Kitobni o'qish: «Одиссея инженера Волкова»

Благодарю свою супругу за помощь в написании повести.

Автор

Библиотека классической и современной прозы

Одиссея инженера Волкова / Вольфсон Семён – Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2019.

© Семён Вольфсон, 2019

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков. 2019

Семён Вольфсон

Вырос в семье военного инженера, участника Великой Отечественной войны.

Окончил факультет автоматики и телемеханики Московского Горного института, изобретатель СССР, имеет четыре рабочие профессии.

К 2007 году потерял зрение и начал заниматься литературным творчеством: писал рассказы и повести.

Живёт с женой в Подмосковье.

Пролог. Почтальоны

Поезд Москва – Санкт-Петербург набирал скорость. За окном мелькали городские пейзажи. Вечерело. Я любезно помог своему пожилому попутчику устроиться в купе. В ответ он полез в рюкзак и достал оттуда потёртый термос, бутерброды и стал угощать меня чаем, заваренным, по его словам, на травках. Мы разговорились. На меня чуть насмешливым, прищуренным взглядом выцветших светло-серых глаз смотрел человек с белыми, как снег, волосами ёжиком, высоким лбом, прямым коротким слегка вздёрнутым носом и волевым подбородком. Глядя на его усеянные пигментными пятнами руки, я решил, что ему лет шестьдесят пять – шестьдесят семь, и ошибся, прибавив ему десять лишних. Оказалось, он мой ровесник. Мой спутник после окончания технического вуза работал в НИИ, а когда родился сын и расходы семьи значительно увеличились, перебрался в монтажно-наладочную организацию. Исколесил всю страну, построил дом и серьёзно заболел. Из-за этого больше восьми лет был вынужден заниматься только своим здоровьем. В настоящее время сельский почтальон. Я бы и сам охотно устроился на почту, потому что со здоровьем у меня тоже не всё в порядке, а дома сидеть не привык. Звали моего попутчика Волков Мордух Мордухович.

Его рассказ меня заинтересовал. Я привожу его здесь по памяти, стараясь передать как можно точнее незатейливый, но живой слог и искренность моего визави.

…Шёл уже восьмой год, как я сидел дома. Больницы, где я лечился, мало помогли; спасибо, нашёлся врач, лечивший по принципу «не навреди». Он говорил, что время лечит и надо терпеть. И я терпел, изо всех сил стараясь встать на ноги, а характер у меня дай бог всякому мужику. Месяца три тому назад полегчало, и захотелось заняться чем-нибудь полезным. Я долго размышлял, так как о прежних специальностях и должностях не могло быть и речи. Зарплата меня не волновала. Мы с женой, проживая за городом, московскую квартиру сдаём. К тому же жена и сын работают. Так что доставка писем и газет казалась мне прогулкой на свежем воздухе, да ещё за деньги.

На том и порешил, пошёл в наше поселковое ОПС (отделение почтовой связи) и устроился почтальоном по договору, без трудовой книжки. А потому по договору, что боюсь: опять скрутит, и работать не смогу. А чтобы по трудовой, надо ехать в райцентр и там оформляться и увольняться тоже – неблизко, да и хлопотно.

В нашем ОПС одни женщины; почтальоны: три инвалида, две пенсионерки, две почти пенсионерки, одна молодая – с телеграфа, на подработке, и я. Всего, значит, девять участков обслуживаем. Да начальница, её зам и оператор Настя, которая через окошечко деньги и платёжки принимает.

Попался мне самый неудобистый участок № 9. А неудобен он тем, что на нём расположены все бывшие санатории и дома отдыха, переделанные под общежития. Письма идут туда постоянно. Тут же поссовет с нотариальной конторой и деревянные двухэтажные бараки: зайдёшь – и непонятно, кто в какой комнате проживает. Да целая улица новых коттеджей, которая вот-вот вся подпишется на газеты и журналы.

По протяжённости участок вроде такой же, как и все, а писем и газет почти в два раза больше. Понятно, почему мне, новичку, его дали. В советское время в таксопарке новичку-то не давали сразу новую машину, и в монтажно-наладочной организации не посылали в выгодную командировку. Нет, ты поработай, покажи себя, а уж потом… А мне так даже лучше: отвлекаешься, и для здоровья полезней. Но я молчу, что повезло, и сам бы его выбрал.

Целую неделю мне пришлось ходить учеником с почтальоншей: носил сумку с письмами и газетами, а она указывала, в какой ящик их опускать, мелом помечал калитки, чтоб потом не ошибиться.

У меня на участке много домов на двух, трёх, а то и четырёх хозяев. Получается, по одному адресу несколько домовладельцев живут с разными фамилиями, и у каждого свой почтовый ящик. Чтобы не выслушивать упрёки от хозяев, надо запомнить, какой кому принадлежит, я их потом тоже мелом пометил.

В воскресенье взял ходовой журнал – есть у почтальонов такие журналы-ходовики, в них весь порядок маршрута прописан, чтоб не бегать туда-сюда, – и самостоятельно пошёл по адресам, как будто почту разношу. Никого не перепутал, всех нашёл и стал работать.

Труднее всего с письмами. Получатели газет вписаны в ходовой журнал, и их легко находить, а письма чаще всего приходят по разным адресам. Тут надо хорошо знать всю, если так можно выразиться, географию участка.

Тяжелее всего попервоначалу было раскладывать письма. Рабочий день у почтальонов начинается с раскладки почты по ходовику и ожидания машины из райцентра, которая часто запаздывает.

Чтобы письма разложить правильно, надо хорошо представлять себе, какие номера домов находятся на пересечении улиц, какие идут по одной стороне, а какие – по другой, кто куда переехал, и кому поручено получать корреспонденцию. Вообще много чего надо знать. А у меня от лекарств, за восемь лет выпитых, память плохая стала и внимание рассеянное. Я и сейчас не всё помню и иногда ошибаюсь.

Раскладывать письма мне почти целый месяц помогала пенсионерка Антонина, за что ей большое спасибо. У неё быстро получалось: раз-раз, две минуты – и готово. В дальнейшем и я научился.

Так первый месяц и работал. А потом привык, ноги сами стали нести по нужным адресам. Иду себе потихоньку: тело, как говорится, в работе, а душа в полёте. Песенку иногда негромко напеваю, если никто не слышит. Собственно говоря, я всю жизнь так работал, не в смысле потихоньку, а в смысле тела и души. В женском коллективе мне никогда не приходилось трудиться, всё больше с мужиками. Знаю, что новому человеку надо себя поставить. Как говорится, как запряжёшь – так и поедешь. А я расслабился.

Имя-отчество у меня Мордух Мордухович: от отца и деда досталось. Дед был Мордехай, а отец почему-то Мордух. Меня в честь отца и назвали. Отец в армии служил, воевал, а дед в Питере на заводе механиком работал. Руку перед войной потерял, да так в блокаду с голоду и умер, на инвалидной-то карточке. Ну да не о том здесь речь.

Да, значит, расслабился я. Годы у меня уже приличные, пятьдесят семь стукнуло. Начальница по имени-отчеству называет, и представлялся я всем тоже по имени и отчеству. Тут надо сказать, что в каждом коллективе, особенно небольшом, есть свой вожак, заводила, если хотите. И на зоне они есть, и в школе, и среди работяг – на язык острые, на кулаки быстрые. У нас таким авторитетом оказалась Катерина, бывшая детдомовка, только я тогда ещё этого не знал. Проработав в ОПС более тридцати лет, она хорошо знала все участки и легко подменила бы любого. А по характеру – этакая сорвиголова. С виду моложавая, не скажешь, что пятьдесят три года стукнуло.

И вот месяца через полтора, как я заступил, подходит она ко мне в операционном зале (это где почту сортируют) и спрашивает при всём народе:

– Как тебя по отчеству-то?

– Мордухович, – отвечаю.

– Мне такое слово сроду не выговорить, я буду тебя Мандуховичем называть.

Кругом засмеялись.

– Тебе, – говорю я спокойно, – это слово ближе.

Опять все засмеялись, только уже над ней. Бабы у нас бывалые, сразу раскумекали, чего к чему. А ей, видно, мало показалось. На другой день она опять:

– Эй, Мандухович, письма свои забери!

Это она мне про заказные письма. Когда приносишь их, надо, чтобы получатель в уведомлении о вручении расписался, а если его дома нет, то заполняешь специальное извещение и его бросаешь в почтовый ящик. Тогда за письмом придётся на почту идти. Её подруги засмеялись. Ну я и говорю опять спокойно так:

– Тебя, Катерина, послушаешь, и сразу видно, где у тебя наболело.

Снова загоготали, видно, в точку попал. А в третий раз, когда она со своим Мандуховичем подъехала (я в это время сидел, почту сортировал), развернулся и зло так ей:

– Если ещё раз моего отца обидишь, я тебе так врежу, что юлой закрутишься и трусы свои с прокладками по дороге потеряешь.

Смотрю, товарки её все замолчали: видят, дело-то серьёзное. А я чуть не засмеялся: не кулаками же мне, поработавшему по всей стране с алкашами, алиментщиками и с зеками бывшими, в самом деле с ней разбираться. Меня и не так проверяли разные начальники, да ни с чем и отъехали.

На следующий день сижу, письма и газеты потихоньку раскладываю, увлекся – это как пасьянс. Сойдутся газеты по ходовику или пропущу кого-нибудь: хорошая тренировка на внимательность. Вдруг из-за спины – на стол бац тарелка с горячим пловом.

Смотрю, стоит Катерина.

– Угощайся, а то один чай пьёшь.

А у меня, правда, по утрам аппетита не бывает, только к вечеру да ночью, как у зверя у какого. Но я не отказываюсь, спасибо говорю.

Плов вкусный оказался. Еду она из дома приносит и у нас на плитке разогревает. Дома-то муж тяжелобольной, лежачий, вот она и не успевает поесть, сюда иногда приносит.

Так и пошла у меня работа. Почту с утра разбираю, разношу. День за днём так и катит. Скучать не приходится. Даже чувствовать себя лучше стал.

Надо сказать, что у нас, как в любом небольшом коллективе, принято всякие праздники отмечать. Помню: Антонина в свой день рождения принесла торт, открыла коробку, а он уже разрезан на кусочки по числу участников. Заварили чаю, пили, хвалили торт, желали новорожденной всяких благ. И сама она довольная была, улыбалась.

С тех пор прошло недели две, сидим, почту раскладываем; пятнадцать минут, как рабочий день начался. Вдруг дверь открывается, входит Катерина – во рту сигарета, ну прямо хулиганистый мальчишка, и, как ни в чём не бывало, нетвёрдой походкой (видно, что выпила) направляется к стеллажу с газетами и письмами. Обычно-то она рано приходит, а тут припозднилась. Не глядя ни на кого, безразлично так обронила:

– А у меня сегодня день рождения.

Все промолчали, только Галька буркнула:

– Ну, поздравляю!

И весь тут праздник. Мне от этой Катиной фразы и нетрезвости её не по себе стало. Тем более что у нас установились приятельские отношения. То она мне чаю принесёт, то я её кока-колой угощу. Мне из разговоров стало кое-что известно про её жизнь. «Ах ты, мальчонка в юбке с накрашенными губами! Ну, я тебя достану, запомнишь свой день рождения!»

Задумал я праздник ей устроить и не просто поздравить, а через нашу районную газету, которую мы по домам разносим. А то, что с опозданием, это ничего. Дни рождения раньше нельзя отмечать, примета, говорят, плохая, а позже можно. И не просто поздравить через газету, а в стихотворной форме, так, чтобы всю жизнь её описать…

Волков замолчал, долил из термоса в стакан чаю до краёв, не спеша отхлебнул, задумался и стал смотреть в потемневшее окно. Мне показалось, что Мордух Мордухович закончил свой рассказ, как вдруг, будто что-то вспомнив, он неожиданно продолжил:

– Да, а писать стихи я никогда не пробовал. Только один раз, ещё в школе, сочинил четыре строчки. Но я, если что-нибудь решил, стараюсь дело до конца довести. А когда не получается, так у меня и аппетит напрочь пропадает, и сон тоже: нервная-то система расшатана, трепали её все кто ни попади…

…И так я завёлся от этой идеи, что на первом же маршруте начал сочинять. Оказалось, стихи сложить не так-то просто: уж очень многое мне хотелось описать, до всего коснуться. И про молодость её, про счастье, и про то, как тридцать лет в любую погоду ходит по сельским улицам, и про быт тоже. Ну и, конечно, как водится, в день рождения счастья пожелать.

Не буду рассказывать, как я сочинял, а скажу только, что ушло на это четыре дня. Четыре маршрута я оттопал, пока что-то сложилось. Ноги сами по нужным адресам идут, а в голове строчки разные складываются. Иногда, правда, адресатов пропускаю, но возвращаюсь назад и опять иду и сочиняю.

Наконец придумал, но это ещё полдела. Теперь напечатать надо; узнал, что такие поздравления публикуются в рекламном отделе нашей районной газеты, пятьсот рублей за рамку, и поехал.

Приехал, занял очередь перед окошечком. Стою, жду. Передо мной трое: мужчина, полный, волосы на голове прилизанные, – заведующий пунктом обмена валюты в ювелирном магазине; бритоголовый парень с бычьим затылком, а с ним девица, брюнетка раскрашенная. Они между собой что-то шумно обсуждали, матерщина через слово, к месту и не к месту сказанная, резала ухо.

Наконец дождался своей очереди. Блондинка лет двадцати пяти спросила, чего мне надо. Я, как мог, объяснил ей, что вот, дескать, хотим поздравить своего коллегу-почтальона. Она мне:

– Что же, это можно, поздравление в рамочке с цветочками стоит пятьсот рублей.

Тогда я протянул деньги и стихотворение. Она взяла листок, бегло прочитала и говорит равнодушно так:

– Стихотворение очень длинное, в рамку не войдёт, сократите.

Я отвечаю:

– Чего тут сокращать?! Вы прочитайте, здесь вся жизнь описана, не могу же я из чужой жизни кусок выбросить!

Она снова бегло просмотрела и бесстрастным тоном своё:

– Ничего не знаю, надо сокращать. У нас рамка стоит пятьсот рублей. А ваш текст не влезает. В рамку влезает только два четверостишия. Наш отдел коммерческий. К нам хоть сам Пушкин с Лермонтовым приди, мы и то больше, чем положено, не можем разместить.

Я уже понял, что проиграл и пятьюстами рублями не обойтись, а когда она про Пушкина с Лермонтовым сказала, то и подавно. Только чувствую, во мне какая-то злая весёлость появилась. Я и говорю:

– Что же в вашей рамке напечатать можно? Поздравление заведующему обменником, который тут передо мной стоял? Хотите?

– А чего – попробуйте!

Тогда я сходу, и слова откуда-то сами взялись:

– Поздравление заведующему пунктом обмена валюты:

 
Я желаю тебе, Федь,
Как купюра, зеленеть!
 

Девица весело фыркнула:

– Надо же, ведь его правда Фёдором Михайловичем зовут. Вы, наверное, его знаете?

Но я не знал, что этот Михайлович ещё и Фёдор. Просто мне везло.

– А хотите, – продолжил я, – бритоголового с его подружкой поздравлю?

– Валяйте, – отвечает.

А сам вижу: её уже любопытство разбирает, интересно стало. Тогда я чётким голосом продекламировал:

– Поздравление рэкетиру:

 
Я желаю тебе, Вов,
Чтоб ты был как бык здоров!
 

Сделал небольшую паузу и продолжил:

– Поздравление женщине свободной профессии:

 
Я желаю тебе, Надь,
Никогда не залетать!
 

Девица засмеялась. Видимо, последнее «не залетать» ей было хорошо знакомо и больше всего понравилось.

– А их правда Надя и Вова зовут? – спросила она.

– Конечно, – отвечаю, состроив серьёзную физиономию, – Надя и Вова. Мне ли не знать своих соседей по лестничной площадке, тихие, вежливые ребята, всю жизнь о таких мечтал!

Девушка, кажется, что-то заподозрила, так как опять засмеялась. Потом другим тоном, входя в моё положение, сказала:

– Ладно, мы обычно так не делаем, но постараемся втиснуть ваши стихи в двойную рамку. Стоит тысячу рублей.

Я быстро прикинул. Стихотворение, на мой взгляд, в двойную рамку не влезало, значит, пятьсот рублей я отторговал. А как они это будут делать, не мне решать.

– А вы какие цветочки в рамочке хотите?

– Мне всё равно, на ваш вкус, я лично живые предпочитаю.

Заплатил я денежки, пожелал девушке хорошего жениха. И опять угадал: девица оказалась хоть и симпатичная, но незамужняя. На обратной дороге зашёл кружку пива выпить, обмыть, значит, мероприятие. Вернулся и стал дальше работать. Жду, когда газета выйдет. И однажды утром, за час до начала рабочего дня, пошёл я на станцию. В киоске «Союзпечать» купил несколько экземпляров газеты и открытку. Газету развернул, вижу своё стихотворение в двойной рамке с цветочками по бокам, однако нескольких четверостиший не хватает: вырезал редактор. Ну что ж, коммерция есть коммерция…

Тут Волков опять прервался, задумался на минуту, как будто что-то решая. Потом полез в свой рюкзак, достал потрёпанную записную книжку, а из неё – сложенный вдвое листок, протянул мне, и я стал читать.

Ко дню рождения почтальона Екатерины М.

 
Речка чистая течёт,
Катя-почтальон идёт.
Ноги стройные бегут,
Мигом почту разнесут.
Солнце светит в двадцать лет,
Даже если солнца нет.
Речка быстрая течёт,
Время всё ж быстрей идёт.
Тридцать лет, как почтальоном
Ходит Катя по району.
Дождь косой по Кате лупит,
Под ботинками грязь хлюпит.
Дома муж. Который год
Уж с постели не встаёт.
Крутится одна Катюха:
Вот такая вот житуха.
 

…

 
Денег нет, здоровья мало,
Унывать Катюша стала —
Но на людях никогда.
Только выпьет иногда.
А попробуй проживи
Тысячи на две, на три.
Речка мутная течёт,
Время смутное идёт.
Катя, Катя, Катерина!
Ты сегодня как картина!
Волос чёрен, руки белы,
Стан твой гибок, речи смелы.
Оставайся же всегда,
Как сегодня, молода!
Речка быстрая бежит,
Время всё ж быстрей летит.
Речка грязь в Оку сольёт,
Время боль с души сотрёт.
 

Сослуживцы

Стихотворение показалось мне трогательным, наивным и каким-то детским. Сразу видно: писал любитель. Но и задачу автор поставил не из лёгких: описать коротко, ярко и с подробностями чужую жизнь. Одним словом, хоть автору и недоставало художественного мастерства, в искренности чувств ему не откажешь. Человек старался, как мог.

Пока я читал, Волков внимательно смотрел на меня. Я почувствовал, что ему небезразлично моё мнение, и, чтобы не обидеть его, сказал:

– Способности у вас, на мой взгляд, определённо есть, но надо больше работать над стихотворной техникой.

Витиевато выразился, а чтобы ещё больше потрафить Волкову, к которому я начал испытывать уважение, добавил, что жизнь однажды свела меня с человеком, очень на него похожим. Он считал себя неудачником, думал, что ему не повезло: не смог реализовать данные от рождения способности, и так за пять минут написал про свою жизнь:

 
Ему сказали, что талантлив,
А он не верил сам себе
И всё работал и работал
Назло неласковой судьбе.
Курил он часто папиросы,
Здоровье, в общем, не хранил.
Давным-давно, в начале самом,
Он сам себя похоронил.
 

Мы немного помолчали, отхлёбывая из стаканов остывающий чай. Мне было интересно, чем закончилась история со стихотворением, и я спросил об этом Мордуха Мордуховича.

– Да ничем особенным. Пришёл я в тот день на работу пораньше, положил газету на Катин стол, обвёл стихотворение красным фломастером, написал ещё открытку с поздравлением от всего коллектива и жду.

Постепенно народ начал собираться. Пришла Катерина. Подошла к своему столу, увидела газету и говорит:

– А это что такое?

Потом открытку заметила и всё поняла. Стала читать стихи. Тут к ней Галька подошла. Отобрала газету (они вообще друг с другом не церемонятся) и стала читать вслух. Я как раз в коридор вышел, чтобы издалека понаблюдать. Дочитала и говорит:

– Ерунда какая-то. Лучше бы тысячу рублей дали!

Некоторые засмеялись, а Катя молча взяла открытку, газету и аккуратно в свою сумочку сложила. Ничего не сказала. Тут же стали выяснять, чьих это рук дело. На меня никто не подумал. В конце концов решили, что это Антонина. Она самая образованная: газеты и журналы всё время читает. Та – отнекиваться:

– Откуда у меня деньги Катьке поздравление печатать, да и стихи я писать не умею.

А я стоял в коридоре, всё видел и слышал. И вдруг такая внутри у меня на себя злость поднялась. Нервы-то – на живую нитку. Чувствую, слёзы подступают, ещё чуть-чуть, и заплачу. И не денег мне жалко, и не времени потраченного, а того, что не дал Господь Бог таланта, такого таланта, чтобы, как сказал поэт, «глаголом жечь сердца людей». Хорошо ещё, что никто не заметил моего состояния, только начальница наша, Раиса Семёновна, сказала потом:

– Что это у вас, Мордух Мордухович, лицо такое красное? Может, вы с утра того, за воротник?

– Нет, – говорю, – я по утрам никогда не пью. Да и вообще редко прикладываюсь.

Так всё и кончилось.

Мы разлили по стаканам оставшийся в термосе чай и не спеша стали пить.

Я прервал затянувшуюся паузу:

– А как там, на почте, дела обстоят?

– Да никак, разваливается почта. Молодые к нам не идут. Да и кто ж пойдёт на такую зарплату? Вот недавно оператор наш, Настя, уволилась. Я по этому поводу даже стихи написал:

С почты в поисках счастья Увольняется Настя.

Симпатичная Настя – Мать двоих сыновей. А ботинки у Насти – Не дай бог ненастья, А ведь лет двадцать девять Всего только ей.

Я ничего не стал говорить.

Что ж, термос был пуст. Стаканы тихонько позвякивали в такт колёсам, выстукивавшим «дда-дда, дда-дда», как бы подтверждая подлинность волковского рассказа. Время от времени за окном мелькали фонари, на мгновение освещая купе, после чего, казалось, становилось ещё темнее. Мы вышли в тамбур покурить перед сном. Волков часто и глубоко затягивался, его рука, державшая сигарету, мелко дрожала. Пока я курил одну, он успел выкурить две и добродушно улыбнулся мне беззубым ртом.

– Что, думаете, старикашка-почтальон разболтался? Эх, если бы я мог рассказать, что со мной происходило за последние двадцать лет, то вы бы решили, что у меня крыша съехала, что я сумасшедший. Да-с, сумасшедший, – закончил он, немного помолчав.

Мы вернулись в купе и стали укладываться. Утром, когда я проснулся, поезд уже стоял. Мордуха Мордуховича в вагоне не было. Видно, вышел раньше, не стал меня будить. Может быть, когда-нибудь мы ещё встретимся, ведь живём по одной ветке железной дороги.

С той самой поездки в Ленинград, когда я познакомился с Волковым, прошло немало лет. На почту я так и не поступил. Вместо этого каждый день гуляю с собакой по окрестностям посёлка, где уже несколько лет мы с женой живём тихо, по-пенсионерски, уединённо. Если ехать из Москвы, слева от дороги наши дома, а справа расположилась другая часть посёлка, с магазинами, почтой, поликлиникой.

Собака у нас, по кличке Ася, и кошка, а сын живёт и работает в Москве.

Обычно мы с Асей прогуливаемся недалеко от дома, но иногда под мостом железной дороги перебираемся и на другую сторону.

В одну из таких прогулок я подошёл к мусорному контейнеру выбросить окурок. Рядом стоял грузовичок. Двое рабочих выгружали из кузова всевозможную рухлядь: старую этажерку, сломанную кровать, какие-то бумаги.

– Откуда мусор? – поинтересовался я.

Один ответил:

– Умер какой-то мужик… То ли умер, то ли в больницу его свезли. А новые жильцы делают ремонт.

Выбрасывая окурок, я невольно заглянул в контейнер: поверх всякой всячины лежала пыльная стопка ученических тетрадей, перевязанная крест-накрест бечёвкой. Угол верхней был помечен надписью «М.М. Волков».

Я уже хотел отойти, как вдруг вспомнил давнишнего попутчика и подумал: не ему ли принадлежали тетрадки, ведь он говорил, что живёт где-то по Ярославской железной дороге.

Поскольку содержимое контейнера предназначалось для вывоза на свалку, я решил, что имею на стопку такие же права, как и всякий другой; быстро достал, отряхнул её от пыли, дома разрезал бечёвку, перелистал несколько тетрадей и убедился, что они действительно принадлежали Мордуху Мордуховичу Волкову.

Мне удалось разложить тетрадки в хронологическом порядке. Эту повесть в двух частях, написанную от первого лица, я назвал «Одиссея инженера Волкова».

Предлагаю её вам, уважаемые читатели.