Kitobni o'qish: «Ночью все кошки черны»

Shrift:

Свежий ветер и правильный курс

Стихотворения в прозе – жанр очень изысканный, и по плечу он далеко не каждому. В нём строгость поэзии сочетается с вольным и длинным дыханием прозы. Важно, сохранив строгость в мелодике, воспользоваться прозаической строфикой для расширения смысловых и фонетических границ.

Книга Татьяны Летневой – это настоящий кладезь для тех, кто любит изысканные литературные блюда, где тонкость намёка и подтекста даже важнее прямой эмоции.

Удивительно наблюдать эксперименты с ритмикой жанра, которые Летнева затевает с первых страниц книги. Есть тексты достаточно строгие ритмически, где запись в виде прозы просто удлиняет зрительные ощущения, придаёт новое визуальное дыхание.

«О, искренность на грани фола…

Все ждут её как результат чемпионата по футболу. Живое слово словно гол. Подсчитывай начало счёта… в свои, в чужие ли ворота».

Здесь необычность образа отлично сочетается с формой и лексикой.

«Когда сердце свободно – запасных вариантов не будет, запасными видятся все. Отчего же неистово так оно бьётся, зацепилась в нём болью за чужие слова без мечты дерзкая фраза: “Запасной вариант – это ты”. Одиночество – рай, одиночество – боль. Одиночество – маршруты крушений…»

Тут уже совсем другой приём. Он напоминает тургеневские опыты в этом жанре. Каждая пауза, каждый смысловой поворот – в фокусе, читателю никак нельзя такое пробегать глазами, глаз должен останавливаться и погружаться в глубину замысла.

Летнева обладает своим особым чувствованием мира. Её зрение, и физическое, и духовное, настроено особым образом. Она нацелена видеть красоту и никогда не откажется от этого своего свойства. Об этом она проговаривается в тексте «Ландышевые потрясения»:

«Знаете, когда-то давно я попала в лесное море ландышей. Я его не искала, ЭТОГО МОРЯ, ПРОСТО гуляла в лесу. И вдруг… Это было как откровение. Потрясение чистотой и красотой. Ничего подобного я никогда не встречала, с чем сравнить? И можно ли сравнить?»

Это качество превращает тексты Летневой в спелую мякоть, которая желанна и тем, кто алчет сладости, и тем, кто алчет свежести.

В книге действительно много свежего, много ветра, которого так подчас не хватает многим адептам филологической прозы. Она не боится, что её творческие паруса надуются слишком сильно, её курс всегда к счастью, а счастье – это преодоление дисгармонии ради гармонии. Таково, как я полагаю, творческое кредо Летневой.

Летнева – прозаик, несомненно, бунинской школы. И по темпу, и по пронзительности тем. Она умеет вполне обычный текст обернуть таким флёром ностальгии, что сердце поневоле вздрагивает. И это тоже стихотворения в прозе, только чуть с другого литературоведческого ракурса. Зарисовка «Тополя вековые» пронизана тёплым духом тополей из старого центра Москвы. Это рассказ-воспоминание, он подкупает абсолютной искренностью и сочувственно-глубоким знанием людей. Точный городской ландшафт, точное знание быта людей, и невероятное ощущение бренности всего земного прописаны так же остро и правдиво:

«…Память тополиным пухом цепляла душу и привносила немую грусть и снежные, холодные размышления… Может быть, лучше было промолчать, забыть, стереть из памяти и не вспоминать об этом? То, что так долго лежало в самых закрытых закуточках, пушистиками поднялось вверх и исчезло, смешиваясь с облаками в небе… и таяло, таяло снежинками прошлого…Слышал ли или видел их Тот, Кто свыше, к Кому они обращались с молитвами и слезами в Богословском переулке Москвы? Нет ответа…»

Когда я оцениваю русского литератора, всегда смотрю, что у него написано об осени. Осень для русских – сакральное время. Почти не найдёшь писателя, который не чувствовал с этим временем года особый резонанс. И всякий, кто пишет об осени, вновь обязан искать свою краску, чтобы не изобретать образный велосипед. У Летневой получается в осенний теме быть оригинальной и при этом верной духу русской осенней классики:

«Целовала осень хрупкими губами листопада… Ветер, вечный странник, пилигрим исканий, бархатом касаний обнимал бесстрастно. И скрывала слёзы марево прохлады. И рябины гроздья ярко-красным маком, вкусом горьких ягод залетали в душу строчками восторга, грусти, заклинаний. Закружило снова листьями обета. И от ветра гнулись кронами берёзы…»

Этот текст буквально пропитан сырым воздухом осени с удивительным горьковатым, но при этом целительным вкусом поздних рябиновых ягод. Создать такое ощущение может только подлинный мастер слова.

Летнева любит всё живое, а то, что кому-то окажется искусственным, она оживляет прямо на глазах у читателя. За каждым её текстом виден человек не только чувствующий, но и думающий. В ней нет ни капли разъедающего святость литературы цинизма, она словно из другого времени, где главное – утвердить примат красоты и подарить её ближнему. Сейчас, когда люди прячутся от жизни в виртуальной реальности, это критически важно – спасать красоту, которая непременно, по завету классика, когда-нибудь спасёт мир.

Такие книги, как эта, для меня залог того, что всё будет хорошо, и мы за цифровизацией и рационализмом не потеряем человеческий облик.

Максим Замшев,

главный редактор «Литературной газеты»,

первый заместитель председателя МГО

Союза писателей России, член Совета

по правам человека при Президенте РФ,

Президент «Академии Поэзии»

Лицо одно, а отражений – бездна
Стихотворения в прозе или Поэзопроза

Искренность на грани фола…

О искренность на грани фола…

Все ждут её как результат чемпионата по футболу. Живое слово словно гол. Подсчитывай начало счёта… в свои, в чужие ли ворота.

Изъяны критикует рьяно кто-то… Поднять, зажать иль опустить? Нить дёргают функционеры слова, всегда за первенство готовы всей стаей налететь… вкусить! Чужой души. За обнаженье снова?

Поэзия всегда одна… на грани чистосердечия и безрассудства и не в досужих разговорах… Открытость, где любопытство соседствует с бесстыдством? Язвительность. Хихиканье в кулак. Сомнения?

А вы смогли бы так? Полётность и бескрылость. Возвышенность и приземлённость. Уверенность, что главное – влюблённость… в жизнь! Свет, солнце, тени, ночь и мрак. Где боль на грани выживания, поэзия – всегда признание. Себе и никому. Всем и только одному. Единственному. Всевышнему. И от Всевышнего… Найдите лишнего… Умей читать и между строк. Ищи намёк. И то, что передать глазами трудно.

Поэзия – твой опыт и урок. Души. Летящей за пределы. Но не спеши. Слышать сердцем – вот главный знак. Не всуе – слова – не вымысел – пустяк. Не обобщай, не растекайся, до личностей не опускайся. Но душу, обнажённую, прими.

Вы спросите зачем? Ведь искренность укрыть и спрятать глубже, подальше нужно. Она чувствительна. Тонка, прозрачна и восхитительна! И уязвима. Уверенно-стремительна, чиста. Но чувство меры для неё губительно. Она сама – эмоции чрезмерность. В ней поиск смысла, несущий верность. Наивна, ранима и непостижима. Невероятной верой в Любовь хранима. Лишь в ней познание себя и мира. Её полёт похож на луки-муки или ножи на острие наития… Подумай, возвышенность – не лифт, не этажи… Ступени – воздушной лестницей из сердца прямо созвучием в душу.

Словам и мыслям тесно. Пиши. Не здравый смысл просит – чувства. Не арифметика пометит истину стихосложением искусства. Где искренность на грани фола безбрежностью души – не произвола, неординарность там раскроет грани. И исключительность в ней неслучайна. В ней сокровенность, тайнопись души. Страдай. Люби. Чрезмерностью дыши. Как кровью, откровенностью пиши! Вот искренность на грани фола – возьми…

Путь прямодушия или тропинка лжи? Пойми! В беседе жаркой – и двигатель, и фора! Не притворяясь, неподдельностью скажи! О искренность на грани фола – в ней и стремительности скорость, непредсказуемость подъёмом в горы, и результат – как поезд скорый…

Экспромтом по времени…

Человек придумал часы. И сказал: это время.

Только ВРЕМЯ беззвучно смеётся. Время – ветер и кроссы. Бесконечность вопроса. Подъёмы и спуски. Крутые откосы. С которых взлетать или падать.

А часы мирно тикают… ТИК… или… ТАК… В такт.

Время неуловимо, незримо, мгновенно. Всем ожидающим мчится на смену… И тягуче. Взобраться на кручу, обращаясь к векам, выдохнуть в бесконечность, время – ты вечность!

А по жизни бежать и отсчитывать дни, месяцы и недели. Мысли как гонки… не надоели? Думать… господи, опять не успели… Улетели… во взрослость. Не успели даже понять, не успели родиться… заново сердцем, чтобы влюбиться.

Ощутить себя птицей. Вопреки влиться и раствориться… или разлиться в лужах дождя во время цветенья.

Время – миг возрожденья. Сегодняшний май. Ночь. Расцветают каштаны. Так странно… А часы тикают… ТАК. Пониманию в такт. И на небе тоненький месяц.

Звёзды – ходиками на кухне, кошки глазами подмигнули лукаво… Видишь, сияем, крошка!

Думать о времени свысока – слёзы, не углубляйся пока… Подарить себе розы. Мысленно. Ароматом времени.

Что букет? Денег нет… Обнаглеть… Обратиться… Всевышний! Деньги или время жалеешь? Молчит. Думаешь, всё же ответит? Улыбаюсь… и себе отвечаю…

Временем разбогатеешь… Временем никогда не созреешь… Мало всегда. Всеобъемлюще и могуче. Нет времени круче! Капелька или микрон. Секстиллион!

В механизме часов – трон. И сидит там времени БОГ. Он очень строг. Так конкретен. Размыт. Он улыбкой умыт. Памятью тайны укрыт.

Время нетленно, но «человеков» не видно… жизнь пролетает мгновенно…

БОГ мой, молю, дашь ли свой след оставить на дороге часов… бес-ко-неч-ной Вселенной?

ВЫШИВАЮ СЕРЕБРЯНОЙ НИТЬЮ ЗОЛОТУЮ ЛЮБОВЬ НА СИРЕНЕВОМ ФОНЕ. Технологией человеческой жизни. Полётом весны, нет, уточню, временами года – огнём! не кнутом, а доверием! Жизни и смерти Временем. Человеческих чувств. Отражением бесконечным… невидимых буйств. Дождевыми каплями или брызгами солнц.

Время-Бог напрямую втекает к нам в дом, в мастерскую души… Нет, пиши… разумом… Знать, круголями вопросов иссушит…

НО раздумием душ… СЕРДЦЕМ СЛОВ ДЫШИТ… Слышишь?..

Лицо одно, а отражений…

Лицо одно, а отражений, словно в копилке восприятий, в сундуке Вселенной… бездна! как будто глазами тех, кто смотрит, рисуют не тебя – себя! деталями других… секрет окажется открыт… на небе звёздном так искрит! как много лиц в одном лице сокрыто!

Нюансы отражений, а в них противоречием? похожесть! Приятно для одних, в других лишь отчужденье… хорошее заметят – промолчат, а третьи и несхожестью кружат. Свинцом лежит печать! чужая суть пристрастьем или тенью, в которой отрицанье, твой лик специально исказит, но если радостью украсит, вдохнёт – искрой восторга – отразит. О, как тогда засветится лицо!

Неправда, если говорят, какой ты есть, таким в мгновенье отозвался. И в облике твоём, меняя платья, движенье жизни… подобием случайным – неслучайным играют светотени… странно! вобрав в себя чужое дуновеньем и не вдруг становится твоим. Вот данность перекрёстков, их потоков.

Мы те, с кем нам приходиться общаться, и только если ум, дух, воля соединятся, тогда ты вознесёшься, возвысишься над обезличенной толпой. Сознанье индивида? В толпе необратимость, как в яростной и неожиданной реке сибирской. Снесёт! Обмен даёт реально знанье, что мы лишь отражение! В себя вбираем мозаику своих и не своих и неосмысленных открытий. Скажи, где нереальность, где реальность?

О пазлы, множественность, но, главное, не быть в толпе… Ведь повторение других в тебе, как отражение и отражения тех отражений, потоком хаоса читается и видится снаружи, на самом деле присутствует внутри…

Что примем, что отринем? от нас ли часто выбор наш зависит? или предписан кем-то? Пока в раздумье ты, влетело в тебя уже чужое и предпочтеньем отразилось иль отразится в зазеркалье жизни… в начале иль в конце…

Мы все из тьмы и света фантазий и энергий, непредсказуемость во времени до времени скрывается, таится и в твоём лице… В юнце старик и в старике юнец, и сын – отец… Но, главное, неравнодушия венец, где жив огонь любви… биение людских сердец! поскольку и у вечности для всех один конец… Лицо одно, а отражений… бездна!

Стриптиз души

Человек измеряет свои препятствия сам; если препятствий нет, человек не знает, чего он стоит, не может понять, на что способен.
Антуан де Сент-Экзюпери

Говорят, у души сто путей, если она выбирать умеет. И душа постигает себя, без препятствий она не созреет. В ней созвучности пламя и жар, интуиции чувственной дар. Не глазами видит и слышит. Между взглядом сомнений и слов, натяжение нитей – основ, не чужих, а своих представлений. Оставляют свой след пробы прошлых суждений, отношений, воззрений и мнений при условии… проникновенья. В юности нараспашку всегда открытость, влюблённость. Только есть оголённые провода – обнажённая незащищённость. Избирательность, камерность. И экстаз. Дистанцию, отчужденье боль несоответствия даст. Всё вбирает в себя. Сомненье. Противоречий борьбу. И каприз.

Говорят, ОТКРОВЕНЬЕ – СТРИПТИЗ… И друзей, и врагов берегись… «Раздеваться, дразнить, обнажать» – в переводе значение слова. Только светом душа дорогá, негатив раскрывать не готова. И наивная мягкость, и сила. Неприкрытой закрытости взмах. Смелость, трепет, эмоций размах. Жёсткость, опасение, ревность. Боль обид, холодеющий страх – всё в ней. Прячется. Недосказанность, слабость, глубина и чрезмерность. Субъективность и зрелость. Чувствами обозначится. И наполнит познанием. Надо стержень иметь. Каждый меряет по себе. Восторгом, желанием, восхищения знанием. Дерзостью немолчания. Сложностью выбора. Яростным отрицанием. Ложностью. Недоуменьем и непониманием.

Опытом жизни отмерь… на себе её грани…

И поймёшь, на что ты способен и что стоят слова, обронённые вслух, – из себя, для себя и для всех… Больше двух… И в духовных исканьях, мыслями или в словах, обнажаясь в признаньях, истину обретать нелегко, несмотря на «искрометанья». Не терять, раскрывая себя. И обиды в себе не копить. Облекать сомненье в слова, многогранности подчиняясь, со стремлением овладевать, ложь и правду не растворять, и прочувствованное отдавать. Знает точно, в движении душа, что возможно себя возвращать ПЕРЕПОЛНЕННОСТЬЮ плодами, созревая душою годами.

Нужно откровенными быть. Только с искренностью не шутить. Избирательность, ярусами, с бесконечным трудом постигают все сами. И взаимность важна понимания! Вновь себя не жалеть, не казнить. Сложность жизни в душе принимая и способность к любви, не теряя, чувствами, как бриллиантами, дорожить, равновесие и гармонию слов, будто важность делами, ценить. В них себя из себя вне себя открывая.

Запасной вариант…

Когда сердце свободно – запасных вариантов не будет, запасными видятся все. Отчего же неистово так оно бьётся, зацепилась в нём болью за чужие слова без мечты дерзкая фраза: «Запасной вариант – это ты». Одиночество – рай, одиночество – боль. Одиночество – маршруты крушений. Раствори, разведи одиночество исполнением желаний. Говорят, технологии есть, их не счесть. Сам себя выбирай, сам себя сотвори, сам себя гипнотизируй, живи и умри! Сам себе будешь и Богом, ограничишься сроком… запасных представлений, игроком запасным сверхуверенных мнений. Запасным быть почётно разве лишь в спорте, а по жизни ходить в запасных – случай всегда, запасная звезда? В запасных навсегда?

Запасные в Любви – запасные дороги, по тропинкам исканий от себя, не других, убежать далеко невозможно, нельзя. Жизнь как поезд, разве что мчится не прямой колеёй, а в зигзаг или крýгом, на путях запасных спит, забытой, Любовь. Начинайся опять, начинайся как вновь… Если вдруг катастрофа случится, то вспомни о спрятанной не в кармане, а в сердце и в душе поищи закуточки любви на запасном пути.

Всё ж смешно, просто плачь… Оглянись и внедряйся…

Я – ЗА ПАС, только НОЙ, как ковчег, как спасательный круг, Я – ЗА ПАС от души – нитью Радости, Солнца, нитью Солнца и Веры – нитью Жизни! И по ней я взлетаю на спиралевый гребень, необычной и странной, непредвиденной силы поисковой волны. С высоты ОМов и первых, и в ночи сверхполётной, в бесконечном мерцании звёзд холодных и жарких надежд, запасных вариантов и пилотов, крылатых, окроплённых Пегасовой кровью, в изобилии, или без счета, словно искр от костра… только там душа на двоих и «Единственный» в ней.

Телефон мой молчит, и молчит ожиданье, запасная надежда интереса иль лжи? Не спеши обрывать нити душ пресеченьем, в перекрёстках судьбы запасные мы все. Перекрёсток любви, перекрёсток забвенья, перекрёсток судьбы, перекрёсток надежды – вдруг сошлись в точке икс, запасными путями, в сердцевине познаний, запасными ЛЮБВИ, игроками по жизни – попаданием в цель и в других, и в себя!

Ландышевые потрясения

Способность жить на краю, на острие и не позволить себе свалиться в пропасть, не дать другим в толпе себя спихнуть – это дар. Познание себя в этой жизненной, «тончайшей постановке буйнопомешанных»… близок к острой боли непостижимой любви к жизни.

Знаете, когда-то давно я попала в лесное море ландышей. Я его не искала, ЭТОГО МОРЯ, ПРОСТО гуляла в лесу. И вдруг… Это было как откровение. Потрясение чистотой и красотой. Ничего подобного я никогда не встречала, с чем сравнить? И можно ли сравнить? Главное – неожиданность, когда не ждёшь и обретаешь, впечатление острым состоянием входит в память и чувства. Тогда это было настоящее море крупноголовых, распустившихся лесных ландышей, такая нескончаемая плантация среди деревьев. Куда я ни обращала свой взор, везде были они – ландыши… И никого рядом, никого… И потрясающий, головокружительный, сладчайший, тонкий аромат. Потом мне сказали, что переизбыток запаха ландыша может привести к смерти… если уснуть среди такого лесного ландышевого моря.

Свои встречи с отцом я могу перечислить по пальцам, по этапам взросления и страшного желания, до боли в голове и бесконечной, тонкой, щемящей боли в душе, желания понять, почувствовать необходимость своего в его или его участия в своей жизни. Последний раз он появился в моей жизни, когда серьёзно заболел. Он умирал. Он ничего никогда не говорил и не объяснял. А если и говорил, то причинял несоответствием боль… например, словами… «Много с меня не бери…» Это касалось реальной жизни, очень жёстко-материальной… Но именно по жизни его не было со мной никогда, со мной была только боль непонимания: зачем? отчего? Я не пыталась судить его, мне хотелось осознать… ПОЧЕМУ? Я искала единения… И была во мне мучительная потребность в мужском участии и отцовской любви… Я не помнила о нём ничего, я почти его не знала… кроме тех напряжённых моментов осмысления внутри и вне себя – бесконечной боли, попытки ЧУВСТВОМ понять его и себя в случайно неслучайных встречах… Помнила почему-то, как он мне сказал, что из всех цветов любит ландыши. Я поехала к нему, несмотря ни на что, и привезла только маленький весенний букет ландышей. Он вдохнул их тонкий весенний аромат. Всего один раз. И положил на стол. На следующий день отца не стало.

Надо ли искать смысл в этих двух вошедших так остро в мою память «осколками стекла» жизни ландышевых потрясениях? Один – длиною в жизнь и бесконечной болезненной попыткой понять проблемы отцов и детей… Другой – короткий и яркий по своей красоте природный эпизод в лесу. Всего один только раз. Для меня одной. Как нежданный, но не лишённый глубокого смысла знак. Ландышевое море разлилось навсегда в душе и памяти картинкой удивлённого восторга многоточием… Есть ли связь между ними? и почему так остро больно?

Говорят, важно только то, что ясной памятью входит в нас и не покидает, несмотря ни на что… Осколками драматичной памяти и болью в душе или эмоциональным потрясением. Эта страница никогда не устареет. Это страница смысла жизни и смерти. Это страница вечного поиска и осмысления. Перетекания большого в малое и малого – в бесконечность. И поиск причинности, истинности. Зачем и ради чего мы живём и кто посылает нам эти мгновения длиною в жизнь и миг – мгновением, откровением красоты? из хаоса мыслей, жизни – яркими островками памяти?.. И насколько хватает и хватит ли в нас любви, чтобы не сойти с ума в «тончайшей постановке» жизни? Главное – не уснуть от «сладости» в бесконечности тишины и красоты, и не задохнуться от боли хаоса… Только любовь держит на острие, только любовь не даёт упасть…

Тополя вековые

Заснежил цветом тополь с утра, томность жара входящего лета, майский жук прилетел вдруг вчера, и жужжаньем его я согрета. И шуршать в коробкé – не умри! К уху крепко – корябчатый скрежет, словно в юность лететь до зари, к древу жизни, в цветущую свежесть. Вся Москва в тополином пуху, по асфальту шарами катает… ветер… память о детстве в снегу, где себя каждый помнит и знает. Черный памятник Пушкину спит, за спиной кинозалы в молчании… только в Сытинском рынок бурлит, опьянённый гулом признанья, вспомнить дом в Богословском, дворы, побродить к Патриаршим, по Бронной, дух Москвы, центра, в сердце – внутри, и в душе, что к романтике склонна. Пух легчайший кружит белизной, на ресницы стремится причалить и зарадужить небо слезой, улетевшим и прошлым изранить… Гусеничной повисла серьгой тополиная «ягода» лета. Неразлучна с июньской судьбой белопухлость воздушного цвета. Тополиная снежность – июнь, память зрелости тает – не стает, головой, поседевшей, как лунь, жизнь мою, словно книгу, листает…

Как стояли полвека назад во дворе, в Богословском, так и стоят… тополя вековые… Загогулины рук растопырив. Свои ноги корней, прикрыв белой юбкой в узорах сквозных, известковых. Двор родной, нет, сейчас он знакомый… Изменилось вокруг всё, лишь они неизменны. Перестроено много. Тополя и двор детства, как прежде… Даже странно… Сколько жизней вобрали в себя? Неужели помнят меня?

Я вот помню, как стояла, обняв, к их шершавой коре щекой детства, улыбкой касаясь. Не обхватишь руками, их не хватает… Если б знать мне тогда… На качелях Вселенной, как весах жизни, взлетать хочется с детства – не падать, с тополиным пухом играя. Даром выбора – способность души, изменяя вокруг и внутри, поменять смогла бы варианты судьбы, на которых Любовь побеждает… Смотри… Как верхушки дерев – тополей в зимнем морозном пейзаже городских натюрмортов серое Небо уродливо красят. И культями чёрных, обрезанных веток тяготеют тихо и молчаливо, но по-прежнему тянутся к свету! Вид их груб, но стремлением к жизни прекрасен! Как контрастность реальности чёрно-белой раскраской беспощадной бывает! Как безжалостно старание людей, обчекрыживших ветви деревьев… Понимаешь только весной, когда из нераскрывшихся, липких, закрученных почек закудрявятся головы их, а летом… средь листочков пахучих спрячутся бусины светло-салатных серёжек, что свисают подвесками шариков круглых; облетевших и липких остатков раскрывшихся почек много так под ногами, к обуви липнут, и особенный, клейкий, густой, смоляной запах будоражит волнением…

Чувствуешь, как меняется лето с зимою местами – в нашей памяти и реальности воображением скрытым?.. Вот и ты снова взлетаешь… вместе с тобою и воздух, и память, и пространство московских дворов. Летний пух тополей, словно иней, так похоже на зиму, снег пушистый, но тёплый и щекотливый… Зима – летом… или лето – зимой белоснежными семенами своих парашютиков изумляет. Недовольны? На ресницы садятся… Вечерами к сугробам пушинок, что сбиваются в шароподобные кучки, озадаченные горожане подносят горящие спички – пух поджигают… Во мгновении вспыхнут пушинки, потрещат, как сверчки, и исчезнут… Как иначе справиться с их назойливой жизнью? Или дождь всё спасает, прибивает влагой своей их к земле и асфальту… Разве прошлого нет? нет забот очищения у тополиной семьи? кружат и в настоящем, только ли в памяти нашей? и в детальных штрихах суетливого быта городских переулков, улиц, дворов, ностальгией души удивляя.

Помню, забор был, отделяющий двор и гул рынка, сквозь который и гомон, и солнце в окна сквозь расщелины досок радостью бился… с добрым утром! прикосновением света, тепла нам шептал… только ли мне?… Вдоль забора бамбук и в тени на припухлой земле продирались, приподняв уплотнённость, а около дома и серый асфальт, шампиньоны – грибы на поджарку, что почти каждый день собирали соседки… Скромный деликатес неимущих в черте городской… А сейчас это родное пространство разделяет со мной железный узорный забор.

Я пришла в места детства. И зима пока не ушла, бело-чёрным контрастом залежалого снега, очертанием домов и деревьев мою душу графично цепляет. Но осталось сокровенное – память – судьбы людей и глазами из детства… светлый дворик и та потаённости дверца – низкая арка, без которой в дворик нет входа… Я о многих могла бы сказать, кто живёт в короткой памяти детства… Как входила во двор жарким летом, взглядом всё охватив, и восторг бился в девичьем сердце… пух летал, тихо спускался, под ногами шарами их ветер гонял.

Вот барак наш, семей десять его населяло, и соседский, отдельный – напротив. Там тоже семья. И всего-то три человека. Муж, жена и их дочка. Мала ещё очень. Лет пять. Муж с женою (как мне сказать вам об этом?) – короче, оба без ног. «Целина отняла их…» – так шептались старушки, что сидели на лавках, на скамейках, вечерами собравшись, и судачили о насущном… и, казалось, всё знали… Помню, женщина на протезах ходила, отморозила ноги в те далёкие «целинские» годы, когда молодой и отважной была, так говорили… А он – с костылями под мышкой шёл, одною ногой припадая, а другая – чуть выше колена и с подвязанной брючиной, колыхалась… Но какие красивые! Он и она, как артисты… Николай и Мария. Чёткие, яркие лица, глаза, словно с картины, и страданье пережитого их почти не касалось, так мне казалось… Говорили, когда поженились, были полны надежд и желаний. А потом, а потом, вот что… потом.

Целина, добровольцами уезжали… в неосвоенность жизни… Казахстан ли, Сибирь ли, Поволжье? Кто расскажет теперь мне? Что за годы то были? 1954–1960 годы целинных земель покорения. Я ещё в школе тогда не училась…

А вернулись герои – наполовину – с искорёженным телом… Кто их знал? и кто помнил? Никто… они сами лишь помнили всё…

Им дали в бараке, почти как в усадьбе, жильё… Вот улыбка ироний. Правда, неважно, что общественным туалетом был он в недавнем, переделали самую малость… «дом» одноэтажный. Одарили. За гражданский их подвиг, про который все почему-то молчали… Но зато ведь отдельно! Не забыли, какие проблемы с жильём в Москве были?! Улицы, переулки, дворы старой Москвы ещё многое помнят… Общежитие.

Отчего те кургузые тополя мне напомнили остро так судьбы людей? Может, в чём-то схожестью и параллельностью судеб? Неужели деревья как люди? Наша жизнь – ЦЕЛИНА… из познаний, событий и судеб… Успевай лишь осваивать… и понимать…

Помнишь девочку ту, что смеётся и улыбкой тепла согревает «подзамёрзшие» души, помнишь девушку, что стремилась любить, выбирая избранника, жизни не зная совсем, не забыл ли и женщину, что любила, себя позабыв?..

Растянулись мгновения в годы, в молчаливое, тягучее время, утонули в подробностях бесконечных забот именами, незабытые дни и судьбы листая. Помните? Тополя мне шепнули, что помнят… Только мало кто слышит или отважится тихо спросить… И сколько осталось ещё их в Москве? Душой детства и юности вспоминала… Прочь не бежала, детством летала…

Помню, как однажды заглянула к ним в дом, подружку искала – Машу, чтобы с ней поиграть во дворе, мама её сидела на середине кровати одна и, обхватив руками обрубки несуществующих ног, качалась из стороны в сторону и стонала… Слёзы текли по обеим её щекам. Обнажённая правдой картинка.

Я же видела её каждый день идущей из дома, уверенно, но жёстко и тяжело припадающей всем телом на искусственные ноги, балансирующую, казалось, слегка, как канатоходец, но стойко, героически шагающей на протезах, и скрип этих протезов при каждом её шаге как будто рассказывал, напоминал неприятными, скрипучими звуками о её нерассказанном горе… Как такое забыть? Её молчание и на людях удивляло не меньше, чем страдание, которое прятала как только могла. Главное, что их девочка была с ногами, да ещё с какими! Танцевала и пела: «Эх, лапти мои, лапоточки мои, вы недаром сплетены и на радость мне даны!» Машенька, красавица Машенька!

Или вот… тоже однажды, дядя Коля лежал на диване, и, когда я вошла и спросила о Машеньке, он резко и решительно потянулся ко мне, поскольку был только один, но отсутствие ног ему очень мешало… Неловкость испытали мы оба. Он так смотрел на меня, что по спине побежали мурашки, тогда я ещё не могла понять отчего, но липкое чувство неприятия пронзило меня и напугало… Странно и настойчиво просил он подойти ближе, ещё ближе … Я, ещё ребенок, почувствовала запретное и сладостно-жуткое, исходящее от него, до головокружения… Только теперь понимаю, что это могло быть… Я резко повернулась и убежала. Это голое чувство страха и неизвестности до сих пор ярко во мне.

Вот такие странные памятные закладки… Позже мне рассказали: Николай загулял, разошёлся с женой, и судьбу маленькой Маши не узнать мне теперь… Почему им любви не хватило? Люди мешали? Или судьба? Как жестокосердечна, безжалостна жизнь. И как мало мы знаем каждый сам о себе и тем более – о других…

Память тополиным пухом цепляла душу и привносила немую грусть и снежные, холодные размышления… Может быть, лучше было промолчать, забыть, стереть из памяти и не вспоминать об этом? То, что так долго лежало в самых закрытых закуточках, пушистиками поднялось вверх и исчезло, смешиваясь с облаками в небе… и таяло, таяло снежинками прошлого…

Слышал ли или видел их тот, кто свыше, к кому они обращались с молитвами и слезами в Богословском переулке Москвы? Нет ответа…

Но в душе, кого я бессловесно помнила и любила, они навсегда останутся молодыми и красивыми, чистыми, несмотря ни на что, потому что душа несмышлёного ребёнка не способна была делать предположения и выводы взрослых… Ну вот, кажется, и всё… Тех, кто жил в нашем дворе, Москва раскидала, жизнь бежит, в округе пространство меняя…

Какая короткая – длинная жизнь, и её так беспощадно обрезают мысли и поступки, обстоятельства, точно так же, как люди обрезают деревья… Зачем и почему так, а не иначе, – вечный вопрос. Я взглянула, как в последний раз, на свой двор и тополя вековые, памятью сердца тихо, к запретному прикасаясь, и зазвучала в душе моей песня словами: «Тополя, тополя, мы растём и старимся, но, душою любя, юными останемся…»