Kitobni o'qish: «Всё укроется снегом белым…»

Shrift:

* * *

Светлой памяти мужа моего Константина Николаевича Яковлева

Пролог

С чего же начать, в самом деле…

Так переплетено – прошлое, настоящее, будущее! Начать с прошлого, пойти назад по этой извилистой дороге, которая и есть моя жизнь? Как далеко? Мне хочется поскорей вернуться в эту, счастливую для меня и Вити точку, где кончилась моя жизнь и началась наша!

Но прошлое будет идти следом, как тень. И люди-тени возникать ниоткуда.

В моей жизни всё так причудливо переплелось!

Мы ютились с мамой в однокомнатной квартире, заваленной мебелью, в ожидании от Союза писателей давно полагающегося мне жилья.

Но у меня была отдушина, Соломенная сторожка, квартира в Москве, которую я сняла за пятьдесят рублей в месяц, половину моего месячного заработка.

Адрес был – проезд Соломенной сторожки, и название приросло к ней намертво. Все два года, что она у меня была, её только так и называли и я, и мои друзья – не дом, а Соломенная сторожка.

Она была моей крепостью, где можно было заслониться от внешнего мира. Я не допускала туда никого и вообще старалась никого не допускать в свою жизнь. Моя хозяйка, Нина, как-то спросила:

– Ты молодая красивая женщина, живёшь одна, почему к тебе никто не приходит?

– Знаешь, Нина, я не хочу делать из своей жизни проходной двор. Кто ко мне придёт, тот останется навсегда.

Она обиделась почему-то.

А один поэт и художник как-то настоял, проводил до дома.

– Пригласи меня к себе!

– Не могу, хозяйка не разрешает. И целовать меня тоже нельзя, меня целует другой человек.

Как он хохотал, как он смеялся, Господи…

Я была нищим свободным художником. Совершенно нищим и совершенно свободным, если бы не бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей. Оно давало таким бедолагам, как я, выступления на сто рублей в месяц.

Москвичам этого хватало на самое необходимое, но я же половину платила за квартиру!

Эти сто рублей надо было отрабатывать, ездить по всему Подмосковью, выступать безропотно там, где благополучные поэты и поэтессы отказывались наотрез.

Господи, спасибо, что оно существовало, это бюро пропаганды, и взяло меня под своё крыло!

Я, конечно, понимала, что такое вольные хлеба, и долгие годы собирала каждую копейку, пока работала инженером.

Но всё, что удалось собрать, больше четырёх тысяч рублей, заняла по своей неистребимой доверчивости брату на машину.

Договорились, будут отдавать по сто рублей в месяц, когда я кончу Высшие литературные курсы и перестану получать стипендию.

Золовка моя отказалась – «в обозримом времени». Они не бедствовали, бедствовала я. Отдали лет через десять, я давно уже была замужем.

Такая у меня была жизнь, когда я вернулась в Москву после всех поездок, и Витя ждал меня у ЦДЛ.

Он ждал целый час – пришёл на полчаса раньше, чтобы я не просудилась, и я опоздала ещё на полчаса…

Не знаю, почему я так обрадовалась ему – совершенно неожиданно для себя!

Часть 1. Выходи за меня

Первый раз за время нашего знакомства я, не раздумывая, поехала к нему. Почему-то в груди росла и росла радость по имени Витя…

Когда мы вышли из метро, было уже темно.

– А дальше – на автобусе?

– Можно пешком. Сейчас завернём за угол, и я покажу тебе своё окно.

– Прямо от метро можно увидеть окно? Так не бывает!

– Почему не бывает? Видишь, светится, это и есть мой подъезд.

Но до подъезда мы ещё шли и шли, и Витя крепко держал меня за локоть, как птицу за крылышко, которую поймал наконец-то и как бы не упустить.

Дом был величественным. Широкая лестница шла к подъезду, по бокам её вились бетонные ленты, у самого асфальта загнутые в причудливые кренделя. Несколько ступенек, площадка с кренделями и снова вверх до следующей площадки.

Замысловатая лепнина балконов, немыслимые завитушки вокруг окон на каждом этаже. Всё это желтовато-розовое, как нелепый торт с кремом.

– Ты буржуй, Витя! Сколько ты платишь за квартиру, пятёрочку? А я – пятьдесят, и дом у меня облупленный.

– Да уж, нашла буржуя! Пойдём.

Подъезд внутри салатный, а двери, краской по краске, выкрашены в ржавый цвет.

– Ремонт был недавно?

– Говорят, здесь каждый год ремонтируют, а капитальный, с расселением, тоже обещают каждый год. Вся надежда на это!

Мы прошли маленькую прихожую, и Витя открыл дверь. Он явно гордился своей комнатой. Она была просторна и пуста.

– Давай бифштексы, что ты купила в буфете, я пожарю на кухне.

Он ушёл, а я оглядывалась без особого любопытства – чужая комната, чужая жизнь. Я потом и вспомнить её не могла, казалось, там одно окно, а вдоль него лавка, как в паспортном столе.

– Нравится тебе? Я к твоему приезду с Дальнего Востока обои переклеил, полы покрасил, шкаф стенной оклеил.

– Ты же говорил, что живёшь у своей сослуживицы?

– Я сказал ей, что мне дали комнату наконец, и я хочу переехать. Она расстроилась, вообще. Лучше расскажи, как тебе ездилось.

– Прекрасно! Камчатка, Командоры, Курилы. Сахалин, Приморье. И по штормтрапам лазила, и в корзине переносили с корабля на корабль. Но знаешь, в прошлый раз столько было стихов, а сейчас в Ростове всё будто стёрли, как нарочно. Вернулась в Москву, письмо от мамы – в Союзе срочно хотят меня видеть. А там персональное дело. Оказывается, пока я моталась по командировкам, пропустила кучу собраний и политзанятий. Представляешь? Я и в райком ходила, а мне говорят – почему они к вам так плохо относятся? Но формально они правы, договоритесь как-нибудь. Ещё чего! Повернулась и поехала в Москву. Не обнимай меня, пожалуйста, мне трудно рассказывать.

– Как не обнимать, когда ты так близко!

– Мне не надо было приходить?

– Давно надо было, только не знал, как тебя затащить! Я не могу видеть, как ты живёшь. У меня просто сердце болит, физически! Давай, пусть будет фиктивный брак, чтобы ты прописалась в Москве и нашла нормальную работу.

– Спасибо, Витенька, только я не могу это себе позволить. Ты молодой, красивый, свободный. Полюбишь какую-нибудь хорошую девушку, а жениться не сможешь, в паспорте штамп ни за что ни про что.

– Никого я не полюблю, я одну тебя люблю!

– Правда? Почему же мне не говорил?

– Это само собой разумелось.

– Раз ты меня любишь, это меняет дело. Но у меня такая работа… То долго не получается, как хочешь. А получится, не печатают годами. И когда напечатают наконец, ты уже ушла Бог знает куда, радости никакой. Разве нормальный человек может это выдержать рядом, ты подумай! И я очень долго была одна, я тоже должна подумать, не будешь ли ты мне мешать работать. А жизнь моя переменится скоро, мне письмо дали в Союзе писателей с просьбой разрешить обмен. Отнесла сегодня в обменное бюро.

– Ну и что?

– Не знаю, мне сказали сдать в канцелярию.

– Кто так делает! Надо было самой идти на приём.

– Я не знала. Если не разрешат, я пропала. Мне и секретарь Союза сказал, это тринадцатое письмо, а разрешили только трём. Я больше не хочу, не могу быть девочкой для битья в Ростове. Даже в российском Союзе видят, что происходит. Секретарь сказал, мне нужно уезжать, потому что они скоро мои косточки выплюнут.

– Выходи за меня!

– Витенька, я поеду, уже двенадцать, мне очень страшно там идти.

– Оставайся!

– Не могу.

– Ну давай, я тебя провожу в одну сторону.

– Нет, лучше поймаем такси.

Я лежала без сна и думала – Витя, Витя! Оказывается, он долгие годы стучался в мою жизнь, а я не понимала ничего.

В любой книге разберусь, любой спектакль оценю по достоинству, люди за советом обращаются, считают умным человеком. Только в своей жизни разобраться не могу…

Витя, Витя, задал ты мне задачу! Уже три часа, а я заснуть не могу, перебираю вешки, где пересекались наши с тобой дороги, да так и не пересеклись.

Институт был новый, первый набор. На первый курс конкурс одиннадцать человек на место, я поступила почему-то. На второй принимали переводом из других институтов, Витя перевёлся с физмата Университета. Нас было немного, все знали друг друга, но мы с ним не общались.

Через много лет командировка в головной институт. Он окликнул меня в коридоре, узнал сразу, а я его – нет, столько лет прошло.

– Как ты не помнишь, я же бросался к тебе на танцах, ты была лёгкая, как пушинка. С тобой было так здорово танцевать, особенно вальс.

– Ты носил очки?

– Какие очки! Не было у меня никаких очков!

Потом была очередная встреча выпускников в институте. После неё мы случайно столкнулись на нашем ростовском Бродвее, я, он и Галина, моя сокурсница. Впрочем, я не верю в случайности. Ресторан – была её идея.

И мы танцевали в ресторане – столько лет прошло, а моё тело не забыло волну тепла, какого-то узнавания, близости…

Витя, Витя, все эти годы я не видела и не слышала тебя! Пан директор виноват, я долгие годы любила его, несмотря ни на что.

Значит, действительно всё в прошлом, отрезано навсегда, если такая радость, что есть Витя, что он любит меня, оказывается! Господи, какое счастье! Но как жалко, что мы потеряли столько времени…

На этой мысли я заснула.

Разбудил Витин звонок.

– Ты ещё спишь?

– Нет, уже разговариваю с тобой. А который час? Ого!

– Я и звонить боялся, и не звонить тоже. Ты же умотаешь из дома, потом ищи тебя! Где мы встретимся?

– Сегодня не могу. Я же только приехала, надо убрать свою Сторожку, сготовить что-нибудь. Ну куда нам спешить, давай завтра!

– Ещё целый день…

– Пока, у меня на сегодня тысяча дел.

Возвращалась домой вечером. Продуктов действительно не было, холодильник я выключила перед отъездом. А деньги на продукты уже были.

Кончилась, слава Богу, широкая чёрная полоса, когда я варила суп с фрикадельками из одного бифштекса, что покупала в кулинарии. По-видимому, я одна была такая, продавщица узнавала меня.

Или покупала кильку, начищала целую банку, заливала подсолнечным маслом и неделю ела с картошкой, вкусно и дёшево.

Сейчас я могла сварить настоящий фирменный борщ. Я так давно не ела борщ! Тем более, придёт Витя, мужика надо кормить. Откуда я это знала? Наверно, было заложено на генном уровне.

Я никак не могла дотащить тяжеленные сумки от автобуса. Села на скамейку в сквере, попыталась переложить что-то из одной в другую. Может, я там и потеряла ключи. Когда поставила сумки перед дверью, их уже не было.

И первая мысль – что подумает Витя! Он позвонит вечером, потом ночью, потом утром, что же он подумает?! Почему-то мне не пришло в голову, что Владимир Сергеевич тоже может позвонить и вечером, и ночью, и утром.

Владимир Сергеевич – писатель. Я познакомилась с ним перед самой поездкой на Дальний Восток. Но он успел сделать мне предложение, писал на Камчатку, на Сахалин, в Приморье.

Первый звонок в Москве был его и первый визит.

И вышла бы за него замуж, – думаю я сейчас с ужасом, – если бы Судьба дала ему время приручить меня. И наши с Витей дороги разошлись бы навсегда! Просто счастье, что Витя решил, наконец, объясниться! Успел.

Позвонила в дверь напротив. За два года жизни в Соломенной сторожке я так и не видела никого из соседей. Дверь открыл симпатичный молодой человек.

– Извините, я потеряла ключи. Могу от вас позвонить своей хозяйке?

– Разумеется, заходите!

– У вас есть Нинин телефон?

– Конечно.

– Нина, как хорошо, что вы дома! У меня несчастье, потеряла ключи, не могу войти в дом. И продукты накупила, я же только приехала. У вас нет запасных?

– Да не переживайте, приезжайте ко мне ночевать. Ключей нет, к сожалению, но у меня гость, он утром вам сменит замок, легко! А продукты оставьте до завтра у Толи, дайте ему трубку, я попрошу.

Нина была очень весёлая, может, потому, что на столе стояли две бутылки. Но мне показалось, что её развеселило именно то, что я потеряла ключи.

– Что ты расстроилась? Ничего, я на ты? А у меня гость и теснота такая! Я хотела его сплавить к тебе. Смотри, какой красавец! Знакомьтесь, Николай, Светлана!

Мужчина лет сорока смотрел на меня оценивающе. Я испугалась, этого мне только не хватало!

– Нет, Нина, прости, это исключено. Поменяете мне завтра замок? Я буду вам очень благодарна. Но гостей мне точно не нужно. Я позвоню, можно?

– Витя, Витя! – закричала я в трубку. – Не волнуйся, что мой телефон не отвечает, я потеряла ключи. Нет, не надо, я буду ночевать у хозяйки. Запиши её телефон на всякий случай, а замок мне поменяют завтра.

Нина переглянулась со своим красавцем.

– Давайте к столу, ты же, наверно, голодная.

Красавец мою дверь вообще открыл скрепкой и сменил замок в две минуты.

– Нина говорила, что вы одна и очень вас хвалила.

– Уже не одна. Простите меня, спасибо вам большое!

И звонок Вите:

– Всё в порядке, я дома.

Утром температура была тридцать восемь. Опять грипп! В Ростове врач говорила, по мне можно определять начало эпидемии. Каждый, ну каждый грипп я проверяю на себе. Слишком подолгу в жизни голодала, иммунитет на нуле.

Я лежала и думала, что из намеченных дел можно отложить, а что и вовсе отменить. Оказывается, всё можно, почти безболезненно. Надо как-нибудь попробовать это делать без температуры, столько времени освободится!

Позвонил Витя:

– Мы увидимся сегодня?

– Ты знаешь, я разболелась. Поправлюсь, обязательно позвоню! Нет, не приезжай, у меня всё есть. И горчичники есть, я умею их ставить сама. Я всё умею сама! Очень просто, берёшь газету, кладёшь на полотенце… Нет, Витенька, не приходи, ты заболеешь!

Он, конечно, пришёл после работы с какими-то замёрзшими осенними цветами и стал варить борщ. Потом, несмотря на все мои протесты, всё же поставил мне горчичники и убежал.

А тут прилетела Валя из Владивостока, мы стали подругами ещё после первой моей поездки, переписывались. Температура упала, я выздоравливала, мне всегда было некогда болеть! Та же врач в Ростове удивлялась – три-четыре дня, и я на ногах.

Позвонил Витя с работы:

– Как ты себя чувствуешь? Можно, я приеду сегодня?

– Упала температура. Но не приезжай, ко мне подруга прилетела из Владивостока. Через два дня улетит, приедешь.

– Целых два дня!

Мы сидим с Валей в ночных рубашках на диване.

– Я слышала по радио твою передачу про БАМ. Не удивилась, от тебя всегда начальству одни неприятности! Думаешь, у нас забыли про Находку? Приехала тихая девочка, поэтесса! А потом по её докладной – секретариат, головы полетели.

– Но мне писали – и машины им дали новые, и музыкальные инструменты.

– Ещё бы! Инструменты флот подарил, машины собирали по всему краю, с миру по нитке!

– Ты считаешь, это я зря?

– Нет, конечно, всё правильно. А как пропустили такую передачу по БАМу?

– Редактор у меня была, Алла Ласкина, пусть земля ей будет пухом. И саму передачу пробила, и пятнадцать лишних минут, представляешь, что это значит на радио, вся сетка летит! А сейчас её нет, и мне зарубили четыре передачи об Атоммаше. Говорят, никто работать не поедет! Да там фанаты работают, для них завод, это вся жизнь!

– Жалко. А как твой подполковник?

– Он уже полковник. Сколько можно прощать и прощать! Сейчас, кажется, всё. Я влюбилась, Валя, совсем в другого человека. Никогда бы не подумала, что смогу в другого. Странно, знаю его сто лет, а влюбилась вдруг! И радость такая, я забыла, что бывает любовь – и радость!

– Где он?

– Здесь, в Москве, ждёт не дождётся, когда ты уедешь!

– Так я уеду сейчас! Сколько времени? Три часа ночи, ого! Ну всё равно.

– Не выдумывай, уедешь завтра, он же на работе! И знаешь, это странно, но я даже не спешу с ним увидеться. Просто знаю, что он есть, и уже радость…

Вите я позвонила на работу:

– Валя уехала.

– Правда? Здорово!

– Ляпнула ей в три часа ночи, что ты ждёшь не дождёшься, когда она уедет. Она хотела немедленно вызывать такси и ехать в аэропорт, еле удержала.

– Знаешь, я просто обжёгся о твою кожу, когда ставил горчичники, потому и убежал. Не поверишь, ни с одной женщиной в жизни не было ничего подобного.

– Испугался? Не придёшь?

– Ты что! Приду сразу после работы.

Он обнял меня прямо в прихожей, и опять я почувствовала, что именно этих объятий ждала всю свою жизнь.

Было одиннадцатое декабря. Мы праздновали сначала каждое одиннадцатое, потом каждое одиннадцатое декабря, я и сейчас его праздную.

Он ушёл только за зубной щёткой. И когда я просыпалась ночью и смотрела на него, у него было счастливое, счастливое, счастливое лицо…

Я и представить не могла, что моя жизнь переменится так резко. Какие там походы с друзьями в театр, какие поездки к ним за город!

День крутился, как обычно, но каждый кончался вечером, и вечером был Витя.

Я начинала его ждать уже с обеда, бросала все дела в городе и неслась домой. Бесцельно бродила из комнаты в кухню и обратно, переставляла какие-то предметы и поглядывала на дверь.

Конечно, обед был на плите, ни пылинки в комнате, плита вычищена до блеска. Надо же было мне чем-то занять себя, пока он ждал, как на иголках, конца работы, ехал в метро и автобусе, поднимался в лифте.

Наконец, минута в минуту, раздавался звонок. И вот он, вот он, в старом своём пальто, старых туфлях зимой, шапка в руках и светится весь.

Поздним вечером смотрю из кухни, как он бреется на ночь в ванной, чтобы я не укололась о его щетину, и литые мускулы ходят по его спине. Сколько, оказывается, радости в каждых сутках, и как это сердце вмещает!

Красивых слов не говорил, только – я так тебя люблю!

Мне их не хватало, я выросла на великой литературе, где женщинам говорили красивые слова из одной галантности.

А как-то сказал:

– У тебя, оказывается, очень мало одёжек, один парадный фрак на все случаи жизни. Я думал, ты прекрасно одета!

– Много одёжек женщине не надо, нужно уметь сочетать. И ведь я хожу в разные места, это ты каждый день на работе, а одёжек у тебя не больше, к сожалению. Ничего, не бойся, не пропадём.

Странно, я сразу почувствовала, что это навсегда. Мне и в голову не приходило, что однажды он может просто не прийти ко мне с работы.

И среди этого счастья – звонок Владимира Сергеевича, как из другой жизни, я совершенно забыла о его существовании!

– Светлана, простите, я больше не стану вам звонить. Мне неприятно каждый раз слышать в трубке чужой мужской голос. Всего вам доброго!

– Спасибо… – ответила я растерянно.

В театры мы теперь ходили только с Витей. Клала ему билет в карман пиджака, и с работы он ехал прямо в театр. Я всегда опаздывала, появлялась в последнюю минуту, и он держал для меня бутерброд из буфета.

Один раз повезло, попали в Большой на «Спартак». Конечно, галёрка, неудобные места, но я несколько дней ходила под впечатлением. И Витя был потрясён, я была счастлива, что могла доставить ему эту радость.

В ЦДЛ ходили вместе. Меня останавливали знакомые, их становилось всё больше. Я представляла Витю:

– Знакомьтесь, мой муж.

И вдруг какой-то парень я даже имени его вспомнить не могла! – заявляет:

– Тебе повезло, если бы не ты, я бы на ней сам женился.

Я только посмеялась. А потом мы встретили того поэта и художника, что однажды провожал меня. И та же фраза:

– Вам повезло! Я не был свободен, только сейчас получил развод. А то бы я сам женился на Светлане.

Это было нешуточное заявление.

– Ну как бы вы женились! Разве я любила вас или давала повод считать, что у нас могут быть не только дружеские отношения?

– Я бы добился. Это я вам говорю как мужчина и хозяин жизни.

Не знаю, что творилось у Вити в душе. Но мне он ничего не говорил ни тогда, ни позже и вообще никогда в жизни не унизил меня ревностью и недоверием.

Однажды сотрудница пригласила его на день рождения.

Он собирался идти один. Я знала, что это неправильно, тоже на генном уровне, как и то, что мужика надо кормить, когда он приходит с работы, и кормить вкусно.

– Как это ты пойдёшь без меня?

– Но меня же одного пригласили.

– Позвони и скажи, что придёшь со мной.

– Это неудобно.

– Хорошо, иди один, и я поеду в гости. Так и будем жить, ты сам по себе, я сама по себе.

Он пошёл звонить. И тут я заметила, что у него несвежая рубашка.

– Ты можешь надеть свитер? Я сейчас постираю рубашку, вечером поглажу, будет чистая на работу.

– В свитере на день рождения? Как я не подумал, надо было захватить рубашки из Сокольников, когда я ездил за зубной щёткой. Завтра же после работы заберу бельё и рубашки.

Стол у виновницы торжества был небольшой, но сервирован с любовью. И закуски, и горячее, всё изысканно, и красивая женщина лет тридцати пяти, скромно одетая, принимает только нас.

Это был для неё очень важный день, ждала, готовилась.

Наверно, у себя на работе Витя был завидным женихом.

Я подумала – как хорошо, что он успел сказать мне всё до её дня рождения!

Он менял рубашки через день, я не успевала их стирать и гладить. Стала покупать новые. Имела право! Какое это было удовольствие – называть его размер, перебирать их на прилавке, выбирать, оплачивать!

В первую же стирку стёрла в кровь пальцы о его рифленые майки. Он пришёл с работы, посмотрел на бечёвки с бельём на кухне, поцеловал каждый мой пальчик и стал вытаскивать из всех карманов смятые десятки и пятёрки.

– Мы сейчас поедем и купим стиральную машину. Она стоит сто шестьдесят рублей, думаю, наберётся. Сколько у тебя?

– Тридцать девять, – ответила я, не открывая кошелёк.

Из магазина мы её выкатили сами, шофёр такси взял с нас последнюю десятку, и до зарплаты Витя брал с собой завтраки.

А в зарплату принёс ещё и премию целых триста рублей. Просто поразил моё воображение! Я никогда не держала в руках таких огромных денег, гонорар за книгу мне перечислили в сберкассу.

Витя был очень доволен. Он смотрел на моё растерянное лицо и улыбался.

– Это максимальная премия, больше у нас не бывает.

– И ты всегда будешь приносить такую кучу денег?

– Не знаю. Но, как правило.

– Ну, знаешь, на это можно прекрасно жить. Почему же у тебя одна пара брюк, один костюм, пять рубашек, рваные туфли и старое пальто, на которое страшно смотреть?

– Деньги всегда были нужны на более важные вещи и в семье, и у женщины, где я жил последнее время.

Как-то позвонил Саша, композитор, с которым мы работали после песни «Ходите чаще в гости к старикам» на радио. Он знал уже про Витю, но мы не виделись с моего приезда.

– Света, помнишь, ты показывала мне стихи – такая полоса, осенние дожди… Можешь привезти?

– Витя завезёт после работы.

– Витя? Хорошо, пора же нам познакомиться!

Через несколько дней прихожу к ним. Сашина тёща встречает меня в прихожей:

– Светочка, как вам повезло с мужем! Просто удивительно!

– А он считает, что ему со мной повезло по-крупному! – смеюсь я.

Саша написал песню. Он играет её, прикрыв глаза, произнося каждое слово трепетно, с нежностью.

Я и сейчас вижу его одухотворённое лицо и чуткие пальцы на клавишах…

ТАКАЯ ПОЛОСА

Такая полоса – осенние дожди,
Такая полоса, что солнца и не жди,
Такая полоса, что станешь у окна,
И будто за окном четвёртая стена…

А я-то всё ещё по-летнему живу,
Ладони помнят ту упругую траву,
Ещё в глазах светло и на душе тепло,
Как будто ничего водой не унесло…

Пустынно на лугах,
Цветы с травой в стогах,
А я ещё ношу вкус лета на губах,
Пока твои глаза не скрыла, проходя,
Тугая полоса осеннего дождя…

Утром в первую нашу субботу открыла глаза – Вити не было, место рядом со мной успело остыть от его горячего тела.

Я побежала босиком на кухню и так и застыла с халатом в руках. Он в одних трусиках сосредоточенно жарил гренки.

Весело гудел чайник. Зимнее солнце осторожно, с угла, наполняло кухню.

Я стояла и молчала, почему-то хотелось плакать…

– Не вставай, полежи ещё, сейчас будет завтрак в постель.

– Спасибо, но лучше за столом. Просто я не помню, чтобы кто-то в моей взрослой жизни готовил мне завтрак!

– Так будет каждый выходной. А сейчас мы идём подавать заявление в загс.

– Прямо сегодня?

– А что тянуть? Или ты передумала выходить за меня?

– Я уже вышла за тебя.

Мы подали заявление недалеко от Соломенной сторожки. Это была приятная процедура, нам все улыбались, а я почему-то чувствовала – это не всерьёз. Шестое чувство у меня безошибочно.

Но заявление давало право на поход в магазин для новобрачных, и мы пошли в тот же день. У нас была зарплата и премия!

Господи, чего там только не было! Но первое, что Витя захотел купить – красивые индийские бусы из полудрагоценных камней.

– Витенька, это можно без талона, мы их купим потом.

– Нет, сейчас. Это мой подарок.

Мы купили ему настоящие импортные туфли на прекрасной литой подошве. И отличное нижнее бельё, жалко, что можно было купить только две пары, и рубашки импортные, тоже только две. Нужно было ещё постельное бельё. Мои ростовские простынки доживали свой век. у Вити не было и таких.

Он всё время говорил:

– Почему ты себе ничего не покупаешь? Ну хоть туфельки!

– Их можно купить без талонов. Здесь красивые вещи, но только те, без которых я пока могу легко обойтись. Носки, смотри, отличные носки! И подушки, давай купим две подушки?

На подушках наши деньги кончились. Я была счастлива!

В понедельник можно было идти в обменное бюро за ответом. Мы встретились в метро.

– Мне страшно.

– Теперь-то чего бояться, ты же фактически замужем! Зарегистрируемся, я тебя пропишу и станешь москвичкой.

– Мне нужно обязательно перевезти маму. Понимаешь, я не могу оставить её в Ростове. Невестка у нас… Что говорить, мама с ней никогда не сможет жить. Случись что, я себе в жизни не прощу! Мама рассказывала, у неё был приступ холецистита. И Вовка возле неё два часа просидел, бледный от страха. Разве я бы сидела? Я бы действовала!

– Ты же понимаешь, Витя, просто так мне её привезти некуда.

Нас посылали из кабинета в кабинет. Витя остался в коридоре. Упитанный молодой человек порылся в папках на столе и нашёл мой тоненький скоросшиватель. Казалось, в нём ничего нет! Но там лежало письмо Союза писателей, тринадцатое. И на нём резолюция «Разрешить».

Я выдохнула. Оказывается, я не дышала, пока он искал папку. А молодой человек рассердился:

– Разрешили? С какой радости! Сейчас узнаю, почему это вам разрешили.

Он ушёл, а я сидела у его стола и опять не дышала. Сейчас он убедит своё начальство, что оно ошиблось. Но, к счастью, всё произошло, как в анекдоте – он вошёл со своим мнением, а вышел с мнением начальства. И стал таким вежливым и предупредительным!

– Всё в порядке, обмен разрешили и вам, и матушке вашей. А там, под дверью, молодой человек – не ваш, случайно? Он та-а-ак на меня посмотрел!

– Мой.

– И замуж за него собираетесь, небось? Вернее, он намерен на вас жениться немедленно!

– Да, мы подали заявление в субботу.

– Ну какая у нас в стране юридическая неграмотность! Вам разрешили обмен. Но если в вашем паспорте появится штамп, разрешение отменяется. Позовите его, я ему скажу сам, а то он вам не поверит.

Я молчала во время этого удивительного монолога, и когда он всё повторил расстроенному Вите. И смотрела на них счастливыми глазами.

Я и представить не могла, что значит обменять две квартиры в Ростове хотя бы на две комнаты в Москве!

Началось прямо в соседнем кабинете. Девица с высокой причёской чёрных, как смоль, волос и длинными алыми ногтями долго изучала мой паспорт. Особенно страницу, где, по счастью, ещё не было штампа о моём замужестве. Потом нехотя вернула его.

– Покажите свидетельство о рождении. Я должна убедиться, что вы перевозите свою мать, а не чужую женщину. Что оно у вас такое потёртое?

– Да оно вообще чудом сохранилось в войну. Если сомневаетесь в его подлинности, отправьте на экспертизу!

– Ладно, заполняйте анкету и ищите варианты. На оба обмена у вас один год. Не успеете – всё сначала, письмо, разрешение.

Я ужаснулась, но стала заполнять анкету. Там оказался один страшный пункт. Он мог свести на нет все мои усилия, если бы я написала правду. Но я солгала. Я! Солгала! В анкете!

Меня спрашивали, есть ли у моей мамы ещё дети в Ростове. Я написала, что нет. Сердце моё падало каждый раз, когда эта девица открывала мою анкету. Мне не было стыдно, только страшно. Без мамы я бы не уехала в Москву, просто не уехала бы и всё.

И если бы это открылось…

Обошлось, слава Богу.

Мы стояли с Витей на автобусной остановке. Декабрь кончался, а снега, настоящего снега, всё не было. Так, позёмка вокруг какого-то дерева. И вдруг – стихи.

Всё укроется снегом белым,
За снегами придёт весна…
Я привыкнуть ещё не успела
К сочетанью – твоя жена!

В нашем доме закрою двери,
Скатерть белую постелю,
И никак не могу поверить
Сочетанью – тебя люблю!

Не войти ни беде, ни боли –
Защитишь и укроешь ты…
Не привыкну я жить в ореоле
Этой силы и доброты!

По-над окнами мчатся, мчатся
Дни и месяцы,
Но никак
Не привыкну к простому счастью –
Засыпать на твоих руках…

Ты мой сон, и моя бессонница,
Я горю на крутом ветру!
Я не знаю, чем это кончится.
Если кончится – я умру.

Как-то Витя сказал:

– Я приду очень поздно, может быть. Не жди меня, возьму ключ с собой. Мне надо поставить точку у той женщины, до тебя.

Я бы всё равно дождалась его, но он пришёл часов в десять и поставил на пол узел в старой скатерти. Я хотела сказать – это всё, что ты нажил за жизнь? Но у него был такой измученный вид…

– Я давно ей сказал, что хочу переехать. Понимаешь, она всё время подчёркивала, что я и в её жизни, и в квартире – человек временный. То скажет: «Не качайся на стуле, здесь ничего твоего нет», то ещё что-нибудь подобное. Но требовала, чтобы мои ребята называли её мамой. При живой матери! И обиделась ужасно, когда я сказал, что хочу жить в своей комнате. Знаешь, этот узел стоял в прихожей, когда я пришёл. Я пытался поговорить, смягчить как-то. Нет, заперлась в комнате и не вышла, пока я дверь не захлопнул.

Скатерть связана крест-накрест тугими узлами, развязываю её сама. Два альбома с фотографиями, старая люстра с пластмассовыми подвесками, прибор для измерения давления, пакет с документами. Под его взглядом всё разложила по местам и села рядом с ним с альбомами в руках.

Фотографий было множество. На каждой он в окружении разных девчонок! Но меня не было ни на одной.

– Это была моя первая любовь. Я из-за неё чуть не выбросился из окна. А эта была моей невестой на пятом курсе.

– Я знаю её. Мы жили на одном этаже, потом вместе работали. Почему же не поженились?

– Знаешь, после защиты я вдруг заболел гриппом. Наверно, первый раз за пять лет. Температура сорок день, другой. Плохо мне, мама ухаживает за мной, а у меня бред начался, прошу – мама, пусть она придёт, сходи к ней!

Мама возвращается возмущённая:

– Не хочет она, говорит, зачем приходить, когда он болеет? Вот выздоровеет…

Я выздоровел и уехал в Тулу по назначению. А летом в походе познакомился с девушкой и женился.

Он рассказывал о себе понемногу, исподволь. Я знала уже, что его дед по отцовской линии был казачьим войсковым атаманом.

– Мы бежали из Ростова, когда наш дом разбомбили. Не успели добраться до станицы, как немцы пришли. Так и жили там, пока наши не вернулись. Отец был в лагерях и дядя, и жена дяди. Мама потом нашла их детей, Юру с Элкой, они жили с нами, пока их маму не освободили. Дядя пропал, а отец пришёл больной, умер через полгода.