Kitobni o'qish: «Высший суд»
© Ерёмин В.А., 2025
© Издательство «ФЛИНТА», 2025
Электра
Лида вышла на балкон полить цветы, и увидела, как из подъехавшего такси вылезает Ильин. Лида схватила коробок спичек, выбежала из квартиры и затолкала спичку в скважину замка соседской двери. Потом начала мыть пол на лестничной площадке руками, без швабры. Из лифта вышел Ильин с чемоданом на колесах.
– Ой, Андрей Викторович, какая неожиданность! – воскликнула Лида.
– Лидочка, привет! – сказал Ильин. – Только тебя и вижу здесь за этим занятием. А ты что же, прямо руками, не шваброй? Как не брезгуешь?
– Порядок люблю. А заодно гибкость развиваю.
– А я уж подумал, с гордыней таким способом борешься.
– Ой, Андрей Викторович, это слишком сложно для меня, – замурлыкала Лида. – Но помимо развития гибкости, есть еще одна причина. Сказать? Я так рада поболтать с вами. Двадцать четыре года вместе живем, в смысле на одной лестничной площадке, а сколько раз вот так? Впервые. Все время куда-то спешите. Все кого-то анализируете. Небось, в основном женщин. Мужиков-то что толку анализировать? Они пустоту свою так прячут. Ух!
– Лида, тебе сколько? Двадцать четыре, кажется, а рассуждаешь…
– Как тетка? Ну, обстоятельная я. Много думаю, размышляю, тоже, как и вы, анализирую. И вас в том числе раскладываю по полочкам. А вы и не знаете.
Посмеиваясь, Ильин нажал на кнопку дверного звонка.
– Андрей Викторович, – сказала Лида, – а ведь ваши на дачу укатили.
– Не дождались, значит, – расстроился Ильин. – Ну и ладно, зато посплю спокойно. Только что за чертовщина! Ключ не вставляется.
– Помочь? – пряча улыбку, предложила Лида.
Ильин уступил ключ. У соседки, естественно, тоже ничего не получалось. Но от этой неудачи она становилась только веселее.
– Видно, это судьба, Андрей Викторович. Ну, а куда вам теперь деваться? Только к нам. Не бойтесь, мамы нет. Она уехала с вашими. Я как раз кофе только что сварила.
Лида исчезла. Ильин заглянул в гнездо замка и увидел, что оно чем-то забито. Появилась Лида с двумя чашками. Дала одну Ильину. Он взял с заметной опаской.
– Почему пишут «дымяшийся кофе»? – лучисто смотрела Лида. – Ведь это пар, а не дым. Попробуйте, не жидко? Я от природы скуповата, характер такой. Хотя это, пожалуй, не характер. (Ильин пригубил кофе.) Ну как? Не пожадничала?
– Гм. Вкусный кофе, даже без сгущенки вкусный, – заметил Ильин.
– Ой! Ведь вы со сгущенкой любите. Пойдемте, положу вам ложечку, что ж вам мучиться. Лет десять уже мечтаю, чтобы вы зашли. Я ведь еще и мечтательная.
– И глаза у тебя какие-то затуманенные, – совсем насторожился Ильин.
– А это о чем говорит? – тараторила Лида. – Секрет? А еще я бываю развязной, даже вульгарной. Но у нас вся жизнь отчасти вульгарная. Зато я умею сострадать людям и чувствовать свою вину. Ну, пойдемте, Андрей Викторович, пойдемте. Примете душ, накормлю вас вашими любимыми оладьями, поспите. Сколько вы летели? Часов восемь. Ну вот, поспать вам надо.
Лида вкатила чемодан в свою квартиру. Ильин попытался ей помешать, но она ловко уклонилась.
– Лида, что на тебя нашло, отдай чемодан. Я вызову такси, – сопротивлялся Ильин.
– Вообще-то, до дачи почти сто километров. А вы ж, небось, потратились.
Ильин пересчитал деньги в бумажнике.
– В самом деле, наличных кот наплакал. Но ты одолжишь по-соседски.
– Зачем это мне? – рассмеялась Лида. – У меня насчет вас совсем другие планы.
– Лида, я раньше не замечал у тебя столько юмора.
– Ой, вы меня совсем не знаете.
Лида решительно взяла Ильина под руку и ввела в свою квартиру. В руках у нее появилось полотенце, она открыла дверь ванной, повесила там полотенце.
Ильин снял плащ и обреченно вступил в ванную. Лида включила музыкальный центр. Квартиру наполнила мелодия хита мировой классики. Предположим, что-то из «Кармен сюиты».
Через минуту в кухне появился Ильин. Лида усадила его, поставила перед ним тарелку оладий и налила в бокалы красное вино.
– Андрей Викторович, я вам постелила в своей комнате. Вдруг мама вернется и увидит, что вы спите в ее постели без спроса.
– Лида, это у тебя репетиция? Ты получила такую роль? – спросил Ильин.
– Отчасти да, – отвечала Лида. – Роль, репетиция. Я все объясню, когда вы придете в форму. Пейте до дна, расслабьтесь. Вы даже не представляете, что я сейчас чувствую. Я будто только начинаю жить.
Когда Ильин справился с оладьями, Лида проводила его до своей постели и оставила, прикрыв за собой дверь.
Набрала в мобильнике номер.
– Мам, привет! Ну как вы там? Как же я тебе завидую. Ничего я не запыхалась. Просто у меня репетиция. Я в экстазе. Ну как зачем? Позвонила, чтобы узнать, как тебе там хорошо без меня. Ничего не произошло. Давай, пока-пока!
Лида подошла к двери, хотела открыть и войти, но что-то ее останавливало. Она боролась с собой и приходила почти в отчаяние. Потом все же вошла тихонько, села на пол возле спящего на кушетке Ильина, тихонько прислонилась головой к его плечу и закрыла глаза.
Ильин прервал дремоту:
– Так что за пьеса, Лида?
– Ах, Андрей Викторович, давайте о пьесе потом, – сказала Лида. – Давайте просто поболтаем. Болтаете же вы со своей доченькой Алинкой. А поболтать мне хочется о любви. Андрей Викторович, у вас есть в настоящее время влюбленность? Ну что вы так удивляетесь? Что вас больше удивляет? Мой бесцеремонный вопрос? Или тот факт, что вы можете быть в кого-то влюблены? Как вам вообще живется, Андрей Викторович? Как дышится? Какие успехи вас радуют? Что вас огорчает и мешает радоваться жизни? Опять не то? Ну, тогда я уж и не знаю, о чем поболтать с вами. Вы чего-то волнуетесь, а мое волнение – в том, что я слишком на равных пытаюсь с вами поболтать, а вы чувствуете свой возраст. Да наплюйте вы на это. Ой, я даже чувствую, как у меня пульс подскочил. Надо померить.
Лида достала из тумбочки пульсоксиметр и вставила в него палец.
– Ого! Под сто! А у вас? Давайте проверим.
Не дожидаясь ответа, Лида вставила в пульсоксиметр палец Ильина.
– И у вас столько же. Ну и что? Как снимем волнение? Ведь если не снять, еще больше повысится.
– Лида, думаю, нас обоих успокоит разговор о твоей работе, – сказал Ильин.
– У меня это запланировано, – согласилась Лида. – Только чуть позже. А пока я спрошу вот о чем: вы думали обо мне хоть раз за последние десять лет? Когда-то вы восхищались мной, называли картиночкой, дарили мне подарки, учили танцевать вальс, плавать… Вместе с Алинкой, конечно, но все равно – я забывала, что живу без отца. И все было естественно, от души. Ведь так?
– Так и было.
– Я сейчас разревусь, – Лида шмыгнула носом.
– Лида, что за новая роль? – поинтересовался Ильин.
– Электра Софокла. Только вы можете помочь мне. Мне нужен психоанализ.
– Как у тебя все просто, Лида, – укорил Ильин. – А ведь я соблюдаю правило Фрейда. Не анализировать никого из своего окружения. Да и зачем это тебе? Ты совершенно нормальная девушка.
– Нормальная? – страшно удивилась Лида. – И это говорит специалист?
Ильин замялся:
– Ну, конечно, твой набор качеств кое о чем говорит, но не факт, совсем не факт. Если бы я видел что-то серьезное, я бы не стал скрывать. А я обычно вижу эмоции людей до того, как они начинают их проявлять.
– Просто я научилась держать себя в руках. Хорошо контролирую бессознанку.
Ильин удивился:
– Надо же, освоила жаргон психиатров. (Обратил внимание на книги.) Э, да ты целую библиотечку насобирала.
– Не насобирала, а изучила, – поправила Лида. – И что мне теперь самой себя лечить? Даже Фрейд не смог провести самому себе психоанализ. Не могу даже определить, какая у меня грудь, мягкая или твердая. То есть: невротик я или безобидный шизик.
– Угадывается шизоидный комплекс. Тяга к порядку, неразвитая гибкость, затуманенный взгляд, мечтательность, некоторая скупость, тяга к правде.
– А как насчет груди? – этим вопросом Лида привела Ильина в замешательство. – Что ж вы так стесняетесь? Вы же врач. И я вас как врача прошу, – Лида взяла руку Ильина и прижала к своей груди. – Расслабьте ладонь. Что ж вы такой зажатый?
Ильин готов был вывернуться наизнанку:
– Лида, сколько угодно случаев, когда люди придумывают себе черт знает что.
– Ничего я не придумываю. Вы – моя последняя надежда. Поэтому я с вами так откровенна. Это как раз говорит о том, что я выраженный невротик. Смешное слово, но только не для меня. Меня надо полечить. Но я боюсь лечь в психушку. И вы едва ли это посоветуете.
– Тобой может позаниматься моя коллега, Елена Анатольевна.
– Это очень дорого. – отвергла Лида.
– Она ничего с тебя не возьмет, но точно поможет.
– Нет! Или вы, или никто!
– Лида, ты капризничаешь.
– Капризничаю. Еще внушат что-нибудь не то. Ну и психоанализ – это все-таки исповедь. Зачем мне посвящать кого-то в наши секреты?
– Наши? Лида…
– Ну что Лида, Андрей Викторович? У меня далеко все зашло, а говорите, что все видите до того, как начнется.
– Ладно, тогда скажи в двух словах, что тебя беспокоит.
– Ну тогда держитесь за что-нибудь. Флиртую, завлекаю, а в решающий момент страшно боюсь близости, сыплю в бокал вина снотворное. Обманутые мэны угрожают меня наказать. С мамой дикие напряги. Следит, не приходят ли ко мне ночью ее хахали. Силы все чаще говорят мне: включи газ и уйди из дома. Но самое неприятное – силы говорят, что однажды я убила хахаля мамы и даже подсказывают, каким способом.
– Какие силы, Лида?
– Сегодня я сказала силам: если вы есть, пусть он приедет сегодня, когда никого нет. И вы приехали!
– Ты чувствуешь напряжение в лице, плечах?
– Да, особенно ниже пояса. Но меня еще кое-что беспокоит. Может быть, даже сильнее всего. Мне страшно сразу сказать.
– Ты говори, а я сам сварю кофе.
– Только мне без сгущенки и на этот раз покрепче.
Ильин принялся готовить кофе.
– Андрей Викторович, я вам удивляюсь, как вам могла когда-то нравиться моя мама? Наверное, вы были совсем другим, – как бы простодушно сказала Лида.
– Это Даша, мама твоя, так сказала? – удивился Ильин. – Что она мне нравилась?
– Об этом и женушка ваша, Тамара Сергеевна, не раз вспоминала. А что? Разве не так? – добавила простодушная Лида.
– Просто это было так давно, что кажется, будто этого не было, – извивался Ильин.
– Я понимаю, мама в молодости была бесшабашной, поэтому вам и неприятно вспоминать. А вы были правильным. Вы быстро поняли, что ничего серьезного у вас с ней быть не может.
– Ну зачем ты так? – укорил Ильин.
– Я говорю то, что было на самом деле. Достаточно взглянуть на ее фотографии. Я люблю маму, но не уважаю ее. Думать так неприятно, вслух говорить – тем более. Но я не могу ничего с собой сделать. Я зациклена на правде. Она из меня прет. И вообще, мой внутренний мир, Андрей Викторович, это сплошные комплексы, фобии и неврозы. Интересно, вы могли бы уважать и любить женщину с таким внутренним миром?
– Но ведь ты хочешь быть еще и леди.
– С чего вы взяли?
– Уж признайся, если любишь правду.
– Леди – это всего лишь внешний лоск, – рассуждала Лида. – А настоящее очарование женщины не в красоте. Человеку все приедается. А очарование – это то, что не надоедает. Короче, у меня, как и у вас, развито чувство прекрасного, но оно мне только мешает. Я всеми недовольна и особенно собой.
– С чего ты взяла, что у меня развито чувство прекрасного? – удивился Ильин.
– У вас нос большой. У мужчин это первый показатель.
– А у тебя какой показатель?
– Ну лицом я точно в маму. Но меня как магнитом потянула сцена, а мама всю жизнь парикмахер. Хотя, конечно, у парикмахера тоже должно быть чувство прекрасного. Видите, мы уже просто болтаем.
– Я убеждаюсь, что совсем не знаю тебя. А раньше казалось… Но тогда ты чаще бывала у нас.
– Тамара Сергеевна меня невзлюбила. Или всегда ненавидела, только прятала это. Посчитала, что я плохо влияю на Алинку. Если честно, мое одиночество началось как раз в то время, когда я перестала бывать у вас.
– Я об этом ничего не знаю.
– Да ладно. Как это? Тамара Сергеевна не раз говорила вам, что я плохо влияю на Алинку.
– Странно, что это никак не отразилось на отношениях Тамары и твоей мамы.
– Еще как отразилось. Мама тоже перестала бывать у вас. Но потом подруги помирились, а я осталась за бортом.
– Как это неприятно. А что же Алина? Я что-то не замечал, чтобы она так уж слушалась мамочку.
– Тамара Сергеевна сказала Алинке, будто я на вас не так смотрю. (После паузы) Боже, что я несу? На самом деле, я перестала бывать у вас, потому что не могла видеть… Нет, не могу. Пока не могу. Но я обязательно скажу, потому что сейчас это нужно уже не мне, а вам… А почему вы не спрашиваете, не нахожу ли я в своем одиночестве какого-то позитива?
– Действительно, хороший вопрос.
– Я стала записывать свои переживания, мысли, какие-то диалоги. Конечно, это все надо привести в порядок, придать какую-то форму. Может быть, я решусь показать вам, а вы что-то посоветуете.
– Среди литераторов распространено мнение, что произведение о любви должно быть написано именно неумело. С непосредственностью, – сказал Ильин.
– Правильно. Любовь нерассказуема. Так, кажется, Зинаида Гиппиус писала. Стоп! Андрей Викторович, разве я сказала, что мои записи о любви? Они скорее о нелюбви. Интересно, как вы объясните свою оговорку?
– Действительно… – обронил Ильин.
– В кусты, Андрей Викторович?
– Не совсем. Беру тайм-аут на экспресс-самоанализ.
– Это меня бодрит. И почему мнение литераторов, по вашему мнению, странное? Непосредственность как раз привлекает. И лучше убеждает, что написанное – правда, а не вымысел.
– Лидочка, ты рассуждаешь, как очень взрослая, и даже более того.
– Не отвлекайтесь от вашего самоанализа, Андрей Викторович, – призвала Лида. – Или вы уже? Тогда я вся внимание.
– Ну что сказать. Видимо, некоторая любовная грусть…
– …или даже тоска по любви, – добавила Лида.
– Хорошо, назовем это тоской… все еще остается на периферии моего сознания и чувственной сферы.
– Вот почему я не могу прочитать ни одной книги по психологии. К чему эта абракадабра? Неужели нельзя о сложном писать и говорить просто? Я бы на вашем месте сказала примерно так. Я, Андрей Викторович Ильин, давно уже забыл, что такое влюбленность. Поэтому даже пугаюсь, когда испытываю что-то подобное. Даже если моя влюбленность чисто платоническая.
– Лида, ты выздоравливаешь на глазах.
– Так вы специально мне поддаетесь?
– У тебя сильная энергетика.
– А вы знаете, что в энергетику влюбляются? Те, кому своей не хватает. Но вам это не грозит. Хотя знаете, чем сильнее энергетика, тем сильнее спады, приступы депрессии. Я иногда лежу полдня без сил.
– Холерический темперамент.
– Разве холерик испытывает такие приступы?
– Ты можешь быть смешанным типом.
– Вот это точно. Гремучая смесь чего-то с чем-то. Мама говорит, что у меня на дню два-три характера.
– С годами это пройдет. Останется один.
– Ага, самый худший. Если сохранится дефицит любви.
Ильин вдруг заговорил, будто на лекции:
– Да, мы привыкли жить плохо, но никак не привыкнем, что при этом нужно еще научиться любить друг друга. Это вообще не входит в программу жизни. В ее первой половине нас захлестывает желание, чтобы любили нас. А потом, когда это не получается, мы перестаем любить что бы то ни было и кого бы то ни было. Любовь как чувство перестает функционировать. Единственное исключение – любовь к домашним животным. Там – полная гарантия взаимности.
– Почему же вы не заведете собаку? – вставила Лида.
– Исключительно из чувства страха. Ты же знаешь, сколько у меня разъездов. Никто не будет заботиться о ней, как я.
– Ах, почему я не могу обратиться в вашу собаку, – размечталась Лида. – Я бы с вами ездила. Я бы хорошо себя вела. Все время виляла бы хвостом. Между прочим, в Америке с собакой можно хоть самолетом летать, хоть в ресторан ходить. А мы – такая еще деревня! Хотя, может, это и хорошо. Но я вас отвлекла. У меня мысли путаются. Вы меня направляйте. Прежде чем приступить к главному, мы должны наговориться. Почему вы не спрашиваете, есть ли у меня бойфренд? Или вам все равно?
– Лидочка, мои мысли не залетают так далеко, – как бы извинился Ильин.
– А вы знаете, что 49 процентов пар сегодня спариваются на первом свидании? – строго спросила Лида.
– Меня это не удивляет, – как бы оправдывался Ильин. – Девственность вышла из моды, перестала быть фетишем. А если этого фетиша нет, то все не просто разрешено, а крайне желательно, ибо сладострастие – это инстинкт, а секс – наслаждение.
– Куда-то не туда вы повернули, ну да ладно, – еще строже сказала Лида. – Вообще-то, я просто хочу проверить, можете ли вы на глазок определить человека. Рентген вы, в конце концов, или не рентген? Потому, что у меня к вам есть главный вопрос. (Ильин изобразил интерес.) Нет, только не сейчас. Мы еще недостаточно близки. Наверное, для того чтобы ускорить сближение, я должна кое в чем признаться. Вас, наверное, покоробили мои слова о маме. Но поверьте, я далеко не все сказала, а всего никогда вам не скажу. Этой правды не выдержит никакая исповедь. Я скажу вам только часть. Вы, конечно, догадываетесь, что у мамы было многовато мужчин. Некоторых она приводила сразу после стрижки. Но с годами тех из них, кого мама могла увлечь, становилось все меньше. И когда я подросла, клиенты стали мне улыбаться чаще, чем маме. А один заявился однажды, когда мама была на работе. Мне было двенадцать, но у меня, как ни странно, еще не было эротических позывов. Я была в этом смысле очень неразвитым ребенком. Но мамин клиент был терпелив и нежен. Он распалял меня своими ласками не меньше месяца, пока я не вспыхнула. Но именно в этот момент мама вычислила его и застукала с поличным. И натравила на него другого хахаля. Вы должны помнить этот жуткий скандал.
– Для меня потеря девственности не стала трагедией, – продолжала Лида. – Я в этом отношении вся в маму. Во мне бродила жажда дикого языческого секса. Так что девственность мне только мешала. Трагедией стало то, что мама увидела во мне соперницу. Мой соблазнитель был у нее на особом счету. Она хотела выйти за него. Пошлая ситуация. Но в двенадцать лет все выглядит иначе. Я готова была убить ее и не скрывала этого. Она так боялась меня, что врезала в дверь своей комнаты замок. Почти год мы не ели вместе, за одним столом. Мама успокоилась только после того, как мой растлитель исчез.
– И сколько длилось твое чувство к нему? – поинтересовался Ильин.
– Это вам важно? Полгода точно, пока он не выдохся. Потом у меня появился мальчик. Десятиклассник. Он это язычество перешиб одним актом. Тогда только мама окончательно успокоилась, и мы как бы помирились.
– Как бы?
– Конечно, как бы. Мы простили друг дружку, но ничего не забыли.
– В общем, история Электры у вас, слава богу, в полном виде не состоялась.
– Ну я бы не заявляла так категорично. Мало ли что впереди.
– Лида, ты меня пугаешь, – признался Ильин, и они рассмеялись.
Лида взяла листы с текстом пьесы.
– Говорят, жизнь – хаотичное нагромождение всего. Почему же тогда режиссер назначил на роль Электры именно меня? При этом не разобрал со мной ни одной сцены, будто уверен, что мне не нужны его советы. А они нужны мне.
– Прочти отрывок, – попросил Ильин, но Лида отказалась.
– Не могу. Там столько дебильного пафоса. Софокл – есть Софокл. Пятьсот лет до нашей эры. Смешной высокий штиль. Наверно, откажусь от этой роли. В жизни это, может быть, отчасти и по мне, но не на сцене. Да и кому это сейчас нужно, какая-то Электра?
– Не скажи, – возразил Ильин. – Родители сегодня все чаще убивают детей, дети – родителей. Любовь как чувство умирает или, в лучшем случае, заменяется одной только видимостью любви. Даже вроде любя, любят не любимого человека, а что-то свое.
– Значит, не отказываться? Играть? Прожить эту роль на сцене? А если на «прожить» не хватит сил? (подчеркнуто) Поможешь? (как бы осекается) Извините.
– Это не оговорка. Ты хочешь перейти на «ты». Зачем тебе это? – спросил Ильин.
– Для получения сил.
Лида подошла к Ильину, положила руки ему на плечи, посмотрела в глаза и прижалась головой к его груди.
– Папочка, ну сколько еще ты будешь мучить меня?
– Даша, что с тобой? – глаза у Ильина заметались.
– Ну что ты придуриваешься? Где твой голос крови? Ты ведь психолог. Неужели тебе не видно, что я вся в тебя? Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу только называть тебя отцом и обсуждать с тобой мои сердечные и творческие дела. Обсуждаешь же ты с Алинкой ее личную жизнь. Вот и мою будем обсуждать. Ты переживаешь за нее. А как же я? Я хочу, чтобы ты и за меня переживал. Обещаю взаимность. Все мои откровения пойдут в твой особый опыт, в копилку. Ты сможешь написать книгу о своих отношениях с девушкой, которая решила считать тебя своим отцом. Это внесет разнообразие в твою работу. Поднимет тебя на высоту, сделает знаменитым.
Тихонько открыв дверь, в квартиру вошла мать Лиды Дарья. Услышав голоса, насторожилась. Медленными движениями сняла курточку и кроссовки. На цыпочках подошла ближе к комнате, где находились Ильин и Лида.
– Лида, я все это учитываю. И все же пойми и ты меня, – проникновенно говорил Ильин. – Я не могу не думать: а вдруг это твой каприз, прихоть, фантазии? Почему я должен верить этой девушке на слово, даже если я давно и хорошо ее знаю? Мне нужно подтверждение твоих слов.
– Одно подтверждение ты сделал уже сам, – отвечала Лида. – Ты признал, что у тебя с мамой было то, от чего рождаются дети. Да, это было только раз. Но, как известно, бывает достаточно и одного раза. Какое еще тебе нужно подтверждение? Во внешнем сходстве? Но я вылитая мама. И лицом, и фигурой, и даже отчасти характером. Но есть другие параметры. Я их вижу – ты тоже видишь, но отказываешься их учитывать. Ну что делать? Придется сдать материалы на ДНК.
– Представляю, что произойдет, – потерянно вымолвил Ильин.
– А что произойдет? Алинка будет только рада. Мы с ней и так – как сестры. Твоя жена и моя мама – давние подруги, тоже почти сестры. Просто наша жизнь освободится от этой тайны. Уверяю тебя, твоя жена тоже давно все знает. Какие могут быть секреты между настоящими подругами? Твоя жена простила грех моей маме, а тебе прощать было нечего. В то время ты еще не сделал выбора между ними. Насколько я знаю, сначала у моей мамы кандидатом в мужья был ты. А у твоей жены был другой молодой человек.
– Не совсем так, – сказал Ильин. – Я был кандидатом у обеих. Если бы Тамара узнала, что у меня что-то было с твоей мамой, она бы дала мне отставку.
– У меня опять пульс подскочил, когда ты сказал, что был кандидатом у обеих, – тихо сказала Лида.
– Что делать, – тоже сбавил звук Ильин. – Когда откровенничаешь, всегда что-то ляпнешь против самого себя. Ну, в общем, первое, что мне нужно сделать – это поговорить с Дашей, твоей мамой. Вдруг она все же ничего не сказала Тамаре. Такое ведь тоже может быть.
– И если так… Если не сказала, то… эта тайна так и будет висеть в воздухе? По-твоему, это правильно? – рассуждала Лида.
– Лида, ну ты же знаешь Тамару Сергеевну. Она очень щепетильна в вопросах супружеской верности.
– О, да! Я не раз слышала, какая Томочка однолюбка, какая пенелопка.
– Ну зачем ты так? Она в самом деле строгих правил.
– Папочка, ну ты же психолог!
– Что ты этим хочешь сказать? Что ты в это не веришь? Я понимаю, она отказала тебе в доме. Но нельзя же вот так, из мести грешить на человека.
– Ладно, будем считать, что это у меня вылетело по дури, – прибавила громкости Лида. – И, возможно, я в самом деле не права… Я только сейчас подумала: мама и твоя Тамара одногодки, а мама выглядит моложе. Ну так ведь? Это сама твоя Тамара признает. А все отчего? Однолюбки блекнут и стареют быстрее – это известный факт.
– А знаешь, мне эта твоя дурь отчасти даже нравится.
– Интересно. А ведь это слова не отца. Продолжай.
– А я и не чувствую себя твоим отцом, – сказал Ильин.
– Это меня обнадеживает. Только уточни. Не чувствуешь или не хочешь чувствовать?
– Ну ты прямо мастерица пускать нюансы, – жалко рассмеялся Ильин.
– Так ведь в кого это у меня? – в голосе Лиды зазвучали нехорошие нотки. – Обнадеживал сразу двух подружек – это как же тонко надо было играть. А сколько было в этой игре умения нравиться, то есть умения обманывать, сколько лицемерия и тонкого коварства! Хотя, скорее всего, мама просто решила взять тебя тепленьким, пока Томочка раздумывала, стоит ли ей рискнуть своей непорочностью. В любом случае ты, папочка, Казанова! Хотя, возможно, я преувеличиваю. Мне просто хочется так о тебе думать. Мужчина, всю жизнь верный своей жене, для меня не совсем мужчина. Как и женщина, до припадка верная мужу, для меня меньше, чем просто женщина. Меня от этих достоинств тошнит. (Ильин боролся со смехом.) Человек не может ни в кого не влюбляться. Иначе он просто моральный и психический урод. Чего ты смеешься?
– Сам не знаю. На самом деле ты говоришь страшные вещи, но мне это отчасти даже нравится, – странно говорил Ильин.
– А ты заметил, что мы с тобой больше смеемся, чем говорим серьезно, а когда серьезно, то все равно частично со смехом? Это ведь, между прочим, признак. Почему ты не спрашиваешь, признак чего? Значит, сам знаешь. А признать не хочешь. Господи, если б ты знал, сколько я тебя ревновала: к маме, к Тамаре Сергеевне, к Алинке. А ведь одиночество от ревности только усиливается. Иногда я почти умирала. Можно я тебя обниму, пока у тебя доброе лицо? Ну что ты такой деревянный? Расслабься, не бойся, не трону.
Дарья не выдержала – вошла в комнату Лиды, готовая отхлестать дочь по щекам. Но только прошипела:
– Из всех дряней дрянь!
Лида отстранилась от Ильина.
– Мама, ты мне тысячу раз говорила – стучать надо. И я ни разу тебе не помешала, хотя знала, что ты не одна.
– Я просто обязана вам помешать, – зловеще сказала Даша.
Лида нервно рассмеялась.
– Очень интересно. Как ты сделаешь это?
– Очень просто. Анализ ДНК.
– Никакой анализ уже не поможет тебе, мама, – сказала Лида. – Раньше надо было. Правда, папочка?
Ильин молчал. Вид у него был жалкий. В такой переплет он еще не попадал.
– Ну если так, тогда анализ потребует Артемка, – процедила Дарья.
Эта угроза должна была добить Ильина. Этого только не хватало – впутать в эту свару 14-летнего сына. Но Ильин только еще больше сник, словно для него этот намек не был новостью, словно он давно подозревал, что сын – не от него.
– А ты думал, Тамара не отомстит тебе? – сказала ему Даша, подойдя совсем близко.
Он мог ударить ее, но он только смотрел с отвращением, как на гадину. Ему страшно неловко было, что теперь об этом узнала Лида. Но Лида его успокоила.
– Эх, Андрей Викторович, с кем ты связался? – сказала она и только что не сплюнула.
Даша тоном общественного обвинителя сказала:
– Тысячи баб сохраняют беременность без согласия мужиков, но живут в разных концах города и даже в разных городах. А тут все в одном доме и даже на одной лестничной площадке. Это ж туши свет, но пока кой-кому везло. И вот пришла расплата.
Не переводя дыхания, Даша обратилась к дочери.
– Твой фатер связался с двумя подружками. Ну как же, квартиры в центре Москвы, а он кто? Лимита. Одной заделал ребенка, а на другой женился. Мог сделать нас с Томкой врагами, а мы остались подругами. И даже нашу дружбу сохранили, хотя он тут помог своими сеансами гипноза с пациентками.
– Это ложь! Клевета! – наконец-то заорал Ильин, но Даша отмахнулась.
– Всегда что-то есть, – сказала она. – И ты за это получил рога. Сын, который на самом деле тебе не сын, это красивые развесистые рога, как у северного оленя. Отличный головной убор. Тебе очень подойдет.
Ильина трясло, Лида обняла его.
– Не переживай, папочка. Зато ты теперь уйдешь от них от всех, и никто нам не будет мешать заниматься психотерапией.
