Kitobni o'qish: «Действительность. Том 1»

Действительность феноменальная
Расколотая реальность

Предисловие

Я писал свою книгу тринадцать лет. И за это время, многое поменялось, как в окружающей меня жизни, так и в моём разуме. Эта книга, есть олицетворение, некоего становления моей мысли. Здесь, словно нити, переплетались заблуждения, с истинами, воплощаясь в разноцветный ковёр моего воззрения. Я бы не хотел, после сказанного, отказываться от своих заблуждений…, так-как, в определённый момент осознал, что выбрось я, эти заблуждения, из своего произведения, и весь «ковёр» рассыплется на отдельные, несвязанные нити-фрагменты.

Заблуждения, если они гармонично переплетены в произведении, с истинами, на самом деле, обеспечивают некую связующую целокупность, некую законченность общего образа философемы.

Помимо прочего, выражаясь метафорически, если попытаться перевернуть этот «ковёр», то окажется, что те видимые с лицевой стороны нити заблуждения, вдруг ясно обозначатся на обратной стороне, как истины. И наоборот, нити истин лицевой стороны, вдруг станут заблуждениями – на оборотной. Такова судьба познания, и его воплощения.

Эта книга, не рассчитана на массового читателя. Скорее, на тот его небольшой круг, которому интересна глубина. На тех, кто, беря в руки книгу, надеется оплодотворить свой разум, предполагая, что для этого потребуется необходимый труд, напряжение всех функций разумения. Не думаю, что то, что развёрнуто на этих страницах, будет интересно, и увлечёт большое количество читателей. Ибо очевидно, что мир нашего социума, стал менее философичен. Но, тем ценнее, в моём понимании, она будет.

Ведь то, чем «питается», и удовлетворяется большинство, по моему глубокому убеждению, не заслуживает никакого внимания. Инстинкт большинства говорит: Философия, глубина созерцания, и познания, это ненужный, и даже опасный путь. Ведь на этом пути, тебе не найти той полезности, которую знает большинство, и к которой стремится. А главное, здесь таится много того, что для большинства, является враждебным, и даже непреодолимым.

И ты подумай хорошо, прежде чем ступать на эту дорогу. Ибо, обратного пути, не будет. Однажды открыв эту страну, однажды попав на это поле, – вернуться, действительно будет невозможно. «Разбудив своих спящих драконов, тебе уже никогда не удастся их усыпить…». Но тот, кто всё же, рискнёт, откроет для себя, новый небывалый мир. В котором, как и в этом, привычном для нас всех, мире, будет, как много опасностей, так и множество запредельных, невиданных областей, и невероятных чудес, способных привести пытливую душу, к непостижимому счастью, о котором, нерешительный, скромный обыватель, даже не подозревает…

Что есть, наша действительность? Что есть наш мир? В чём сущностные основы нашей жизни, и нашего мировоззрения? Этими, и подобными вопросами, люди задавались испокон веков, и будут задаваться до тех пор, пока существует орган, продуцирующий эту действительность.

Мой взгляд, на эту проблему, не нов. Наш мир, начинается иллюзией, и ей же заканчивается. Но вопрос в том, что ты вкладываешь, в такое обширное понятие, как иллюзия. В моём понимании, иллюзия имеет свою градацию, от пантеотектуры, воплощающейся в реальную основательность бытия, – в феноменальную картину мироздания…, до чистой иллюзии сознания, как самой тонкой монады, выстраиваемой нашим разумом, действительности собственного бытия…, – бытия воображения…, порождающего, все архитектонические чувствования, и впечатления душевного агрегата личности…, выходящие порой, за всякие пределы феноменального мира…, и ломающие, все возможные «горизонты событий».

Все наши критерии, и оценки, относительно реальности и достоверности окружающего мира, строятся исключительно на субъективных оценках, и к «истинной сути мира», (если представить себе таковую), не имеют никакого отношения. Всякая достоверность, какой бы она ни казалась абсолютной, в конце концов, опирается на веру. И одна вера, отличается от другой, лишь самоопределяющимися наделами, и убеждённостью в этих наделах, определённого вектора воззрения, и созерцания. И здесь, всё зависит, лишь от отношения «оценочной ганглии» твоего сознания, к выстраиваемой другими «ганглиями», того же сознания, картины собственного мироздания, и его осмысления.

С одной стороны, «грубая основательность физического феноменально-эмпирического опыта», = с другой, – «тонкость опыта трансцендентального, метафизического познания».

Наше доверие к «доказанному», в сущности своей, ничем не отличается, от доверия к метафизическому, и экзистенциальному. И там, и там, мы доверяем лишь определённому пантеону собственного воззрения, и умозаключения. Весь вопрос, лишь в достаточной очевидности «затвердевшего», «окостенелого тела», одного воззрения, и недостаточной очевидности другого, с телом фантомным, тонким, и уязвимым, – подчас запредельно-эфемерным…

И всё же, иллюзия, была, и остаётся единственной истинно-фундаментальной реальностью этого мира. Ибо, она и есть – само бытие. Иллюзия – есть квинтэссенция всякой действительности, и основа всякой, из её сторон. Действительности, которая, сама по себе, в сакральных глубинах своего бытия, есть лишь «нарушение», – продукт сбоя вечной гармонии абсолютного баланса, стихий архаической природы. Нарушение, той безмятежной пустоты, о которой нам, ничего неизвестно, и которая не может быть, никак нами замечена, идентифицирована, и обозначена. – Нарушение, воплощающееся в действительность бытия, в реальную действительность нашего мироздания.

В само понятие «иллюзия», я вкладываю более широкое мировоззренческое осмысление, и наделяю его, гораздо более глубоким смыслом, чем это принято в воззрении обывателя. C одной стороны, весь наш мир, вся наша действительность, есть лишь отражение в зеркале нашего ноумена. – Некое, приведение нашим «властолюбивым разумом», архаического мира хаоса, к порядку, – к своему порядку. С другой стороны, наш разум, вся целокупность его динамической пантеотектурной особенности, есть воплощённый опыт внешней действительности, – «креативное олицетворение существующего, самого по себе, мира». И если совершенно исключить, нечто существующее вне нас, вне нашего разума, то неминуемо исчезает, и само разумение. Но если исключить само разумение, то необходимо пропадает, и нечто внешнее, – сама реальная действительность, бытия этого мира.

В конце концов, действительность, есть порождение двух противостоящих, противно направленных, и не существующих по отдельности, антиномий, обозначенных нами, в упрощённой транскрипции сознания, как объект, и субъект. И воплощённых в нашем разумении, в антагонистические противоположности феномена, и ноумена. И не будь этого антропогенного дуализма, и мира действительности, как такового, – не существовало бы вовсе. И самой иллюзии, этой Великой Стихеи бытия, не на чем было бы основываться, как в трансцендентальном, и метафизическом опыте, так в эмпирическом, и феноменальном.

И в продолжении концепции, при оценке различных воззрений, касающихся этой запредельной страны, я с полной уверенностью могу утверждать, что всякое воззрение, каким бы оно не казалось фантасмагорическим, имеет право на существование. И всякое воззрение, как бы оно не касалось, своей «сферой», других воззрений, (а по большому счёту, иных миров), всё же, навсегда останется единственным, и неповторимым мировоззрением.

И те глубокие истины, которые прячутся здесь, между строк, (а по-настоящему глубокие истины, живут только между строк), могут быть замечены, и рассмотрены, только близкими, по характерной структуризации, разумами, со схожей душевной модуляцией волновой специфичности, и близкого фокуса, воззренческого поля обзорности. А попросту сказать, индивидуального моделирования, и последующей ощущаемости собственного, продуцируемого разумом, мироздания. И совершенно не видны, не замечаемы, и не идентифицируемы, разумами чужеродными. Пусть, эти разумы и будут, более гармоничны, сильны, и глубоки, в своих умозрениях.

В своём изложении, чувствуя пламенный холод близкой бездны, я, где-то неосознанно, а где-то и намеренно, делал отступления, от уходящих в запределье, векторов своего созерцания. Ведь если, «глубина вообще», – не имеет дна, то глубина моего воззрения, его состоятельная возможность, имеет свой предел. И когда ты подходишь слишком близко, к этому «бездонному колодцу», необходимо отступить, чтобы не свалиться «в бездну беспредельного».

Этот «колодец», подобно «чёрной дыре галактики», со своим «горизонтом событий», стоит посредине нашего умозрения, и воображения, зияя бездонным зевом запределья, окаймлённым смыслом…, и мы, будто планеты солнечной системы, обречены кружить вокруг него, боясь упасть, и стремясь прочь, и в то же время, сохраняя надежду, когда-нибудь окунуться, в эту пламенеющую преисподнюю!

Мы ищем в этом мире, самую сердцевину, самую общую, – главную его суть. Но, по большому счёту, как бы мы далеко не заходили, в своём познании, каждому из нас, суждено, лишь ходить вокруг, этого «бездонного колодца», но нам никогда не испить из него, ни единого глотка…

Можно сказать, несколько иначе. В метафизическом контексте осмысления, ища истинную суть мира, в нашей обыденной действительности, мы, словно паломники на хадже, в Мекке, обходящие вокруг Кааба, ходим вокруг «колодца собственного познания», стараясь подойти к его сути, как можно ближе. Сначала, мы подходим с одной стороны, затем с другой, и благодаря этому, мир в нашем воззрении, кажется бесконечно разнообразным. Но, на самом деле, «мир – сам по себе» не имеет никакого разнообразия. Это разнообразие, целиком и полностью, выстраивается в наших головах.

Кстати сказать, неспроста я привёл здесь, именно эту традицию Ислама. Ибо, Кааб олицетворяет в ней, дьявола. А «колодец познания», во многих культурах, олицетворяет собой, преисподнюю…

Моё произведение, это лишь, ещё одна безнадёжная попытка, испить из этого «колодца», увидеть истинный мир, почувствовать его, и попытаться, хоть как-то обозначить, его наделы. Ещё один взгляд в бездну, ещё одно амбициозное желание, потрогать истинную плоть мира. А по большому счёту, попытка обнаружить, и вывести на свет, собственный внутренний мир, рассмотреть свою собственную глубину…

Динамика написания этого произведения, – проста. Мысли, из хаотически блуждающих образов, зарождались, в глубине моего идеального разума, затем, кодировались, и уже формировались, в некие цепочки умозаключений. И я, насколько позволяло мне, моё рационально-аналитическое мышление, выстраивал, более-менее стройные, ряды воззрений.

Вы спросите меня, к какому разделу общей философии, можно отнести мой труд? Скажу, без капли кокетства, – не знаю… Я смотрю на него так, как смотрит мать, на своё дитя. Мать, как правило, не видит характерные черты лица, своего ребёнка. Для неё, они всегда – идеальны. В том смысле, что не поддаются никакой идентификации. Можно искренне позавидовать автору, когда он сам, смело и уверенно, относит своё произведение, к какому-нибудь конкретному разделу общей философии. Это говорит о том, что он достиг, некоей конкретизации своего мышления, и может называть себя, профессионалом…

Я бы мог отнести свой труд, к антологии, гносеологии, эпистемологии, или даже гностицизму, а себя, соответственно, к гностикам, так-как, вся его полнота, исходит сугубо изнутри, из собственного опыта, и не является продолжением, какой-либо утверждённой философской концептуальной системности, не придерживается, какой-либо зарекомендовавшей себя, архаической дисциплины. К тому же, одна из основных концепций моего произведения, в отношении мира, как «нарушения», как сдвига, как некоей трансформации абсолютной гармонии пустоты, в относительную гармонию действительности, не далеко отходит, от воззрений древних гностиков. Но и, тем не менее, этого, позволить себе не могу.

Ибо, при всех совокупных признаках меня, как гностика, я не являюсь таковым, по сути. Так-как, сам «гнозис», несёт в себе всё же, наличие божественного начала, как некоего присутствия. А это, идёт вразрез моим воззрениям, и умозаключениям, относительно основ мироздания.

По моему убеждению, всякое, самое неопровержимое, не оскопляемое, и безусловное присутствие, является, лишь вершиной градации чистой иллюзии нашего разума, лишь её сверх возвышенным пантеоном. Иллюзии, без которой нет жизни, как таковой, как нет её – без дыхания. Но можно ли дыхание, относить к безусловному присутствию?

В этом труде, можно найти, как экзистенциально-философское, так и натуралистически-эстетическое…, как эмпирическое, так и трансцендентальное…, как постмодернистское, так и консервативное…, как наивное, так и, в высшей степени, запредельное… Противоречивость моего труда, олицетворяет общую парадоксальность моего воззрения. Ведь воззрение, как известно, вещь сложная. И своей сложностью, оно отражает парадоксальность, и сложность самого мира.

Словно в системе кривых зеркал, мой мир, предстаёт адекватным, этой кривизне, и моей внутренней архаической системности. И в силу этого, моё произведение, есть сплошная антиномия. Но не всякая антиномия, как известно, является обязательным фактором ошибочного. Ибо, само бытие, есть воплощённая, антагонистическая антиномия.

Это произведение, сохраняет в себе, всю хронологическую последовательность, формирования моей мысли, и моего слога. От простого, очевидного, и даже пошлого…, – к сложному, и запредельному…, и затем, снова к простому… Оно, отражает хронологию формирования всякого органистического существа. И вся начальная детская наивность, очевидность, и, местами инфантильная горячность…, с лихвой окупается последующей серьёзностью, и запредельностью, доходящей, до холода «абсолютного ноля».

Все мои умозаключения, сложенные, в относительно стройные ряды, в сути своей – интуитивны, абсолютно гипотетичны, и не несут в себе, почти нигде, никакой классической, научной фундаментальной подложки. Как и не содержат никакой рациональной, и практической полезности…, как только глубоко созерцательной, – философской. Они, есть воплощённый синтез идеального, и рационально-аналитического мировоззрения…, как неких производных продуктов, от функционирующих, и продуцирующих «ганглий» моего мятежного, дуалистического разума. И в равной степени, как инстинктивны, так и рефлексивны, в строгом академическом смысле. Я писал так, как мог. Насколько мне позволяло, на тот момент, моё образование, и мои лингвистические способности.

Я никогда не стремился, ни к упрощению, ни к усложнению. Единственно, к чему я стремился в своём изложении, так это к ясности. Хотя, вполне отдаю себе отчёт в том, что мало достиг, на этом поприще. Ведь, крайне сложно добиться ясности изложения, в столь тёмных вопросах. Сложные вещи, очень трудно описать простым языком. А порой, это сделать – просто невозможно.

Я, инстинктивно стремился к гармонии…, подчас приукрашивая изложение своих мыслей, как мне казалось, поэтическими оборотами. И когда, мне это удавалось сделать к месту, и вполне гармонично, это доставляло мне удовлетворение.

В большинстве своём, вы не найдёте здесь, никакой характерной литературной последовательности изложения, и тем более, не найдёте абсолютной доказательной достоверности, переходящей в аподиктическую истинность. Не стоит относиться к моему произведению, как к попытке обозначить истину, в последней инстанции. – Всё лишь, с одной стороны, игра слов и понятий, игра смыслов, и сверх смыслов…, с другой стороны, – игра моего представления, и воображения…, игра красок, оттенков, и форм, в выкладываемой мозаике, моего умопостижения, и его олицетворения.

Это, только мой мир. И он может, лишь соприкасаться, своей «искривлённой сферой», с другими мирами, высвечивая общие поля секторов мировоззрения, и познания. А с иными, – не соприкасаться вовсе.

Я не претендую, на академическую грамотность, в тех вопросах, которых коснулся, на этих страницах. Но я претендую, на глубину, и неповторимость собственного воззрения.... Я не претендую, на хрестоматийно правильное изложение своих мыслей…, но я претендую, на музыкальную уникальность слога, как олицетворение уникальности моего «идеального мышления» …, противостоящего, столь же неповторимой «рациональной форме анализа». Этих, сакральных монад моего творческого…, продуцирующих, в своей синтезированной совокупности, идущий изнутри, «поток полифонии всеобъемлющего, интуитивно-эксплицитного знания». И пусть моя грамотность, и мой слог, далеки от совершенства, но всё же, в моих пасквилях, можно почерпнуть многое…

Вообще, всё, что я здесь попытался проанализировать, и описать, в сущности, есть, лишь поверхность, того глубочайшего моря моего мировоззрения, показать глубину которого, в полной его состоятельности, и объёмности, у меня нет, ни инструментов, ни возможностей. Всё, что остаётся, это уповать на вашу фантазию, и её способность вскрывать «потаённое – необозначенное», – то, что всегда скрыто между строк, как латентное отражение сути, лишь вашего идеального воззрения.

Всякая книга, имеющая амбиции на глубинное содержание, включает в себя, – недосказанность. А точнее сказать, имеет основой своей, эту недосказанность, давая лишь нити, ведущие к глубине…

Пошлый детерминизм

Обзор

«Как проблема отношения реальной действительности, и пустоты,

Есть, лишь вопрос отношения определённой упорядоченности

подвластной разуму, природы, к хаосу неподвластной природы,

так и проблема отношения «живого», и «неживого», есть лишь

вопрос отношения, и оценки, формы собственных порядков нашего ноумена,

к относительному хаосу, к отличным порядкам феноменальной природы,

этой действительной реальности. Вопрос, лишь соотношения, идентификации, и

классификации. Ибо, для нашего трансцендентного воззрения, всякое тело мира,

всякий объект нашего познания, к какому порядку, мы бы его не относили,

имеет свою собственную, внутреннюю организацию, со своими алгоритмами бытия,

со своей концепцией вездесущей, и повсеместной жизненности.

Организацию, лишь обозначаемую ноуменом, и относящуюся им, к тому,

или иному, контексту мироздания, к тому, или иному лагерю,

с его условными отчерченным границами,

на основании собственного созерцательного дуализма…»

Каким образом, могла прийти в голову мысль, о проблеме «живого», и «неживого», как о чём-то глубоко субъективном? Как? На каком этапе моего вглядывания в мир, могла зародиться, эта глубоко подсознательная, и в сути своей, неестественная концепция? Концепция, идущая вразрез общепринятым, и даже моим собственным воззрениям.

Формируясь в моём подсознании, и в какой-то момент, наконец, созрев, возник пошлый вопрос: а, собственно, что такое «живое», и чем оно, в своей самой сакральной сущности, отличается, от «неживого»? Что есть «жизнь», и что есть «не жизнь», в физическом, метафизическом, и трансцендентальном осмыслении? На чём собственно, базируются, все наши воззрения, и оценки в этом поле, и как, на самом деле, должны осознаваться границы, и сами поля, в этой сфере осмысления, нашей действительности? Нет ли здесь, скрытых монолитных заблуждений, переворачиваний истин, и вынужденных дорог, на которых, выстраивается здание нашего воззрения, и по которым следует, наше мышление?

И этот вопрос, как-то сам собой, захватил всё моё воображение, и стал, на какое-то время, краеугольным камнем всего моего миросозерцания. На самом деле, при всей кажущейся банальности, и избитости этой парадигмы, при поворачивании «линз умозрения», и смене угла, даже на малую толику, она становится антропоморфно критической, сугубо человеческой, и глубоко проблемной. Ибо вскрывает потаённые, а точнее, лежащие на поверхности, но не замечаемые нами, метаморфозы. Метаморфозы, к которым мы настолько привыкли, что они превратились в нашем сознании, в некую обыденную неоспоримую истину, и даже в пошлость, не вызывающую никакого интереса.

Кто теперь, к примеру, обращает внимание, на некогда, приводящие в исступление, и восторг, ранние продукты научно-технического прогресса? Тем более, мало интереса вызывают, всякого рода антиномии природных архаизмов, имеющих глобальное значение, в осмыслении нашей собственной природы. И в силу уверенности нашего разума, в изрытости, и просеянности этой древней почвы, мы стали не способны, даже на самые поверхностные вопросы, в этом ключе. Эта тема перестала быть проблемой. Наше воззрение, относительно мира, и природы, спаялось, и слилось в монолитный конгломерат, твёрдый, и незыблемый, – в «статую», на которую уже, никто не обращает своего внимания. И потому, несомненную, и даже абсолютно истинную.

Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что, ставя так вопрос, я рискую прослыть простым безумцем. Но, кто не рисковал, на пути к более холодной истине, чем та, в которой все мы привыкли плавать, и которой привыкли удовлетворяться.

Мы относимся к противопоставлению «живого», и «неживого», как к некоему устоявшемуся порядку, как, к само-собой разумеющемуся, абсолютному положению…, как к непререкаемой истине божественного проведения, лишь указывающего нам, своим перстом, куда нам следует идти, в какую сторону смотреть, и мыслить. Мы не утруждаем себя, копанием там, где, как нам кажется, не осталось ничего стоящего, – ничего, что могло бы заинтересовать, наш пытливый разум. Зачем, кому нужно проникновение в суть древних, давно разрешённых вопросов? Мы спрашиваем себя; Какой в этом смысл? Здесь нет пищи, для разумения, здесь всё уже давно съедено, переварено, и дефецированно, – всё рассмотрено и разложено по полкам и банкам, научной кунсткамеры. Какой смысл, изучать и рассматривать то, что давным-давно приведено в порядок, поставлено в ряды, что, и так уже, достаточно лаконично просто, и закончено ясно?

Мы привыкли к действительности, окружающей нас. Мы вытоптали хреоды собственного мышления, относительно бытия, и выложили мозаику алгоритмов разумения, и осмысления, относительно реальной действительности, и следуем этими дорогами, и алгоритмами, как единственно возможными, и единственно истинными. Нам даже в голову не приходит, ставить подобные вопросы. Но, если попробовать отбросить условности, и догматические привычки общего, и собственного индивидуального разумения, и попробовать взглянуть в мир, с несколько иного угла зрения. Если попытаться посмотреть на него, не устоявшимся затвердевшим взглядом, но взглядом ребёнка, взглядом, только что вошедшего в незнакомый дом, путника, – взглядом, по-настоящему стороннего наблюдателя, не заинтересованного в продолжении выложенной однажды, выверенной, и закатанной в железобетон, дороги. Если, так сказать, вскрыть, и заглянуть внутрь, попробовать на вкус, эту древнюю, и уже «распухшую консерву», – то откроется иная, совершенно непривычная картина. Мир оголит, свою сокровенную суть, и даже, скорее всего, – перевернётся…

Вполне естественно то, что от всего этого, отдаёт, не столько безумием, сколько наивностью, и неким неудержимым, идущим в разнос, полётом фантазии. Ведь, при всей холодности, и серьёзности поставленного вопроса, в нём, латентно укрыта, архаическая радость удовлетворения, – Великая страсть мышления, нарушающего собственные пределы, и ломающего, самые устоявшиеся стереотипы. Здесь, в сакральной глубине, скрыта та имманентная гордость разума, позволяющая ему, удовлетворятся Великим чувством открывателя, разрушителя, и победителя! Чувством, так естественно присущим ребёнку, с его неотягощенным, моральными, и социальными догмами, и стереотипами, созерцанием.

Но это, – не эпатаж, не показное кривляние мелкой души, стремящейся, лишь к непредсказуемости, и противоречию, – ради самого противоречия…, не простое, и пошлое упрямство, инфантильного сердечка…, которое, лишь из своей вредности, и ни на чём, не основанного апломба, стремится разрушать ценности, не имея на то, ни оснований, ни глубины собственного взгляда, ни трепета, перед истинно ценными, противоположными вещами…, сердечка, имеющего, лишь гордость тщеславия, и глупую надменность…, и пытающегося сформировать, не собственное воззрение, но лишь общественное, и собственное, представление о себе самом. – Нет…, ничего подобного… При всей кажущейся эпатажности, и апломбости, во всём этом, нет ни доли узколобого инфантилизма, и стремления к скоропалительной обособленности, недалёкого, томящегося тщеславием, духа.

И пусть, этот вопрос, зародился во мне, именно в самых ранних годах…, но расцвёл, и укрепился, в достаточно зрелых. Да, его первые ростки появились тогда, когда для разума наивного ребёнка, всё вокруг, такое яркое, первобытное, и отчаянно радостное…, такое сверх живое, сверхиллюзорное…, и в то же время, сверх реальное! Когда, в силу постоянной наполняемости души, впечатлениями, кажется, что время течёт крайне медленно…, и потому, замечается каждая мелочь, каждая деталь мироздания. И каждая такая деталь, превращается, в нечто эксплицитно-конкретное, нечто важное, и действительно-достойное.

Эти детали…, которые наш разум, с годами, научается упускать, игнорировать, как ненужный материал…, смешивая «ценнейшие камешки», с бренной целенаправленностью…, и превращая всё, и вся – в раствор, для заливки в нужные формы. Для разума ребёнка, эти детали, ещё составляют важность, и яркими пятнами украшают, всю палитру его бытия! И детский разум, без всяких напряжений, и сомнений, спокойным, не обремененным опытом, взором, вглядывается, во всё текущее мимо него, и в нём самом. Когда его память запечатлевает очень многое, и в самых ярких, и разнообразных тонах. Когда его взгляд замечает все нюансы, и оттенки, – всё то, что не доступно опытному воззрению, с его мешками целесообразности, под глазами.

Мало того, лишь в это время, наш разум подобен, только что собранному в дорогу, каравану. Он полон сил, и живости, – так необходимых, для остроты, и полноты восприятия. Только тогда, в силу тонкости ощущений, он способен, на самые глубокие проникновения в сущность вещей, – в суть самого мира! Он, ещё не устал, от скитаний по пустыне, он, ещё не отягощён полезностью, рациональностью, и целесообразностью. Он, подобен стреле, только что изготовленной, мастером. Её жало, ещё не затупилось, от постоянного проникновения, в плоть мирапознания.

К сожалению, со временем, с увеличением этого познания, с набиванием тюков разумения, «полезными вещами», караван жизни замедляет свой ход, и «стрела ощущений», теряет в своей остроте. После каждого опыта, её жало, всё менее остро, и сама она, не так проворна. И с этим, ничего поделать нельзя. Приобретая опыт, и находя, тем самым, практичную мудрость, мы необходимо теряем Великую интуицию духа! Теряем способность, и возможность, в тонких, сверх живых ощущениях жизни. Наш разум, открывая одни двери, неминуемо закрывает другие. Наш ум, постепенно тяжелеет и грубеет, но тем самым, становится основательнее. От этой основательности, он дубеет, и теряет в гибкости, скорости восприятия, и остроте интуитивного осмысления. Но приобретает, нечто важное для себя, – относительную стабильность, и власть порядка. Ибо, в его понимании, только порядок, имеет несокрушимую власть, над природой и миром. И его порядок, как некая доминанта в осмыслении внешнего мира, есть ныне, устоявшееся, и превращённое в «железобетонную конструкцию», мировоззрение, диктующее теперь, всему и вся, правила и законы, присущие его конструктивным особенностям, где авангардом, следует научно-технический прогресс, с его «вассалами», – физикой, математикой, термодинамикой и т. п.

Если взглянуть, и осмыслить исторически, возникновение, и становление глобальных организаций духа, и разума, зачатых в сношении рационально-практического, и идеального – полей разумения, то высветится некая параллель, метафорическая схожесть, со всем вышеописанным, явно, или завуалировано просматриваемая, в зарождении, и становлении науки, как таковой. Ведь, собственно, и вся наука, зарождалась в древности, на заре юности человечества, как интуитивное знание,присущее более, чувственности разума. Её ростки, такие уязвимые, такие неопределённые, – ещё даже, не зародыши, – эмбрионы! Но, как раз в силу этого, обладающие острой интуицией, в своём поле, в своём ореоле воззрения, и созерцания. В те далёкие времена, интуитивные флюиды идеального знания, – знания глубоко инстинктивного, и по большей части, имплицитного, достигали грандиозных высот! И, на самом деле, формировали фундамент всех будущих эксплицитных умозрений, и умозаключений, давая направление, всей последующей грандиозной, и перспективной постройке. Направление, которое, в силу его древности, теперь, – как невозможно опровергнуть, так и не имеет смысла подтверждать.

Глубинные прозрения тех людей, были так остры, и проникновенны, о коих, зрелому человечеству, – остаётся лишь мечтать. И вот, это «дитя», развиваясь со временем, сформировалось в грандиозное самостоятельное «растение», трансформирующееся постепенно, в «животное», с плотной кожей, и крепкими костями. Сложившись, наконец, в науку, с её разветвлёнными щупальцами, такими функциональными, и основательными…, такими перспективными, и целенаправленными…, такими гордыми, и обещающими. И вот, окончательно сформировавшись, это «животное», поработило всё мировоззрение, разлиновав его, на сектора, установив клетки, и загнав, всё «живое и свободное», – в резервации.

Но вот, что важно. Эта основательность и функциональность, оставалась всегда, и остаётся до сих пор, ценностью, только для «практично-рационального разума», только для его поля, для его формы выстраиваемого внешнего мира. Для другого же, поля разумения, для «идеального», – всё это оставалось, и остаётся, мягко говоря, плоским, грубым, и пошлым. Формой «властолюбивого практично-рационального воззрения», стремящегося привести весь окружающий мир, к своему целесообразному, и основательному, так необходимому ему, закономерному, и последовательному порядку вещей. Сделать мир ценным, и интересным – для себя…, и малоценным, и мало интересным в глазах идеальных форм воззрения, – задача «практично-рационального разумения». Ведь, вся та основательность, и функциональность, присущая «практично-рациональному разумению», которой он гордится, и к которой единственно стремится, не имеет той ценности, для идеальной плоскости продуцирования, и восприятия, в самой глубинной её возможности, и способности. Формы, для которой всё, что можно потрогать, объяснить, разложить, и упорядочить – слишком просто, и неинтересно, слишком поверхностно, и мелко. Всё, что делается, для какой-то бытовой пользы, – слабо, и низменно-корыстно…