Kitobni o'qish: «Девушка из нежной стали»

Shrift:

* * *

Надсадно, устало проскрипев ржавой пружиной, дверь открылась.

– Проверь, никого там нет? – услышала Вика женский голос.

Негромко хлопнули одна за другой двери трех туалетных кабинок, четвертую, превращенную в кладовку уборщицы, в которой сидела на перевернутом вверх дном ведре Вика, проверяющие не удостоили вниманием.

«Ночные медсестры», – поняла она.

Отупев за последние два дня от своих безысходных дум, она никак не могла запомнить имен медперсонала, кроме Степкиного лечащего врача, поэтому даже не пыталась вспомнить, как зовут сегодняшних дежурных медсестричек.

– Ты поняла, что происходит? – послышался приглушенный голос.

– Да поняла, конечно! Черт, я сначала сомневалась, а сейчас увидела этого Витю, так уж какие сомнения. Хорошо, хоть за нами в туалет не поперся!

Щелкнула зажигалка. Девушки закурили, в каморку, где она сидела, потянуло едким дымом дешевых сигарет.

– Я из ординаторской посмотрела, машина у входа стоит. Все, ей с пацаном не выйти!

– Ну как это возможно, Ларис? – возмутилась вторая девушка.

– Ты как с луны свалилась, Светка! Ты хоть представляешь, какие там бабки? Помнишь, месяц назад был этот мальчик, Никита? Все ведь точно так же происходило. Положили его в пятницу, в седьмую палату, в отдельную. На вид он совсем здоровый, а анализы ужас, прямо срочно на стол! В субботу и воскресенье дежурил этот Вениамин, я как раз в воскресенье на сутки заступила, так что видела, как он сам мальчика и его мамашу на «Скорой» увозил, якобы в детский реанимационный центр. А мальчишка здоровый был, это я тебе точно говорю!

– Да этот тоже здоровый, ты же видишь! При таких анализах ему назначают иммунные и общеукрепляющие, это же бред полный! Можно же как-то в этом разобраться!

– Клавдия тогда пыталась. Она в понедельник вышла, такой крик подняла, ты же ее знаешь. Позвонила в реанимацию, а мальчик туда не поступал. Она куда-то звонила, ездила, – девушка понизила голос до шепота, – я тогда случайно стала свидетелем, как она с завотделением ругалась, я несла ему истории на подпись, слышу, Клавдия орет у него в кабинете. Он ей говорит: «Клавдия Ивановна, мы ничего не сможем доказать, и не лезь в это, без головы останешься». А она: «Это здоровые дети, и они проходят через наше отделение. Увольте его, если ничего не можете, обратитесь в полицию, в прокуратуру!»

– А он?

– А он говорит, что уволить не может, и в органы уже обращался, а оттуда официальный ответ пришел, что факты не подтвердились.

– Боже мой! Неужели ничего нельзя сделать?! – воскликнула вторая девушка.

– Клавдия потом мамаше этой звонила, оказывается, этому Никите удалили почку, так эта дура еще и благодарит – спасибо, спасли ребенка!

– Ларис, может, этой мамаше намекнуть?

– Ты что, дура? Витя на посту у нас всю ночь сидеть будет, он же их пасет, и внизу машина стоит.

– Может, Клавдии позвонить?

– Ага, чтобы ей голову снесли. Светка, прекрати, мы ничего не можем сделать, ей просто не дадут с пацаном из больницы выйти.

– Как ее вообще угораздило к нам со здоровым ребенком попасть? – вздохнула собеседница.

– Не знаю, через поликлинику как-то, у них везде свои люди. Все, пошли.

– Лар, а вдруг все-таки можно чем-то помочь? Если вколоть мальчику что-нибудь, чтоб ему плохо стало, тогда его не заберут?

– Ага, и они сразу поймут кто и что вколол, а потом сама представь, что с нами будет. Вот отдежурим, пойдем ко мне и напьемся от такого скотства, а сейчас успокойся, валерьянки выпей, а то, не дай бог, Витя поймет, что мы о чем-то догадываемся.

– А знаешь, все потому, что она мать-одиночка, без мужа или родителей богатых. Вот хрен бы они мальчишку тронули, если бы она крутая была!

– Других бы небогатых нашли. Идем, а то Витек за нами сюда припрется.

Хлопнула створка окна, приоткрытого во время перекура, затем простонала дверная пружина, выпуская девушек в коридор.

Дотлев до фильтра, сигарета обжигала Вике пальцы. Почувствовав боль, она непонимающе посмотрела на руку и автоматически затушила тлеющий бычок в крышечке от сока, служившей ей пепельницей.

– Так! – громко сказала она, стараясь осознать реальность. – Так!

Невероятное облегчение прокатилось от головы по всему телу, ударив током в кончики пальцев на руках и ногах, сменившись на мгновение растерянностью, и вдруг, откатившись волной назад, выстрелило в мозг густой, ослепляющей яростью.

Сердце быстро заколотилось, громыхая в ушах, в руках, в ногах и почему-то в животе.

Под эти барабанные удары, остужая разум, откуда-то из глубины сознания, из неизвестной ей личности, вычищая ненужное – страхи, обвинения, в Вике нарастало и укреплялось нечто мощное, пугающее своей силой. Инстинкт матери, защищающей дитя, первобытный, обостряющий невероятно все чувства, эмоции, мысли.

– А теперь я возьму себя в руки и очень хорошо все обдумаю!

Вика, подавив в себе порыв немедленно бежать к Степке, прижать его, прикрыть от всех напастей, контролируя каждое свое движение, достала еще одну сигарету и закурила.

Увидев список врачей и анализов, которые им необходимо собрать, Вика подумала, что, оказывается, она собирается отдать сына не в садик, а не иначе как в школу космонавтов. Но мама собралась замуж, к всеобщей, надо сказать, радости, и сидеть со Степкой больше было некому. На семейном совете решили отправить Степана в садик. Вика взяла на работе отпуск за свой счет и, мысленно закатав рукава, в понедельник начала «кампанию».

Но уже в среду как гром среди ясного неба прозвучал приговор участкового врача:

– Судя по анализам, у вашего ребенка больные почки. Это очень серьезно.

– Как? – оторопела Вика. – Он здоров, ни на что не жалуется! Полгода назад мы сдавали анализы и все было в порядке!

– Понимаете, Виктория Борисовна, болезни почек очень коварны. К сожалению, не всегда сразу можно поставить диагноз. Я на вашем участке недавно, но и моя предшественница написала, что есть подозрения на почечную недостаточность. Она вам не говорила?

– Нет. Где это написано? – спросила Вика.

– Вот.

Докторша передала ей Степкину карточку и ткнула пальцем в листок с записью о приеме. Разобрать хоть что-то было нереально. Почему, черт возьми, все врачи пишут так, что даже иероглифы кажутся более понятными. Может, их специально этому в институтах учат? Может, это вообще не русский язык, а какой-то понятный только им, врачам?

– Тут совершенно ничего не разобрать! – возмутилась Вика и вернула карточку.

– Да, медицинские термины. Вы не пугайтесь так, я выпишу вам направление в платную лабораторию. У вас есть средства, чтобы сделать дорогие анализы?

– Что? – Вика так растерялась, что никак не могла сообразить, что же делать. – А, да, да. Конечно, есть.

– Вот и хорошо, – улыбнулась доктор, заполняя какие-то бумажки. – Вот сделаете анализы, мы и посмотрим, что к чему, вдруг не все так страшно. Ребенок мог съесть что-нибудь не то или болел недавно.

– Он не болеет, – машинально ответила Вика.

– Вы могли и не заметить, как он простуду на ногах перенес.

– Как это можно не заметить? – раздражалась Вика.

– Бывает, – туманно ответила врач. – Вот направления, завтра с утра, на голодный желудок. – Она протянула еще один листок и пояснила: – Это адрес и схема, как найти лабораторию. Получите результаты, и сразу ко мне.

Следующую неделю, пока длилась пытка ожидания результатов, Вика пребывала в каком-то непонятном ступоре. Она все присматривалась внимательно к Степику, старалась не отпускать его от себя, поминутно задавала ребенку дурацкие вопросы: не болит ли у него где-нибудь, не устал ли он.

Мама вздыхала, глядя на нее, пыталась успокоить, отвлечь и, в конце концов, не выдержав, отчитала:

– Прекрати все это, Викуля! Сама изводишься и ребенка пугаешь!

– Да я понимаю, мам, – устало согласилась Вика и села за стол на кухне, где ее застал мамин выговор.

Мама поставила перед ней кружку с кофе и села напротив.

– Мамуль, он же у нас никогда не болел! Откуда это свалилось-то? – спросила Вика возмущенно.

– Ты не паникуй раньше времени! Вот завтра анализы получишь, а там посмотрим, что делать.

Что делать, ей объяснили на следующий день, в пятницу, когда Вика, получив результаты в лаборатории, пришла со Степкой на прием к участковому педиатру.

– Виктория Борисовна, – решительно начала врач. – Тут явная запущенная болезнь, может, патология. Я сейчас позвоню в детскую урологию, если у них есть место, мы сразу отправим вас с ребенком в больницу.

– О господи! – в ужасе выдохнула Вика и крепко прижала к себе Степана, сидевшего у нее на коленях.

Врач разговаривала с кем-то по телефону, Вика не прислушивалась, оглохнув от беды, грянувшей так внезапно.

– Что? – только спросила она о результатах переговоров.

– Сейчас позвоню в отделение, дежурному врачу, – ответила врач. – Сказали, что место найдется.

Когда ей ответили, у докторши изменилось выражение лица и манера разговора:

– Вениамин Андреевич? – с придыханием, заискивающе-любезно, спросила она. – Здравствуйте. Это Лидия Ивановна из детской поликлиники. Да, да! – Она выслушала с благоговением, что ей говорят. – Ах, значит, Ирэна Альбертовна вам уже звонила. Ну и прекрасно! Да, у меня тут особый мальчик.

Врач посмотрела странным взглядом на Вику, прижимающую к себе Степана, и пояснила, как показалось Вике, специально для нее:

– Похоже, что здесь сложная патология. Да, анализы сделали. Три года. Хорошо. Ждем! – Она положила трубку и улыбнулась. – Вот все и уладилось! У них как раз место есть, за вами сейчас машину пришлют, а я напишу направление.

– Да мы сами можем добраться, вы скажите куда, – ответила Вика.

– Нет, нет! – проявляя чудеса заботливости и испугав этим еще больше Вику, возразила доктор. – Сейчас за вами приедут.

– Нам надо вещи собрать, – пролепетала Вика.

– Вы одни живете?

– С мамой.

– Вот вы ей позвоните, пусть она все необходимое привезет, – пододвигая к Вике телефон, предложила Лидия Ивановна.

Все дальнейшие события развивались слишком стремительно и как-то нереально, как в странном интеллектуальном кино для «круто умных», как выражалась подруга Ольга.

Вика никак не могла сообразить, что ее удивляет и настораживает в происходящем, не укладываясь в обычную логику. Холодея от ужаса, она подумала, что у Степки обнаружили что-то очень серьезное, о чем ей, матери, врач даже не решилась сказать, и именно поэтому вокруг них с сыном развили такую бурную деятельность, окружив ненормальным вниманием.

В ожидании машины и пока врач писала и заверяла у начальства направление в больницу, их со Степкой отвели в соседний кабинет, где сидела улыбчивая медсестра и заполняла какие-то бланки. Понемногу приходя в себя от первого потрясения и автоматически отвечая на бесконечные Степкины вопросы, Вика подумала:

«С чего к нам столько внимания? Почему нельзя и вещи-то собрать? Даже если у Степана очень серьезное заболевание, кому сейчас в обычной государственной поликлинике до этого дело? Он же не сын президента или депутата какого! Я понимаю, если бы инфекционное что-то, а не почки! Что вообще происходит или они тут очень заботливые?»

– Витуся! – говорила ей мама. – У тебя мозги работают как у профессионального следователя. Почему ты не пошла в юридический?

– Ну да, чтобы стать опером с Петровки! Очень романтично! – смеялась в ответ Вика.

– Да с тобой ни один детектив смотреть невозможно, ты уже вначале знаешь, кто злодей и в чем интрига!

– Нет, спасибо, я вполне хорошо чувствую себя бухгалтером! Кстати, в бухгалтерии логики требуется больше, чем в любом детективе, – пока сведешь все цифры, помня про каждую запятую, каждую бумажку и копейку, таким следователем станешь!

Понять, что ее тревожит в откровенно странном поведении медперсонала, Вика не успела. Через час в кабинет стремительно влетел невысокий, пухленький мужчина лет тридцати.

– Ну, где у нас тут мальчик? – жизнерадостно спросил он.

– Мальчик, это я! – ответил Степан.

– Прекрасно, прекрасно! – чему-то радовался доктор.

Он сел на стул и притянул к себе за руку Степана.

– Что болит? – спросил он.

– Ничего! – бодро, в тон доктору, ответил мальчик.

– Вот и хорошо!

Он погладил Степку по голове и посмотрел на Вику:

– Для трех лет ваш сын очень крупный мальчик.

– Через неделю ему будет четыре, – ответила Вика.

– Ну, что ж, идемте! Машина ждет, – хлопнув себя ладонями по пухлым ляжкам, воскликнул врач.

Вика не спорила.

Ей казалось, что какой-то неведомый режиссер закручивает и закручивает вокруг них непонятный сюжет, и она, находясь внутри фильма, даже не подозревает, по каким правилам развивается сценарий.

Все происходило очень быстро. Степана положили в отдельную палату, а Вику привели в ординаторскую, и Вениамин Андреевич задавал ей массу вопросов, озадачивших ее еще больше все той же нелогичностью.

Почему-то он спрашивал: кем и где она работает, кто ее родители, есть ли наследственные болезни, какие наследственные болезни были у Степкиного отца и так далее. Нет, он, конечно, объяснял, почему спрашивает, мол, необходимо выяснить, не наследственное ли это. Ну, ладно, это понятно, но какое отношение к Степкиной болезни имеют места работы ее и ее родителей и замужем ли она? Выйдя из ординаторской, Вика так и не смогла отделаться от устойчивого чувства тревоги.

Она укладывала Степку спать, когда в палату зашла санитарка, пожилая, обрюзгшая женщина, на лице которой отпечаталась бесконечная усталость.

– Ты в палате сама убирай, у меня на вас всех сил нету! – воинственно, хронически раздраженным тоном заявила она.

– Конечно, уберу, вы только скажите, где взять инвентарь, – согласилась Вика.

– В туалете, в последней кабинке кладовка, там унитаз не работает. Когда приберешься, все на место вернешь и на замок закроешь!

– А ключ? – спросила Вика.

– Да какой ключ! – махнула возмущенно рукой санитарка. – Его отродясь не было! Открывается чем ни попадя, хоть чайной ложкой!

Степка дремал, и Вика, взяв под локоток воинственную даму, аккуратно, стараясь придать жесту уважение, вывела ее в коридор.

– Вы не беспокойтесь, пока мы здесь, я буду сама убирать.

– Хорошо! – ослабив напор, успокоилась женщина. – Я в нескольких отделениях работаю, санитарок в больнице почти нет, копейки платят, медсестрички, а то и сами врачи подрабатывают за санитарок! А куда деваться! Ладно, не забудь каморку запереть!

Пришла мама, принесла их со Степкой вещи, сложенные в Викин стильный кожаный рюкзачок. Вдвоем они все вымыли и навели в палате порядок.

«Любопытно, – думала Вика, возвращая на место орудия санитарного производства, – унитазы крайних кабинок в общественных туалетах так специально делали, чтобы они обязательно ломались и эти кабинки превращались в кладовки для швабр и ведер?»

В туалетной комнате было два окна: одно в этой самой кладовке, второе возле умывальника, оба унылые, с закрашенными облупленной, тоскливо-серой краской. Вика попробовала открыть створку окна в кладовке, это получилось на удивление легко. Взору предстала ржавая решетка и печальный ноябрьский пейзаж за окном. Молодая женщина достала пачку сигарет и закрыла замок на двери, невесело усмехнувшись про себя.

Мамин будущий муж и ее соответственно отчим, Олег Николаевич, говорил:

– Наша российская действительность определяется не бытием, а лениво-изобретательным сознанием, свойственным только нам. Ведь даже воруют изобретательно и от лени. Вот я сейчас Салтыкова-Щедрина перечитываю – двести лет почти прошло, а ничего не изменилось: все те же дураки, дороги, вороватые начальники и чиновники и те же проблемы!

Да уж, понять, зачем нужен замок, который можно открыть даже ногтем, ключ от которого потерян при царе Горохе, и что вообще охраняет этот замок, может только человек, родившийся и выросший в данном бытии.

Следующие два дня стали для Вики каким-то липким, затягивающим кошмаром. В голове крутились вопросы, на которые она не находила ответов, Вика опасалась самого худшего, думая об операции сына, и бесконечно, изматывающе обвиняла себя. Как она могла проглядеть болезнь, ну как?!

Степке было скучно. Он не понимал, почему должен лежать в кровати, когда ему хочется играть, прыгать, бегать, гулять, да просто бесконечно двигаться. Вика, стараясь его развлечь и занять чем-то, читала ему книжки, складывала вместе с ним на прикроватной тумбочке небольшой пазл, рассказывала сказки, но он маялся и все спрашивал:

– Мам, разве я болею? – удивлялся мальчик.

– Врачи говорят, что болеешь, – пыталась объяснить сыну Вика то, что не понимала и боялась сама.

– А как я болею, если у меня ничего не болит? – допытывался Степка.

– Так бывает, болезнь спряталась, и ты ее не чувствуешь.

– Нет, мамочка, так не бывает, – серьезно возражал Степан.

Ему разрешили смотреть мультики. Отведя его в комнату, где стоял телевизор и играли другие дети под присмотром медсестры, Вика, накинув куртку, вышла в больничный сад.

«Ноябрь. Как я не люблю ноябрь!» – с тоской подумала молодая женщина.

Голые, мокрые ветки деревьев, непокрытая еще снегом темная земля, низкое серое небо, мерзнущие на ветру руки – все это, приправленное стойкими больничными запахами, не выветривающимися даже здесь, в саду, и бесконечными вопросами самой себе, вызывало в ней такую тоску, что впору было завыть.

«Как? Где я его упустила?! Когда просмотрела? Господи, господи! Как можно было не заметить болезнь? Что я за мать такая, если не увидела, что ребенок болен, да так болен, что надо срочно оперировать?»

Чувство безысходности, вины и непоправимости ситуации давило Вику, как бетонная плита, не давая дышать, думать.

Степка рос очень здоровым ребенком. Все врачи удивлялись: надо же, в наше время, при московской экологии, и такой здоровый малыш!

Он родился крупным – четыре двести, эдакий богатырь! Мальчик почти никогда не плакал, хныкал, конечно, когда колики были грудничковые или зубки резались, но чтобы так, как рассказывали другие мамы, орут их малыши, – нет, никогда. В этом плане им с мамой повезло, он хорошо спал, хорошо ел, прекрасно развивался и рос. Они не знали, что такое простуда или грипп у ребенка, не говоря уж о каких-то более серьезных болезнях. Вика старалась раз в полгода водить Степку на осмотр по врачам: стоматолог, ортопед, педиатр, сдавала обычные анализы, на всякий случай. Не всегда получалось сделать все в срок, но она старалась, хоть раз в году проверить его здоровье.

И никогда! Никогда у него ничего не обнаруживали!

Да как же так?! Господи, боже мой, ну как же так?! Как это могло случиться?!

Замерзнув, она вернулась в больницу. Степка все еще смотрел мультики с другими детьми и, не отрываясь от телевизора, махнул ей ручкой, когда она зашла в игровую комнату.

– Вы не волнуйтесь, – успокоила ее медсестра. – Мультики минут через двадцать закончатся, пусть он остается и еще часок с детьми поиграет до ужина.

– Ну, пусть поиграет, – согласилась Вика.

Она бродила по больничному корпусу, с этажа на этаж, поднимаясь по парадной лестнице и спускаясь по запасной в конце длинных больничных коридоров.

Вика увидела, как две санитарки с трудом заталкивают в грузовой лифт огромную железную тележку, загруженную с верхом узлами с грязным бельем. Скрепя натруженными поржавевшими колесами, тележка тяжело перекатилась, подпрыгнув на стыке так, что несколько узлов вывалилось из нее на пол.

– Давайте я помогу, – предложила Вика, нагибаясь за узлом.

– Ты уж тогда, девушка, помоги тележку в «приемку» довезти, – попросила одна из женщин.

Загадочным словом «приемка» называлась большая комната в полуподвале, заставленная широкими полками с прикрепленными на них номерами отделений, на которых лежали мешки с чистым бельем.

Втроем они подкатили тележку к большому железному столу у стены.

– Доставай узлы и бросай их здесь, прямо на пол, – велела санитарка Вике.

Справа от стола находилась широкая транспортерная лента, тянущаяся из комнаты на улицу, через специальное окно, закрытое в данный момент на щеколду двумя железными дверцами.

– Здесь чистое получаем, а грязное выдаем, – пояснила все та же санитарка.

– Спасибо, девушка, – поблагодарила вторая.

– Не за что, – ответила Вика.

Полночи она промаялась, ворочаясь на узком топчане, несколько раз подходила к Степану, который спал, как обычно, крепким, здоровым детским сном, поправляла на нем одеяло, целовала и возвращалась на топчан. Не выдержав маеты душевной, не дающей уснуть, она пошла курить, радуясь хотя бы тому, что можно это сделать тайком в туалетной каморке, а не ходить в предназначенное для курения место в конце черной лестницы у забитой наглухо двери пожарного выхода, продуваемой сквозняками.

Вика не была завзятой курильщицей, но за последние два дня выкурила больше сигарет, чем за всю свою жизнь. Горький дым, даже очень дорогих, импортных сигарет не доставлял удовольствия, зато хоть немного успокаивал.

Уснуть она так и не смогла. Утром пришла мама, принесла горячую домашнюю еду, соки, фрукты. Степка уплетал за обе щеки, а Вика, глядя на здоровый аппетит сына, в сто миллион первый раз задаваясь вопросом, что же это за болезнь такая странная у ребенка, так и не смогла себя заставить проглотить хоть что-нибудь, кроме сока.

Мама отвела Степку в игровую комнату, он уже успел сдружиться с кем-то из детей и рвался играть, а вернувшись, отчитала Вику:

– Виктория! Ты что, с ума сошла? Ты что с собой делаешь?! Ну, случилось несчастье, так надо же с ним справляться! Возьми себя в руки, ты же сляжешь, кто тогда Степану поможет!

– Все в порядке, мам, я справлюсь.

– Ты посмотри на себя, какой порядок?! Ты же с лица спала, похудела!

– Ничего, – усмехнулась Вика, – мне это полезно.

Всю свою жизнь Вика была полненькой. Стройная мама все удивлялась:

– Вроде никого в роду с восточными кровями не было, а у тебя фигура первой гаремной красавицы.

– Да уж, красавицы, – ворчала Вика, – просто толстая бомба!

– Ничего подобного, – возмущалась мама, – у тебя талия, все твои тощие подружки завидуют!

– Зато все остальное!

– Остальное еще лучше! – не сдавалась мама.

– Да с фамилией Шалая и попу ясно, что не то цыгане в роду были, не то, что и похуже! – встревала мудрая и веселая бабушка.

Эти разговоры и споры велись между ними постоянно, весь подростковый период Викиной жизни. Мама очень боялась, что дочь заработает себе комплекс неполноценной толстушки на всю жизнь, и старалась убедить ее, что красота – это совсем не равно худобе. Она таскала Вику по всем своим подругам, друзьям и знакомым, которые дружно, под руководством мамы рассыпались в комплиментах по поводу Викиной фигуры. Выслушав всех, Вика оставалась при своем мнении и садилась на следующую диету. Ни диеты, ни спорт, ни голодания никоим образом не изменяли ее форм, хоть тресни!

Все мытарства в нелегкой борьбе за тонкую фигуру закончились неожиданно и странно в один прекрасный летний день.

Очень прекрасный!

Измученная очередной супердиетой, длившейся уже неделю, и наматыванием кругов по ближайшему стадиону вместе с подругой Ольгой, как и Вика, жаждущей хотя бы приблизиться к идеалу модели, она безрадостно тащилась домой.

Повернув с улицы в свой двор, Вика столкнулась со старичком и поспешила извиниться:

– Простите, пожалуйста!

Старичок улыбнулся и ответил:

– Такой красавице, как вы, многое простительно.

– Да какая красавица, что вы!

– Необыкновенная! – восхитился дедушка. – Я захаживаю в ваш двор поиграть в шахматы с приятелем и частенько вас вижу. Честно признаться, заглядываюсь! Такая фигура, как у вас, большая редкость в наше время, да и во все времена. В начале века еще были дамы с такими формами, а сейчас совсем другие девушки.

– Я просто толстая, – возразила Вика, слегка покраснев от похвалы.

– А вы, наверное, мечтаете быть, как сейчас модно, совсем худой, – разочарованно протянул добродушный старичок.

– Ну, не то чтобы, – постеснялась признаться в своей слабости Вика, – но немного похудеть хотела бы.

– Ни в коем случае! – замахал на нее руками дедок. – Вы не подумайте ничего плохого. Просто я всю жизнь был портным. Очень хорошим портным! Я разбираюсь в фигурах лучше любого скульптора. У вас прекрасные формы: невысокий рост, полная высокая грудь, уж извините, что говорю, очень красивая линия бедер, красивые ноги и необыкновенно тонкая талия. Вы идеал женщины!

– Правда? – с надеждой переспросила Вика.

– Конечно! Вы только, прошу вас еще раз, не подумайте ничего дурного, но я бы с удовольствием сшил для вас вечернее платье, я даже уже придумал, какое оно должно быть! Вот вам моя визитка, если надумаете, приходите вместе с матушкой, конечно. У вас ведь впереди еще выпускной бал, как я понимаю?

– Да, в следующем году.

– Буду счастлив стать вашим портным.

– Вы меня смутили, – покраснела Вика.

– Признаюсь, я и сам смущен, обращаясь к вам, красавица.

– Значит, все-таки красавица? – не удержалась Вика.

– Да! – твердо и убежденно сказал старичок. – Уж поверьте мне!

Вика смотрела на него потрясенным взглядом и чувствовала, как огромная тяжесть, давившая на нее все эти годы, превращается в легкий шарик и улетает в ясное летнее небо, делая ее странно свободной.

– Поверю! – решительно и весело пообещала она.

Влетев в квартиру, она врубила музыку на всю катушку и, подпевая шлягерам, льющимся из динамиков, прошествовала на кухню, где занялась срочным и насущным делом – торжественным отмечанием свободы! Отрезав длинный и тонкий кусок хлеба, она поджарила его в тостере, закусив губу от усердия, намазала его майонезом, выложила на хлеб три внушительных куска колбасы и накрыла это сооружение кружочками помидора.

Почти с благоговением откусив от всей этой красоты большой кусок, Вика кивнула и повторила с полным ртом:

– Поверю!

После чего последовал небывалый акт вандализма: не прекращая жевать и мычать, подпевая гремящей музыке, Вика распахнула балконную дверь и, беря двумя пальчиками, как заразу, глянцевые журналы, с удовольствием отправила их в полет, в кусты возле дома. Все, что нашла в квартире.

С того дня она пропускала мимо себя льющиеся из всех источников информации инструкции и утверждения о том, что единственно правильная красота – это худоба на уровне полного истощения и разнообразные методы по ее достижению в виде разнообразных диет. Да пусть их! Ей было вполне удобно и уютно в своем нежелании хоть как-то улучшать фигуру.

А платье на выпускной вечер ей сшил Самуил Илларионович, тот самый старичок, который перевернул всю ее жизнь в одно прекрасное утро!

Мама пробыла у них в больнице почти весь день, помогая Вике занять Степана, не знающего, куда девать свою энергию. Провожая ее, Вика пообещала:

– Мамочка, не волнуйся, я действительно справлюсь, просто эта беда так неожиданно и как-то вдруг навалилась. Ладно, если бы он у нас болел, тогда это не было бы так неожиданно, как удар.

– Это всегда удар, даже если ребенок хиленький, – не согласилась мама. – Ты у меня сильная, даже чересчур. Последние годы тебе пришлось быть главой нашей семьи – ты и деньги зарабатывала, и решения принимала, и отвечала за всех нас, а тут такое несчастье, ты просто растерялась. Но, Викуля, ты не одна в этой жизни, у тебя есть я, и Олег Николаевич, и отец, вместе мы одолеем все, и Степку на ноги поставим.

– Я знаю, мамочка, знаю. Одна я бы не справилась, – стараясь изо всех сил не зареветь, ответила Вика.

– Справилась бы, – возразила мама. – И я совсем не уверена, что это хорошо.

– Ты о чем? – удивилась Вика.

– Все о том же, – уклонилась от прямого ответа мама. – Иди, а то там Степка один. Постарайся поспать и отдохнуть.

– Постараюсь, – пообещала Вика, целуя маму в щеку.

Но заснуть и этой ночью не удалось. Она проваливалась ненадолго в какую-то дрему, подскакивала, как от толчка, неслась проверить сына, возвращалась на кушетку, и все повторялось. Устав от бесплодных попыток уснуть, Вика постояла у кровати Степана, поглаживая его по голове, пропуская сквозь пальцы его непослушную челку, все время норовящую закрутиться локоном. Он спал, как обычно – лежа на спине, сцепив ладошки над головой, широко разведя ноги в стороны, почти скинув с себя одеяло. Вика укрыла сына, поцеловала его в щеку и тихо вышла из палаты.

Сидя на перевернутом вверх дном ведре, она курила, аккуратно выпускала дым в небольшую щелку приоткрытой створки окна и думала:

«Мама, конечно, права, надо взять себя в руки, перестать изводиться непониманием, обвинениями и вопросами. Доктор сказал, что, скорее всего, придется оперировать Степика, а его потом на ноги надо поставить, мне для этого все силы понадобятся».

Ржавая пружина на входной двери тяжело и противно проскрипела, отрывая Вику от нелегких мыслей и впуская двух ночных медсестричек.

Она поднялась с ведра, открыла пошире створку окна и вдохнула морозный ночной воздух.

– Вика, будь очень внимательна, не упусти ни одну мелочь, – прошептала она себе. – Так, что у нас в первую очередь? Что-что, смотаться отсюда!

Господи боже, а что еще?! Бежать, улепетывать, сматываться!

Она подумала и возразила первому естественному порыву:

– Смотаться, конечно, но это не в первую очередь. Не в первую!

Вика прикрыла глаза и сжала кулаки, стараясь справиться с волной ярости, накрывающей с головой, как штормовой волной.

«Тихо, тихо! – уговаривала она себя, удерживаясь изо всех сил от погружения в ослепляющую разум ярость. – Это помешает мне правильно мыслить! Вот выберемся отсюда, тогда можно. Думать! Думать, Вика, соображать! Давай!»

Она вышла из каморки, не забыв запереть дверь, прихватила ведро и швабру, подойдя к входной двери, поставила их на пол, поднялась на цыпочки, сняла пружину с вбитого в дверной косяк гвоздя и выглянула в коридор.

В центре длинного больничного коридора, с правой стороны располагался пост дежурной медсестры. Было темно во всем отделении, только тусклые отсветы от лампы, стоящей на столе у дежурной, слегка рассеивали темноту в центре коридора, с поста доносились чуть слышные голоса.

Палата, в которую поместили Степана, находилась на противоположной стороне, через одну дверь, ближе к лестнице черного хода. Стараясь не шуметь, Вика вошла в палату, поставив ведро и швабру возле двери, не удержалась, подошла к Степке и поцеловала его в макушку.

– Солнышко ты мое!

Она прошла к кушетке, на которой спала, достала из-под нее туфли, завернутые в пакет, и переобулась. Порывшись в своей сумочке, нашла связку ключей и крепко сжала в кулаке.

Все! Пора!

«Только бы повезло! Только бы мне очень, очень повезло!»

Приоткрыв дверь, Вика убедилась, что в коридоре пусто, и тихо выскользнула.

Она поднялась по черной лестнице на следующий этаж. В длинном коридоре, таком же темном, как и в их отделении, никого не было, она уже шагнула вперед, когда открылась дверь туалета и вышла женщина с детским горшком в руке, Вика быстро отступила в темноту лестничной площадки. Дождавшись, когда женщина зайдет в палату, Вика пошла по коридору. На посту горела лампа, но за столом никого не было.