое время скандально расстался, но вот теперь почему-то рассиропился, словно утратил точку опоры; видимо, что-то имелось в его душе светлое и памятное, обращенное лицом к образу бывшей супруги. Мызникова любили за спокойный нрав, за умение находить в деле нестандартные решения и на его сегодняшнее пьянство закрывали глаза. Даже Главный. К тому же в преддверии Нового года грех не выпить! – с этим соглашались все.

Мызников заглянул и в комнату, где сидел Воскобойников, тот в эту минуту говорил по телефону. Через какое-то время он вновь просунул голову в дверь. Увидев, что Воскобойников сидит, погруженный в свои мысли, молча вошел и присел на стул у окна. Воскобойников не сразу его заметил. А когда заметил, некоторое время пытался понять, как тот здесь оказался.

– Тебе чего?

– Ничего… – ответил Мызников. – Выпить нальешь?

– Ты и так уже хорошо взял на грудь… Подожди всех.

– Скучно ждать всех, – признался Мызников. И сказал как-то неуверенно после долгой паузы, во время которой Воскобойников вновь думал о своем: – Ты тут говорил по телефону… Тебе… резиновую бабу подарили?..

– Меньше надо слушать чужие разговоры! – рассердился Воскобойников, хотя знал, что Мызников не из породы болтунов.

– Нальешь выпить – скажу, кто это сделал…

Воскобойников с подозрением взглянул на него. Встал. Вынул из шкафа бутылку с остатками коньяка. Поискал, во что налить. Местные дамы получасом ранее унесли все стаканы. На окне он обнаружил чистую поллитровую стеклянную банку из-под овощных консервов, удивился, как это бабский глаз проехал мимо, – в банку и цветы можно поставить, и запивку налить типа томатного сока.

Воскобойников водрузил банку на стол, выдув из нее предварительно пылинки, и вылил резким движением в нее коньяк. Смог бы я, подумал он, подобно Мызникову, так переживать по поводу смерти Шультайс? Черт его знает. Если «черт его знает» – видимо, чувства какие-то остались. Но скорее все же «нет», чем «да».

Мызников как-то мучительно посмотрел на банку, то ли так выражал радость, что сейчас сможет выпить, то ли накатанно страдал, думая о покойной жене. Взял банку в руки и быстро вылил коньяк себе в горло, словно боялся, что Воскобойников может передумать и, не дай бог, выплеснет коньяк в горшок с цветами, стоящий на том же самом окне, где была обнаружена банка.

– Ну, говори: кто? – спросил Воскобойников, когда с коньяком было покончено.

– Я пошутил, – признался Мызников и виновато улыбнулся.

Воскобойников тяжело вздохнул и молча вернулся на свое место за столом. Что с пьяного возьмешь?

– Алексей, не обижайся, – сказал Мызников и двинулся к двери, показывая Воскобойникову безвольно качнувшуюся спину.

Застолье было шумным, сумбурным, как бывает обычно накануне затяжных праздников, а народу, как известно, полагалось гулять десятку, да плюс Новый год по старому стилю, вот и набегало тринадцать, а то и пятнадцать дён вместе с выходными. Перед двухнедельной разлукой, полные радужных планов на веселую праздничную жизнь, все объяснялись друг другу в любви, и даже недруги мирно поглядывали сегодня один на другого, без желания злословить и портить противнику вечер. Те, кто быстро захмелел и кого несло ввысь на алкогольных крыльях, лезли к другим с пьяными поцелуями, проливая из стаканов в неловких руках вино и водку своим визави на колени, особенно в этом преуспели представители сильного пола, норовившие, пользуясь случаем, облапить женщин, и некоторые из тех, к кому они липли, позволяли им кое-какие шалости, отзываясь на них громким игривым смехом. Но и женщины сегодня, в отличие от будней, поглядывали по-особенному на тех, к кому испытывали симпатию, кто казался родственной душой; и пусть дома мужья, налаженный быт, дети, но в праздник можно позволить себе мелкий грешок типа флирта, завершающегося поцелуем, не имеющим продолжения. А если он, поцелуй этот, имеет продолжение, то это уже другая история. И тут уж вихрь новогодних дней может наделать немало бед. Уж пусть гуляющие будут благоразумны.

Воскобойников пил наряду со всеми, громок был в разговорах, не отличался в этом от прочих. Не лез, подобно некоторым, с поцелуями к другим, но и не противился, если кто-то из женщин вдруг целовал его с пьяной радостью в щеку, выражая подобным образом свои новогодние чувства. Шумное застольное действо, полное непредсказуемых поворотов, веселых сцен, милых глупостей, несло Воскобойникова на своих волнах, и он на время забыл о подаренной женщине и ее дарителе. Мызников к середине посиделок тоже как-то повеселел, утратил присущую ему бледность, трагический прищур, посветлел лицом, даже попробовал что-то забавное спеть (хватило его, правда, лишь на один куплет), а потом как-то неожиданно исчез. Вспомнили о нем, лишь когда стали расходиться. Прошлись по комнатам – может, где завалился и спит? – не нашли. Шевелёва Юля, полная веселья и молодого задора – дай волю, танцевала б до утра, – заглянула в туалет, увидела раскрытое настежь окно, а на раме зацепившийся за нее красный шарф Мызникова, весьма приметный шарф. Юля, страшась глянуть вниз, под окна, с криком: «Мызников выбросился в окно!» вылетела к сослуживцам, толпившимся со смехом в коридоре. Мужики, хоть и были хорошо навеселе, как-то разом смели ее в сторону, метнулись дружно к окну. Снежный сугроб под окнами был пуст и нетронут, только две шалые вороны клевали поверху пустой пакет из-под молока. Успокоив Юлю и себя (Мызников не станет прыгать в окно, что он, дурак?), мужчины вернулись в коридор и стали смеяться над промашкой девушки.

У кого-то возникло предложение продолжить праздник в ресторане по соседству: там отличные шашлыки, есть музыка, и вообще там клёво! Те, кто не спешил домой и мог еще покуролесить, встретили эту идею с энтузиазмом: действительно, не хочется расставаться! Предложили и Воскобойникову принять в этом участие. Маша Черкашина, держа под руку любителя подобных экспромтов проектировщика Петухова, сияя пьяными глазками, что-то шепнула Воскобойникову про какую-то свою подругу, которая могла бы, изъяви он желание, подъехать к ресторану. Того затея с продолжением вечера в ресторане не увлекала, и он отказался, сославшись на то, что ему необходимо быть дома, потому что обещала заехать сестра.

Понимая, что после выпитого он не может сесть за руль, Воскобойников решил оставить машину возле работы и вернуться за нею на следующее утро. Он остановил такси, плюхнулся на сиденье сзади и, назвав адрес, как-то сразу задремал. Пару раз он с усилием открывал глаза, смотрел на бегущие за окном улицы, празднично сиявшие цветными огнями, силясь понять, туда его везут или не туда, и снова проваливался в сон, полный зыбких неясных видений; одно из них, прояснившись, было весьма мучительным: перед ним возникла Маша Черкашина, перепуганная, ой, ай! с мокрым лицом и мокрыми волосами, мечущаяся в каюте тонущего парохода, быстро заполнявшейся водой. Когда Маша, безуспешно пытаясь выбраться из своей невольной тюрьмы, стала захлебываться, не в силах дольше держать голову в узком пространстве над водой, что-то пробудило Воскобойникова, страдающего от этой картины. Это оказался таксист, сообщивший, что они прибыли по адресу. Воскобойников расплатился и покинул машину.

Сон, надо сказать, при всем его ужасе, освежил нашего героя, и выходя из лифта, он почувствовал себя почти трезвым.

Войдя в квартиру и бросив дубленку на вешалку, он как-то бесцельно прошелся туда-сюда, думая, чем же сейчас заняться, и, вернувшись из спальни в гостиную, ощутил что-то неудобное, непривычное, что сильно напрягло его. Ему показалось, что он в гостиной не один. Окинув взглядом комнату, он вдруг обнаружил, что кто-то сидит в кресле у окна; обеденный стол перекрывал фигуру наполовину, и видны были только голова, плечи и грудь. Не успев испугаться, Воскобойников осознал с немалым удивлением, что в кресле сидит резиновая женщина, подаренная ему утром. Она сидела ровно, с прямой спиной, точно особа благородных кровей, и казалось, наблюдала за ним. Это невозможно! – оторопел Воскобойников. Уходя из дому, он оставил ее лежащей на диване. И вот теперь она сидит перед ним, как живая, освобожденная от пленки, в которую была первоначально завернута. Сама же пленка валялась на диване, точно сброшенная змеею кожа.

– Позвольте, что происходит? – возбудился Воскобойников, желая узнать, каким образом резиновая дама оказалась в кресле, но вовремя остановил себя, сообразив, что вопрос его носит риторический характер, раз обращен к неживому существу.

А женщина тем временем смотрела на него, и взгляд ее был внимателен и серьезен, и казалось, еще чуть-чуть – и она заговорит.

Воскобойников хотя и был нетрезв, но сразу отмел мысль, что это он сам в утренней суете освободил женщину от пленки и просто запамятовал это. Обладая хорошей памятью, он прекрасно помнил все до мелочей, что происходило утром.

Он опять прошелся по квартире, на этот раз уже не бесцельно, как ранее, а внимательно, точно охотник, выслеживающий зверя, заглядывая во все углы, ища следы пребывания в квартире чужого человека, который освободил резиновую пленницу от полиэтиленовых пут и усадил ее с неясной целью в кресло. Тот мог случайно сдвинуть с места какой-либо громоздкий предмет, обронить бумажку или пепел от сигареты, если курил. Воскобойников даже повел ноздрями, пытаясь определить наличие в воздухе запаха табака. Ничего подозрительного он не обнаружил. Всё было точно так, как перед его уходом утром.

Он взял мобильник, позвонил сестре. Осторожно, не объясняя причины, поинтересовался, не была ли она в его отсутствие в квартире. Не рассказывать же ей о резиновой бабе, подаренной неизвестным шутником. Сестра Ольга (голос усталый, раздражительный) ответила на это, что так умоталась за последние дни, что еле доползла до собственной квартиры, – где уж тут заезжать к брату! А ей еще кормить ужином детей и мужа, если тот явится не шибко пьяный – у него сегодня пьют на работе.

Переговорив с сестрой, Воскобойников лег на диван и, заложив руки за голову, некоторое время косился с неудовольствием на резиновую женщину, размышляя, что же с нею делать. Ее присутствие в квартире было неуместным и вносило смутное беспокойство. Держать такое создание в доме, чтобы использовать впоследствии по назначению, – такая мысль ему даже не приходила в голову. Можно, конечно, сегодня же выбросить ее на помойку, да жалко – вещь-то дорогая. Самое правильное – вернуть ее тому, кто устроил эту шутку.

И тут ему пришло на ум, что у бывшей жены, Шультайс, остались ключи от его квартиры, которые она, занятая новой семейной жизнью, все никак не могла вернуть («прости, времени нет забежать!»). Быть может, Таня сегодня приходила в его отсутствие и, обнаружив резиновую женщину, усадила ее в кресло, давая тем самым понять бывшему мужу, что он сошел с катушек, притащив домой силиконовую бабу для утех. Вот ужас, если это произошло. После недолгих сомнений Воскобойников решил позвонить ей.

Таня взяла трубку (голос возбужденный, счастливый, отчего Воскобойников почувствовал досаду) и сладко пропела:

– Слушаю вас!

– Это я, – глухо сообщил Воскобойников. Лучше бы он не начинал этот разговор и сразу отключил телефон, но любопытство оказалось сильнее.

На другом конце возникла затяжная пауза. После чего Шультайс, уже голосом, лишенным музыки, сухо поинтересовалась:

– Чего тебе?

– Видишь ли, у меня к тебе вопрос…

– Задавай.

– Ты не заходила ко мне сегодня?

– Ты пьян? С чего это вдруг я попрусь в твое логово? – В голосе бывшей жены прозвучал металл.

– Ну, мало ли… У тебя остались ключи… – И Воскобойников, испытавший облегчение, позволил себе язвительное замечание: – Ведь ты же их держишь с какой-то целью?

– Угу! Для любовных утех. Чтобы втайне от мужа приводить в твой дом любовников.

– Смешно, – мрачно констатировал Воскобойников.

– При первой же возможности я ключи верну. Чтобы у тебя не было повода мне звонить, – холодно заявила Таня, и Воскобойников с тоскою подумал: а было ли между ними что-либо когда-то, и была ли она вообще его женой? Может, ему это привиделось в гриппозной горячке?

От разговора с Шультайс у Воскобойникова окончательно испортилось настроение.

Он включил телевизор, попал на какую-то радостную белиберду, где на фоне елки и бенгальских огней острили, пели разные люди, прыгали девицы из кордебалета (ох! ух! ах!), задирая вверх голые не по-зимнему ноги. Сидевшая в кресле резиновая женщина, казалось, тоже поглядывает на экран и что-то там себе думает. Понаблюдав за кутерьмой на экране, Воскобойников выключил телевизор и отправился спать. Когда он шел к выходу из комнаты, то опять зацепился взглядом за нежданную гостью – а как ее еще назвать? И вновь ощутил неясное беспокойство. Будто в квартиру его насильно вселили чужого человека, способного усложнить его жизнь. Брось, это же неодушевленная резина, силикон, успокоил он себя. Но на всякий случай все же прикрыл плотнее за собою дверь.

[2]

Утром следующего дня Воскобойников проснулся поздно. Встал в хорошем настроении. За окном из розовой дымки весело поглядывал на город солнечный шар, сверкал пронзительно белый снег на соседней крыше, кричали вразнобой дети внизу, играя в снежки, – все это создавало ощущение радости. С этим ощущением он побрился, побрызгал щеки одеколоном. Даже собственная физиономия в зеркале показалась ему сегодня привлекательной.

Неожиданный звонок, прозвучавший в прихожей, был настойчив и нетерпелив. Словно звонивший хотел сообщить что-то весьма важное и его качало от нетерпения, или же кто-то гнался за ним, и он искал спасения в квартире Воскобойникова. Кого это несет с утра? – озадачился Воскобойников; он уже успел надеть спортивный костюм и включить электрочайник.

Пока он шел из кухни в прихожую, звонки следовали беспрерывно, и он подумал: уж не залипла ли кнопка звонка, что иногда бывало, и он уже подумывал о ее замене.

Ранним гостем оказался Брагинец. Он ворвался в прихожую, возбужденно и громко сетуя, что неприлично так долго держать друзей за дверью. Друзья могут, в конце концов, и в соседнюю квартиру податься, где проживает весьма пикантная телка, она только что вышла оттуда, вся сияет, запах духов, улыбка, неужели ты остался равнодушен к ее чарам? Из-за шубы с длинным ворсом, которая была на Брагинце, он казался крупнее, чем обычно, словно в прихожую вкатилось большое мохнатое животное. Воскобойников не успел спросить, почему Брагинец говорит о себе во множественном числе, он увидел торчащую за его спиной еще одну голову. Когда голова и тело второго человека обозначились более ясно, Воскобойников понял, что Брагинец привел с собой Петренко, своего дружка. Высокий, прямой, с птичьим носом, краснощекий с мороза, Петренко, в прошлом спортсмен-лыжник, олимпиец, работал нынче на одном из телеканалов, то ли администратором, то ли референтом – этого Воскобойников не помнил. И вообще он относился к Петренко довольно сдержанно, видел его несколько раз в доме Брагинца, чаще поддатым, чем трезвым, и сближаться с ним не спешил.

Брагинец по-хозяйски предложил Петренко раздеться, и сам, сбросив шубу и шапку, устремился в недра квартиры, выкрикивая: «Ну, где она? Показывай!»

Не успел Воскобойников что-либо ответить, как Брагинец уже открыл дверь в гостиную и обнаружил ту, которую он так настойчиво желал видеть. Женщина сидела в кресле, устремив взгляд на вошедшего. Некоторое время он созерцал ее, стоя у двери, открыв рот, точно любознательный мальчишка; отметил про себя, что она довольно привлекательна, в отличие от рядовой продукции секс-шопов, и поразительно похожа на живую.

– Колька! – позвал он Петренко. – Иди сюда!

Раньше Петренко подошел Воскобойников, недовольный тем, что Брагинец пришел не один, а привел с собой дружка, любителя позубоскалить, авантюриста, бабника, посвятив его в то, что он, Воскобойников, намерен был скрывать.

– Это она? – уточнил Брагинец, обращаясь к Воскобойникову.

– Она.

Брагинец приблизился к резиновой женщине, с радостной улыбкой посмотрел на нее в упор.

Та, будучи существом неодушевленным, выдержала его взгляд. Но Воскобойникову показалось, что резиновая женщина, подобно ему, не рада приходу гостей. На основании чего он сделал такой вывод, он и сам затруднился бы ответить.

– А она милашка! – не скрывая восторга, заявил Брагинец.

Подошел Петренко, несколько мгновений строго разглядывал сидящую в кресле.

– Это обман! – воскликнул он. – Ты что, не видишь, она живая… Лешка привел в дом знакомую бабу, договорился за хорошие бабки, и вот она сидит теперь, изображая из себя силиконовую куклу. Заплати мне пару штук зеленого бабла, я тоже резиновым прикинусь!

Брагинец потянулся к женщине рукой.

– Не трогай! – попытался удержать его Воскобойников.

Но тот уже взял женщину за плечо, аккуратно шевельнул ее. И так же аккуратно убрал руку.

– Она действительно из резины, – сказал он. – Но хороша и совсем как живая! Ты говоришь, – он повернулся к Воскобойникову, – ее принесли вчера утром, и от кого она, ты не знаешь?

– Не знаю, – коротко подтвердил Воскобойников.

Он уже пожалел, что открыл дверь и пустил приятелей в дом.

– У нее есть имя? – неожиданно спросил Петренко.

– Какое имя? – не понял Воскобойников.

– Обыкновенное. У каждого должно быть имя… Ты вот – Алексей, я – Николай… Надо и ее как-то назвать. Не должна телка, хоть и силиконовая, жить без имени.

– Верно! – подхватил Брагинец, хохотнув и испытывая удовольствие от того, что сейчас они будут придумывать резиновой женщине имя.

– Какое, к черту, имя! – возбудился Воскобойников. – Шутники! Мне надо выяснить, кто ее прислал, и отправить обратно.

– Напрасно! – заявил Петренко. – Ты посмотри на нее: телка – люкс, фейс в лучшем виде, молчит, доставать тебя уж точно не будет… Опять же, женщина в доме, хоть и неживая, – всё веселее, чем одному по углам мух гонять… А потом, если захочешь, и перепихнуться можно… – Он протянул к резиновой женщине руку и задрал подол платья, намереваясь проверить, что у нее там под трусами, но Воскобойников дал ему по рукам.

– Не лезь куда не следует!

– Уже ревнует, – осклабился Петренко.

Брагинец с хохотом завалился на диван, на пленку, которая все еще лежала там, и она зашуршала под его крупным телом.

Воскобойников поморщился: жеребцы, обоим уже за тридцать, а ума нет!

Но приятели уже словили кураж.

– Надо назвать ее Анькой, – предложил Петренко.

– Почему – Анькой?

– Ну, можно Нинкой… Но Анька лучше, поверь. Анна Болейн – звучит! Анна Иоанновна – тоже… Анна Каренина! Так и будем ее называть.

– Я же сказал – как только выясню, кто мне устроил эту подлянку, отправлю ее обратно.

– Ну, это твое дело. А пока – Анна, Анька. Без имени нельзя.

– Анька, Анька… – Воскобойников покачал головой. – Есть что-то уничижительное в уменьшительном этом имени…

– Ты о чем? – спросил Брагинец с видом неуспевающего школьника. – Ничего уничижительного. Брось, хорошее имя.

А дальше всё пошло-поехало по-дурацки, закрутилось, завертелось, точно паводок обрушил плотину, отчего Воскобойникову пришлось изменить свои планы на день. Брагинец и Петренко взяли его в оборот. Раз у тебя появилась женщина в доме, сказали оба, надо это событие отметить. Иначе как-то не по-людски! Воскобойников воспротивился, заявив, что у него много дел, надо забрать машину, которую он оставил вчера возле работы, съездить к сестре… Ничего с твоей машиной не случится, заверили его. У меня в доме нет водки, не сдавался Воскобойников, и вообще. Незваные гости (глаза нахальные!) шумно успокоили его: всё, что нужно, мы принесли с собой, позаботься о закуске! Брагинец запустил руки в карманы своей шубы, извлек две бутылки водки и со стуком водрузил их на стол в гостиной, победно глянув на хозяина квартиры. Резиновая дама, из-за которой затеялся весь этот сыр-бор, молчала, но взгляд ее, как отметил про себя Воскобойников, отправляясь на кухню за закуской, был печален, весьма печален… Явно не по душе ей пришлись эти два шумных эпикурейца. И он вновь пожалел о том, что пустил их в дом. Он еще не раз в течение дня пожалеет об этом.

На кухне Воскобойников нарезал крупными кусками ветчину и остаток черного хлеба, томившийся в хлебнице. Присовокупил к этому литровую банку квашеной капусты, которую неделю назад принесла сестра и до которой у него еще не дошли руки. Все это отнес в гостиную, поставил на стол, предварительно постелив на него скатерть – вытащил из комода первую попавшуюся, с какими-то узорами по краям, ее еще покупала Шультайс и оставила как память о себе: пользуйся!

Пока Воскобойников готовил закуску, веселая парочка в его отсутствие, отпуская шуточки в адрес резиновой девы, обещая ей славную ночку в объятиях хозяина, достала рюмки из шкафа, тарелки, вилки и ножи… И главное – пересадила красотку к столу, галантно подхватив ее с двух сторон под руки. Оба почувствовали немалый вес ее тела и озадачились этим обстоятельством. Килограммов тридцать или даже больше! Может, она и вправду живая, хмыкнул Брагинец, только немая от рождения. Увидев, что резиновую женщину пересадили к столу, Воскобойников выразил свое неудовольствие и попросил впредь ее не трогать! Перестань, набросились на него приятели, тебе жалко, если она посидит с нами?

И вот стол накрыт, «именинница» – на видном месте, елка сверкает, гости с хозяином уселись за стол. Наполнили рюмки. Одну, как положено, поставили перед «именинницей»: пей! Выпьем за Аньку, Анну, провозгласил с пафосом Петренко, теперь она полноценная баба, а то как же без имени?.. Воскобойников отозвался кислой гримасой, у него не было сил (да и характер был не тот) сопротивляться напору беспардонных гостей.

– За тебя, Анюта! – завершил свою короткую речь Петренко и подмигнул резиновой женщине.

Выпили. Хорошо пошла первая! Закусили капустой, оказавшейся весьма кстати: передай сестре – во! И хрумкая, и на вкус хороша, и морковка в ней что надо… Страдающий Воскобойников заявил, что пить водку с утра глупо и бездарно. Так же, как поливать паркет водой, надеясь, что там что-нибудь вырастет. Не усложняй, заявили друзья, перед дамой неудобно! А если серьезно: сегодня нерабочий день, впереди праздники, и вообще все прекрасно! После второй рюмки Брагинец заговорил о своей жене, разорившей его на новогодних подарках. Он грязно выругался, но взглянув на «Анну», сидевшую напротив, прикусил язык. Слушайте, развеселился он, не могу при ней ругаться матом. И родинка-муха у него под нижней губой запрыгала, точно живая. После этого все трое стали обсуждать, кто из общих знакомых мог бы прислать «Анну» в подарок. Перебрали несколько фамилий, ни на ком не остановились: у одного – с фантазией плохо, другой – скуп, не станет такие деньги на ерунду тратить, третий – слишком умен, чтобы делать такого рода подарки.

А день за окном набирал силу, розовое солнце уходило вверх, цепляясь лучами за подоконники, откосы, обложенные снегом крыши, и город радостно плавал в его свете, точно добравшийся до воды пловец.

После третьей рюмки Воскобойников смирился со своей участью и даже повеселел. Брагинец и Петренко теперь не были ему столь неприятны, как поначалу, после неожиданного вторжения. Водка все-таки обладает замечательной особенностью: всех со всем примирять – по крайней мере, на первой стадии, а уж потом кого куда повернет. Петренко был в ударе, раз за разом обращался к «Анне» с куртуазными речами, и не скажешь, что в прошлом – спортсмен, а какой-нибудь острый на язык эстрадник, и если бы не резиновая сущность дамы, можно было подумать, что он желает ей понравиться, как это обычно бывает в компании, когда встретишь привлекательную женщину и начинаешь острить к месту и не к месту. Глаза у Петренко, и так уже блестевшие от водки, засветились от новой затеи.

– Слушайте, мужики, – возбудился он, – только не кидайтесь на меня сразу, – и добавил, понизив голос: – Надо ее окрестить!

– Кого? – не поняли Брагинец и Воскобойников.

– Анну! – Петренко победно посмотрел на собутыльников, словно сделал открытие, крайне необходимое человечеству.

– Ты в своем уме?! – набросился на него Воскобойников. – Как это крестить резиновую женщину?

– Очень просто. Пригласим священника, и он все сделает… Ты же православный? Православный! И женщина, живущая у тебя в доме, должна быть православной, – рассудил Петренко.

– Какая женщина, живущая в доме! – подскочил на стуле Воскобойников. – Это не женщина, это резиновая игрушка или что там еще!..

– Напрасно ты так, она, между прочим, нас внимательно слушает. И может быть, она только прикидывается резиновой. Верно, Аня?

И почему-то все трое посмотрели на «Анну», словно та могла что-то сказать в ответ.

– Ты пьян, – заявил Воскобойников.

– Постой, постой! – возбудился Брагинец, сообразив наконец, что к чему. – Ты предлагаешь ее окрестить? Верно?

– Ну, – кивнул Петренко. – Только нужны двое – он и она – которые станут крестными матерью и отцом. Ты, – он указал пальцем на Брагинца, – будешь крестным отцом… Остается найти женщину.

– Мне нравится, – хохотнул Брагинец, чесанув свитер у себя на животе. – Жаль, твоя соседка напротив ушла, я б не отказался от такой кумы, – сказал он Воскобойникову.

– Ребята, у вас белая горячка! – заявил тот. – Нельзя крестить неодушевленное существо!.. Вы священника не найдете проделать все это. А надумаете сами поливать ей водой голову, я вам не дам – может, хозяин еще найдется!

– Священника я беру на себя, – продолжал Петренко. – Есть у меня знакомый – отец Григорий… – Петренко сиял, точно режиссер на премьере спектакля. Задача было не простой, и это добавляло ему вдохновения. – А за вами – женщина, крестная мать… По рукам?

Воскобойников, усмехнувшись, кивнул, думая, что все это шутка и дальше разговоров дело не пойдет. Сейчас они выпьют еще по рюмке и забудут о крестинах навсегда. Но этого не случилось. Петренко достал из кармана мобильный телефон и стал кому-то названивать; некоторое время не мог дозвониться; отложил, выпили еще по рюмке (опять за здоровье «Анны»), и он вновь стал звонить. Наконец дозвонился, кому хотел, стал что-то темпераментно объяснять, размахивая рукой, потом продиктовал адрес, переспрашивая у Воскобойникова номер дома и квартиры.

– Приедет отец Григорий, я договорился, – сказал он, завершив переговоры. – Будет здесь примерно через час… – И посмотрел на часы. – Он и крестик привезет…

– Ты шутишь?

– Какие шутки! Только это денег будет стоить. Но я оплачу. Это мой тебе новогодний подарок. Ищите бабу на роль крестной матери.

– Ты точно допился, – вздохнул Воскобойников, видя, что дело приняло серьезный оборот. И вновь пожалел, что пустил приятелей в дом. – Как ты себе представляешь это крещение?

– Без проблем. Сажаем Аньку на стул, уносим в ванную, там раздеваем по пояс… Отцу Григорию скажем, что она парализованная на почве несчастной любви, ни ходить не может, ни говорить… Только надо ему предварительно налить, чтобы выпил как следует…

В общем, началась подготовка к спектаклю, иначе Воскобойников это назвать не мог. Долго искали женщину на роль крестной матери. Петренко позвонил по двум телефонам – мимо, обе дамы отказались. Брагинец обзвонил с десяток знакомых женщин, обещая каждой вечную любовь и дорогой подарок к Новому году, но ни одна из них не согласилась приехать на крестины, ссылаясь на сильную занятость, позвонил хотя бы дня за два – другой разговор! А так – извини, дорогой. Когда уже затейники отчаялись, Брагинец вспомнил еще об одной своей подруге, с которой не виделся два года и с которой весьма нехорошо расстался. Преодолевая себя, он позвонил ей. К счастью, у той оказалось два свободных часа до какой-то пьянки в ресторане, и она согласилась приехать. Цените дружбу, заявил Брагинец, покрывшийся за время беседы с бывшей пассией обильным потом, – не просто дался ему этот разговор. Вы затеяли это, вам и карты в руки, отмахнулся Воскобойников, уже смирившийся с происходящим.

Знакомая Брагинца появилась минут через тридцать. Это была худая костистая девица, некрасивая, глаза слегка навыкате, рот гузкой, на голове химия. Первым делом, когда ее впустили в квартиру и она увидела Брагинца, радостно шагнувшего ей навстречу, – залепила ему хлесткую пощечину. Это тебе за прошлое, милый, заявила она. И хотела уйти, но тут уж Петренко постарался – перекрыл выход, расшаркался перед нею, уговорил остаться. Когда девушка сняла потертую дубленку и оказалась в нарядном платье, то выяснилось, что она и не так уж некрасива, как показалось вначале, а даже ничего, а уж когда улыбнулась, показав ряд прямых красивых зубов, то совсем выправилась в глазах не знакомых до этого с нею мужчин, и стало понятно, почему Брагинец мог когда-то сойтись с нею. Гостью отвели на кухню. Сделали ей чай, пить водку она отказалась. Воскобойникову, как хозяину, пришлось занимать ее разговорами. К счастью, это длилось недолго. Пришел тот, кого ждали и к чьему приходу готовились, – отец Григорий. Снял шапку и длинное пальтецо, под которым оказалась ряса. Усы, борода – все как положено лицу духовного звания. Немолод. Крест на груди. В руках старый портфельчик. Вид простоват, но глаза с хитринкой. Нос в синих прожилках. Петренко, поблагодарив его за приезд, предложил предварительно закусить. Тот не возражал. Отца Григория провели на кухню. Познакомили со знакомой Брагинца, пившей чай. Налили стакан водки. Отец Григорий посетовал, что вроде многовато налили, но посетовал как-то не очень активно, и Петренко, наливавший водку, оставил все как было. Перекрестившись, отец Григорий махнул разом весь стакан – чистый цирк на проволоке! – и крякнул удовлетворенно. Закусил квашеной капустой, зачерпнув ее столовой ложкой с тарелки, съел кусок черного хлеба; ветчину и рыбные консервы, которые открыли специально для него, есть отказался – всё же пост. Пока духовное лицо закусывало, Петренко налил ему еще полстакана и себе треть, чтобы отцу Григорию не скучно было пить одному. При взгляде на вторую порцию водки на лице отца Григория отразились душевные муки: следует ли сейчас выпить или лучше после обряда? Но ловкий Петренко сумел его уговорить, и оба выпили. И снова в качестве закуски – ложка капусты и черный хлеб. Девушка, сидевшая на кухне, с интересом наблюдала за происходящим. Брагинец и Воскобойников стояли в дверях – размеры кухни не позволяли поместиться в ней свободно всем пятерым.