Kitobni o'qish: «Опасный попутчик»

Shrift:

Иллюстрация на обложке Владимира Нартова

* * *

Глава 1

– Гнилой либерализм, – проворчал Палыч. – Небось и слов таких не слышал, лапоть.

– Да слышал я и не такие ругательные слова, – скучающе отозвался Вася.

К ворчанию Палыча он привык давно. Тот ворчал при каждом удобном и особенно неудобном случае. Да еще когда на дворе ноябрь, а вокруг холод, темень и сквозняки.

– Слышал он, – нахмурился Палыч. – А теперь видеть можешь… Эх, в былые времена либеральничать не стали бы. Сразу за шкирку вражью душонку да в сырой подвал. А дальше – или стенка, или сотрудничай с органами. И ведь сотрудничали!

– Или к стенке становились.

– Ну, всяко бывало, – почему-то смутился Палыч, что-то вспомнив.

А вспомнить ему было чего. В ВЧК он служил с самого дня его основания. И останавливаться не собирался, пока есть силы.

– Тебе бы все шашкой махать да в галоп, – хохотнул Вася. – А тут аккуратненько надо. С умом. Тут тебе агентурная разработка.

– Разработчики хреновы, – не остался в долгу Палыч. Ночь сегодня была особенно холодная, сквозняки особенно острые, а старший группы наружного наблюдения особо ворчлив.

– А что. Если б не разработки, кому бы мы были нужны, – резонно заметил Вася. – Служба у нас такая.

– Это у меня служба. А у тебя общественная нагрузка, – отозвался Палыч. – Типа стенгазеты.

Вася только пожал плечами. Он уже давно не обижался на такие уколы. Когда на Палыча накатывало, своих помощников он именовал исключительно общественниками. Конечно, это было не совсем так. Но доля истины в этих словах имелась.

Оперативный отдел ОГПУ – это такая самая секретная контора. Сотрудникам его не приходится козырять мандатами и удостоверениями. Их личные дела находятся в самых потаенных уголках самых толстых сейфов. Они работают под чужими именами, по документам прикрытия, а сводки и рапорта подписывают исключительно оперативными псевдонимами, притом подобранными довольно странно. Вон Палыч – это Маркиза, потомственный пролетарий Вася – это Монарх, а прекрасно воспитанная хрупкая Танюша из их группы – Биндюжник. Ну а как же иначе. Ведь это разведка ОГПУ. Таких еще со времен царя Гороха зовут топтунами. И задача сотрудников – быть незаметными и замечать все. Ни одна серьезная разработка не обходится без них. Установки, поисковые объектовые мероприятия – чем только не приходится заниматься группе наружки. Но самое главное – это слежка.

Ядро оперативного отдела составляет, конечно, кадровый состав ОГПУ. Но при этом масса рабочей силы, рядовых топтунов, – они из агентуры. Негласный аппарат. То есть фактически те же общественники, только на постоянном денежном довольствии. И мечта у большинства из них перевестись в штат и получать уже по полной – форму, выслугу, обмундирование. Такие агенты являлись кадровым резервом, фактически состоявшимися, проверенными в деле профессионалами.

– А вообще ты прав, щегол. Будем ждать. Будем мерзнуть. Лишь бы был результат, – буркнул Палыч.

Сколько он работает в органах, а результат – это до сих пор для него святое. Это предмет надежд и источник вдохновения. Это азарт и ликование. И сейчас надеяться на результат были все основания.

Работать с разведкой, общаться с легендированными сотрудниками, заказывать разведмероприятия могут только оперативные сотрудники от уровня полпредства. Районные окружные отделы порой вообще с трудом представляют, что такое разведка ОГПУ. На сей раз инициатором был уполномоченный Большаков. Здоровенный, лопоухий, шибко молодой, но из ранних. И при этом феноменально везучий и сильно цепкий. А результат он давал практически всегда. Поэтому Палыч по его заданиям работать любил. И был уверен, что и на этой рыбалке они непременно выудят какую-нибудь нажористую контру.

– Вон, видишь фигуру, – вдруг напрягся Палыч, будто старая гончая на охоте. – Второй раз кругаля дает, да так никуда и не заходит.

– Скорее всего, кто-то с соседних домов, – предположил Вася.

– Дрянная точка для наблюдения. Ничего не видно!

Фигура исчезла где-то во дворах.

Стихия топтуна – толпа, многолюдье, где легко затеряться, слиться с народом. А такие вот места на окраинах, типа этой Разуваевки, где всего одна улица, покосившиеся дома на три окна и коровы с утра мычат – это вообще запрет на работу. Потому что засветиться здесь легче легкого. Но было очень надо. И Палыч справился. Он всегда справлялся, когда видел, что дело нацелено на результат. Нашли дощатый заброшенный сарай рядом с рекой. Оттуда открывался вид на дом скорняка, он же фигурант «Меховщик». В результате за три дня работы удалось отследить не только заказчиков на обработку шкур и шкурок, но и выявить куда более любопытные фигуры. Контрреволюционная ячейка, предводителем которой был фигурант, начинала приобретать зримые контуры. Но не это было главное. Главное – ждали гостя со стороны. Из другого мира. Эмиссара из-за линии, именуемой государственной границей СССР.

Вот только плохо, что визуально не перекрыты все подходы к дому. И не выставишься никак поближе. Но приходилось мириться с этим и исходить из того, что нормальные люди все-таки ходят по мостовой, а не по заснеженным кустам и буеракам.

Вскоре совсем стемнело. По прочно укоренившейся привычке скорняк работал по ночам. Значит, сейчас в окне дощатого одноэтажного хлипкого домика загорится свет. И будет светить ровно до трех утра. А потом погаснет. Этот распорядок фигурант соблюдал всегда. Бывают такие сумасшедшие перфекционисты, которые живут строго по расписанию…

Волна беспокойства накатила на Палыча, когда окошко вовремя не засветилось. Что, нет скорняка дома? Тогда бы увидели, как он вышел. Установленный порядок был нарушен. А это означало нарастание каких-то событий.

– Непорядок, – произнес он.

– Может, откушал самогончику, – мечтательно произнес Вася. – Заел сальцом, – при этом он едва не причмокнул. – Да дрыхнет безмятежно, как младенец.

– Тебе бы только самогончик с салом, – буркнул Палыч. Тревога в нем все росла и уже не могла удержаться в рамках пассивности и созерцания. Она требовала выхода, действия.

– Вот что, посылай-ка Куницу, пусть слетает. Глянет, что в доме.

– Ты уверен? – с сомнением произнес Вася. – Засветимся ведь.

– Выполнять, – металлическим голосом произнес Палыч, сбрасывая мишуру и открываясь тем, кем и был – жестким чекистом, способным на отчаянный поступок и готовый костьми лечь ради выполнения поставленной задачи.

– Есть, – кивнул Вася, понимая, что шуточки-прибауточки закончились.

Да уж, какие тут шуточки. Агент Куница, подобравшись к дому, умудрился заглянуть в окно. И увидел лежащее в луже крови тело. Крови было много. А тело, как пишут в протоколах, принадлежало фигуранту «Меховщику» – в миру Парамону Кущину.

То, чего наружка боится больше всего. Чрезвычайная ситуация. Гибель объекта. И провал.

Все, здесь разведчикам больше делать нечего. Разве только негласно проконтролировать местность, пока не прибудет группа и пока инициатор мероприятий не даст распоряжение…

Глава 2

Что для солдата главное? Поспать и пожрать. А поскольку все мои лучшие сознательные годы прошли в Красной армии, то простые солдатские премудрости стали моей истинной натурой. Поэтому ел я всегда со вкусом все, что дают, а спал сладко, со всей ответственностью и добросовестностью. И при этом чутко. Способность включаться в реальность в доли секунды не раз спасала мою шкуру.

Вот и сейчас я включился моментально. И тут же осознал источник беспокойства. Кто-то упорно трезвонил в дверь, дергал за шнурок, так что в ушах звенело. Это определенно был враг. Друг не станет будить в три часа ночи, когда сон наиболее сладок.

Сын-кроха даже не проснулся – ему на превратности внешнего мира просто плевать. Он пока что маленький, счастливый и от опасностей окружающей действительности надежно огорожен нашими родительскими заботами. Варя, измотанная тяжелой работой в клинике и учебой в мединституте, заворочалась, но тоже не проснулась. Вот умеет она спать самозабвенно и непробиваемо.

Слава богу, звонок на некоторое время заткнулся. Но зазвенит ведь вновь. И очень скоро. Надо это пресечь, пока совсем не прогнали сон из этого дома.

Я вытащил из тумбочки мой старый верный «наган». Сунул ноги в пушистые тапочки – любимые, мягкие и просто необходимые, потому что топился наш подвал с трудом, полы холодные, босиком не находишься. И устремился к двери. В комнате было сегодня особенно зябко.

– Кого черт принес? – негромко осведомился я у двери.

– Товарищ Большаков! Вас вызывают, – послышался знакомый голос бойца из комендатуры Областного полномочного представительства ОГПУ.

– Что стряслось?

– На Разуваевке кого-то порезали. Группа уже там. Только вас не хватает.

Сердце ёкнуло. Кого-то прирезали на Разуваевке… Там, вообще-то, мной выставлена группа наружного наблюдения. Неужели из наших людей кого зацепили? Но комендача об этом спрашивать бесполезно.

Оделся я быстро. Когда натягивал пальто, все же проснулась Варя. Естественно, привычно обеспокоилась и опечалилась. Пришлось ее привычно успокаивать:

– Да ничего особенного, дорогая моя. Просто кого-то где-то подрезали.

Она слегка успокоилась. Потому что привыкшая и опытная. Все же жена сотрудника ОГПУ, притом повидавшая много, не раз была на грани, втянувшись в мои чекистские забавы. И отлично знала: если кого-то подрезали, то факт уже состоялся и начинается расследование. Вот если бы какой кулацкий бунт или контрик засел во флигельке с пулеметом «максим», как в позапрошлом году – тогда да, есть смысл волноваться. А здесь она провожала меня не на бой, а всего лишь на осмотр места происшествия. Тревожиться не о чем… И все равно тревожилась. Но виду не показывала. Лишь только тщательно поправила ворсистый шарф на моей груди:

– Смотри не застудись. Вон холод какой.

Карету мне к подъезду не подали, жмоты. Хотя до полпредства идти минут семь-восемь быстрым шагом.

Ох и колотун сегодня. Осень скачкообразно перешла в зиму. Холодный ноябрь 1933 года. Как же мне тяжело, тепленькому, мягенькому, после пуховой постели, под порывами ледяного ветра и под гнетом неопределенности.

У полпредства уже ждал наш дежурный автобус «АМО». Около него мерзли судебный медик и криминалист – оба со своим профессиональным скарбом в объемистых саквояжах. Также мерил мостовую шагами, как тигр в клетке зоопарка, Ваня Кочетков, мой верный подчиненный, который как раз дежурил ночью этой по управлению и был в курсе агентурной разработки «Сурки».

Ждали только меня. Автобус тронулся по холодному, местами освещенному желтыми фонарями городу, казавшемуся ночью почти незнакомым. Это был не город, а какая-то декорация, ждущая своего театрального представления и публики, а сейчас совершенно пустая и безлюдная.

Автобус пару раз чуть не занесло на гололеде. Но до цели мы все же добрались успешно и довольно быстро. В курс дела вошли еще быстрее.

Все оказалось не так плохо, как я опасался – слава богу, никто из группы наружки не пострадал. Но вместе с тем все было куда хуже, чем должно быть. Потому как на дощатом полу в луже крови валялся объект агентурной разработки «Меховщик».

Человек на полу меньше всего походил на мастерового кустаря. Все же породу не скроешь. Телосложение худощавое, лицо породистое, удлиненное, руки хоть и мозолистые, но это не те мозоли, что нарабатываются поколениями тяжелого физического труда. Такие скорняки весьма редко встречаются. Зато подобных типов полно среди белогвардейских офицеров. Каковым он, собственно, и был в свое время. Просмотрели мы, что в нашем городе свил гнездо бывший сотрудник контрразведки Врангеля. Он не только успешно скрывался под чужой фамилией, вполне качественно выполняя скорняжные работы и прослыв хорошим мастером, к которому очередь. Но между обработкой шкур организовал в городе контрреволюционную ячейку из разного белогвардейского отребья и уголовного элемента.

Информация о контрреволюционной ячейке террористической и вредительской направленности поступила нам из Москвы и была получена, насколько я понял, по линии иностранного отдела. Как следовало из нее, активной деятельностью эта шайка пока не занимается. Сейчас завершается этап вербовки сторонников и укрепления структуры. К ней направляется эмиссар из самого города Парижа, формально от организации «Русь Без Хама», из белоэмигрантов и прочих радетелей за былое величие России. Хотя за «РБХ» сто процентов стоят разведслужбы Третьей республики. Вот неймется все французам. Все грезят о том, что большевики падут, а на их место придут послушные и вежливые русские мусье да и вернут с процентами царские долги, а заодно отдадут и половину России в концессии.

Разработку эту мне всучил мой любимый замначальника полпредства Раскатов, при котором я был как бы руководителем его личной спецгруппы, эдаких гвардейцев кардинала, которым доставались самые безнадежные или особо изощренные дела. При этом поручение он сопроводил своим вечным: «Все равно ни хрена не делаешь. Хоть на Москву поработай».

Так уж у нас повелось – чем глубже утопал я в работе, тем больше, по его понятиям, «ни хрена не делал». Но я привык. Вот и из этого «ни хрена неделанья» постепенно проявилась контрреволюционная организация.

Хотя операция была на контроле у Москвы, но мне казалось, там не особо верили в ее успех. Видимо, информация была такая – не то чтобы ложная, но и особого доверия не вызывала. Однако все у нас получилось. Нашли мы фигуранта. Поставили его под контроль. Надеялись дождаться и французского эмиссара.

Пока эксперт с медиком возились с телом, мы с Кочетковым отошли пошептаться.

– Похоже, наружка прокололась, – негромко произнес он, ибо такое не для посторонних ушей. – Кто-то засек наблюдение. И грохнул этого сапожника.

– Скорняка, – поправил я.

– Да мне все одно! Главное, теперь не он шкуры дырявит, а его шкура пропорота.

– Думаешь, эмиссар постарался?

– Скорее всего… Могли, конечно, и свои. Или ревнивый муж какой-нибудь. Но мне кажется, все же его нашампурил какой-нибудь шустрый Д’Артаньян.

– А чего сразу убивать? – недоумевал я. – Ну срисовал наблюдение. Понял, что контакт под колпаком. Собери вещички и дуй себе до города Парижа. Зачем привлекать лишнее внимание и рисковать?

– Значит, боялся, что шкурника скорняка возьмут. И он запоет какую-то арию, какую нам слышать не надобно… И вон еще.

Кречетов провел меня в крошечную вторую комнату. На полу доски были вскрыты. Под ними был тайник – небольшой, как раз чтобы хранить бумаги и оружие. Оружие – «маузер», «беретта» и несколько пачек патронов – осталось на месте. А вот бумаги и деньги если и были, то исчезли.

Вспыхнула молния… Тьфу, какая молния. Всего лишь магниевая вспышка. Эксперт фотографировал место происшествия.

– Орудие убийства можете определить? – спросил я старомодного судебного медика с бородкой.

– Холодное оружие, – произнес медик, поднимаясь и играя пальцами в резиновых перчатках, будто собирался на месте препарировать тело. – Но не нож. На шило похоже, только очень толстое. Удар нанесен, когда жертва пребывала, скорее всего, в расслабленности и такой подлости не ждала. Удар хорошо поставленный. И очень точный. Тут такой узел, при ранении человек моментально теряет возможность двигаться и даже закричать. Болевой шок.

– Били профессионально?

– Еще как, – с уважением произнес эксперт. – Шило вообще инструмент сложный в употреблении. В большинстве случаев так в тело войдет, что человек и не побеспокоится, пока внутри кровью не начнет истекать. А отключить им сразу очень тяжело. Но, обладая навыками, можно, притом очень надежно.

Вот интересно. Бой на ножах есть, даже в армии ему обучают в некоторых особо хитрых подразделениях, вроде пластунских. А где обучают бою с использованием шила? Даже хмыкнул, представив такую программу обучения.

И где нам искать этого специалиста «шилового боя»? Город больше полумиллиона человек. Транспортный центр. Народу приезжает и уезжает масса.

Пока я рассматривал место происшествия и беседовал со специалистами, Кречетов куда-то исчез. Вскоре вернулся. Поманив меня снова вдаль от посторонних ушей, порадовал новостью:

– Разведчики видели, что некто крутился на улице около дома.

– Внешность?

– Не рассмотрели в подробностях. Только фигура. Солидная такая. На медведя похож. Ну прям вылитый ты.

– Тогда похож на бегемота, – хмыкнул я.

И задумался на миг, засмотревшись на криминалиста, который как раз снимал фотоаппаратом отпечаток ботинка. Снова вспыхнул магний.

Убийца наступил в кровь. И около тайника как раз отпечаталась подошва размера так сорок четвертого. Солидная подошва. Вполне мог оставить след тот самый «бегемот».

– Неосторожно он, – отметил я. – Вань, на рисунок подошвы посмотри.

– Рисунок как рисунок.

– Встречал такой. Ботиночки «нариман». Мечта нэпмана. Дорогие, зараза.

– Точно, – подтвердил подошедший к нам криминалист. – Ботиночек московской обувной фабрики, фасон в простонародье называется «нариман». Рисунок соответствует. Щеголь. Даже галоши не надел по погоде.

– Понятно. Ботиночки со скрипом… И что это нам дает? – поинтересовался Кречетов.

– Ваня, ты подумай. Щеголь. В редкой обуви. Похож на бегемота. Покинет город в ближайшее время. Поездом, скорее всего. Вот и выставимся по маршруту его отхода…

Глава 3

– Отпусти, мусор! Я не виновный! – послышался истошный вопль.

В чем дело? А, понятно. У рассеянного гражданина ненароком из кармана тиснули портмоне. И теперь бдительный милиционер крепко держал мелкого шкета, который отчаянно вырывался, дико орал и призывал к пролетарской справедливости.

Народ возбужденно галдел, проклинал наглого карманника или, наоборот, требовал отпустить невинное дитятко. Дело обыденное. Тут вам не художественный театр и не дворянское собрание с чинной публикой. Тут вам железнодорожный вокзал – сосредоточение самых бурных страстей, самых потаенных надежд, планов, а еще концентрация философии жизни и движения.

Эх, Россия-матушка. Ты не только бескрайние поля, леса и заводские трубы в городах. Ты в не меньшей степени железная дорога, которая связывает самые отдаленные земли и которая не замирала ни на миг даже в самые тяжелые периоды Гражданской войны. Военные эшелоны исправно несли мимо полей сражений уголь, зерно. А заодно и население, шарахающееся по всей стране в поисках лучшей доли.

А вокзалы – это такие опорные столбы железной сети. Время не слишком властно над ними. Они становятся с годами лучше или хуже, но никогда не меняются кардинально. Вечные сутолока и многолюдье, кажется, угнездились в них до конца времен. Или до конца самой железной дороги, когда человечество полностью перейдет на более совершенные виды транспорта, например, на дирижабли.

Толкотня – это палка о двух концах. С одной стороны, можно затеряться и не отсвечивать, незаметно осматриваться и приглядывать. С другой – в такой толкучке легко не заметить объект.

– Раз, два, левой! – браво восклицал красный командир.

По перрону толпой, отдаленно напоминающей строй, прошествовала к теплушкам военного эшелона команда РККА. Она легко рассекала гражданскую толпу, как ледокол весенний лед.

– Четче шаг! Выше ногу!

Это едет пополнение в территориальные дивизии на сборы. Аж ностальгическую слезу выжали. Лагеря, стрельбы. Эх, вот это жизнь!

Крутятся по огромному, гулкому, со сводами, напоминающему готический собор помещению вокзала беспризорники, шуруют по платформам. Их в связи с продовольственными затруднениями расплодилось невероятное количество. А еще мельтешат толпы крестьян, куда-то вечно движущихся за призраком сытой беззаботной жизни. Еще недавно, когда голод гнал их из села, на вокзалах и станциях стояли заслоны из комсомольско-партийного актива и сотрудников ОГПУ, заворачивали бегунков назад, на колхозные поля. Вынужденная мера, ведь понятно было всем: если сорвать сев и уборку урожая, то голод сожрет страну. Ничего, справились. Ситуация выправилась. Драконовские меры отменили. По сравнению даже с серединой текущего года количество беспризорников, крестьян и бродяг сильно поубавилось…

Это искусство – оглядываться внимательно и чутко, да еще так, чтобы все считали, что ты просто рассеянно скользишь взором. Если объект заметит внимание к его порочной персоне, ощутит проткнувший его острый чужой взор – тогда последствия могут быть самые непредсказуемые. А лихая перестрелка на городском вокзале вряд ли украсит мое личное дело. Мне же еще большую карьеру делать.

Впрочем, об этом пока рано думать. Сколько ни оглядываюсь окрест себя, кроме железнодорожных воришек и бродяг, никого, заслуживающего моего чекистского внимания, не нахожу.

Я покрутился около вокзального буфета, который работал, несмотря на продзатруднения. Правда, ассортимент уже не тот, как бывало в разгар НЭПа – тогда здесь выставлялись и три вида осетрины, и икра, и пироги, все вкусно и приятно, только по карману это было одним нэпманам. Продзатруднения внесли свои коррективы – даже от ассортимента двухгодичной давности не осталось ничего. Теперь за счастье черствые бутерброды неопределенного содержимого, жидкий чай. И водка – куда без нее. Это концепция такая у железнодорожников сложилась. Когда начались массовые пищевые отравления в вокзальных буфетах, в Наркомате путей сообщения какой-то умник предложил обеззараживать посетителей дешевой водкой, так что половина пассажиров падала на вагонные полки уже в невменяемом состоянии.

Вот и сейчас в буфете водки было много, продуктов мало, цены зашкаливали. Несколько очень ответственных товарищей в бобровых шапках тщательно и усердно пережевывали бутерброды за стоячими столиками.

А вот знаменитого вокзального ресторана теперь нет. Преобразован в столовку, где отоваривают исключительно по продовольственным карточкам. Время ресторанов прошло.

Все приглядываюсь и приглядываюсь. Ау, эмиссар, где ты? Может, по громкоговорящей связи, объявляющей сейчас прибытие поезда, попросить его зайти в железнодорожную милицию?

Где же ты, гость заезжий? Где-то ведь должен быть рядом.

Изначально наиболее реалистичными казались нам два варианта. Шпионская морда может затаиться где-нибудь в городе. В Дом колхозника, конечно, не заселится. Как и в единственную гражданскую гостиницу напротив облсовета. Скорее всего, снимет угол где-нибудь в укромном частном секторе. Но куда более вероятно, что он двинет прочь из наших краев.

Город мы перекрыли плотно. На выездах выставились наши сотрудники. Военные выборочно проверяли машины, а также рейсовые автобусы, запущенные в прошлом году до райцентров.

Еще можно выбраться аэропланом. Недаром даже на железнодорожном вокзале красуется прямо передо мной плакат «Летайте самолетами Гражданского воздушного флота СССР». Почтовые рейсы тянутся с нашего небольшого аэродрома в черте города уже лет десять, а с прошлого года функционирует и пассажирская линия. Аэропланы тоже мы проверяли, но без особой надежды. Какой беглец в здравом уме воспользуется таким экзотическим видом транспорта, где каждый испуганный до трясучки предстоящим полетом пассажир находится в поле зрения? Нет, вражине нужно столпотворение. Нужно раствориться среди людей и не привлекать к себе внимания. Так что готов поклясться на томике Маркса – Энгельса, что он решит сдернуть по «железке».

По времени после того, как было совершено убийство, еще ни один пассажирский поезд не ушел с вокзала. Правда, эмиссар мог попытаться просочиться в товарняк, но тут мы тоже кое-какие меры приняли. Зато через сорок минут скорый поезд на Москву. Хороший такой поезд, гордость местной железной дороги – со всеми классами, от третьего народного до мягких буржуйских вагонов. Только плати, и гарантированы все удобства, даже чай в купе. Только вагона-ресторана, как в поезде Москва – Ленинград, пока нет, но все в будущем. Когда все наладится и останется лишь в недоброй памяти этот чертов голод…

Я все прогуливался, пялясь на афиши и объявления. Фланировал беззаботно мимо камеры хранения, откуда пассажиры вытаскивали и куда затаскивали объемистые чемоданы, сумки, корзины, деревянные сундучки, баулы. Какая-то дама пыталась сдать на хранение свою пушистую персидскую кошку. Кошка мяукала. Приемщик сдерживался, чтобы не материться. Народ дивился. Господа ротозеи, успокойтесь. Это же вокзал. Глупые и анекдотичные казусы здесь вшиты в саму природу места.

Я усмехнулся, глядя на это представление. Да так улыбка и застыла на моих устах. Потому как за дамой с кошкой стоял Он.

Это уже потом я оценил детали внешности, приметы. А тут будто током дернуло – вон он, искомый индивидуум. Гость из Парижа и мастер «боя с шилом».

Тут же я отвел взор. Потом, как бы невзначай, рассмотрел объект в подробностях. Действительно, бегемот – телосложение солидное, со мной вполне может поспорить. Пальто дорогое, из коричневого габардина. Вместо меховой шапки, которая уместнее в разрезе грядущих морозов, плотная темно-коричневая шляпа. И главное – туфельки он не менял. Те самые «нариманы» – светло-коричневый верх, черные лакированные носки и запятники. Смотрятся просто вызывающе на фоне шаркающих валенок и галош.

Тетку с кошкой отправили восвояси. После чего гражданин из Парижа, который позже пройдет по нашим оперативным документам как фигурант Француз, получил по квитанции массивный кожаный чемодан. Отойдя от очереди, поставил его на пол. Снял шляпу и вытер белоснежным платком пот с круглой массивной лысой головы. И как бы невзначай огляделся – быстро, мимолетно и остро. Кто другой и не насторожился бы, но у меня засосало под ложечкой. Слишком хорошо я знал такой взгляд. Этот человек оценивал ситуацию, прикидывал свои действия и ждал подвоха. Он страховался.

Сомнения мои последние развеялись, как утренняя дымка. Это был он. Эмиссар из Франции. Теперь вопрос, как его найти, замещался проблемой – что с ним делать?

Ребята, которым я подал условный знак, все поняли моментально. И кинулись копать, как кроты, – незаметно, но глубоко и широко.

Через четверть часа я уже знал, что франт в шляпе взял билет в мягкий вагон до самой столицы. Через двадцать минут прозвучит гудок – и вперед, в Москву, как мечтали чеховские сестры, да так и не добрались до нее. А Француз рассчитывает добраться. Ну а на что рассчитываем мы?

– Что делать будем? Берем его? А если волына у него на кармане и пальбу откроет? – озвучил мои же опасения Кречетов. – Ему забава, а с нас потом головы снимут.

– Это как раз не проблема. И не таких медведей заламывали, – сказал я, уже прикинув, как подобраться к фигуранту и сшибить его с ног одним молодецким ударом ладони – проделано мной такое не раз и на более увесистых тушах.

Но трудность не в этом. Помнил я отлично указание из Москвы. Объект не задерживать. Проводить. Держать под контролем. Брать только в крайнем случае.

А у нас случай крайний? Или не крайний? Вопрос дискуссионный. Но мне нравится больше идея – поиграть.

– Эх, давненько я в Москве не бывал, – сказал я. – И совсем не прочь проехаться в мягком вагоне…