Kitobni o'qish: «Шахджахан»
Хорошие, плохие?
Довольно странные категории для
тех, кто родился прежде жизни.
Глава I
ЧЁРНЫЙ ЗВЕРЬ
По бескрайней каменистой равнине бежит огромный чёрный зверь. Куда он бежит? Никто не знает. Зачем? Никто не знает. Откуда? На этот вопрос также нет ответа. На многие мили вокруг раскинулась выжженная, вспоротая острыми камнями пустошь. Что это за зверь и зачем он вышел из леса? Неизвестно. Тварь была на редкость уродливой. Издалека она более всего походила на громадного волка с длинной шеей.
Зверь спокойно бежал, бесшумно ступая мохнатыми лапами по земле. Белёсые клочья тумана делали его похожим на тень от тучи, а густой длинный мех прятал среди обломков. Но давайте взглянем на зверя пристальнее: хвост у него серебряный и членистый, с короткими шипами по бокам и сверху. На конце хвоста шипы делаются длиннее и острее. Каждая шерстинка пушистой гривы венчается красной искоркой. На левой задней лапе крепко сидит широкий серебряный браслет, украшенный искусным литьём и странными чёрными камнями. Длинная морда опущена – зверь глубоко задумался. Его глаза, удивительно ясные и проницательные для зверя, не имеют белков. Золотые огоньки свободно парят в пустых глазницах. Эти глаза, пожалуй, самое безобразное, что есть в звере.
Когда-то у зверя было имя, но оно было плохим, и зверь его забыл. Сейчас он просто Зверь или же просто тварь, как любит называть его советник матери. Зверь в этом с ним согласен. В конце концов, Зверь – это что-то значительное, а он уже давно не чувствовал себя значительным.
Внезапно, Зверь замер и повёл мохнатыми ушами. Он прислушивался. Для кого-то постороннего в пустоши не было ни души, но только не для Зверя. Он видел более многих и знал более, чем многие. Лапы напряглись, под густым мехом перекатились крупные мышцы, мощный прыжок, и вот Зверь уже стоит чёрном уступе, похожем на обломанную застывшую волну. Он ещё тщательнее прислушивается, вглядываясь вдаль. Он помнит, что когда-то здесь стоял большой красивый город. Сотни караванов стекались сюда со всех уголков империи. Шумные базары, широкие площади, и днём и ночью кишащие живыми, множество улочек и улиц, лавки и рынки, ярмарки и торги. Купцы предлагали дорогие ткани и изысканную мебель, пряности, заморские фрукты, сладкие вина. Здесь можно было найти всё, что могла бы пожелать душа!
Зверь издал глухой звук, похожий на хмыканье. Души у него никогда не было. А вместе с ней почти не было и желаний. Он часто приходил сюда, но не по собственной прихоти, а сопровождая мать, любившую этот пышный город, дышавший жизнью.
Теперь жизни здесь больше не было. Только мёртвые, неупокоенные души. Таким тихим город нравился зверю куда больше. Когда-то жители города весело смеялись, показывая его матери драгоценности или закликая к себе, посмотреть на диковинных птиц. Это было так давно! Тогда Зверь чаще ходил на двух лапах. Сейчас ему уже тяжело это делать. Тогда он хмурился, отгоняя от матери самых настойчивых торговцев, но всегда отступал перед её мягкой, спокойной улыбкой. Сейчас мать больна и никуда не выходит, но она всё ещё помнит про город. Помнит так хорошо, что послала сына упокоить его бедных жителей.
Чудовище снова хмыкнуло. По его мнению, тишина и туман шли этому месту гораздо больше, чем смех и крики шумных живых. Но матери об этом знать необязательно. Зачем лишний раз тревожить нервную женщину?
Зверь тряхнул мордой, отгоняя воспоминания, и топнул лапой. Стальные когти лязгнули о камень. Раньше этот камень был углом городской ратуши. Красивый чёрный гранит матово блеснул. Туман взметнулся, закружился в вихре и рассеялся. Вместе с туманом пропали и души. Теперь они могут без сожалений уйти туда, где обретут покой. Это порадует мать. Мех на боках зверя начал облезать, обнажая гниющую кожу, – плату за возможность провести души в Загробный мир. Зверь ещё раз внимательно оглядел руины города. Теперь, когда туман рассеялся, можно было увидеть, что все камни здесь – это обломки зданий. Красота этого города в былые времена поражала. Сейчас, спустя много десятков лет, земля затягивала в свои недра жалкие останки. Травы, подобно сотням рук, оплетали колонны, утаскивая вниз, в подземное царство забвения. Пройдёт ещё пара тысяч лет, и память о городе сохранят лишь Зверь и его мать.
В сумеречном провале окна мелькнула тень. Зверь повёл головой и резко обернулся. Он замер на камне, позволяя душе подойти к нему. Это была душа танцовщицы. Зверь видел её на базарной площади. Прекрасная девушка всегда звала молчаливого мужчину потанцевать с ней. Девушка любила этот город и искренне желала, чтобы все в нём были счастливы. Звонко и заливисто смеялась она, когда Зверь неразборчиво бурчал отказ. Он никогда не соглашался танцевать. Девушка, не прекращая смеяться, уговаривала «угрюмого путника» (как она, бывало, звала его) перестать хмуриться и начать веселиться. Как-то она даже обратилась к его матери, прося отпустить потанцевать. Видимо, танцовщица отчего-то решила, будто он слуга. Мать тогда лишь развела руками, предоставляя ему выбор. Если бы она приказала, Зверь бы, конечно, пошёл. Но идти просто так? Нет.
Девушка тогда обиделась. На помощь ей пришли люди. Весёлую танцовщицу в городе любили. Люди тянули зверя в центр площади, к музыкантам. Но он не шевелился, точно превратился в каменную статую. Он даже своей руки не дал им поднять. Когда же изумлённые странным поведением молчаливого путника жители стали заглядывать ему под капюшон, их улыбки меркли, смех обрывался, лица делались пустыми, и они уходили, оставляя его в покое. Так было много раз. А потом город разрушили. В него пришли безобразные черноокие, жестоко перебившие храбрых жителей, не сдавшихся врагу. Зверь не знал, почему девушка не упокоилась вместе со всеми. Может, ей по-прежнему слишком больно. А, может, она признала в нём старого знакомого и осталась. А, впрочем, не всё ли равно? Он всё равно не мог понять человеческие эмоции, так зачем гадать? Проще просто упокоить её и забыть.
И всё же что-то заставило его замереть в терпеливом ожидании. Наконец дух вышел из своего укрытия. Она действительно его узнала. Она удивлялась его приходу. Она была рада, но всё ещё слишком напугана. Зверь передёрнул ушами. Дух не может просто так говорить с кем угодно, только с теми, кто слышит и видит струны душ. Зверь и слышал, и видел.
– Это ты? Тот угрюмый путник? – прозвенел голос души.
Зверь повёл головой в знак согласия. Затем фыркнул.
– Да, тебе вечно не нравилось, когда я тебя так звала, – она повеселела. – Удивительно, теперь я могу смотреть тебе в глаза. Раньше не могла. Но почему ты стал… таким?
Зверь снова фыркнул.
– Ну, хорошо, как скажешь. Тебе в морду, – поправилась она. Теперь она не просто улыбалась, она смеялась, смеялась так искренне, как только может страдающая душа. – Ты не ответил, – мягко укорила она зверя.
Зверь распушил гриву в знак крайнего раздражения. «Ты умерла, вот и смотришь теперь!» – читалось в его взгляде.
Потом он задумался, на что-то решаясь, наклонил морду, подставляя лоб и смыкая двойные, перекрёстные веки. Зверь ждал.
Девушка поняла его без слов. Она прижалась к его лбу и передавала всю боль что испытала. Раны зверя стали глубже и шире, но он не обратил на них никакого внимания. Когда он впитал всю её боль, она испарилась. Зверю показалось, что он видел, будто растворяясь, она улыбалась ему. Разумеется, это ему лишь привиделось. Зверь тряхнул мордой, прогоняя очередное наваждение.
– Почему, стоит мне только отвернуться, к тебе уже лезут всякие девки?! – тихо и вместе с тем почти злобно поинтересовался голос, похожий на журчание воды.
Под навесом обломка, скрытый облачком тумана, стоял серебряный волчок. Он был не крупнее обычного волка, маленький, изящный, с красивой и мягкой серебряной шубкой. Его глаза были почти человеческими, если не смотреть на мерцающую золотую радужку. Волчок обиженно хмурился.
Зверь зарычал и тут же спрыгнул с обломка ратуши так, чтобы прикрыть собой волчка. Массивная чёрная морда судорожно принюхалась, по пустоши пронеслась незаметная волна эфира, прощупавшая каждую кочку.
– Здесь никого нет, иначе туман бы мне сказал, – серебряный волчок поёжился, мигом растеряв всю свою напускную обиду. – Старший брат, я только хотел…
Зверь резко повернул к нему голову и зарычал тихо и очень угрожающе.
– Никто бы не заметил! – тут же вскинулся волчок. – Вода никогда не выдаст моего присутствия!
Зверь хрипло фыркнул и отвернулся, снова осматриваясь. Вопросительно рыкнул.
Волчок понурился, снова сжался, подбирая лапы под себя:
– Я соскучился, – совсем тихо и жалко проскулил он.
– РррРРРагхр, – проворчали в ответ почти нежно.
Кажется, старший брат перестал злиться. Волчок снова воспрял. Уши весело шевельнулись, хвост забил по бокам, острый нос осторожно высунулся из тумана и ткнулся в напряжённую лапу Зверя.
– Можно я пойлу с тобой в замок?
Зверь перестал вглядываться вдаль, повернул морду и смерил волчка долгим тяжёлым взглядом. Обычно, хватало пары секунд, чтобы даже самые упёртые быстро передумали, но волчок только ждал и радостно вилял хвостом. Он был единственным существом на свете, на кого взгляд Зверя совсем не действовал. Уже только за это Зверь был готов терпеть все его выходки.
С тихим смеренным рычанием громадная чёрная туша опустилась на землю. Волчок, всё ещё скрытый туманом, радостно перебирая лапками, забрался на спину Зверя, а с неё переполз в гриву. Зверь распушился, полностью пряча серебряное тельце, встал и резко побежал ещё быстрее.
Раны уже давно затянулись. С драгоценной ношей на шее зверь бежал так быстро, что мог обогнать ветер. Впереди, покрытый густым туманом, маячил ещё один город. Зверь недовольно заворчал и замедлился. Он не любил туман. В тумане многое сокрыто. И это далеко не всегда простые души. Сбоку раздалось сипение, затем крики и предсмертные хрипы. Зверь оскалился и зарычал, но черноокий мертвец уже перекусил жертве горло, и та превращалась в такую же тварь. Зверь не без отвращения размозжил обоим головы и переправил душу жертвы на тот свет. Душа мертвеца уже давно оторвалась от тела и теперь где-то блуждала. Зверь опять недовольно заворчал. Как же ему не нравился этот туман. Он скрывал запахи.
Волчок на его шее чуть пошевелил лапой и туман рассеялся. Зверь благодарно заворчал и уже с гораздо большей охотой потрусил в город. Ему не нравилось, что черноокие пришли в его владения, но присутствие рядом серебряного волчка неизменно поднимало настроение и делало мир чуть менее скорбным.
И всё же ощущение тёплого тельца, прильнувшего к шее, заставляло быть вдвойне осторожным. Черноокие дряни одни не приходят, Зверь это хорошо помнил. Скоро появятся и другие, значит, нужно спешить. Нужно закончить обход, отнести волчка в безопасное место и поговорить с… Зверь поморщился от отвращения и не стал додумывать мысль. Создатель чернооких был омерзительным существом. Впрочем, разве мог кто-то хороший породить этих одновременно и убогих, и жестоких чудовищ?
Начинался мелкий дождь. Зверь отрицательно рыкнул на молчаливое предложение волчка приказать дождю не мочить мех Зверя. Будет слишком подозрительно, если он останется сухим при такой сырости.
И без того немногочисленные выжившие горожане бежали в рассыпную, едва завидев чёрную фигуру. Они слишком хорошо помнят приход чернооких. А Зверь в их глазах ничем от них не отличался. Волчка подобные мнения ужасно злили, но старшему брату не было до них никакого дела, а значит и он должен их игнорировать.
Волчок сцепил зубы. Когда-то старший брат бесновался едва услышав намёк на сравнение себя с низшими, а теперь ему всё равно. Волчку это не нравилось, но что он мог сделать? Старший брат с каждым веком всё меньше радовался, всё меньше злился, всё меньше обращал внимание на окружающий мир. Самая старшая из сестёр волчка говорила, что это нормально. Что со временем, такие, как они, превращаются в нечто существующее, но не живое. Сестра сама была тому примером. Её холодные руки не могли подарить тепло, её прикосновения были острыми, как прикосновения льдинок, её взгляд был колючим и неподвижным. Волчок очень не хотел, чтобы его тёплый старший брат стал таким же! Но что он мог сделать?
Пока волчок думал, Зверь проверил каждый закоулок, расправился с ещё двумя ожившими, или ходячими, как он называл их про себя, переправил все нашедшиеся души на тот свет и поспешил покинуть город. Этот, в отличие от предыдущего, всегда был спокойным. Жизнь здесь не бурлила, а текла размеренно и сонно. Дома были аккуратны и ухожены. Ничего лишнего, но всё очень опрятно. Зверю здесь нравилось. Теперь же от жителей остался едва ли каждый пятнадцатый, а то и двадцать пятый. Большую часть перебили, а тех, что выжили, покосили голод и болезни.
Грустно было смотреть на обветшалые сырые хибары и полуразрушенные здания. Зверь вздохнул и опустил голову. Он больше не бежал. Так, уныло брёл по узкой просёлочной дороге. Раньше он надеялся, что это лишь кошмар, одна из маловероятных реальностей, что часто снились ему. Но кошмар не заканчивался, и Зверь совсем перестал верить в сны. Он и до этого не сильно в них верил. Дорога тем временем превратилась в тропинку, едва различимую в густой траве. По ней давно не ходили. Некому было ходить. Тем более тропинка вела в лес, а леса стали прибежищами чернооких.
Зверь внимательно оглядел вздымающиеся перед ним вековые сосны. Между ними было также туманно, сыро и промозгло, как и на тропинке. Дальше пяти лилей1 было ничего не видно. Этот лес казался мёртвым, и так оно и было. В обычном лесу, уже на подходе к пролеску зверь слышал перешёптывания деревьев, пение ветра, голоса травы и цветов. Здесь же была оглушающая тишина. Зверь переступил с лапы на лапу, подумал ещё немного и затрусил в лес. Всё-таки в обход идти далеко, через лес он быстрее доберётся. А дряни… а где их сейчас нет?
Лес, в который вошёл зверь, назывался Проклятым. Он запускал в свои недра всех, но никого не выпускал. Каждый входивший умирал. Зверь сам создал этот лес. Изначально, правда, лес никого не убивал. Просто заставлял блуждать вечность. Он тогда звался Морочащим. Раз в пятьдесят лет Зверь выводил всех заблудившихся. Они выходили такими, какими были в ту секунду, как вошли. А забредали в лес немногие. Зверь строго настрого запрещал входить туда живым, и они слушались. Входили лишь совсем отчаявшиеся или безумцы. Но Король извратил первоначальный замысел.
Он превратил лес в одного гигантского монстра. Зверь нахмурился. К нему твари, заселившие лес, подходить боялись, но зверь чувствовал, что их тут очень много. Чернооких дряней он перебил. Птиц в лесу отродясь не водилось. Единственное, для чего Зверь его создавал, была охрана белого замка с зелёной черепицей. Там сейчас пребывали мать и приёмная дочь, давно ставшая родной. А когда-то там жили и его жена с детьми. Теперь жена убита, а дети легли в спячку и неизвестно, когда проснутся. Кроме дочери с матерью в замке жили созданные им помощники. По официальной версии, они были его главным сокровищем среди несметных богатств, потому что никто не должен был знать о привязанности древнего Чёрного Зверя к маленькому серебряному волчку.
Зверь остановился, недоверчиво ведя ухом. Шаги, которых не слышал никто кроме него, раздавались всё ближе.
– Владыка! – эту походку он узнает из сотен тысяч других. Как и этот голос. Нежный и мелодичный, как шелест трав и шёпот воды, всегда произносящий это простое слово «Владыка» с таким особенным уважением и радостью.
Зверь слегка повернул голову навстречу вышедшей из леса антилопе. Её копыта и витые рога были серебряными. А шерсть… Если мех Зверя казалась сотканной из ночного мрака, то антилопа полыхала огнём. Вокруг неё сверкал сияющий ореол, шкурка, созданная из язычков пламени, горела. Умные зелёные глаза неотрывно смотрели на зверя.
– Моррран, – голос Зверя был глух. Он не говорил много месяцев.
Зверь создал лано, подарив огню плоть. Ровно триста и один огненный полудух сошёл с каменной наковальни, что стоит в самом глубоком подвале белого замка с зелёной черепицей. Каждый раз у Зверя получалось всё лучше и лучше. Морана была последним и самым дивным его творением. Чтобы её создать, Зверь трудился триста лет, ища идеал и не находя его. В конечном счёте, Морана получилась похожей на бабку Зверя, до её рождения считавшуюся самой красивой. Но Морана не просто так звалась венцом мастерства Зверя. С тонким гибким станом, хрупкими плечами и прекрасным лицом эта лано превзошла Элриду во всём, что касалось красоты и изящности.
О, Морана! В ней не было ни единого изъяна: тонкие черты лица, точёные скулы, алые губы и дивные тёмно-зелёные глаза. Сотканное из огня белое тело, облачённое в роскошные алые ткани, украшенные дорогой вышивкой, светилось. Но ярче всего горели волосы. Живой огонь тяжёлыми мерцающими волнами струился по плечам и спине, то вспыхивая и раскаляясь до красноты, то становясь почти золотым, но чаще бывая ярко-рыжим.
Зверь никому не позволял трогать своё сокровище.
Антилопа, нерешительно замершая напротив него, снова тихонько позвала:
– Владыка?
– Что ты здесь делаешь?
Лано испуганно потупила взгляд, что-то неразборчиво прошептав. Зверь, несмотря на острый слух, услышал только "..... Мегула.... опять....Госпожа…я.....". Этого хватило, чтобы Зверь начал угрожающе рычать. Мегула. Да, конечно, Мегула. Возлюбленный его матери, положивший взгляд на Морану. Когда-то Мегула был его лучшим другом, верным слугой тогда ещё не сошедшего с ума Кровавого Короля и… Зверь с силой сжал клыки и запретил себе думать дальше. Неважно, кто отец серебряного волчка! Он сын его матери, его брат. Точка!
– Не бойся, Моран. Идём, – процедил Владыка.
Морана приняла истинное обличье и, ухватившись за густой мех зверя, тихонько пошла рядом. Проклятый Лес имел свойство разделять путников, если те не держались друг за друга. После долгого молчания, Морана решилась снова заговорить:
– Могу я спросить, Владыка?
– Мг.
– Что вас тревожит?
Врать Моране, смысла не было. Да и не мог зверь солгать. Поэтому просто ответил:
– Ты.
– Простите, Владыка, – Морана выглядела ещё печальнее, чем прежде.
– Угомонись. – зверь покачал головой. В лесу слишком опасно, чтобы отвлекаться на долгие причитания.
Морана это знала, поэтому не обиделась, только склонила голову в знак согласия:
– Да, Владыка. Но это так сложно: Мегула сегодня был совершенно не учтив с Госпожой.
Моран попала в цель. Владыка зверел от одного упоминания о неучтивости к своей матери. Своим замечанием лано достигла сразу трёх целей: поговорила с Владыкой, напомнила, что ему следует почаще бывать дома и ещё больше настроила его против Мегулы.
Когда-то Мегула был добрым другом Владыки и страстным поклонником Госпожи. Со Зверем они вместе сражались, вместе охотились, вместе гуляли на пирах. Госпожа неизменно снисходительно спускала Мегуле с рук все выходки, и он со временем начал всё больше наглеть, всё больше распускаться, всё больше прислушиваться к словам Короля. Дошло до того, что Мегула использовал серебряного волчка (тот тогда ещё был совсем волчонком) в своих интригах, чтобы по приказу Короля заставить Зверя служить ему. Волчок был любимым ребёнком Госпожи, но она и это простила Мегуле! После этого Зверь начал слушать мать через раз, а с некогда лучшим другом разорвал все связи. Но тот по прежнему продолжал приходить в замок с белыми стенами и зелёной черепицей к Госпоже! Это злило до кровавой пелены перед глазами, но он ничего не мог с этим сделать!
О шею нежно потёрся тёплый нос, и ярость, тут же отступила. Ощутившая перемену в настроении Владыки Морана подозрительно прищурилась и мысленно скривилась. Чем сильнее Владыка будет ненавидеть Мегулу и всё с ним связанное, тем меньше он будет слушать Госпожу, тем реже будет пускать его в замок, тем чаще, возможно, будет сам оставаться дома. Это было выгодно для Мораны, поэтому немного подождав, она как бы невзначай, спросила:
– Как прошёл обход? – она знала, что чернооких стало больше и что этот вопрос точно разозлит Владыку снова.
– Нормально, – спокойно ответил Зверь. Тёплый нос серебряного волчка всё ещё прижимался к шее и он не мог злиться.
– Что же происходит в ваших землях, Владыка? – лано решила задать вопрос, на который нужно было ответить хотя бы двумя словами. Ведь в землях точно что-то происходило! Не мог же Владыка ответить «Ничего»? Но Владыка, как всегда, удивил, отрезав:
– Предречщённое.
Лано вздохнула.
Внезапно зверь остановился, вздыбил шерсть на загривке и зарычал, бросив отрывистое:
– Гобры.
Морана вздрогнула и испуганно посмотрела на Владыку. Гобры способны вдвадцатиром завалить герда (или охотника, как их ещё называли), а именно к этому виду принадлежал Владыка. Из всех монстров гобры самые сильные, хоть и не самые жестокие. Судя по тому, как Владыка машет хвостом, их там не два и не три. Справиться ли он, уставший после многомесячного обхода владений? Нет, она не может сомневаться. Это ведь Владыка, конечно он справиться!
– Перевоплощайся, – приказал зверь.
Морана быстро приняла облик маленькой экзотической птички, похожей на крохотного лирохвоста с перьями из язычков пламени. Зверь проглотил птичку прямо на лету и снова угрожающе оскалился. Как и у любого охотника, у него не было ни одного органа, кроме желудка. Желудок делился на две части. Первая, предназначенная для хранения пищи, чтобы та не портилась, пока не понадобится её съесть, часто использовалась хозяином не по назначению. Он либо носил в ней вещи, либо прятал кого-нибудь, как сейчас. Вторая часть желудка была совсем небольшой, размером с кулак, зато могла моментально переварить добычу любого размера. Герды крайне прожорливы и в основном питаются, как змеи: наедаются за раз, а потом месяцами обходятся без еды.
Была бы его воля, Зверь бы и волчка проглотил, но Моран не должна была узнать об отсутствии ссоры между братьями, поэтому пришлось спешно шептать заклинания, закрывая невидимыми барьерами шею.
«Защищая лучше спину! – тут же раздался в голове обеспокоенный голос волчка. — Ты же знаешь, если они смогу сильно ударить между лопатками, ты замедлишься!»
«Сиди тихо!» – мысленно рыкнул Зверь в ответ и сосредоточился на противнике.
Из-за толстой чёрной сосны вывалилось нечто покрытое грязно-серой свалявшейся шерстью, с длинными выкрученными под невообразимыми углами руками-лапами, круглой, абсолютно плоской мордой и прямыми когтями, заменявшими пальцы. Тварь встала на задние конечности и оскалила безобразную пасть с торчащими в разные стороны тонкими жёлтыми клыками. Шерсть её встопорщилась, а злобные чёрные глазки засверкали. Она кинулась на Зверя, пытаясь разодрать ему брюхо, но Зверь ловко увернулся. Одним стремительным движением он прыгнул на тварь и перекусил ей тонкую глотку. Гобр заверещал, однако не издох. Тогда Зверь выпустил прятавшиеся в гриве серебристые тонкие щупальца и, превратив их в лезвия, искромсал тварь на куски. Когда противник перестал шевелиться, подоспел ещё десяток гобров. Они все кинулись на зверя. А он, чёрной тенью мечась между ними, уворачивался от атак, пытаясь задеть тварей в ответ. Он выпускал всё новые и новые щупальца, кусал и рвал гобров, но тех становилось всё больше.
Через три часа тяжело дышащий, весь израненный Зверь с совершенно целой шеей волочился прочь от горы кровавых ошмётков. Он вышел победителем из схватки, но шум мог привлечь новых монстров, и зверь спешил поскорее убраться из леса. Он бежал так быстро, как только мог, на ходу залечивая раны и чувствую живительное тепло чужой магии, растекающееся по телу и ускоряющее регенерацию. Густой мех свалялся и запачкался, а шерсть кое-где висела выдранными неровными клочьями. На фоне этого безобразия лоснящаяся шёлком грива выглядела особенно подозрительно. Пришлось стиснуть зубы и перенаправить остатки сил на создание красивого внешнего вида.
Вскоре Зверь вылетел из Проклятого Леса к золотой ограде. Он уже вернул меху прежний шелковистый вид, но раны так и не залечил до конца. Перепрыгнув через ограду, он припустил по широкому лугу. Осталось совсем немного, всего четыре алье2! Замок с белыми стенами и зелёной черепицей прямо перед глазами. Там можно будет запереться в спальне и позволить наконец брату серьёзно заняться своими ранами.
Глава II
МАТЬ
Зверь преодолел последнюю алью до чёрного входа и остановился. Дверь была совсем незаметная: невзрачная, старая и вся увитая плющом. Если бы не этот плющ, она бы резко выделялась на монолитной стене белокаменного замка, крыши которого были так высоки, что могли чесать брюхо небу. Дверь была настолько маленькая, что через неё могла пройти разве что невысокая женщина, но никак не огромный – в три мужских роста, – зверь.
Порыкивая, Владыка аккуратно выплюнул Моран, и та вернулся в свой обычный облик. Лано, оглядев глубокие раны зверя, прикрыла рот ладошкой от ужаса. Она хотела было подойти к нему, но он не позволил. Вместо этого Владыка указал ей открыть дверь. Морана прикоснулась к рассохшемуся дереву и тихо запела, не замечая, что зверь понемногу перестаёт быть зверем:
Хозяин высей горных,
Полей, лугов, дорог,
Высокий и проворный
И лес ему чертог.
Убогая лачуга
Дворца ему милей:
Он спит под сенью дуба
И под шатром ветвей.
Деревья ему внемлют
И реки его чтут.
Он силой мир объемлет –
И травы зацветут,
Он ветру путь укажет,
Направит зверя бег
И недругов накажет –
Жесток его набег.
Но нету в его замке
Хозяйки молодой
Что красотой сравнится
С мерцающей звездой…
Превращение далось Владыке тяжело. Раны, запечатанные заклятьем, снова вскрылись и из них потекла кровь, похожая на жидкую бирюзу. Мех втянулся, лапы превратились в руки и ноги, а исполосанная порезами туша в складное тело с литыми мышцами. Вместо зверя в траве стоял высокий мужчина, ростом целых четыре макры3. Его спутанные смоляные волосы слабо вились на плечах. Короткая чёрная борода и усы, в отличие от волос, были коротко подстрижены и ухожены. Из-под кустистых бровей на мир подозрительно смотрели внимательные глаза. Глубоко посаженные, они поблёскивали и светились в темноте. Золотые радужки парили в пустых глазницах. Хищный нос и жёсткие губы добавляли его внешности какую-то необъяснимо суровую, но притягательную деталь, что смотришь и думаешь: «Да, это истинный король!»
Кисти рук и пальцы у обратившего зверя были тёмно-бардовые, почти чёрные, глянцевые и гладкие, покрытые костистым панцирем. Кисти больше всего напоминали рыцарские доспехи – сгибались пополам и соединялись внахлёст. Сами пальцы, также похожие на железные перчатки, были чересчур длинными для нормальных. Они сужались на конце до игольной остроты, образуя из последних фалангах гнутые когти. Ближе к локтям панцирь сливался с кожей, очень прочной, но на вид вполне живой и человеческой, разве что неестественно гладкой.
Владыка едва стоял на ногах – сказывались и недавняя битва, и почти год в шкуре зверя: он отвык ходить на двух лапах.
Когда он перевоплотился, а Морана допела последний куплет, дверь с тихим скрипом отворилась, и они зашли внутрь. Стоило Владыке переступить порог, как его окружило около дюжины огненных полудухов. Все они походили на Морану и все были рады возвращению своего Владыки. Они с горящими восторгом глазами кружили вокруг него в восхитительном сверкающем танце. Внезапно, духи расступились, пропуская вперёд красивую светловолосую женщину, одетую в тёмно-зелёный бархат и белую парчу, расшитую серебряными нитями. Женщина была болезненно бледна, её синие глаза запали и стали почти чёрными. Было видно, что ей тяжело дышать. Но её взгляд! Внимательный и цепкий, не упускающий ни одной детали. Точно такой же был у Зверя.
Лано замолкли и вместе с Владыкой почтительно склонили головы перед Госпожой.
Фалгар приветствовала сына сдержанным кивков. Она была рада видеть его, но ужасные рваные раны заставляли её сердце болезненно сжиматься. Наследник опять ввязался в бой! Да, он победил и вернулся, но разве объяснишь это матери, встретившей искалеченного сына после долгой разлуки? Чтобы не проявить слабость, Фалгар набросила на лицо заклятие. Замораживая кожу, это заклятье позволяло лицу застыть маской холодного спокойствия. Но Владыка уловил её беспокойство. Он по-звериному дёрнул головой, повёл носом и втянул воздух, раздувая ноздри, но всё ещё не решаясь поднять головы. Мать едва ли доходила ему макушкой до грудины, но никогда не задирала голову, чтоб посмотреть ему в глаза. Она видела и знала всё и вся, таков был её дар. Зверь любил и уважал мать более всех прочих и очень жалел, что даже она не может смотреть ему в глаза.
Фалгар еле заметно махнула рукой, приглашая следовать за ней. Медленно развернувшись, она неспешно двинулась к каменной лестнице с широкими периллами, которой пользовалась прислуга. Владыка, по-прежнему слегка покачиваясь на нетвёрдых ногах, ненавязчиво пристроился слева от неё, готовый в любой момент подхватить мать, если той вдруг станет дурно. Он хмурил кустистые брови и недоверчиво фыркал, однако молчал: покои Госпожи находились на шестом этаже, и Владыка справедливо опасался, что она не дойдёт. Ему не нравилось, когда мать заставляла себя что-то делать через силу, когда скрывала от него плохое самочувствие, и бодрилась, желая показать, что она в полном порядке. Владыка этого не понимал и считал совершенно неуместным.
На втором этаже Госпожа смертельно побледнела. На третьем уже не могла скрывать сбившееся дыхание. На четвёртом она едва не упала, совершенно обессилев. И всё это время она тратила драгоценные силы на пустой разговор! Спрашивала, как дела, рассказывала о всех событиях в замке, произошедших за время отсутствия Владыки, говорила о погоде и прочей чепухе, чем сильно злила Зверя. Нет, он любил слушать мать и делал это с превеликим удовольствием, но только когда она сидела в кресле с очередной чашкой отвара, а не когда пыталась так глупо подняться по лестнице! Сейчас он злился не неё и даже не на её глупые разговоры, он злился на её болезнь и на собственное бессилие. Увидев, что мать пошатнулась, готовая упасть, он, не проронив ни слова, вцепился в её предплечье, ненароком распоров рукав острыми когтями. Тихо выругавшись на собственную неуклюжесть и с превеликой осторожностью оплетя мать серебристыми щупальцами, Владыка взмыл ввысь, легко прошёл через толстые каменные перекрытия, метнулся вперёд и влево и мягко опустился перед огромным мягким креслом в покоях Госпожи. Смущённая Фалгар не успела скомкано поблагодарить его, как ей на колени опустился безразмерный саквояж с лекарствами, а сын, ушёл в соседнюю комнату за специальным столиком, оставив мать рыться в склянках, пузырьках, баночках и мешочках.
