Kitobni o'qish: «Пузырь»

Shrift:

Siri Pettersen

BOBLA

Мир – отстой

Кине лежала на кладбищенской скамейке и гнала от себя мысли об этом долбанном бассейне. Думала о любой ерунде, лишь бы не о нем. Например, вот скамейка, тошнотно-зеленого цвета. Железная ножка подогнулась, и сиденье накренилось. Лежать было неудобно, приходилось крепко держаться за спинку, чтобы не скатиться на землю. Никто в их захудалом городишке не собирался чинить скамейку, да и кому в голову взбредет тащиться на заброшенное кладбище?

А может, все наоборот? Никто сюда не приходит из-за негодной скамейки? Или никто попросту не думает ни про кладбище, ни про скамейку? Скорее всего, последнее. В Мёлльбю вообще думать не принято. Единственный город на свете, где на всех выдали одни мозги. И единственный, где умудрились сделать официальным такой гадостный зеленый цвет. Да пошли бы они все… Кине скривилась, ощутив во рту привкус этой яркой мысли, кисловатый и мерзкий. А уроки плаванья тут совсем ни при чем. О них она даже не думала. Подумаешь, плаванье!

Кине вздохнула. Перевернулась и потянулась за бумажным стаканом с какао, который стоял на земле. Какао остыло, но Кине все равно отхлебнула, разглядывая старинные надгробия. Вокруг них сбилась осенняя листва, как будто они были намагничены. Смертельные магниты. Покосившиеся, замшелые, с ангелами и старинной вязью надписей.

Старинная вязь… Каменный век, – впрочем, чего еще ждать от Мёлльбю? Непонятно даже, откуда в таком захолустном городишке взялся бассейн.

Никогда в жизни – или смерти – на ее надгробии не будет никакой вязи. Только череп. Череп и имя. Ну и, возможно, короткая эпитафия: «Здесь покоится Кине. Двенадцать лет рабства. Наконец-то свободна».

Но пока она, к сожалению, жива, а кладбище остается единственным ее прибежищем. Сюда ненавистная школа еще не успела добраться. Здесь можно спокойно отдыхать, не опасаясь нашествия придурков. Здесь можно спокойно дышать. На кладбище Кине чувствовала себя как в непроницаемом пузыре посреди враждебного окружения. Обычно люди не любят бродить по кладбищам. Боятся, небось, что смерть заразна. Можно подумать, стоит взглянуть на могилу, и тут же скукожишься, как изюмина.

А может, они насмотрелись сериалов про зомби? Вряд ли… Зануды про зомби не смотрят.

А вот Кине покойников не боится. Не то что живых! Эти живые заставляют ее заниматься тем, что она ненавидит.

Кине перебирала в голове разные способы отмотаться от бассейна, но все, что приходило ей на ум, она уже перепробовала. Врала. Сбегала с уроков. Разыграла в лицах весь справочник практического врача. Рвота. Грипп. Корь. Лихорадка. Она даже попыталась изобразить бешенство, но на «Оскара» ее игра, прямо скажем, не тянула. Что бы такое еще придумать? Сбежать из дома?

Об этом она тоже думала. И не раз. Сбежать, жить своей жизнью. Делать что нравится, учиться чему хочется, а все остальное она в гробу видала. Люди вроде бы рождаются свободными, или нет?

Но где тогда жить? И на что? Нужна еда. А чтобы была еда, надо жить дома. А чтобы жить дома, надо ходить в школу. Ну и порядочки тут у них: ребенок, чтобы не умереть с голоду, должен переться на плаванье! А чего тогда столько крику о правах ребенка?

Кроваво-красный лист пролетел мимо ее лица и опустился на остывшее какао. Некоторое время он пытался удержаться на плаву, но в итоге пошел ко дну. Кине села и подняла глаза вверх. Над ней нависло облетевшее корявое дерево. Ну конечно, единственный оставшийся на нем лист должен был отравить ей какао.

А может, это знак? Вдруг она утонет в бассейне? Как она сразу не догадалась? Кине засмотрелась на ворону, точившую клюв об узловатую ветку. Интересно, вороны умеют плавать?

Кине вскочила и с гневным воплем поддала ногой рюкзак. Он шмякнулся о надгробие, выплюнул пенал и с хрустом упал на промерзшую листву.

Город – отстой! Школа – отстой! Мир – отстой! И рюкзак туда же! Кине готова была съесть ненавистный рюкзак, только бы не идти в школу. Да, да, весь рюкзак со всем содержимым. Включая заплесневелые бутерброды в боковом кармане. У нее уже две недели не хватало духу в него заглянуть.

Разумеется, Кине собиралась выкинуть старый завтрак, но отложила на другой день. На другой день забыла. На третий – не хотела вспоминать. А потом решила: какие бы организмы ни завелись в кармане рюкзака, имеет ли она право их беспокоить? Возможно, там уже образовались джунгли в миниатюре, в которых обитают новые формы жизни. Может, она вывела неизвестный вид плесени, которая спасет человечество от смертельных болезней? Потомки будут вспоминать ее с благодарностью.

Но какой бы мутации ни подвергся печеночный паштет, Кине готова была съесть и его, лишь бы не идти в школу.

Ворона плавно спланировала с дерева на распластанных крыльях и приземлилась возле рюкзака. Потыкала в него клювом. Кине готова была съесть и ее. Сырую. Со всеми перьями.

Голова закружилась. Кине показалось, что ее больше нет. На самом деле. Ее это испугало. Не на шутку. Город, жизнь отодвинулись куда-то далеко. Кровь прекратила свой круговорот и скопилась в ногах. Кине чувствовала себя одновременно пустой и тяжелой, как ее рюкзак, – поганая емкость, полная плесени.

А ведь вообще-то она прилично плавает. Не олимпийская надежда, конечно, но и не худшая в классе. Правда, и не лучшая. Лучшие – две девочки-синхронистки. Что они вытворяют в воде! Зато Кине может проплыть дальше, чем Ярле. Вроде бы…

При одной мысли о Ярле Кине закипела. Ярле – жлоб. Ярле – трепло. Сам-то он себя величает Ярле-Король. Но король он только для своей банды. В нее сбились такие отморозки, каких еще поискать. Ярле по тупости даже не знает, что ярл – это хёвдинг, типа племенной вождь. Нельзя быть одновременно королем и ярлом. Но недоумок Ярле в таких тонкостях не разбирается.

Если кому-то и следует гнить здесь, на кладбище, так это Ярле. Без него воздух в Мёлльбю стал бы чище.

Кине махом опрокинула в рот остатки какао и подавилась листом. Она закашлялась так, что из носа у нее потекли коричневые струйки какао. Глаза защипало.

Она отшвырнула стакан на землю и поддала его ногой так, что полетели комья грязи. Ворона отпрыгнула на всякий случай и стала наблюдать за Кине.

– Чего уставилась?

Подойдя к надгробию, Кине подняла пенал. Молния на нем давно сломалась, замок заело посередине. Цветные карандаши рассыпались. Кине опустилась на колени и начала их собирать, стараясь не расплакаться.

Внезапно она ударилась коленом обо что-то твердое. Боль пронзила всю ногу. Поднявшись, Кине потерла колено. В земле что-то блестело. Осколок стекла? Кине пнула его, но он сидел в земле крепко. Она пнула снова. Потом еще раз. Удары по находке сыпались один за другим, пока пальцы у нее на ноге не заболели. Вверх летела черная земля и мерзлые листья. Кине надеялась, что это ценная штуковина: она расколошматит ее на тысячу осколков. На сотню тысяч.

…Так вам и надо! Чтоб вы сдохли!

Внезапно Кине почувствовала, что она не одна. На нее в ужасе таращилась какая-то бабка. Очередное проклятье застряло у нее в горле, она так и застыла с поднятой ногой.

Высоко поднятые бабкины брови будто приклеились к парику. Шеи не было. Голова торчала прямо из рыжего лисьего воротника. Казалось, лиса вскарабкалась на такую верхотуру, чтобы сдохнуть под бабкиной мордой. Розовая помада растеклась по морщинкам вокруг рта, и бабка его уже разинула, чтобы произнести гневную речь.

Кине поняла, что пора делать ноги. Она схватила рюкзак и побежала. К счастью, кладбищенские ворота были такие раздолбанные, что их и открывать не требовалось, Кине, как всегда, проскользнула через отогнутые прутья. Вслед ей несся поток такой отборной брани, рядом с которой ее собственный словарный запас походил на детский лепет. Здрасьте, приехали! Теперь и на кладбище нет покоя.

Пока Кине бежала, в горле у нее разрастался ком. С противоположной стороны улицы Квелегата ее позвал Ноа, он стоял там со своей передвижной кофейней. Ноа хотел по привычке угостить ее какао, но Кине притворилась, что не слышит. Она пробивалась сквозь толпу хмурых людей. Народу полно! Машины сигналят! На всем земном шаре нет места, где она могла бы побыть одна.

Что там блестело в земле?

Впрочем, какая разница, поздно об этом думать. Ее находка уплыла навсегда. Наверняка чокнутая живодерка с лисой на шее унесла ее с собой. Вопиющая несправедливость!

Старым уже ничего не надо. Счастливые, они скоро умрут. Могила – не постель, из могилы их никто не вытащит и не погонит в бассейн или на хор. Постареть бы скорей! Сколько ей лет до пенсии?

Хоть Кине и не была чемпионом по устному счету, лет все равно выходило не меньше пятидесяти. Никаких шансов выйти на пенсию к завтрашнему утру.

Маска недоумения

Кине проснулась с ощущением, что конец света притаился за углом. Иными словами, наступил самый обычный день.

Она почти всегда просыпалась за мгновение до сигнала будильника. Ее будил мозг из соображений самосохранения, потому что хуже, чем звук будильника, звуков на свете нет. Пронзительное пиликанье становится все громче и громче, пока не просверлит дырку в черепе.

Будильник изобрели инквизиторы в Средние века, но Кине вынуждена им пользоваться, поскольку мама решила, что держать мобильник в постели вредно. А если мама чего решила, то так тому и быть, пусть даже земной шар остановится. Мама была точно чайка. Кружила над жертвой с пронзительным криком, снова и снова, пока не добивалась своего.

Самое обидное, что из-за этого проклятого будильника кошка отказывалась с ней спать. Первый раз, когда он зазвонил, Типси чуть не умерла от страха и теперь предпочитает держаться подальше.

Кине высунула руку из-под пухового одеяла, нащупала кнопку будильника и выключила его. В комнате был лютый холод. Мама-чайка купила какую-то автоматическую штуковину, которая ночью снижала температуру батареи почти до нуля. «Ради экономии энергии», – объяснила она. Но дураку ясно, что она просто хотела выморозить Кине мозги и превратить ее в безвольного и послушного зомби.

Кине открыла один глаз. На будильнике светилась дата: «Пятница. 13 ноября». С тем же успехом там могло быть изображение черепа и костей.

От предстоящего урока плаванья узел в животе затянулся еще с вечера. Всю ночь он постепенно поднимался наверх, пока не добрался до горла. И, когда он уже готов был ее задушить, Кине проснулась. За доли секунды до беспощадного будильника. И с готовым планом.

Планов у нее, конечно, были миллионы. Но этот план – особенный. Всем планам план.

В чем она ошибалась? В том, что постоянно изобретала отговорки. Любой идиот видел ее насквозь, а все попытки отмотаться от бассейна вызывали подозрения. Это был тупиковый путь.

Кине села и достала из-под подушки спрятанное там письмо. Она написала его вчера вечером, и теперь оно обеспечит ей свободу на целый день. Она бережно развернула его и положила на одеяло. Может, лучше сначала застелить кровать? Нет… Папа почует неладное. Или решит, что с Кине стряслось что-то и правда серьезное. Все должно выглядеть естественно.

Кине поискала одежду. Все вещи лежали на полу. Мама говорит, у нее в комнате настоящий тарарам, но у Кине есть собственная система хранения, маме ее не постичь. Чем вещи чище, тем ближе они к кровати. Вчерашняя одежда лежит в ногах, а недельной давности валяется у самой двери. Между ними – вещи, надеванные в понедельник, вторник, среду… Все под контролем.

Кине оделась, спрятала красный рюкзак в шкаф и в очередной раз перечитала письмо.

Папа,
Мне приснился страшный сон, и я проснулась задолго до будильника. Уснуть снова не получилось. Я ушла в школу. Да, купальник не забыла. Увидимся вечером.
Кине

Идеально. Коротко и по существу. Именно так и надо. Говорят, чем длиннее и запутаннее ложь, тем проще ее разоблачить. При этом в письме нет ни слова о том, будто она не хочет куда-то идти. Записка от послушной дочери с отмороженными мозгами. А упоминание о страшном сне – просто вишенка на торте. Ну как после этого не пожалеть ребенка? Бедняжка Кине, не выспалась, ее мучили кошмары, но она все равно мужественно пошла в школу.

Несмотря на укол совести, Кине легла на живот и заползла под кровать. Там она обнаружила, что не все, о чем кричит мама-чайка, лишено смысла. Например, пропылесосить было бы и правда нелишне. Надо как-нибудь попробовать.

Из кухни ее окликнул папа. Раз. Другой. Заскрипела лестница. Раздался стук в дверь.

Все шло по плану. Папа до смешного предсказуем. Кине усмехнулась и чуть не проглотила клубок пыли, сбившийся у самого рта.

– Кине?

Кине притаилась как мышка, когда дверь открылась. Из-под кровати она видела только папины шерстяные носки. Они шаг за шагом приближались. Папа ходил в шерстяных носках, потому что пол на кухне был ледяной. На одной пятке была дырка. Папа вышел из положения, надев шерстяной носок поверх простого.

Носки остановились возле кровати. Зашуршало письмо, видимо, папа его читал. Пыль щекотала Кине губы. Она перестала дышать. Еще несколько секунд, и она свободна. Папа уйдет на работу, а она сможет валять дурака целый день: играть в игры и питаться исключительно кукурузными хлопьями.

Носки отступили назад. Прекрасненько. Уходит. Кине зажмурилась и молча молилась о том, чтобы он поторопился. Но, открыв глаза, увидела прямо перед собой папино лицо. Кине вскрикнула от неожиданности и глубже заползла под кровать. Несчастная Типси, вот, значит, что она чувствует, когда на нее надвигается пылесос.

Папа ухватил Кине за щиколотку. Она даже охнуть не успела, только с перепугу пнула его ногой. Но что толку, папа намного сильнее. Он безжалостно выволок Кине из-под кровати, как тряпичную куклу.

Щекой она проехалась по полу, в рот набилась пыль.

– Мне почти двенадцать! – возмутилась Кине.

Но даже если и существует закон, запрещающий выволакивать из-под кровати всех, кому почти двенадцать, папа, судя по всему, о нем ничего не слышал. Он ослабил хватку только тогда, когда Кине оказалась посреди комнаты. Она лежала вниз лицом и пыталась отдышаться. Переворачиваться на спину она не собиралась. Чувствовала себя оскорбленной, раздавленной, униженной…

– Это жестокое обращение с ребенком! – вопила она, хотя понимала, что заявление спорное, особенно произнесенное в вонючую футболку, которая выехала вместе с ней из-под кровати. Та самая розовая футболка. Кине носила ее в четвертом классе. Значит, футболка обитала под кроватью с тех самых пор.

Папа не отвечал. Наконец Кине повернулась и посмотрела на него снизу вверх. Он возвышался над ней, точно бородатый великан. Непоколебимый, как скала. Однажды она, Аврора и Виви попытались повалить папу. Несколько лет назад. Три подружки против одного мужчины. Ничего у них тогда не вышло.

Папа не рассердился. Он вообще почти никогда не сердился. Все обстояло намного хуже. Он недоумевал. И ничего страшнее этого слова Кине не знала. Папу окутывал сплошной покров из недоумения. Невидимый, но сотканный из всех ее проступков.

Повезло еще, что он хотя бы молчит. Не выносит ей мозг. Выносить мозг и читать нотации – это мамина привилегия. Какое счастье, что мама сейчас на йоге.

– Завтрак на столе, – буркнул папа и закрыл за собой дверь чуть громче обычного.

– Диктатор! – крикнула Кине ему вслед.

Она встала, вытряхнула пыль из волос в слабой попытке сохранить достоинство, но даже если оно у нее когда-то и было, то сейчас осталось под кроватью. Вместе со свитером, который Кине когда-то нарочно потеряла, и тюбиком клея с блестками. Унижение не отпускало. Она чуть не заплакала, но злость оказалась сильнее. Никто не желает ее понимать. Ее вечно заставляют делать то, что ей совершенно не нравится.

Кине открыла шкаф, в котором мама заставляла ее наводить порядок, вытащила рюкзак, с которым ее заставляли ходить в школу, спустилась по скрипучей лестнице в кухню. Завтракать почему-то надо обязательно в кухне. Папа поставил на стол кукурузные хлопья. Кине села на свой шаткий стул, залила хлопья обезжиренным молоком – мама считала цельное молоко губительным для здоровья, – и взяла в руку ложку, которой ее заставляли есть с самого детства. Не чайную, не столовую, а так, что-то среднее.

Кине хрустела хлопьями и украдкой поглядывала на папу. Он сидел за ноутбуком и читал новости. Кине почувствовала, как к ней возвращаются кое-какие утраченные позиции: при маме папа никогда себе этого не позволяет. Кухня – не место для компьютера.

Мама помешана на том, чтобы все было на своем месте. Даже бактерии. Насколько Кине понимает, в ванной и на кухне живут разные бактерии, встретившись, они могут развязать войну. То есть злейшие враги невидимых тварей из ванной находятся в посудомоечной машине. А еще кто-то говорит, что это у Кине бурная фантазия… Ну-ну…

Вот из-за всех этих маминых теорий люди и верят, что она ведет суперздоровый образ жизни. Что она Супер-Суннёве. Но будь она и в самом деле такая супер, она бы не поедала тайком миндальные пирожные под названием макарон. Мама думает, что никто ничего не замечает, – как бы не так. Кине не один раз видела эти макарон в маминой спортивной сумке. Первый раз у Кине был форменный шок, она до сих пор его помнит. Два розовых пирожных лежали в прозрачной упаковке, рассчитанной на восемь штук. Восемь! Значит, мама успела съесть целых шесть штук, ни с кем не поделившись. Но главное, именно пирожные макарон она строго-настрого запрещает есть Кине, потому что это самая смертоносная сахарная бомба. Какое лицемерие!

Конечно, Кине об этом и словом не обмолвилась, хотя мама всегда настаивает, что нужно говорить обо всем открыто. А поговорить она любит. До такой степени, что иногда говорит сама с собой. Собственно, ради этого она и запрещает приносить на кухню компьютер: за столом нужно разговаривать, а не пялиться на экран. Только разговоры у взрослых очень скучные. Про работу да всякую фигню.

Папа говорит о своей геологии, о камнях и землетрясениях. О вероятности крупных природных катастроф, если что-то пойдет не так. А мама о гигиене и микробах в пище и о том, что из-за этой мелочи тоже могут произойти крупные катастрофы, если что-то пойдет не так.

Разве это нормально? Помнить, что в любой момент все полетит в тартарары, и париться из-за цельного молока?

Кине ополоснула свою миску и убрала ее в посудомоечную машину. Это требование приходилось выполнять после каждой еды. Потом вышла в прихожую, надела теплую куртку – тоже по требованию мамы, – потому что началась зима и в любимой камуфляжной куртке слишком холодно. Прихожая была тесной, и дверь в кухню никогда не закрывали, поэтому Кине по-прежнему видела папу. Чтобы хоть как-то уединиться, она натянула на голову капюшон. Если бы папа только понимал, до чего ей тошно, он бы ни за что не отправил ее в школу. Но у папы, у этого мохнатого орангутанга в ковбойке, нет ни капли сострадания.

Получается, оба родителя похожи на животных. Папа – на волосатого орангутанга, мама – на горластую чайку. Чего удивляться, что дочке иногда сносит крышу?

Папа взглянул на Кине и протянул ей сахарницу.

– На, возьми с собой в автобус.

– Сахар? В автобус?

Кине внимательно посмотрела на него. Так, у предка тоже крыша поехала.

– Ну да, а то тебя с такой кислой физиономией в автобус не пустят, – объяснил папа.

У Кине вертелась на языке пара теплых слов в ответ, но она смолчала. По дороге к входной двери она споткнулась о стопку упакованных рождественских подарков. Их следовало отправить завтра – завтра был крайний срок. У мамы слова «крайний срок» вызывают приступ помешательства. Кине, бурча под нос ругательства, сбежала по лестнице с пятого этажа, – лифта в доме не было, – чтобы успеть на автобус, который отвезет ее в самое унылое место на свете, где взрослые получают нездоровое удовольствие, заставляя детей плавать и петь в хоре.

Чеснок и костюмы ангелов

Остановка «Омвейен» располагалась у самого подъезда – единственное светлое обстоятельство на пути от дома до школы. Школьный автобус был гроб на колесах, по которому музей плакал. Управлял им нервный водитель, немец по фамилии Гервин, с редкими, прилипшими к черепу волосами и пивным животом. Кине готова была примириться с двумя этими недостатками, но только не с чесноком, которым от него постоянно разило. В отличие от нормальных людей, которые использовали чеснок как приправу, Гервин им питался – отрывал по головке от длинной чесночной косы, что неизменно болталась на лобовом стекле, как пахучий оберег.

Разумеется, его просили так не делать. Поручили это Хенриетте, она как-никак с девяти лет работала няней. Хенриетте была из тех девочек, к которым взрослые прислушиваются. Но только не Гервин. «Ни одна хворь не берет. Ни одна», – сообщил он Хенриетте в ответ на просьбу целого класса и положил в рот очередной зубчик чеснока.

Потом они поняли, что он имел в виду не только себя. Гервин был убежден, что исключительно благодаря его чесноку ученики Клаусенской школы до сих пор живы. Не будь у него чесночной косы, все они давно бы перемерли как мухи.

Кине поднялась в автобус и села напротив средней двери. Как бы и сзади, но не в самом хвосте, где расположились Монрад и Томми, два самых безбашенных бандита из шайки Ярле. До Кине донеслись их голоса, мальчишки спорили, можно ли простой зажигалкой сжечь контейнер для завтрака. Монрад утверждал, что нельзя. Уже попробовал, не иначе.

Автобус, заскрежетав, тронулся с места. Дверь, заклеенная армированным скотчем, как обычно, пару раз взвизгнула, да так до конца и не закрылась. Автобус выехал на шоссе, дергаясь и подпрыгивая. Гервин умел тормозить только одним способом, и это было реально жесткое торможение.

Каждый день автобус трясся по одному и тому же маршруту, через все остановки, где уже сто лет никто из школьников не живет, но Гервин упрямо по нему следовал. Он всегда ездил этим путем и впредь будет ездить только так. Он не желал и слушать, что быстрее проехать через площадь. Видимо, боялся, что его удар хватит, если он изменит маршрут.

У остановки в Ваклевейте автобус резко затормозил, и в него вошли Аврора и Виви. Они зажали носы, пробиваясь сквозь невидимую чесночную завесу, которая сегодня была особенно густой, плюхнулись на сиденье впереди Кине и отдышались.

Аврора обернулась к Кине.

– А главное, я люблю чеснок! – сказала она, опустив «привет!».

– Да и я тоже, – подхватила Кине. – Только чтобы он был не старше меня.

Виви засопела, как всегда, когда стеснялась громко смеяться. Белобрысая, волосы торчком, в зеленом шерстяном свитере, она была похожа на маленький заморенный одуванчик. Возможно, дело в однообразном питании. Может, ей сахару не хватает. Ее мамаша повернута на здоровом питании похлеще, чем мама Кине. Поэтому Виви кормят исключительно несъедобными вещами – капустой брокколи и пророщенным зерном.

Аврора была полной противоположностью. Смуглая, с черными локонами, такими густыми, что в них, наверно, затерялся не один ластик с начала учебного года. Сегодня она выкрасила несколько прядей разноцветной тушью для волос. Одежду она шьет себе сама. И вовсе не от бедности, а потому, что любит шить. Кине почувствовала, как тянет шею футляр с телефоном. Летом она попробовала сшить себе этот футляр, но сломалась на полпути. А Аврора ей его дошила.

А еще Аврора бесстрашная. Будь Кине из тех девочек, кому нужна лучшая подруга до гроба, она бы выбрала Аврору. Но правда жизни состояла в том, что Кине прибилась к Виви и Авроре, потому что вдвоем те были команда. Очень разные, но при этом не разлей вода. Кине это устраивало. Освобождало от необходимости все время под кого-то подлаживаться.

Виви встала на колени и свесилась к Кине через спинку кресла с телефоном в руке.

– У тебя все в порядке? – спросила она с преувеличенной заботой, так только мамы из мультиков говорят.

– Да все у нее в порядке, чего пристала к человеку, – одернула ее Аврора.

– Да, но… – Виви водила пальцем по телефону. – Здесь пишут, что есть серьезные причины отказаться от посещения бассейна. Там полно болезнетворных бактерий, потому что все плещутся в одной воде, кто-то даже туда писает, хоть и не признается. А чтобы уничтожить бактерий, приходится бухать в воду столько хлорки, что удивительно, как еще до сих пор с нас со всех кожа не слезла. Кине давно это поняла в отличие от остальных, а другие… Ай, ты чего?..

Аврора выхватила у нее телефон и положила к себе в карман. Обычно такое случалось не раньше обеда, но сегодня был поставлен рекорд.

– Помнишь, о чем мы договорились? – спросила Аврора.

Виви села на место и виновато повесила голову.

– Не разгонять панику, – промямлила она.

– Ты получишь его обратно на первой перемене, если пообещаешь не болтать о конце света.

Виви не возражала. Ей, пожалуй, даже нравилась такая опека. Виви и Аврора были ровесницы, у обеих день рождения в феврале, но Аврора всегда казалась старше. У нее не было навязчивых страхов, она терпеть не могла паникеров. Еще не терпела, когда ругаются. Многим она казалась тихоней, но на их мнение плевать хотела. Она была тверда, как скала. Казалось, Аврора способна одолеть любые страхи. Самые крупные неприятности в жизни Кине съеживались от одного взгляда Авроры.

Автобус свернул на парковку перед Клаусенской школой и резко затормозил. Школа была красная, кирпичная, в несколько этажей. Школьные стены покосились и, казалось, могли обрушиться в любую минуту. Над крыльцом висели часы, которые никогда не ходили, а в одном из водосточных желобов, по слухам, застряла дохлая крыса, потому что во время дождя из водостока шла несусветная вонь. Каменные ступеньки держались на соплях, как и крючки в раздевалке.

В школе ничего никуда не годилось. И в первую очередь школьники. Живое доказательство тому – Монрад: он уже до начала первого урока умудрился около футбольных ворот поджечь шапку Аслака, и теперь девочки отчаянно затаптывали пламя.

Кине стоило больших усилий заставить себя подняться по лестнице и сесть в самом конце класса. Одно время она спорила с Авророй и Виви, где сидеть. Аврора и Виви хотели занять места поближе к доске. В конце концов Кине заявила, что в любом случае сядет в самом последнем ряду, неважно, с ними или без них. Она никак не могла понять, почему они не хотят просто оставить ее там, где ей больше нравится.

У доски стоял Оппсет, классный руководитель их 6-го «Б» – старшего в этой школе. Оппсет раскачивался с пятки на носок и с носка на пятку, дожидаясь, пока все усядутся. Он собирался сделать сообщение, и Кине была почти уверена, оно касалось проклятого рождественского хора. Несколько последних недель речь шла только о хоре. Оппсет был швед, и звали его Максимиллиан, но выговаривать это было в три раза дольше, поэтому все обращались к нему по фамилии – Оппсет.

Он был даже симпатичный, хотя Кине никогда бы не сказала этого вслух. Какой-то мягкий. Как из рекламы кондиционера для белья. Высокий, худощавый, с вечно падающими на лоб белокурыми кудрями, которые он то и дело откидывал назад. Носки всегда под цвет одежды; сегодня они были голубые, как его безрукавка. А еще от него всегда приятно пахло.

Оппсет хлопнул в ладоши.

– Внимание! У нас возникли новые сложности. Поступила пара жалоб. – Он сделал глубокий вдох и добавил: – Очередных.

Кине услышала, как Хенриетте прошептала на ухо Тамаре:

– Сто процентов от мамы. Помнишь, она еще хотела, чтобы младенец Иисус был темнокожим, как в жизни.

Тамара фыркнула:

– Да нет, от младенца в яслях отказались из-за папы, он сказал, что это промывание мозгов!

Девчонки захихикали.

– Не вижу ничего смешного! – рявкнул Оппсет.

Странно, он еще ни разу не повышал голос. Обычно он был такой спокойный: видно, его здорово достали. Родители с самого начала стали совать свой нос во все: от костюмов до песен. То, что задумывалось как мощное театрализованное представление с финансовой поддержкой городского совета, свелось к короткому выступлению хора из учеников его класса. Теперь они должны были тупо спеть несколько заунывных рождественских песенок, и Оппсета это приводило в отчаяние.

Перед Кине забрезжила надежда. Может, уже хватит? Может, пора все отменить? Она скрестила пальцы и стала про себя повторять:

Отменить, отменить, отменить!

– А может, нам просто отказаться от всей этой муры? – спросил Ярле, будто подхватил ее мысли.

Кине украдкой посмотрела на него. Он тоже сидел в конце класса, только у другой стены, и раскачивался на стуле. Густая копна каштановых волос падала ему на глаза, как у героя манги. Ярле-король. Ярле-идиот. Ярле-не-дурак-когда-захочет.

Класс дружно его поддержал, как всегда, стоило только ему рот открыть. Кине была в затруднении: с одной стороны, ей хотелось того же, с другой стороны, не поддерживать же Ярле. Поэтому она сидела и не подавала голоса.

– Thank you! – крикнул Томми, который считал, что в английском ему нет равных. – Есть миллион способов потратить деньги.

У Кине на языке вертелся вопрос: зачем тебе деньги, ты уже столько всего натырил, – но она промолчала. Все знали, что Томми ворует. Он крал в школе всякое барахло, от карандашей до циркулей, а во время перемены пытался продать все это по заоблачным ценам. Избежать последствий ему удавалось исключительно благодаря клоунскому дару. Томми умел смешить, и ему все сходило с рук.

– Нет! – вскричал Оппсет. Он втянул воздух, чтобы унять раздражение. – Нет… – повторил он спокойнее. – Никакой трагедии нет, мы со всем справимся. Раз цвет кукол из реквизита кое-кого не устроил, мы от кукол отказались. Мы выбрали экологичные костюмы, сократили время представления, позаботились о парковке. Справились с этим, добудем и безглютеновое печенье. Только костюмы давным-давно заказаны, их изменить уже не получится! Их доставят не позже вторника. У нас будет хор ангелов, чего бы мне это ни стоило! Тема закрыта.

Кине уронила голову на стол и застонала. Надежда рухнула. Рождественское представление назначено, и придется в нем участвовать. Это ей-то. Ведь она ни в одну ноту не попадает. Придется напяливать жуткий наряд ангела, на площади соберется полгорода, их построят всем на посмешище, и они будут петь нудные рождественские песенки под самой большой елкой в мире. И все из-за того, что городской совет счел, будто таким образом можно привлечь туристов. Словно кто-то по доброй воле попрется в тошнотно-зеленый Мёлльбю.

А через пару уроков Кине ждет самое отвратительное. За что?

Кине подняла глаза на потолок. Потрескавшийся и облупленный, он рано или поздно обрушится им на головы, так почему бы не прямо сейчас?