Kitobni o'qish: «Солнце светит одинаково»

Юрий Быков

Shrift:

Солнце светит одинаково
Роман

Глава 1

Узелок из середины

Сомов откинулся к спинке стула, потянулся, вдохнул полной грудью.

Документы, лежавшие нестройной стопкой на столе, примешивали к воздуху запах бумажной пыли.

Взгляд случайно выхватил свисавший угол листа, а на нём – строку до боли знакомого адреса.

Это был адрес его детства!

Арсений порывисто вернулся к столу.

«…гражданин Вересов Леонид Яковлевич, полковник Советской армии, проживающий по адресу…»

Перед глазами возникла картина: он спускается по лестнице, над дверью просторного подъезда – полукруглое окно, через которое с улицы проникает солнце; оно падает на ступени и поднимается столбом света, населённого золотистыми пылинками.

На площадке перед квартирой позвякивает ключами плотный, широкоплечий мужчина. На нём светло-серая шинель и папаха с жёлтым перекрестьем на верхушке.

Арсению лет пять-шесть, и он, конечно, не знает, что верхушка называется колпаком, но он знает, что папаху носят особенные военные, которых называют полковниками.

Время от времени, когда Арсений идёт утром на прогулку, они с соседом встречаются.

Отчего так бывает? Образ человека, постороннего, случайного, жившего когда-то на периферии твоего бытия, цепко прикрепляется к памяти, как волосок, который не смахнуть.

Впрочем, в случае с соседом имелась неординарность самого ошеломляющего свойства, позволявшая объяснить эту странность.

Однажды утром Сомов застал на площадке перед квартирой полковника нескольких милиционеров.

– Проходи, проходи, мальчик, – поторопил один из них, когда он попытался заглянуть в раскрытую дверь.

Он увидел лишь маленькую прихожую с вешалкой, на которой рядом со знакомой серой шинелью висела светлая безрукавка, отороченная коричневым мехом.

Вечером бабушка сказала:

– Ночью жильца с первого этажа, который полковник, то ли ранили, то ли застрелили…

Именно об этом и сообщалось в рапорте: «…имела место перестрелка…»

За рапортом лежала фотография Вересова.

Оказалось достаточно одного взгляда на чёрно-белый снимок, чтобы вырисовалось живое лицо этого человека. Да, да, таким оно и было: крупным, бритым, белобрысым, с небольшими глазами, светлыми и спокойными, которые в секунду встречи с Арсением вздрагивали улыбкой (этим и ограничивалось общение соседа с мальчиком)!

Давным-давно человек покинул этот мир, но всё же остался запечатлённым на плёнке чужой памяти, которая теперь прокрутилась мгновенным кино.

Но что же привело полковника к такому финалу? И что связывало его и Неретина, с архивом которого работает Сомов?

Он заново прочитал рапорт.

«Начальнику 3-го отделения МУР майору Ильину С. П. Настоящим докладываю, что 25 апреля 197… года в 03 часа 45 минут поступил сигнал от жильцов дома 2 по Колпачному переулку о прозвучавших в доме выстрелах. Прибывший наряд милиции обнаружил открытой дверь квартиры 1, на пороге которой лежал раненый мужчина без сознания. В самой квартире находились тела двух мужчин с огнестрельными ранениями. Личность одного из них установлена. Это гражданин Вересов Леонид Яковлевич, полковник Советской армии, проживающий по адресу: г. Москва, Колпачный переулок, дом 2, квартира 1, то есть хозяин данной квартиры. Результаты осмотра места происшествия позволяют сделать предварительное заключение, что имела место перестрелка гражданина Вересова с напавшими на его квартиру не установленными на данный момент личностями. Раненый доставлен в больницу. С места происшествия изъято 3 единицы огнестрельного оружия (пистолеты ПМ). Старший оперуполномоченный капитан милиции Завьялов Н. А.».

Обращали на себя внимание некоторые странности. Например, на рапорте отсутствовали какие-либо резолюции, на нём не стояло никаких учётных реквизитов, и, судя по целостности листа, его никогда не подшивали в дело. То есть это был либо черновик документа, либо документ, не получивший хода.

Сомов принялся лопатить оставшуюся стопку бумаг, зрительно нацелившись на фамилию полковника. Нет, при беглом осмотре таковая не выявилась.

Лишь рапорт и фотография. Какими путями очутились они в архиве Неретина?

Похоже, если кто и знает, то только Елена Тихоновна…

Начало. Знакомство с Иеретиными

Старый приятель Сомова журналюга Миша Улётов подкинул ему халтурку.

– Родственники одного большого человека объявились. Хотят, чтобы о покойном биографическую повесть сочинили. Возьмёшься? Очень приличный гонорар.

– А сам чего же?

– Там с архивом придётся работать, а я не выношу бумажки перекладывать. Да и запои у меня случаются… Ну так как? Ты же лауреат, дипломант, «Золотое перо»… И на задницу усидчивый!

– Ладно, уговорил…

– Тогда с тебя «поляна»!

– Само собой! Мог бы и не заострять!

Знакомство с родственниками состоялось в загородном особняке Неретиных.

Размеры и роскошество семейного гнезда подействовали на Сомова угнетающе.

Он и близкие покойного олигарха сидели друг напротив друга в центре просторного зала с уходящим в неведомую высь потолком, откуда спускалась огромная хрустально-медная люстра.

– Леонид Васильевич ни в коем случае не олигарх! – наставил писателя сын Неретина Глеб Леонидович. – Он выдающийся общественный деятель!

Сын был не молод, но и далеко не стар. Седоватые волосы лежали в гриве неспешно-величавыми волнами, холодный серый взгляд, сухие, жёсткие губы – в глубоких креслах восседал этакий строгий барин.

– Для работы вам будут предоставлены отдельная комната и архив отца. За комментариями вы можете обращаться к любому из нас, – он перевёл взгляд на мать, потом на супругу. – Но самым знающим человеком является, конечно, мама, Елена Тихоновна.

Сомов счёл необходимым учтиво кивнуть дамам.

Жена Глеба Леонидовича Жанна Анатольевна ответила едва заметным наклоном головы. Это была холёная женщина в ярком макияже. Хроническое недовольство бродило по её лицу с заострёнными чертами и проступало в капризном изломе рта.

Сомов безрадостно констатировал, что оба они – и сын, и невестка – не слишком-то располагают к себе.

Зато Елена Тихоновна показалась ему намного симпатичнее родственников.

– Вы их, Арсений Ильич, не трогайте, – улыбнулась она тёплой улыбкой. – Они всё равно мало что знают… А я всегда к вашим услугам! Не стесняйтесь!

На следующий день Сомов приступил к работе.

Архив Неретина представлял собой собрание фотографий и документов, которое имеется почти в каждой семье, и выделялся лишь объёмом материала. Нечего было и думать обойтись без помощи Елены Тихоновны!

Кстати, на старых фотографиях она представала легко узнаваемой по мягкой улыбке, маленькому – уточкой – носу и роскошным волосам, которые она до сих пор собирала на затылке в пышный букет локонов. Это было очень женственно, а сейчас ещё и невычурно её молодило.

Волнистая шевелюра Глеба Леонидовича – явно от неё, ибо супруг Леонид Васильевич буйством растительности на голове не отличался.

Однако кто сказал, что рано лысеющие мужчины бывают менее других одарены женским вниманием?! Да, у молодого Неретина волосы уже отступали ото лба узким, продолговатым мыском, но у него был смелый взгляд, крупный мужественный подбородок, приземистая, ладная фигура.

– Мы познакомились на первом курсе института, – вспоминала Елена Тихоновна. – Нет, не первого сентября, потому что мы учились в разных группах. Где-то через пару недель после начала занятий – на вечере первокурсников…

С этого Сомов и начал свою повесть.

Вечер дружбы
(глава из повести Сомова)

– Товарищи первокурсники! – прокричал представитель деканата, молодой аспирант, которого назначили вести вечер дружбы.

Народ истомился ждать начала, а потому в студенческом кафе стоял гул, плескавшийся негромким смехом и весёлыми репликами, который, однако, на первых же словах ведущего смолк.

– От имени деканата, профкома и комитета комсомола, – тут он пустил петуха, и все зашевелились, не слишком, впрочем, расходясь в своём оживлении. Аспирант стойко выдержал паузу и продолжил: – И от себя лично поздравляю вас с вступлением в славную семью советского студенчества!

Он продолжал ещё говорить, когда первокурсники потянулись к находящимся на столиках пирожным и лимонаду – угощению от вышеназванных руководящих органов, которое закончилось в считаные минуты. Однако никого данное обстоятельство не огорчило, ибо ещё до исчерпания «яств» то здесь, то там над столиками начали всплывать бутылки с портвейном. Сделалось шумно и весело!

Неретин не сводил глаз с девушки, сидевшей за столиком наискосок, так что ему в основном был виден её профиль с почти детскими округлостями подбородка и лба. А маленький, аккуратно вздёрнутый носик только дополнял эту гармонию нежности.

Впрочем, во всём остальном была она явно перешагнувшей пору юного девичества. Её прекрасно развитые формы не оставляли в том сомнения. А причёска в виде высокой копны рассыпающихся локонов только усиливала это впечатление взрослости.

В общем, сокурсница была хороша, и не один только Неретин при виде её глотал комок волнения.

Посещая лекции, общие для всего потока (Неретин учился в первой группе, а девушка в третьей), он насмотрелся, как пушат ребята перед нею хвост.

Делать им это, конечно, не запрещалось, но исключительно в порядке снисхождения со стороны её одногруппника по фамилии Мальцев. Девушка находилась под плотной опекой этого дяди, в сравнении с которым остальные ребята казались пацанами. Держался он уверенно и нагло. Любой, сталкиваясь с ним, в первую минуту недоумевал: откуда здесь этот переросток? Но всё оказывалось на своих местах, стоило лишь вспомнить, что отслужившие срочную военную службу зачислялись в вузы вне конкурса, то есть им было достаточно не получить на вступительных экзаменах двойку.

Мальцев же являлся не просто вчерашним срочником, но ещё и сержантом, а перед такой величиной «духи» просто не имеют права открывать рта. Несомненно он рассматривал первокурсников сквозь призму дедовщины, хотя и делал это, будучи не совсем дебилом, с поправкой на реалии гражданской жизни.

Когда музыканты доморощенного ВИА заиграли, приглашая на танцы, неизвестно откуда появившийся Мальцев (в числе сидевших за столиками его не было), косолапя и вразвалочку, подошёл к девушке и по-хозяйски взял её за руку.

Она тихо улыбнулась и двинулась вслед за ним.

Чёрт возьми, похоже, ей нравился этот самец!

Неретин видел, как в медленном танце тот елозил ладонями по её спине, но девушка останавливала лишь падение его рук ниже талии.

Вот Мальцев что-то шепнул ей на ухо, после чего быстрым шагом направился к выходу.

Через секунду Неретин уже стоял перед девушкой.

– Можно?

Она внимательно взглянула ему в глаза.

– Я думала, ты никогда ко мне не подойдёшь. Всё смотришь, смотришь…

Она положила ему руки на плечи – и плавно закачалась, неспешно закружилась лодочка медляка.

– Подойдёшь тут… С гориллой твоим… – произнёс Неретин.

Она слегка отстранилась, чтобы снова посмотреть ему в глаза. Карие её радужки лучисто посветлели. Она засмеялась:

– Тебя ведь Лёней зовут?

– Да… – удивлённо протянул Неретин.

– А я Лена. Мы с тобой почти тёзки!

– Как это?

– В детстве я думала, что Лёня – это мужской вариант Лены.

Неретин завис в состоянии некоего изумления: оказывается, эта девушка тоже наблюдала за ним и даже знала, как его зовут… Значит ли это, что и он интересен ей?

Погружённый в раздумья, он не заметил, как перед ними возник Мальцев.

Ни слова не говоря, бывший сержант, что называется, разбил пару, нагло отодвинув Неретина от Лены с усмешкой человека, походя восстанавливающего нарушенный порядок.

Людей с неадекватным восприятием действительности всегда настигает промысел Божий. И не только в переносном смысле, но и в прямом, как это сейчас же и случилось с Мальцевым, ибо Неретин, недолго думая, «приголубил» его по сусалам, выступив орудием провидения.

Нет, никакого особенного физического урона Мальцев не понёс – так только, кровь потекла из носа, – и ему ничто не мешало ответить, без особых усилий сокрушив противника, которого он был и выше, и шире, но…

Сказать, что Мальцев опешил, не сказать ничего! Он обратился в истукана!

И тогда ему добавил Генка Завьялов – одногруппник Неретина, с которым он успел сдружиться.

Мальцев качнулся, шагнул назад и всё же остался в оцепенении.

Музыка смолкла.

С какими-то недобрыми лицами к нему стали медленно придвигаться другие ребята.

«Вечеру дружбы» грозил бесславный конец.

Лена и доцент почти одновременно встали преградой между Мальцевым и остальными.

– Сейчас же разойдитесь! – вскричал доцент. – Я вызову дружинников! Играйте! – махнул он музыкантам.

Напряжение тут же спало: в конце концов, сержант своё получил, а вступать в контры с представителем деканата – себе дороже!

Лена поспешила увезти Мальцева, продолжавшего оставаться в прострации, и больше в тот вечер Неретин их не видел.

Против всех ожиданий доцент повёл себя сдержанно и даже зачинщикам происшедшего выговорил довольно мягко:

– Этому остолопу, конечно, надо было ввалить, но не на вечере же «дружбы»! Как, кстати, зовут ту девочку?

Поправка на правду

Сомов закончил читать и поднял глаза на Елену Тихоновну.

Она одобрительно улыбнулась:

– Да, да… Так всё и было…

Но про себя призналась:

«Мальцева ударил не Леонид, а Гена Завьялов. Они с Зоей Терёхиной танцевали рядом с нами. А Леонид растерялся… Ну да ладно… Арсений же предупредил: без вымысла правдивая история бывает пресной. Да и так ли важно кому-то знать, как было всё на самом деле?»

А на самом деле…

Нет, ей нравился Леонид, но только поначалу…

А потом – после вечера дружбы – она влюбилась в Гену Завьялова.

В тот период она была очень влюбчива. К месту, освободившемуся после первой любви (школьной, несчастной), она примеряла то одну, то другую, и каждая лишь мимолётно радовала душу, которая быстро распознавала фальшь.

С Мальцевым вообще всё пролетело в одно мгновение: она пару раз целовалась с ним и однажды сделала вид, будто не замечает, как он касается её груди. Детский сад!.. Было очевидно, что сержант робок с женским полом и, конечно, неумел. Себя же, ставшую женщиной в десятом классе, она считала весьма опытной.

Мальцев, Мальцев… Не доведись ей перебирать старые фотографии, она бы и не вспомнила об этом человеке – грубоватом и недалёком, у которого всё же хватило ума оставить свои амбиции и наладить с ребятами нормальные отношения. Вот они сфотографированы всей группой перед институтским корпусом на «сачкодроме». Первый курс, сдана весенняя сессия, впереди каникулы. Здоровенный Мальцев (как же его звали? Игорь? Да, кажется, Игорь) возвышается в последнем ряду. Осенью он так и не сможет исправить двойку по матанализу, вследствие чего будет отчислен из института. И больше о нём никто ничего никогда не услышит…

На фотографию их группы попал и Гена. Он стоит рядом с ней – долговязый, жилистый, с крупными, как у гусака, ногами-лапами. Основательный такой… И лицо доброе, спокойное. От таких детей хорошо иметь… Надёжно!

Елена Тихоновна вздохнула.

Он тоже был довольно робок с ней. Если бы она не утащила его в пустую комнату на вечеринке, экспромтом устроенной у Машки Дороховой (обычное дело: суббота, родители на даче), неизвестно, сколько бы ещё ходил он вокруг да около.

Через несколько месяцев точно так же, только в общаге, окажется он наедине с Зоей Терёхиной.

На следующий день он стоял перед ней на коленях, говорил, что был пьян и ничего не помнит… Нет, простить его она не могла!

Здесь, на снимке, они ещё вместе, а Леонид – просто их друг. Он тоже присоседился к фотографированию и стоит с левого края.

После разрыва с Геной Лёня, как и положено другу, старался не оставлять её одну, всё время приезжал к ней домой и, утешая, говорил правильные вещи: что впереди целая жизнь, что раз так получилось, то оно и к лучшему, что Гена, увы, не её человек, и т. д. и т. п.

Всё-таки она была очень глупа, веря в женско-мужскую дружбу. Правда, ровно до той поры, пока вдруг не обнаружила себя в расстёгнутом халатике с голой грудью, а также руку Неретина, которая, напуская мурашек, ползла к её трусикам.

Так и стала она девушкой Леонида… До обидного банальная история!

Кофейный ликёр
(глава из повести Сомова)

Сомов читал дальше:

«Неретин и Гена вышли из кафе, где вечер дружбы продолжался как ни в чём не бывало.

– И что теперь? – спросил Гена.

Леонид пожал плечами.

– Думаю, прямо теперь надо портвейна выпить. А вообще… По-моему, доцент дал понять, что не будет поднимать шума. Ему, если что, первому намылят шею! Это же он не сумел порядок обеспечить! Да и что такого произошло? Никого же не убили!

– Скажешь тоже!

Друзья завернули в первый попавшийся магазин, который светился витринами и синей неоновой вывеской «Гастроном», выполненной размашистыми письменными буквами.

Пока в винном отделе стояли в очереди, Гена передумал пить портвейн:

– Слушай, а давай ликёр «Кофейный» возьмём. – Он показал пальцем на полку с бутылками позади продавщицы.

– Три двадцать две, – прочитал Леонид ценник. – А наскребём?

Гена усмехнулся:

– Не вопрос!

И помахал извлечённой из кармана зелёной трёхрублёвой бумажкой.

Лёня и Гена сидели на скамейке во дворе, похожем на некий заброшенный сад. Слева и сзади – стена, справа – фасад здания, в котором, судя по погашенным окнам, располагалось какое-то учреждение.

Шум огромной Москвы пробивался сюда ройным гулом.

Вокруг – ни единого фонаря. Свет – только от осеннего низкого неба. Оно словно бы сделалось вдруг прозрачным, и на нём стали видны плывущие клочья чёрных облаков. И ещё казалось, будто прозрачность этого неба опустилась в вечер и разбавила темноту, в которой, хорошо различимы, стояли деревья, запущенная клумба, какой-то пышный куст…

Ликёр был душистый и крепкий, отчего сладость его не казалась яркой, но проступала, как приглушённый звук. А рука жадно вминалась в батон белого хлеба, и он, выдыхая тёплый аромат, податливо отламывался. Жменя мякоти в хрусткой корочке после пары добрых глотков ликёра! Сочетание, которое возмутило бы не только гурмана, неожиданно пришлось ребятам по вкусу!

– Не представляю, как вести себя с Леной после случившегося! – откровенничал Леонид.

– Как, как… Да никак! У вас что, какие-то отношения? Вы сегодня только познакомились!

– Так-то оно так… Но я рассчитывал… Красивая она, правда?

– Ну, красивая. Как говорит моя бабушка, с лица воду не пить. Мне, например, Зойка нравится… Слушай, тебе не кажется, что она немного косит?

Лёня припомнил её милое лицо – налитые, смуглые щёчки, улыбчивые губы, полукруг бровей, из-за которых у неё слегка удивлённый вид, и – да, небесного цвета глаза с косинкой.

– Чудак человек, в этом же её изюминка!

– Вот, точно! Изюминка! Потому что симпатично, а не уродство какое-нибудь!

Леонид поболтал бутылку, оценивая, насколько она опустела. Можно было ещё посидеть.

– Ты заметил, доцент на Лену глаз положил?

– Серьёзно? – удивился Гена. – А ничего, что он взрослый дядька, а она первокурсница? Ничего ему не будет?

– Ген, я просто факт изложил, а ты уже нафантазировал! Лена что, дура? Хотя… С Мальцевым у них явно что-то было… Видел, как она его защищать кинулась?!

– Вот-вот…

– А он дуболом, каких мало…

– То-то и оно…

Начал накрапывать дождик – мелкий и редкий, и, если не поднять кверху лицо, было не определить, он кажется или идёт на самом деле.

С неба, где стало серо и ватно от одеяла сплошных облаков, упало несколько капель.

– Идёт! – подтвердил Лёня.

– Сейчас зарядит… – предрёк Гена. – Допиваем?

Леонид кивнул и затих.

– Всё-таки я себе не представляю, как к ней теперь подойти!..

«Север» на улице Горького
(глава из повести Сомова)

Зря Неретин переживал!

В понедельник Лена подошла к нему первой.

Уже по её лицу с затаённой улыбкой было ясно, что его страхи сильно преувеличены.

– Вы должны с ним помириться, – кивнула она на стоящего в сторонке понурого Мальцева, – и мы, если хочешь, сможем сегодня пойти в кафе.

– Втроём? – Лёнина радость замерла на взлёте.

– Вдвоём! – рассмеялась Лена.

Неретин и раздумывать не стал – подошёл к Мальцеву, протянул руку:

– Извини. Мир?

– Ну и ты извини. Мир.

Прозвенел звонок на пару, как называют студенты лекцию продолжительностью в два академических часа с пятиминутным перерывом.

– Ты что такой довольный? – шепнул сидевший рядом с Неретиным Гена (сцену примирения он пропустил).

– Представляешь, Лена пригласила меня в кафе! Надо было только помириться с Мальцевым.

– Нифига себе!

– Самому не верится…

– Ну и как? Помирился?

– Тоже мне проблема! Конечно!

Вдруг на оживлённом лице Неретина проступила тревога.

– Слушай, а денег-то на кафе у меня и нет… Что делать? У кого занять?

– Да, не баловались бы мы ликёрами, одолжил бы я тебе три двадцать две, а так…

Оба тяжело задумались.

– Предлагаю рассмотреть кандидатуры, у кого можно занять, – сказал Гена.

– Давай… – без энтузиазма согласился Леонид.

– Мужиков в расчёт не берём: одна голь, как и мы. Остаются девчонки.

Начали перебирать. Остановились на Маше Дороховой.

– Её родители, я слышал, в МИДе работают. У неё точно карманные деньги есть! Тебе и надо-то трёшку…

– Пятёрку, – поправил Неретин. – Только подойди к ней ты… Вы вроде с Дороховой общаетесь, а я только здороваюсь…

Машка не обманула надежд, оказавшись отзывчивым человеком с карманными деньгами.

– Со стипендии вернёшь, – протянул другу пятирублёвую бумажку Гена.

Улица Горького – строгая, одетая в гранит и мрамор сталинских домов, высокими фасадами зданий окликала небо и выстраивала простор плавно изогнутой дали.

Пока Неретин и Лена ехали в метро, прошёл дождь, а теперь неожиданно выглянуло солнце, и всё вокруг засверкало мокро и радостно, и занялись золотым пожаром обсаженные липами кромки тротуаров.

Позади остался нежно зеленеть особняк театра Ермоловой, остался позади и дымчатый, весь в огромных ячеистых окнах Центральный телеграф…

Они шли, не торопясь, поглядывая на мемориальные доски, которые во множестве висели на гранитной облицовке почти каждого дома. Белым по красному проплыло многоокое здание Моссовета с колоннами, пилястрами и наличниками. На контрасте с его ярким нарядом явилась строгость серого камня домов, продолжающих улицу. Они возвышались сплошной стеной, иногда расступаясь перед устьями переулков.

Не доходя до арки, под которой вливался в улицу Большой Гнездниковский переулок, Леонид и Лена остановились у стеклянной двери кафе «Север».

Посетителей было мало: как-никак будни, три часа дня. Поднялись на второй этаж, сели за столик, заказали коктейль, пирожные, мороженое – с пятёркой в кармане можно было себе позволить.

Официант ушёл. Наступила пауза. Так бывает, но совсем не от замешательства (с чего бы? До того они непринуждённо болтали!). Просто иногда приходит какая-то нужная тишина – может, в преддверии важных слов или, чтобы, как теперь, замереть взглядом во взгляде.

Это было славно, озорно, будто играешь в гляделки, но и приятно, точно плывёшь по тихой реке света.

Так, наверно, переговариваются души…

Потом появился официант с полным подносом. Им показалось, что обернулся он очень скоро, чему они не могли не удивиться (проблемы с обслуживанием в кафе или ресторанах были общеизвестны, и их то и дело поднимали в фельетонах, выступлениях сатириков нт. д.) Но, может, официант и не нарушал сложившихся традиций, а ребята просто не заметили, как пролетело время?

Коктейль «Шампань коблер», состоявший из коньяка, ликёра и шампанского, был, так сказать, скор и тяжёл на руку, поскольку имел свойство без проволочек «выстреливать» всей своей градусностью прямо в мозг. Оттого-то его, видимо, столь и привечала кафешная молодёжь.

А ко всему «Шампань коблер» был значительно вкуснее «Агдама», «Трёх семёрок» или «Анапы» (если только уместно применять это понятие к названным портвейнам), а если ещё перемежать глоток коктейля кусочком пирожного или ложечкой мороженого… Молодому организму, помнящему своё недавнее детство, это доставляло истинное наслаждение.

Впрочем, от пирожного Неретин отказался: стало приторно (горькое и солёное уже начали подчинять себе вкус).

– Ты не будешь? – удивилась Лена и придвинула его пирожное к себе.

У неё стало розовым личико, в карих глазах – по горсти звёзд, а завитушки волос, казалось, заклубились в ещё большем беспорядке, свесившись к шее и щекам. Таково оно – естественное очарование в меру опьяневшей девушки.

О чём они говорили? О ерунде… Да и глупо было бы Лене, например, рассказывать о своей первой, несчастной любви или о том, что нет у Мальцева никакой власти над ней, а вот у неё над ним – есть!

Впрочем, это она ему всё-таки рассказала, когда они после кафе гуляли по Александровскому саду.

А Неретину ещё в «Севере» хотелось сказать, что она ему очень нравится.

Он об этом и объявил у белых колонн Грота и замер на месте в ожидании ответного признания.

– Но это же и так понятно… – произнесла Лена, оставляя Неретина в положении лукавой двусмысленности.

Хотя… Всё и так было понятно!