Kitobni o'qish: «Самолет улетит без меня»

Shrift:

* * *

Самолет улетит без меня

Сидя за столиком кофейни морвокзала, Лика смотрела во все глаза на своего обожаемого Генриха и поминутно смеялась над чем-нибудь совершенно пустяковым, просто от переизбытка радости.

Все было как в лучшие времена: море тыкалось лбом в изъеденные, поросшие водорослями пузырчатые камни набережной, в утреннем нагретом воздухе крепко пахло йодом, рыбаки стояли в ряд, молча сторожа удочки, чайки покрикивали друга на друга, доводя гуляющих малышей до восторженного писка драками за подброшенные в воздух кусочки хлеба.

Солнце просунуло руки сквозь решетку, расчертив плиты полосками цвета пиратского золота, и остальная жизнь задвинулась в дальний чулан – век бы так сидеть, зависнув посреди счастья.

Словно ничего не поменялось в окружающем мире – не рушились страны, не сдвигались границы, люди не скатывались на дно и не становились в один миг нищими. Не опустели пляжи курортного города, не заржавели солнечные зонты, и ветер не треплет в лохмотья их линялый брезент.

Можно было притвориться, что впереди – безмятежное, заранее решенное будущее, можно было верить, что их родной городок – лучшее место на планете.

Они, как прежде, генерировали вдвоем бредовые идеи, еще со времен совместного просиживания на уроках физики. Вытащив из сумки блокнот и карандаш, Лика стала набрасывать недавно придуманный «Список отличий жителей городка Б.».

– Что первое в голову придет, – она воинственно вздернула карандаш.

– Кофе! – хором сказали оба и засмеялись.

У вас непременно есть в доме кофейные зерна, специальная сковородка для жарки кофейных зерен, кофемолка, джезва и чашки – даже если вы ненавидите кофе. Если у вас не будет кофе, к вам перестанут ходить гости.

– А помнишь градации кофепития в гостях? Буйрум-кофе – добро пожаловать, дорогие гости, мусафир-кофе – под сплетни, и под конец – айде-кофе, на прощание!

– Уникальные традиции, – ухмыльнулся Генрих, – сейчас иногда и вместо обеда кофе подают, а если гость не понимает, что пора сваливать, – сиктур-кофе!

– Это от бедности, – предположила Лика. – Раньше что ни день застолья закатывали, а сейчас – сидят, боятся, чтобы гости не обожрали. И не хами мне тут! Как было тринадцать лет, так и осталось. Что еще скажешь? Наобум.

Каждая девочка в этом городе ходила в музыкальную школу.

– Везет девочкам, – вздохнул Генрих. – Я вот тоже хотел на музыку, но меня не отдали, потому что я не девочка.

– У тебя просто слуха нет, – меланхолично возразила Лика, – а то некоторые мальчики тоже ходили. Ты бы проклял родителей, уж поверь мне. Давай дальше!

Генрих смотрел так, как умел только он, – наверное, так смотрит мастер-стеклодув на расплавленную заготовку на трубочке: вот она уже мягкая, как жвачка, и верти из нее что хочешь – хоть фужер, хоть лампочку. Он подбрасывал скабрезные идеи для списка и наслаждался Ликиным смущением.

Она отклоняла их или преобразовывала во что-то приличное.

Вы умеете играть в карточную игру «Джокер».

– Хотя-я-я-я… сомнительно. Думаешь, больше нигде в «Джокер» не играют? – задумался Генрих.

– Покер, джокер, преферанс. Это все равно только про мальчиков. Я вот не умею, – Лика старательно дописала в блокнот.

У вас есть фотография с обезьянкой, снятая на фоне бамбуковой рощи.

И собственное бамбуковое дерево с вырезанным перочинным ножиком именем.

– Точно! – хором воскликнули они и засмеялись.

– Ты чье имя вырезал? – спросила Лика.

– Свое, конечно. А ты?

– И я свое, – усмехнулась она и опустила глаза в блокнот.

Выйдя из дома, вы как минимум три раза с кем-нибудь поздороваетесь и как минимум два раза остановитесь поболтать.

Все было так идеально, как не могло быть никогда, разве что во сне, и Лика терпеливо ждала, что же он у нее попросит. Невозможно, чтобы Генрих просто так позвал ее пить кофе и прогуляться по городу, – и конечно, он не обманул ее ожиданий: помявшись, спросил про обувную мастерскую ее кузена, дескать, не могут ли ему там сшить недорого ковбойские сапоги.

– Я узнаю, – улыбаясь, пообещала Лика.

– Какой красивый блокнот, – заметил он, потрогав серую матерчатую обложку. – Покажи-ка!

– Это от фирмы, где я с папой работала, – не удержалась Лика. – Смотри – карты вон есть, и автомобильный атлас, и даже католический календарь!

– А календарь тебе зачем? – усмехнулся Генрих. – В католички решила податься?

– Да ну тебя, просто интересно, что они там празднуют.

– Умная ты такая, аж страх берет.

– Да уж, – без улыбки подтвердила Лика. – Я просто любопытная.

Хоть бы раз что-нибудь другое сказал.

– В таком блокноте надо писать дневник. Всякие гениальные философские мысли!

– Начала уже, видишь, – усмехнулась Лика, в голове мелькнуло: до чего же он хорошо меня знает.

– Ну что, пойдем? – сказал он, посмотрев счет.

Сразу как будто чуть стемнело, и Лика неохотно поднялась с нагретого кованого стула: практичная мебель города вечных дождей, нас уже не будет, а она переживет все очередные задницы.

– Пошли по старому городу, – пытаясь замять неловкость, предложил он, Лика кивнула, и они пошатались полчаса по знакомым до каждой трещинки узким улицам.

Возможно, это была их последняя совместная прогулка, и милый сердцу родной город казался застывшим во времени: вот чудесный старинный домик, где часто снимали кино, а за поворотом – детский сад, в который ходила Лика и из которого нелегально сбегала домой – здесь близко; тесные дворики, пропахшие сыростью, с непременным водопроводным краном – из него хлещет самая холодная и вкусная вода; и везде – поперек улиц, на балконах, между стенами – тросы с бесконечным бельем, надувающимися на ветру крахмальными пододеяльниками и вытянувшимися, как солдатики в строю, носками.

Кто выбирал дорогу – непонятно, дорога сама выбирала их и приглашала пройтись по тихой, самой зеленой улице, где постриженные кубами кусты лавра перемежались с густыми кронами китайских роз, индийской сирени, камфарных деревьев, дети играли в футбол на проезжей части, их крики разносились и ударялись прямо в солнечное сплетение – туда, где у Лики жил огромный пылающий шар любви.

Город был как продолжение дома, в нем ничего не могло измениться всерьез. Что может быть лучше, чем поселиться тут вместе и ходить вот так вдвоем, но Генрих уже был нездешний, ему здесь было тесно и мелко, и Лика поникла, готовясь расстаться со своей бедной мечтой.

Иллюзия медленно рассеивалась – Лика отрывала и выбрасывала по большому клоку розовой ваты, оставляя скучную, довольно жесткую правду.

– Я скоро уезжаю, – сказал Генрих, глядя поверх ее головы – уже спешил по другим, более интересным делам. – Ты список пиши, пиши. Может, что-то дельное наберется. Вообще, странно, что ты осталась тут.

– Кто-то же должен, – возразила Лика, а вместе с ним уходили свет и радость, зачем теперь все.

Расстались очень мило, с облегчением, уговорившись созвониться, – после идиотски приземленной просьбы Генриха между ними поселилось недоумение, и его было не перебить никакими списками.

Распрощавшись, Лика пошла одна и подумала, что она уже много лет живет как верблюд: набредет на оазис, наестся и напьется в два горба, а потом экономно тратит накопленное. Интересно, как потом жить, когда он уедет окончательно?

Она пришла домой после прогулки раздвоенная, как Янус: снаружи светилась близким счастьем, а внутри копошились мрачные муравьи – все это неправда и ничего не будет; однако же на восторженный вопрос тети: «Это твой мальчик, да? Какой красивый, мы как вас увидели, так и остолбенели!» – все равно сердце дрогнуло, как будто он ей предложение завтра сделает.

Значит, можно добавлять еще пункты в «Список».

Вы не можете пройти по городу и одного квартала без того, чтобы вас не увидели, не обсудили и не внесли заключение в досье.

Не стоило тете все это говорить – про красивого мальчика и про ладную пару, ох, что сейчас будет. Да еще повторять много раз, как будто по наивности наступая на мозоль своей дочери, взвинченно щелкавшей пальцами в кухне.

Снимая туфли, Лика старательно улыбнулась, опять наслаждаясь фальшивым успехом: никакой он не был ее мальчик, а просто пригласил на прогулку, чтобы задобрить, усыпить бдительность и попросить об одолжении.

Но так было сладко представлять, что все – правда!

И возмездие пришло моментально – кузина, не переставая хрустеть пальцами редкой красоты, гордостью семьи и предметом восхищения и зависти, не своим голосом спросила, глядя в упор: ты когда к сестрице своей переедешь? Не достаточно ты тут жила у нас на шее? У тебя есть более близкие родственники, пора им тоже о тебе позаботиться!

Секунда прошла, как нож сквозь масло, а оно вдруг оказалось живым и закровило.

Они все так думают, просто кузина это сказала вслух.

Молодец.

Один честный человек на всю семью.

Лика тут же пошла собирать сумку, а в доме начался ад в миниатюре. Еще и в этом виновата, это из-за меня тетя плачет от неслыханной грубости дочери, и кузина кричит заячьим голосом, и во всем виновата я, только я.

Без дома

Сумку собрать было недолго, но все равно она оказалась тяжеленной, а денег на такси, конечно, не оказалось.

Солнце залило городок по самые крыши, казалось, что улиц в нем нет, а есть одна длинная желтая площадь, которую надо непременно перейти пешком из конца в конец, и солнце тут же присело на голову, добавив к сумке пуд тяжести.

Лика несла нож, воткнутый прямо в тело, и ничего с ним не делала: притворяться, что не больно, какое-то время не было необходимости.

Это случилось с ней впервые – ее выгнали из дома родные люди, и она идет в дом к другим родным людям, а может, их и дома нет, или у них гости, или они тоже не захотят, чтобы она у них жила.

Больше идти было некуда – к родителям ехать денег нет. Да и как оттуда потом добираться на работу?!

Муравьи торжествующе выстроились колонной, шагая по внутренностям. Зато голова была полна необыкновенной ясности.

Хорошо бы сейчас к морю пойти. Положить сумку, прилечь рядом.

И стать бомжихой.

Может, брошенную лодку найти, перевернуть и устроить под ней гнездышко? Ходить после шторма по гальке и высматривать утонувшие и выброшенные морем драгоценности. Продавать их на «золотой» бирже, тратить на красивую одежду и прослыть городской сумасшедшей.

Тут полно таких. Их знает весь город, их любят, никогда не обижают. Про них рассказывают байки и умиляются. И никогда, никогда не осуждают. Они вне морали и общественного порицания. Какой спрос с сумасшедшего?!

Лику они всегда притягивали и пугали. Папа говорил: «Сумасшедший свободен».

И теперь она поняла, что это правда.

Если вы живете в этом городе, то вы знаете почти всех его сумасшедших.

Сумасшедшие как будто поделили город на сферы влияния.

В центре ходил человек в очках, кедах и спортивном костюме, с синдромом Туретта. Его всегда было слышно издалека, он орал громко и очень свирепо, местные жители провожали его взглядами, «биржа» сдержанно усмехалась, но так, чтобы он этого не заметил, а деревенские приезжие шарахались и прятали детей.

Он ругал страшными словами все подряд. Лика жила тогда как раз в центре и очень пугалась, но все-таки слушала и поневоле изучила весь его репертуар.

На улице возле цирка ей иногда попадался рыжий танцующий бородач. Он ходил босиком, внезапно начинал приплясывать и смеяться.

Самый знаменитый ходил в районе базара и детской поликлиники. Он был влюблен в молодую врачиху, являлся к ней под окна кабинета и пел одну и ту же песню о любви. Она распахивала окно, бросала ему печенье и подпевала.

В квартале, где жила Ликина сестра, ходил очень опрятный чернявый парень с кротким лицом. Он катил впереди себя самодельную повозку с автомобильным номером: думал, что это его машина. По-детски имитировал звуки мотора и тормозов, останавливался на светофоре с другими автомобилями, пропускал женщин и детей на «зебре», а сигнал у него был настоящий – велосипедный. Всегда был одет в свежую белую сорочку и отглаженные штаны цвета молочного шоколада. Его любили, и никто, никто ни разу не сказал ему, что на самом деле никакой машины у него нет.

А Лика будет особенной сумасшедшей – молодой, красиво одетой и живущей на берегу под лодкой. Уже интересно.

Но дело, видите ли, в том, что у всех, у всех этих несчастных, был дом. Кто-то жил в семье, как этот псевдошофер, а кто-то в психушке.

Во всяком случае, под лодкой на берегу точно никто не жил.

И женщин среди них было исчезающе мало.

Буду первой, повеселела Лика.

И вдруг ей пришло в голову, что можно пойти к Миранде.

Она уже прожила у нее как-то целый год, и теперь можно попросить разрешения перекантоваться недельку, пока появится какая-нибудь дельная мысль.

А может, и лодка найдется на берегу. В конце концов, скоро лето.

Как случилось, что я бездомная, думала Лика. Так не бывает в этом городе. Никогда не было. Даже у самого последнего, конченого человека есть родня или, на худой конец, хибарка из фанерок и картона.

В чем я успела так сильно провиниться? Может, права была бабушка, что неоплаченные преступления предков ложатся на ни в чем не повинных потомков, являя миру упрятанные грехи. Что за людоеды были, в таком случае, мои предки? Но почему именно на меня-то?!

А может, это просто моя личная судьба. Никто не виноват, надо просто продолжать барахтаться.

Вот и подъезд Миранды, знакомый до последней ступеньки: каждая дверь на каждом этаже, узор плитки на полу, разбитые стекла в наружных окнах и лифт в летаргическом сне.

Звонок.

Тишина, шебуршание, мягкие шаги, свет исчез из глазка, грохот цепочки.

– Ой, кто к нам пришел!! Ликуша?!

Вот я и дома.

Нет, не совсем дома. Но об этом я еще успею погоревать.

Дом Миранды

Уже третий час Лика пила кофе и рассказывала Миранде о своих делах. Мирандина хорошенькая дочка Клара сидела между ними, развесив уши, и не собиралась никуда уходить.

– Приютишь меня еще раз, Мира? – на всякий случай спросила Лика, хотя все было понятно без слов.

– Конечно, что ты спрашиваешь! – подпрыгнула Клара. – Ура! Будешь мне уроки делать.

– Живи, – выпустила дым Миранда и поправила очки. – Ты меня выручила, теперь моя очередь. Только давай условимся – с уборкой помогаешь, и продукты покупай иногда.

– Я от мамы буду привозить, – обрадовалась Лика. – У нее там всего полно. Ну что, живем, девочки? Принимайте беспризорницу!

Перед сном, уже разложив свой легкомысленный скарб, Лика вытащила из сумки серый матерчатый блокнот, открыла его и дописала последнее на сегодняшний долгий, пылающий и такой разный день:

Все в этом городе считают себя вправе рассматривать и судить чужую жизнь, но вместе с тем вы можете стать родственниками с совершенно неродными людьми. Такова двойственная природа городка Б.

Спать не хотелось.

Лика покосилась на раскидавшуюся рядом во сне Кларочку и перелистала блокнот назад, к страницам, где писался ее дневник. Когда она получила этот блокнот в подарок от фирмы, будущее еще обещало стать лучезарным.

Розовоглазая рыба

У Лики уже все было продумано.

Она работала в странной конторе, куда папа привел ее сразу после окончания университета. Должность называлась – переводчик и технический секретарь. Тут Лике предстояло осуществить долгий план – уехать в Италию.

Во-первых, во-вторых и в-третьих, – перепилить веревку привязанности к Генриху и начать новую прекрасную жизнь.

Торопиться абсолютно некуда и незачем – всему же требуется определенное время для созревания: например, если варишь виноградную кашу, нужно не менее сорока минут, быстрее не получится никак, даже если ты засунешь туда палец и сваришься вместе с мукой. Палец-то там как раз лишний, а нужно время, чтобы каша пропыхтелась, стала гладкой и глянцевой и желировалась. Понимаете? То есть на вид она может быть какая надо, и даже на вкус, и никто вас не осудит; но она должна – если ее разлить в формочки и дать застыть – потом выскальзывать из них, плотная, бликующая, упругая и при этом нежная. А если недоварить, получится размазня, и больше ничего.

В общем, так и с придуманным планом. Смотрите, что было бы: через три месяца Лике была обещана Италия, языковые курсы.

Она тихо-мирно едет туда, обустраивается, честно шлифует язык. Но времени не теряет – находит связи в Падуанском университете, подает заявку в аспирантуру, сдает языковой минимум, предъявляет тему диссертации – современная итальянская проза, Дино Буццати, и еще можно поискать, мало ли кто у них появился, и это тоже надо будет узнавать заранее.

Вооооот.

Попадает в Падую, там резные древние камни, пестрые тени на мостовой, профессура, старые скрипучие парты в аудитории.

Вначале записывать лекции на слух будет, конечно, сложно, но очень скоро у Лики появится подруга – лохматая забавная Франческа, очень смуглая и белозубая, с резким гортанным голосом, она ей поможет сначала разбирать непонятный диалект препода, потом они станут неразлучны, она начнет доверять Лике больше всех, а потом пригласит на выходные к себе – в поместье, конечно же, где-то возле Вероны.

И поедут они погулять в эту самую Верону. Не то чтобы Лика молилась на Джульетту, но на Шекспира – да, и там им повстречается молодой человек – немного старше, его зовут Мигель, он по матери испанец, очень деликатный молодой человек, а когда снимает очки – от его глаз можно получить солнечный удар. Глаза у него миндалевидные, аквамариновые, яркие.

Вдвоем они будут интеллигентно иронизировать над культом Вероны и суевериями насчет бронзовой левой груди, и взгляды встретятся и задержатся, и над ними завьются купидончики с лентами, потом Франческа подмигнет – идите уже, и они пойдут бродить между двух рядов дышащих зноем и прохладой каменных стен, и неловко сцепятся пальцами, и будут ходить, ходить до сумерек, не слыша голосов прохожих.

Додумать остальное Лика откладывала на попозже. Время еще есть, и положено оставить место для импровизации.

А пока надо подтянуть итальянский, чтобы вырулить на этот придуманный сценарий. Вот и лексикон для ведения бизнеса – к сожалению, тут Данте и даже Петрарка не сдались ни за каким чертом, придется зубрить всю эту казенную тоску – но ненадолго, три месяца, кариссима! – любимые друзья подарили аж две штуки, можно учить в четыре руки, по-македонски. Или это в две?

В общем, учила язык, и точка.

И наконец приехал верховный хозяин – Агарский. Шеф долго долго совещался с ним в кабинете, Лика терла пальцы и унимала жилку на виске.

– Па, ты напомнил?

Папа вздыхал, от чего его большой живот разводил в разные стороны полы пиджака, и глядел поверх очков.

– Позовут сами, сколько раз повторять.

Не помня себя, Лика зашла в кабинет, посмотрела в бесцветные – какие-то розоватые, без ресниц – глаза Агарского, взяла буклет, глянула в текст: он смешался, как в доме Облонских, но разобрала и протарахтела перевод с листа – виртуозно пролетела мимо провала.

– Молодец, молодец, – переглянулись Агарский с шефом, потом рыбьи глаза снова посмотрели в Ликины, напряженные. Шеф не поднимал взгляда и сосредоточенно ломал спички на мелкие кусочки.

– Прекрасно, прекрасно, ты блестяще переводишь! Да, Зурабыч? Жемчужина! Зачем тебе еще поднимать уровень языка? Он для нас более чем достаточен.

Старые камни Падуи сильно удивились, покачнулись и поплыли. Франческа, ожидающая подругу в аудитории с задранными на подоконник тонкими ногами, подняла брови, зевнула и перевернула страницу. Поползли и обрушились в воронку летние поля, пестрые мостовые, дорога в Верону, кипарисы и пинии, промелькнули очки Мигеля – Лика не успела увидеть его удивления. Наверное, его посетила неясная грусть, и испанская мама воркует над ним – ничего, ниньо, она когда-нибудь появится, кариссимо фильо.

Засыпанный обломками путь нечего было и пытаться расчищать. Всякий бы понял это, глядя в розоватые глаза без ресниц. Агарский забыл о Лике, когда она еще даже не вышла из кабинета. Его нельзя было убить – только проклясть страшным злым проклятием подневольного человека.

Папа ничего не спросил, и правильно сделал, потому что затравленный взгляд дочери нашел его, как объект для ненависти – за то, что этот путь закрыт. Завален. Забит навсегда!

И Франческа подружится с кем-то другим, вполне возможно – с девочкой из Финляндии, они такие спокойные, и у них всегда все получается, они живут в нормальной стране, их единственная проблема – пьющие мужчины. Впрочем, женщины, наверное, тоже.

Вот если бы Лика встретилась с Мигелем, она бы научилась у него варить паэлью и пить рьоху. Может быть, полюбила бы корриду и разлюбила Генриха. Мигель, ты любишь корриду? Не может быть, чтобы да. Ты не такой. Погоди секунду, не надо так быстро прощаться со мной.

Ведь мне надо сейчас искать что-нибудь другое, кариссимо.

У Лики не оказалось запасного варианта, и она совершенно не представляла, чем еще можно заняться.

В тот вечер она не стала подниматься наверх, в свою комнату. Небо посерело, и подул совсем ленивый, но уже холодный ветер: зима присылала приветы, ей тут быть через полтора месяца.

А пока темно-зеленые деревца усеяны созревающими мандаринами. Апельсины растут немного дальше, и сейчас ветер всем покажет, как ходить в ливень собирать плоды.

Папин армейский брезентовый дождевик – словно домик улитки, по нему туго лупят струи дождя, выбивая джаз на капюшоне, и вон сколько апельсинов влезло в карманы.

Можно бы остаться здесь, но только если целыми днями ходить в дождевике под ревущим ливнем между деревьев и чистить горькие апельсиновые шкурки, потом делить оранжевые шары на дольки и отправлять их в рот по одной, а в это время гулкий стук дождя по голове, а ты внутри сухой и теплый.

– Завтра я увольняюсь, – сказала Лика папе, он, хоть и стал плохо слышать, но все понял и не переспросил.

Утренний автобус увез ее навсегда от фирмы на сваях, от Агарского и Италии.

Впрочем, и от улиточного домика тоже.

Дядя и тетя были рады, что Лика поселилась у них: родительская квартира была давно заброшена и не пригодна для жилья, да и вообще – девушке жить одной совершенно недопустимо.

И это бы длилось неизвестно сколько времени, если бы кузина не поставила все на место.

Никогда бы в жизни Лика не могла столкнуться и подружиться с кем-то вроде Миранды, однако новое время взболтало устоявшийся миропорядок, случались и гораздо более странные вещи, чем стать частью чужой семьи.

Лика подоткнула подушку и погрузилась в чтение.

Дневник.

Такое-то число такого-то месяца

Спасибо сестрице – пристроила корреспондентом в редакцию.

Просто, честно и никаких Италий.

Начальница Наталья женщина хорошая, мы друг другу нравимся. Она меня опекает, как может, предупреждает, где яма, а где мостик, я пока зеленая и со всеми очень мила, как положено младшей по рангу.

Третья в нашем кабинете – Миранда.

Красивая женщина эта Миранда – что-то вроде зрелой русалки, когда длинные волосы еще можно носить распущенными по плечам, но уже очень скоро они станут выглядеть как сушеные водоросли, и придется собирать их в пучок.

Редактор включил ее в число «персон нон грата» для дружбы – в числе прочих женщин невнятной судьбы: заботится о моем реноме, типа – она плохо на меня повлияет. Говорит – Миранда хорошая мать, но тем не менее разведенная женщина с сомнительной репутацией. И еще две такие есть – но они сидят в других кабинетах, встречаемся только на летучках или в коридоре.

У нас тут даже пройтись с мужчиной под ручку рискованно, а они себе позволяют жить как вздумается на виду у всего города! Смелые женщины, ничего не скажешь.

Наталья доложила, что Миранда живет с дочерью-подростком, никаких мужчин вроде бы рядом нет, но выглядит как кинозвезда – в красных платьях, шубках и бликующих перстнях. На работу приходит когда проснется, а это не раньше двенадцати, и прежде всего пьет кофе и обходит кабинеты – собрать сплетен.

Кажется, редактор в чем-то прав – что у меня может быть общего с глуповатой хабалистой бабенкой?

– Она хорошая, – жмурится Наташа, – но доведет меня, что я ее уволю за прогулы!

Вот и сегодня Миранда опоздала на работу.

Наталья злая, как оса, получила по шапке от шефа, не может до нее дозвониться.

– Вот как я буду выкручиваться?! Выгонят ее, будет знать!

И тут коричневая крашеная дверь распахнулась, на пороге – заплаканная дочка Миранды, Клара. Рухнула на стул и зарыдала в голос.

Мы подорвались, забегали со стаканами воды и полотенцами и еле выцарапали новости: Миранду вчера ночью сбила машина, она в больнице. Бедная девочка совсем одна, дед старый и больной, дядя с Мирандой в ссоре.

Наташа распорядилась собрать денег и успокоить шефа, а меня послала с зареванным ребенком в больницу.

Миранда лежала на спине и не шевелилась: порвана связка в плече и трещина в тазовой кости. Пара месяцев лежачего режима.

Кларка то и дело плачет, Миранда стонет, мор и глад кругом. Словно грозный ангел встал предо мной и взмахнул мечом (у них точно есть мечи?!) – без тебя они пропадут!

Пойду-ка я к ней жить на время.

Остаться переночевать у друзей – дурной тон, особенно молодой женщине: спать надо у себя дома или у родственников.

Неожиданно у Миранды оказалась великолепная квартира, похожая на драгоценную шкатулочку.

Пока мы осторожно укладывали Миранду на диван в гостиной, времени разглядывать не было, зато когда я рухнула в кресло и навела фокус, увидела чудесное и изящное, Версаль и Фонтенбло, все продумано и сделано тщательно и с любовью.

Мне казалось, что мать-одиночка должна жить очень скромно, а в наше смутное время и вовсе – на грани нищеты.

– Это мое приданое от родителей, – простонала Миранда, которая даже с переломанными костями в первую очередь не забудет похвастаться!

Мы с Кларкой будем спать во взрослой спальне, пока ее родная мать не выздоровеет; а я побуду в роли матери Терезы.

И заодно помечтаю о собственной квартире, пусть не такой безумно красивой, но своей.

Такое-то число такого-то месяца.

Миранда

Начались будни в роли сиделок.

Первый раз после катетера Миранда никак не могла пописать сама. Мучилась страшно.

Поставили мы ей утку, вызывали рефлекс – то будто она едет в автобусе и дико хочет «пи-пи», и тут шофер останавливает, она зайцем сигает в кусты, и – оооо, наконец-то облегчение! Или другой вариант – сидит на совещании, ужасно хочет в туалет и… далее по тексту.

Битый час изображали театр двух актрис!

Хоть тресни, ничего не получается.

– Надо самой, – нудит Кларка. – Иначе вообще разучится!

– Вот я сейчас точно взорвусь!

Решили катетером, пока она не лопнула.

Искали то место, откуда писают.

Не нашли!

– Мама, нету дырочки, – чуть не плачет Кларка.

– Блин, как же я писала всю свою жизнь?! – недоумевает Миранда.

– Тут есть, но другое. Я отсюда родилась! – деловито хмуря брови, исследует Клара сложный объект.

– Да вы с ума сошли! Машина не убила, вы меня доконаете! – Миранда уже всерьез страдает.

Извелись все трое, но катетер каким-то чудом засунули, и бедная пациентка счастливо освободилась; однако это компромисс – надо добиваться самостоятельного процесса без помощи приспособлений.

Единственное, чем она могла шевелить безболезненно, – левой рукой, все остальные части тела при малейшем движении беспощадно болели. Пришлось ухаживать за ней, как за настоящей тяжелобольной: ставить утку, кормить бульоном с ложечки, расчесывать волосы, без конца поправлять подушки и ни на секунду не оставлять одну.

– Девочки, как бы мне помыться, а? – жалобно сказала как-то утром Миранда.

Мы с Кларой переглянулись.

Тащить больную через весь коридор в ванную – как?! Положить на кафельный пол и поливать из чайника?

– Надо мыть прямо тут, – придумала находчивая Кларка.

И закипела работа! Постелили на весь матрас огромный кусок целлофана, осторожно перекатывая стонущую Миранду, притащили ведро с горячей водой и тазик, раздели больную и принялись намыливать ее с двух сторон губками.

– Щекотно! Ах-ха-ха!

– Мама, не дрыгайся, – деловито шмыгала носом Кларка.

– А голову как мыть?!

Голова в самом деле была наиболее сложным этапом: волосы губками не промокнешь!

– Так, – осенило меня. – Бери ее и разворачивай!

– Стойте! – беспомощно выпучила глаза Миранда. – У меня в тазу трещина! Вы меня доломаете!

Скользя по мыльному целлофану, мы вдвоем мастерски развернули закоченевшую пациентку, как часовую стрелку, поменяв местами ноги и голову.

Бережно потянули за голову, чтобы та свисала над тазиком. И очень шустро вымыли длинные волосы, полоща их в мыльной воде, как половую тряпку!

Миранда лежала счастливая и умиротворенная, как тюлень, пока мы ополаскивали ее чистые скрипучие волосы из чайника.

– Дай вам Бог здоровья, девочки, – охала она, пока мы сушили ее полотенцами и кутали в чистое, как младенца.

Но на этом наше веселье не закончилось.

Такое-то число такого-то месяца.

Бордель

В очередной раз выкупав Миранду, расчесываем ей волосы и точим лясы, и вдруг слышим равномерный скрип с потолка.

Долгий, непрекращающийся, время от времени меняющий ритм и скорость.

Кларка первая предположила, что это акт.

– Да иди ты, – не поверила я. – Откуда ты столько знаешь?!

Перешли в другую комнату – а там тоже скрип! Только в другом ритме.

Перешли в третью – там вообще кони скачут!

– Слушайте, там же бордель, наверное! – завизжала в восторге Кларка.

– Я давно это подозревала, – деловито отозвалась Миранда.

Мы с Кларкой стали перебегать из комнаты в комнату и делать ставки, кто быстрее завершит процесс.

Миранда так хохотала, что описалась без всякого катетера.

– Вот и проблема решилась, – обрадовалась Кларка.

– Так вот что за девицы в подъезде шастают! – осенило меня.

Таким образом, разъяснились изредка попадавшиеся в подъезде странно одетые гражданки, не умевшие здороваться.

Через пару недель мы попали в историю: в один прекрасный вечер клиент верхних спьяну ошибся этажом и постучал к нам.

– Это, наверное, Зойка хлеба принесла! – крикнула я и, не глядя, отперла дверь.

Ввалился пьяный мужик в черной турецкой дубленке и с самого порога увидел возлежащую одалиску.

Помытая Миранда в очках имела вид строгий и соблазнительный.

Клиент протянул к ней руку, споткнулся о ковер, напоролся ладонью на деталь дессау (я там всю мебель выучила) – колючую красивую фигню в форме пальмы, и гневно заорал, что «эти суки» хотят его убить!

Мы с Кларкой прозрели, вышли из столбняка и в четыре руки вытолкали его обратно на лестницу.

Клиент полночи бился в нашу дверь и требовал компенсации за ободранную руку и обманутые надежды.

Мы через дверь убеждали его, что бордель – этажом выше! Он не слушал и грозился сломать двери, а также изуродовать нас пальмой.