Kitobni o'qish: «Погибель моя»

Стань моей душою, птица,

Дай на время ветер в крылья,

Каждую ночь полет мне снится —

Холодные фьорды, миля за милей…

Шелком – твои рукава, королевна,

Белым вереском – вышиты горы.

Знаю, что там никогда я не был,

А если и был, то себе на горе.

Мне бы вспомнить, что случилось

Не с тобой и не со мною.

Я мечусь, как палый лист,

И нет моей душе покоя.

Хелависа.

Из ямы пахло страхом.

Ветки, топорщившиеся вокруг чёрного провала, пялились в небо. Надломы казались свежими: кто-то свалился вниз совсем недавно. К счастью для Дарта – потому что сейчас, осторожно осматривая развёрстую пасть ловушки, он думал, что наверняка угодил бы в неё сам, если бы куча поломанных сучьев не преградила дорогу.

Дарт шагнул ближе, старательно пробуя ногой болотистую почву. Его беспокоил запах, доносящийся оттуда, снизу. Запах страха. Дарт слишком хорошо его знал.

Он наклонился, безуспешно пытаясь разглядеть дно пропасти. Ему не хотелось думать, насколько она глубока. От одной мысли о том, что он мог упасть туда, ему становилось дурно. Это означало бы верную смерть. Очень долгую.

И кто-то, возможно, её принял.

– Эй! – вполголоса позвал он, сам не зная, на что рассчитывает. – Есть кто… живой?

Ни звука. Только запах – резкий, острый, пронзительный запах холодного пота. Такой знакомый.

Дарт подступил к яме так близко, как мог, ухватился за внушительного вида сук и потянул. Слизкая куча гнилого дерева заскрипела, расползаясь. Несколько веток упало вниз. Дарт разбросал сучья вокруг, расчистив подход к самому краю. Встал на колени возле сыпучей земляной кромки, придерживаясь за выступающий из земли корень.

– Эй! Есть тут… – громче позвал он и осёкся, услышав тихий, протяжный всхлип.

Дарт нагнулся ниже, проклиная темноту, залившую яму до краёв. Понял, что ничего рассмотреть не сможет, выпрямился, порылся в своей котомке, достал огниво, пошарил вокруг, с трудом отыскал сухую ветку, поджёг. Снова нагнулся. Тлеющий огонёк на миг высветил человеческую руку, безвольно лежащую в грязи, и мокрицу на тыльной стороне ладони.

– Вы живы? – спросил Дарт и тут же выругался сквозь зубы.

«Жив, жив, сам ведь знаю, хотя лучше бы ты был мёртв, приятель. Теперь мне придётся тебя вытаскивать. Если бы ты был мёртв, я прошел бы мимо, а так… В конце концов, я сам свалился бы в эту яму, не поспей ты прежде меня».

– Двигаться можешь?

Запах страха стал слабее. Во всяком случае, ему так показалось. Снова всхлип, а потом – голос. Тихий, сдавленный. Женский.

– Н-не… не знаю. У меня нога… болит… Наверное, сломала…

«Блеск», – отрешённо подумал Дарт, отгоняя мысли о том, как могла женщина попасть в эти леса, в самую глушь. Сейчас у него были другие заботы. Он встал, вынул из мешка веревку, снял пояс, связал вместе, сделал на конце ремня широкую петлю.

– Там глубоко? – спросил он.

– Н-не знаю… Глубоко… Футов десять…

«Превосходно. Просто превосходно. Как минимум два человеческих роста, с учётом того, что находящемуся на дне ямы расстояние до краёв всегда кажется меньше, чем на самом деле».

– Я брошу верёвку, – сказал он. – Наденешь петлю на пояс и туго затянешь. Справишся?

– П-попробую…

Он бросил веревку вниз. С минуту ничего не происходило, потом он услышал, как женщина задвигалась, вздыхая и всхлипывая. Запах страха стал сильнее, грубо ударил в нос. Дарта покачнуло от этого запаха, но он тряхнул головой, намотал свой конец верёвки на руку от запястья до локтя и бодро сказал:

– Теперь попробуй встать.

– Я не могу…

– Попробуй!

Она пыталась несколько раз, падала, вскрикивая от боли, но в конце концов сказала, что стоит. В её голосе слышалось удивление, и Дарт понял, что по крайней мере перелома там нет точно. Скорее всего, просто сильный вывих.

– Прислонись к стене. Грудью и животом. Сделала? Теперь вытяни руки вверх и крепко держись за верёвку. Я тебя вытащу.

– Вытащишь? – с недоверием переспросила она.

– Вытащу. Только держись крепко и, самое главное, не упирайся ногами. Поехали!

Она справилась отлично, ни на миг не осложнив Дарту дело. Ему показалось, что он тащит из ямы мешок с мукой. Маленький мешок, надо заметить.

Когда над краем ямы показались руки, судорожно стискивающие верёвку, Дарт перехватил тонкие женские запястья и без особого труда выволок её наверх. Потом сел на землю, переводя дыхание. Женщина какое-то время лежала у его ног, лицом вниз, по-прежнему вытянув руки над головой. Потом повернулась к Дарту, и он увидел разводы грязных слёз на её ввалившихся щеках.

– Спасибо, – еле слышно сказала она.

– Ох, чёрт, не стоит благодарности, – криво усмехнулся Дарт, пытаясь понять, хорошенькая ли она. Молодая – это точно… Совсем девчонка. Волосы до плеч, цвет не определить – вымазаны в грязи, как лицо и одежда. Одежда, кстати, мужская.

Они посидели ещё немного молча. Девушка с трудом приподнялась, опираясь на утопающие в грязи ладони. Заметила мокрицу на кисти, с визгом задёргала рукой, сбросила насекомое в кучу веток, облегчённо вздохнула. Посмотрела на Дарта – виновато, смущённо. И – он не поверил своим глазам – улыбнулась.

– Прости… Ты не думай, что я такая трусиха, просто ненавижу мокриц.

– Я и не думаю, – ответил он, оглядывая её с головы до ног. Она вздрогнула, должно быть, сообразив, в каком виде находится. Женщина всегда остаётся женщиной. Но Дарта гораздо больше интересовало, что делает в лесной глуши молоденькая девушка, коротко стриженная и одетая как мужчина. Он подумал, что наверняка успеет её об этом расспросить.

– Давай посмотрим, что там с твоей ногой, – предложил он, и она кивнула, как показалась Дарту, несколько напряжённо.

Дарт оказался прав: она всего лишь растянула связки. Несколько дней покоя поставили бы её на ноги, но на это рассчитывать не приходилось. Дарт не знал, сколько отсюда до ближайшего жилья, но подозревал, что не меньше недели пути. А нести её на закорках он не имел ни малейшего желания. Однако идти она всё-таки могла, хотя и с большим трудом. Дарт подумал, что спешить особо некуда, к тому же по таким местам, как этот лес, гораздо приятнее путешествовать в компании.

Поэтому пока он просто туго перевязал её щиколотку своим ремнём и показал, как нужно ходить, чтобы поберечь ногу. Девушка внимала молча, и Дарт всё отчётливее ощущал напряжение, росшее в ней с каждой минутой.

– Сколько тебе лет? – проворчал он, роясь в куче веток в надежде отыскать палку поровнее, которую можно было бы использовать в качестве посоха.

– Двадцать пять, – с неожиданным вызовом ответила она.

– Сколько?! – изумлённо обернулся Дарт.

– Что? Непохоже? – вызов прозвучал ещё отчётливее.

– Простите, сударыня, трёхдюймовый слой грязи на вашем сиятельном лике мешает мне точно установить ваш возраст, – раздражённый её заносчивостью, резко сказал он и протянул ей палку. – Держи.

Она взяла и, видимо, уже пожалев о своём тоне, послала Дарту извиняющийся взгляд, однако настороженное выражение лица не исчезло. Дарт подумал, что, похоже, невольно ударил её по больному месту.

– Ну, ладно, пошли, – вздохнул он и закинул котомку за спину. – Зовут-то тебя как?

– Этне. А… тебя?

– Дарт.

– Я гонец, – вдруг сообщила она со странной смесью гордости и смущения.

– Да? – усмехнулся он, пожалев про себя её адресата.

– А ты? Менестрель? – с интересом спросила она, кивнув на лютню за его плечом.

Дарт посмотрел на неё и сухо, невесело усмехнулся.

– Нет.

Они шли молча, экономя силы. Воздух был сырым, промозглым, от него драло горло и хотелось пить. Дарт время от времени посматривал на Этне, ковылявшую рядом. Она ни разу не пожаловалась, и почему-то это было ему приятно. Он рассудил, что за такое мужество она заслужила раннего отдыха и предложил остановиться на ночлег задолго до наступления темноты, благо они как раз проходили мимо ручья.