Kitobni o'qish: «Лето в Сергейково»

Сверчок

  В сергейковском доме за правой рольшторой живёт сверчок.

Утром его не видно, но, когда темнеет, и я закрываю окно, он выползает, устраивается на стене своим суставчатым хитиновым телом—Квазимодо. Впрочем, задние его ноги остаются на рулоне. Я осторожно тяну штору, сверчок переступает. Мы вдвоём крутим рольштору.

  Этот совместный труд напоминает о том, что кому-то петь, а кому-то сопеть. Приходит ночь.

Шмелёвское лето

  Я часто думаю об Иване Сергеевиче Шмелёве.

Наверное, Сергейково к этому располагает, такое моё маленькое Лето Господне: и Лавра, и Хотьково, и Радонеж, и Софрино, и Талицы, да мало ли ещё чего.

  Поселилось это светлое чувство таинства и греет ласково, вот и август благостен.

Любопытные гладиолусы

  У телевизора, в гостиной второго этажа в дымчатой напольной вазе стоят огромные хлысты гладиолусов. Широко открытыми глазами смотрят на Олимпиаду в Токио, как час назад смотрели на Хотьков монастырь, где и были куплены.

У двоих розовых глаза только открылись, а третий, сочно красный – уже на пути к Аргусу. Цилиндр вазы, цвета раухтопаза, почти морион, приятно оттеняет их тёплое свечение.

    Показывают большой парный теннис, женский, и кажется, что и они сейчас ойкнут, распахнув свои розовые глаза, и я смеюсь их румяному любопытству.

Дмитров

    От Сергейково до Дмитрова 20 минут спокойной езды. Мы проезжаем Лавровки с ближайшим к нам сельмагом, двухэтажную жёлтую деревянную школу в Костино, их Тихвинский храм ярко – голубого цвета (рядом синяя деревянная почта) и на развилке сворачиваем налево, по указателю —Дмитров 12 км. Дальше горки и повороты, повороты и горки, и вот уже круговая развязка на въезде в сам город.

  Сегодня мы не в «Ленту», сегодня мы – в «Статус», к ЛОРу, с Жориным ухом. Медицинский центр рядом с Большим гнездом театра, на ул. Минина, 12. Улица Минина, как змея, кусающая свой хвост, идёт сплошным кругом, с односторонним движением и выходит к Борисоглебскому монастырю. Борис и Глеб в полном боевом облачении, с копьями, на конях уместились на одном постаменте в скверике, у монастырской стены. На пешеходном переходе стоит оранжевая поливальная машина, и водитель из шланга поливает цветник.

  Поспотыкавшись на выкрошившейся плитке (вот куда б московскую то пустить, как не в одной стране живём), заходим в монастырь. Кучка народу у источника, другая – у часовни Святого духа. Впереди огромный цветник из выгоревших на солнце пионовых кустов.

Среди них странный куст с цветами похожими на горящие головешки: чёрная толстая трубка красная на конце. Не цветы, а гремучие змеи.

  По улице Лиры Никольской, бывшей Борисоглебской, спускаемся к Кремлю: музыкальная школа со скрипичными ключами на решётке забора. Но Лира – это не про музыку. Калерия Никольская, которая родилась в Дмитрове в семье врача, была единственной девушкой-подрывником в партизанском отряде Ковпака.

Лира приводит нас на улицу другого подрывника – князя революционера, видного теоретика анархизма, товарища Кропоткина, который, в виде памятника, сидит на лавочке в бороде и шубенках(коротких валеночках) за кафе «Талисман».

  Рядом двухэтажная веранда кафе «Вишневый сад» вся в цветах, битком набитая кофеманами, по кругу перед ней, не доходя до земляных валов Кремля, гуляют бронзовые горожане прошлого столетия.

  Вообще памятники Дмитрова смело идут в народ, прямо, как в своё время, Михал Сергеич. Вот и основатель древнего Дмитрова князь Юрий Долгорукий шагает по площади навстречу Ильичу на постаменте, и уже у обоих протянуты для приветствия правые руки, но их разделяет купол фонтана, в который сегодня Илья-пророк бросил камень.

  Бабушка так говорила: придёт Илья-пророк, кинет камень, нельзя купаться—вода холодная. Впрочем, местные гвардейцы смело идут в фонтан, 2-ое августа, день ВДВ.

  Мы с Жорой долго решаем идти к кафе внутри Кремля, там жарко и за золотом Успенского собора синеет заходящая гроза, или снаружи, где в сквере искупавшиеся продолжают праздник. В конечном итоге мы забираемся на поросший зеленой травой вал, где тянет ветер, летают самолёты и птицы, и видно далеко окрест, в частности, что на веранде «Вишневого сада» нет ни одного пустого места.

  Мы садимся на траву и ждем. Кафе «Талисма» тоже начинает выносить на улицу столики, мы спускаемся с наших высот и обретаем кров и пищу. Но любая радость недолговечна. Добравшаяся гроза с треском разрывает небо над Дмитровым, приходит полиция, правда, пообедать. Мы все спасаемся внутри кафе, под немолчное бубнение и вскрики рации.

Белка

  Летняя кухня стоит на самом краю сергейковского участка, дальше только калитка, ведущая в лес. Правда, здесь нет собаки Баскервилей, и мы тут не курим сигар на склоне дня – здесь живёт белка.

  Любое перемещение в данном квадрате сопровождено её тревожным цоканьем, с ней бельчонок. Он таится на чердачке летней кухни.

   По утрам и ближе к вечеру из длинных окон кухонной столовой видно, как белка-мать скачет по кустам орешника. Куст дрожит от её тугих прыжков; распялив четыре лапы и хвост, она нависает на орехом и вот уже сидит столбиком на ветке, как на картинке Билибина, подперев спину выгнутым хвостом.

  Цоп— одним движением расшелушила, бац – полскорлупки вниз, бледно-зелёным маячком, вот и вторая половинка упала стремительно; а изумрудик-то за щеку.

Капюшонка

  Летняя кухня в Сергейково состоит из четырех прямоугольников.

Длинный, вытянутый с юга на север прямоугольник—сама кухня, с газовой плитой и холодильником. К ней примыкают: большая столовая – с панорамными окнами на две стороны, в жёлтых занавесках, и друг за другом две узкие, с запада на восток, спальни. Такой плотный тетрис. В большой спальне со столом, мы играем вечерами в карты.

  Впрочем, погоды стоят ещё достаточно тёплые, и завтраки сервируются на уличном столе, у мангала. Картину дополняют четыре пластиковых кресла апельсинового цвета.

  На августовском утреннем воздухе филологические вопросы тут как тут, как всегда, в ходу.

– Жэка, принеси серую толстовку с капюшоном, ту – что с Джокером!

При всей привязанности к английскому, семейные прогеры- хакеры, Жора не любит русский вариант слова huddy – худи. Сложный момент называ толстовок с капюшонами решает Женя.

– А как вам русское – капюшонка?!

– А чё, норм. Надо как-то называть этих худей. Осень на подходе))

– А приятно, наверное, ввести в язык новое слово? – задумчиво говорит Жэка.

– Евгений М. – автор слова —КАПЮШОНКА!

Double brendy

  Часиков так после семи-восьми мы любим «похолмсить» у камина. Журнальный столик, два деревянных раскладных креслица в подушках, бренди. Сегодня в Сергейково дождь, а у нас —викторианский вечер.

  Правда читаем мы графа Толстого, вслух, четвёртую книгу «Войны и мира». Петя в партизанском отряде у Денисова, готовится к вылазке, хохочет над выходками Тихона Щербатова, угощает всех изюмом. Впрочем, нам грустно, ибо мы все знаем, чем это кончится.

   Каминный зал на пять окон, три в эркере, который повторяет три эркерных окна гостиной второго этажа. Дом из бруса, затейливо построенный, интерьер – сплошное дерево. Босым ногам приятна гладкость полов.

  Слышен лай Бренди.  Это родезийский риджбек, африканская порода, гончая на львов. Но Бренди в её двенадцать лет львов не видела сроду. Она спокойная и умная собака, и не позволяет трепать себя за ридж – узкую полоску от холки до хвоста, где шерсть растет в обратном направлении. Родезия – английская колония. Имя своё наша Бренди получила за красновато-коньячный цвет, как и положено породе.