Kitobni o'qish: «Русские непобедимы. Главные сражения нашей истории»

Shrift:

Вместо предисловия

Один из моих фильмов, «Пять вечеров», завершается кадрами, на которых героиня Люси Гурченко со слезами на глазах произносит несколько раз – словно заклинание или молитву – фразу: «Только бы не было войны… Только бы не было войны». Эти слова очень хорошо знакомы всем, кто родился и вырос в СССР. Наши сограждане повторяли их, когда вспоминали Великую Отечественную с ее ужасами, лишениями, невосполнимыми утратами.

Более того, пока Советским Союзом руководили заслуженные ветераны, те, кто добывал Победу на полях сражений, готовил ее в штабах и наркоматах, ковал на заводах, – целостности великого государства абсолютно ничто не угрожало. Наши фронтовики от простого работяги до генсека аукались войной, знали, ЗА ЧТО они проливали кровь, и это могучее боевое братство являлось самым надежным гарантом нерушимости СССР.

Крах случился именно тогда, когда у руля страны оказались люди с «иным опытом», с другими «принципами» – настолько отличными, что разница катастрофически отразилась как на обороноспособности и уровне жизни, так и на базовом образовании, культуре, общественном сознании.

В чем-то ситуация XX века для России уникальна, однако если мысленно охватить ее более чем тысячелетний опыт, то придешь к простому выводу: мир, покой и благоденствие здесь надолго не задерживались; наши предки были вынуждены чуть ли не беспрестанно воевать – биться за православную веру, традиционную самобытность и даже элементарное право на существование – на всех этапах своего исторического развития. Несколько раз русский народ оказывался на краю гибели, национального небытия. Петровский фельдмаршал Миних однажды справедливо заметил: «Россия напрямую управляется Богом. А если это не так, то непонятно, как она вообще существует».

Этому Управителю, Господу, видимо, было угодно, чтобы у нас никогда не переводились талантливые полководцы и храбрые солдаты, а сам институт армии имел для русского сознания огромное, непреходящее значение.

Армия веками формировала образ мыслей, понятия о чести, героизме, стойкости, силе духа. Не случайно из рядов нашего воинства выходили величайшие полководцы мира – те, кто, по словам гениального поэта, являлись верными слугами царю, а для солдат заботливыми отцами. Сбережение подчиненных было священной задачей для боевых командиров. Солдат, в свою очередь, отвечал офицеру (генералу, фельдмаршалу) полным доверием, и это тоже одна из важнейших составляющих русского характера.

В данном сборнике вдумчивый читатель найдет для себя немало интересного и, возможно, нового. Авторы опубликованных в журнале «Свой» статей – не только патриоты России, но и замечательные литераторы, талантливые публицисты, добросовестные исследователи событий далекого прошлого.

Книга предназначается в первую очередь тем, кто интересуется отечественной историей и способен делать верные, адекватные выводы из прочитанного.

Приятного чтения!

Ваш Никита Михалков

Часть первая. От Угры до Ханко

Сергей Перевезенцев. Преславное чудо (Стояние на Угре)

В народном сознании героическая победа на Куликовом поле (1380) заслонила собой другой исторический успех – итог противостояния осени 1480-го. А ведь он по своей политической значимости и практическому эффекту намного превосходит результаты, достигнутые столетием ранее. За победным 1380-м последовал страшный и трагический 1382-й, когда орда Тохтамыша захватила и сожгла Москву, а русские земли были вынуждены вновь платить «ордынский выход» – ту самую печальной памяти дань восточным ханам. И хотя великий князь Дмитрий Донской передал старшему сыну Василию княжество как отчину (не испрашивая в Орде ярлыка на княжение), московским князьям пришлось в XV веке ездить на поклон к «ордынскому царю».

Куликовская битва принесла вечную славу ее участникам, но не даровала полного освобождения русским землям. А вот после Стояния в осенние месяцы 1480 года наше государство все-таки добилось того, к чему княжества стремились долгие 240 лет: Русь окончательно избавилась от татаро-монгольского ига. С того момента, как хан Ахмат увел свои войска с берегов Угры, наша страна никогда не теряла независимости – даже в Смутное время. Пусть и был королевич Владислав призван на русский престол, но до Москвы он так и не добрался и на царство венчан не был. А это значит, что поздней осенью 1480 года Русское государство обрело политическую самостоятельность раз и навсегда, и прав был писатель Александр Сегень, который одним из первых (если вообще не самым первым) заговорил о необходимости всенародного празднования 24 ноября Дня независимости России.

И тем не менее память о битве с войском Мамая мы отмечаем как великую дату (и это справедливо), а вот о Стоянии на Угре вспоминаем редко. Как же так получилось?

Куликовское, или, как его называли в старину, Мамаево, побоище – несомненно, важнейший факт нашей истории. Тогда, в 1380 году, решалась судьба страны – быть ей или не быть. Именно поэтому под знамена Дмитрия Ивановича привели свои дружины не только русские князья, но и сыновья литовского правителя, а само сражение шло не на жизнь, а на смерть. Если бы Мамаевой орде удалось раздавить наши полки, то защищать русские города и веси было бы впоследствии просто-напросто некому. И как бы в таком случае повернулась история – неизвестно.

Успех, которого предки добились на поле Куликовом 8 сентября, в день Рождества Пресвятой Богородицы, стал не просто триумфом русского оружия, но торжеством православного духа, победой правды над кривдой, света над тьмой; в таком качестве он и вошел в нашу историю, проник в национальное сознание, души и сердца соотечественников.

Во второй половине XV века события развивались иначе. Еще в 1472-м великий князь Иван III прекратил выплату дани Большой Орде. Несколько лет Ахмат пытался силой заставить его возобновить платежи, но все набеги с Востока русские полки отражали. В июне 1480-го татарский военачальник выступил в «великий поход» против Москвы, однако наши рати опередили ордынцев и вышли к границам Московского княжества. Подойдя к Оке, хан увидел, что все переправы через нее заняты отрядами под командованием сына великого князя – Ивана Молодого и воеводы Данилы Холмского. Татарское войско двинулось к левому притоку Оки Угре, надеясь там переправиться в московские земли. Но русские уже успели туда подойти. Так и стояли друг против друга две рати, не вступая в большую битву, встречаясь в жарких и яростных стычках. Наши войска успешно отразили несколько попыток татар форсировать реку, умело применяя пушки и ручное огнестрельное оружие.

Иван III в то время находился в постоянных разъездах между Коломной, Москвой и Кременцом (небольшим городком на реке Луже), большую часть октября провел в столичном граде, а точнее, в своей подмосковной усадьбе Красное село. Сам в войсках на Угре не был и своего молодого, горячего сына от излишней воинственности сдерживал. Даже повелел ему срочно вернуться в Москву.

Однако родителя Иван Иванович ослушался. Соратники упрекали 22-летнего полководца чуть ли не в трусости, особенно когда стало известно, что его отец вступил в переговоры с Ахматом, великую княгиню Софью отправил на Север, на Белоозеро, а сам вроде бы готовился уйти из столицы, как поступали в похожих ситуациях предшественники, московские князья: ведь даже Дмитрий Донской в 1382 году покинул Москву, узнав о приближении Тохтамыша. Горожане начали открыто роптать на своего повелителя: «Когда ты, государь, князь великий, над нами в кротости и тихости княжишь, тогда разоряешь нас непомерно. А нынче сам разгневал царя, дань ему не платя, нас выдаешь царю и татарам». Ростовский архиепископ Вассиан обозвал Ивана Васильевича «бегуном».

Наконец, он отправился к армии, но остановился в Кременце. Тут все и закончилось, причем как-то уж слишком прозаично. В конце октября неожиданно и на редкость быстро наступила зима, лед сковал реки, поля покрылись снегом. Опасаясь того, что по речному льду и зимним дорогам ордынцы быстро переберутся на противоположный берег, великий князь повелел войскам идти к Кременцу, сам же оттуда перебрался еще дальше, в Боровск, где готовился дать решающее сражение.

И вдруг неприятель стал отходить в степь. Летописец записал: «Бежали же татары с Угры, а были наги и босы, ободрались». Ушел и Ахмат. Все – власть Орды над Русью кончилась.

И вот ведь какая штука: событие вроде бы чрезвычайно знаменательное, однако без ярких подвигов, эффектных жестов, даже без князя-победителя. Видимо, потому и затмила Куликовская победа историческую значимость противостояния на Угре. И, наверное, не случайно уже во второй половине XVI века в русской литературной традиции появился миф о том, как князь Иван III растоптал ханскую басму и приказал побить басурманских послов. Русским книжникам хотелось хоть как-то героизировать совсем, казалось бы, негероическое поведение Ивана III в те грозные осенние месяцы 1480 года.

Но… И тогда, и много позднее мало кто обращал внимание на то, что государю удалось решить невероятно сложную задачу – освобождение от ордынского ига малой кровью, без серьезных жертв. Редко говорится и о том, что как раз в те дни, когда он пребывал в Москве, ему пришлось мириться с собственными братьями, уже больше полугода «державшими мятеж», и в итоге их дружины пришли на Угру.

Не придается большого значения и поведению московского боярства, часть которого уговаривала великого князя покориться Ахмату, начать заново выплачивать дань: не смеешь-де с царем биться! Почти незамеченным остается и такой факт: по мнению современного историка Николая Борисова, именно Иван III разработал успешную стратегию борьбы со степняками, полагая, что самое разумное в противостоянии с ними – во-первых, не идти им навстречу, в Степь, а во-вторых, не подпускать их к Москве, останавливать на рубеже Оки.

По сей день многие историки не принимают во внимание следующее обстоятельство: Ахмат не просто так стоял на Угре, он поджидал войска польского короля Казимира для совместного похода по русским землям. Благодаря мудрой политике Ивана Васильевича, заключившего договор с Крымской ордой, ее подданные напали на Польшу, и Казимиру стало не до войны с Русью, хотя великому князю московскому приходилось какое-то время ждать вестей с западных границ.

И еще об одной вещи нельзя не упомянуть. Куликовская победа, несмотря на ее огромную духовную значимость, так и не вошла в русский церковный календарь. Были прославлены некоторые участники Мамаева побоища, духовную память о них хранит Димитриевская суббота, но сама битва не нашла отражения в нашем месяцеслове. А вот «негероическое» Стояние на Угре там отражено.

Еще летом 1480 года в Москву была принесена Владимирская икона Божией Матери, перед которой стали совершать непрерывные молебны. Освобождение Руси от ордынского ига церковное и народное сознание связало с заступничеством Приснодевы. «И случилось тогда преславное чудо Святой Богородицы: когда отступили наши от берега, тогда татары, охваченные страхом, побежали, думая, что русские уступают им берег для того, чтобы биться», – записано в одной из летописей.

Буквально сразу же, зимой 1480/81 года, в честь спасения Москвы от нашествия Ахмата был установлен новый церковный праздник – День второго Сретения Владимирской иконы Божией Матери, отмечаемый 6 июля (по н. ст.). Да и саму Угру, разделившую ордынскую рать и московские полки, уже в те стародавние времена один из летописцев сравнил с Поясом Пречистой Богородицы – с великой святыней, спасающей христиан от нашествия поганых.

Позже успехи в собирании страны позволили Ивану III заявить о себе как о единственном властителе русских земель и принять высокий титул государя всея Руси. В 1547 году его внук великий князь Иван IV официально стал царем. Но чтобы это случилось, нашим предкам пришлось сразиться на Куликовом поле и устоять на берегах Угры.

Валерий Шамбаров. У Воскресения на Молодях (Битва при Молодях)

При Иване Грозном Россия достигла колоссальных успехов: присоединила Казань и Астрахань, утвердилась на Северном Кавказе, открыла себе путь к Балтике. Геополитические успехи державы ополчили против нее всю Европу. При финансовой поддержке со стороны целого ряда западных государств противостоять русским решились Литва, Польша, Швеция, Крымское ханство. Тяжелую и затяжную войну усугубили измены прозападных бояр, вынудивших царя ввести опричнину. Ко всем этим напастям добавились засуха, неурожай, унесшая множество жизней эпидемия чумы.

Другом нашей страны турецкий султан Сулейман Великолепный никогда не был. Он поощрял набеги крымцев, экспансию единоверцев в Астрахани, Казани, на Кавказе, однако предусматривавшие прямое столкновение Османской империи с Россией планы европейских дипломатов мудро отклонял, понимая, что от этого выиграет только Запад.

Умершего Сулеймана на троне сменил сын Селим с характерным прозвищем «Пьяница». Споили его, разумеется, не патриоты Турции и вообще не мусульмане, а друзья-советники из-за рубежа. Войны с западными странами Селим сразу же прекратил, перенацеливаясь на север.

В 1569 году турки с крымцами предприняли поход на Астрахань, который закончился для них плачевно, остатки войска едва спаслись. В то же время нанесли удар изменники внутри России: при покушении на царя умерла его отравленная жена Мария Темрюковна. Следствие перетряхнуло Москву и Новгород, вскрыло широкий заговор. Полосу бедствий дополнила вторая волна чумы, а при осаде Ревеля воеводы бестолково погубили целую армию. Иван Васильевич надеялся, что после провала под Астраханью образумятся хотя бы турки с крымцами, обратился к ним с предложением о примирении.

Не тут-то было. Крымский хан Девлет-Гирей погромил кавказских подданных царя кабардинцев, все лето 1570 года тревожил русские границы, прощупывал оборону, не принимая боя. В 1571-м польско-литовский король Сигизмунд стал хана попрекать: мол, не отрабатываешь крупные авансы Речи Посполитой, за три года не причинил России «никакой шкоты». Когда же описал союзнику тяжелое положение московитов, Девлет-Гирей вывел орду в поле.

Сперва он задумал разграбить Козельск. И тут к хану явились изменники Башуй Сумароков и Кудеяр Тишенков с группой дворян, сообщившие, что русские войска поредели от чумы, а большая их часть отправлена в Ливонию. Уговорили идти прямо на Москву, вызвавшись провести хитрым путем.

Донесения о набеге наш государь получил вовремя. Развернул на Оке рать Ивана Бельского и сам к ней приехал. Татар высланная разведка не обнаружила, ратники сочли, что хан, узнавший о выдвинутых ему навстречу полках, повернул назад, как годом ранее. Царь спокойно убыл в Александровскую Слободу, а Девлет по советам изменников переправился через Оку в верховьях. Лавина врагов выплеснулась на русских с неожиданного направления, смела заслоны и устремилась к Москве. Туда же погнал свои отряды наш воевода. Мчались без отдыха и на день опередили татар. Когда отразили первую атаку крымцев, те подожгли город. Случился один из самых страшных пожаров в истории Первопрестольной, уничтоживший большую часть жителей, включая воинов и самого Бельского. От армии уцелело всего два полка, стоявших вне улиц, на открытых местах. Девлет-Гирей и не рассчитывал на подобный успех. Изначально он шел лишь пограбить, однако, воспользовавшись ситуацией, нахватал пленных и повел орду домой. Преследовал его лишь полк Михаила Воротынского, который в итоге отбил часть полона, но Девлет-Гирея расстроил несильно. Тот хвастался, что угнал 60 тысяч человек и столько же сжег в Москве, а русскому самодержцу послал оскорбительный подарок – нож: дескать, можешь зарезаться.

Грозный царь умел и смирять себя, на издевки врагов никак не отреагировал. После чудовищной катастрофы требовалась передышка, и он снова отправил послов к туркам и крымцам, в уплату за мир соглашался на огромные уступки: уйти с Кавказа, разрушив там Терский городок, платить «поминки» хану и даже отдать Астрахань. Впрочем, надеялся схитрить, послу в Бахчисарае Афанасию Нагому поручил поторговаться о двойном подчинении астраханского правителя – Крыму и Москве.

Но теперь врагам и этого было мало. Селим Пьяница объявил свои условия: царь должен отдать Казань и Астрахань, а сам стать его «подручным», вассалом, перейти «под начало да в береженье к султану». В Крыму были настроены еще жестче: зачем принимать какие-то уступки, если можно взять все? Недавний поход показал, что громить Русь легко и приятно, остается только добить ее… Девлет-Гирей заверил султана: с турецкой помощью он возьмет Москву, а царя и царевичей приведет пленными. Заранее делил между мурзами наместничества в русских городах, собственных сыновей назначил казанским и астраханским ханами.

Новый поход проспонсировали крымские работорговцы, за что им были обещаны ярлыки на беспошлинную торговлю на Руси. Селим тоже решил стать великим завоевателем: попросил Сигизмунда «одолжить» Киев как промежуточную базу на пути в Россию, молдавскому господарю приказал строить мосты на Дунае и запасать продукты для большой армии.

Ханский гонец Ян Магмет к тому времени уже давно был русским агентом. Приехав в Москву с крымским ультиматумом, он предупредил: даже если Иван Васильевич отдаст Казань и Астрахань, то хана это «не утешит», война все равно начнется.

Летом 1572 года речь шла уже не о территориях или городах, но о самом существовании Руси. Она страшно ослабела: военные потери, чума, гибель армий под Ревелем и в Москве… Составлявшие поместную конницу профессионалы учились военному искусству с детства, а потому быстро подготовить им замену было невозможно. Других дворян разорили стихийные бедствия, эпидемия и татарское нашествие, поэтому снарядиться «конно и оружно», привести, как полагалось, вооруженных слуг они не могли. Наличные войска приходилось еще и распылять: вторжением турок и татар вполне могли воспользоваться поляки и шведы, возникла угроза восстаний в Казани и Астрахани.

Командовать армией на Оке царь назначил лучших воевод Михаила Воротынского и Ивана Меньшого Шереметева (документы показывают, что рать из городов набирали с превеликим трудом, по чуть-чуть). Первому из этого тандема Грозный отдал свои элитные части – опричников, московских стрельцов, 300 человек иноземной гвардии. Тысячу волжских казаков снарядили за свой счет Строгановы, примерно такое же количество «казаков польских с пищальми» (очевидно, запорожцев, в то время они служили русскому монарху, а не польскому королю) наняло царское правительство. Оборону Москвы государь поручил князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукому, но им воинов уже не хватило, пришлось вооружать местных жителей.

Надежд отстоять столицу почти не было. Казну, архивы и другие ценности эвакуировали в Новгород. Туда уехал и царь – не из трусости, составив духовную грамоту (завещание), он готовился погибнуть, однако должен был до последнего держать в своих руках управление страной, а значит, и само государство. Иван Грозный принялся отчаянно блефовать, угрожал вторжением в Швецию, предъявлял ей чрезмерные, просто-напросто фантастические требования. И шведы с поляками ему поверили, полагая, что у него нашлись крупные, готовые наступать силы. Потому-то и не ударили в спину.

Разрядные записи сохранили точную численность армии Воротынского: «И всего во всех полках со всеми воеводами всяких людей 20,034, опричь Мишки с казаки» (имелся в виду атаман Михаил Черкашин, который привел с собой весь казачий Дон, где население было еще редким – с «Мишкой» пришло не более трех-пяти тысяч).

Против русских собрались крымская и две ногайские орды. Султан прислал им в помощь семь тысяч янычар, артиллерию, великий визирь Мехмед Соколович – многочисленных вассалов собственного двора. К ним присоединились также горские князья Кавказа, ополчения Азова, Очакова, Кафы, Темрюка, Тамани. Шли уже не налегке – с огромными обозами и прислугой. Полчища достигали численности в 120 000 человек, а со слугами и прочими участниками похода – до 200 тысяч.

Наступил один из самых критических моментов в нашей истории. Тучи неприятеля заполонили всю степь. Крестьяне разбегались по лесам, пограничные города затворяли ворота. Но враги на них не отвлекались, целью была Москва. 27 июля они вышли к Оке у Серпухова. На другом берегу встречала выставившая батареи рать Воротынского. Девлет-Гирей тоже развернул пушки и открыл огонь, будто намереваясь форсировать реку. А сам тайно послал орду вниз по течению. Ночью татары хлынули через Сенькин брод, сшибли стоявший там Сторожевой полк Ивана Шуйского. К месту сражения прискакал воевода Передового полка Дмитрий Хворостинин, который, столкнувшись с массами вражеской конницы, еле вывел своих воинов из-под удара. Полк Правой руки Никиты Одоевского пытался перехватить противника на рубеже реки Нары, но и тут русских с ходу отбросили. Войско Девлет-Гирея обошло нашу небольшую армию и по Серпуховской дороге направилось к Москве, фактически беззащитной.

Воротынский не помчался наперегонки с ханом к столице (как год назад Бельский), затеял другую игру: решил оттянуть врагов на себя. Хворостинин с конницей Передового полка (около 4 тыс.) ринулся за неприятелем, догнал арьергард, которым командовали крымские царевичи, погромил обозы. Хан уже переправлялся было через Пахру возле Подольска, но, узнав о нападении, дал сыновьям еще 12 тысяч всадников и приказал изрубить дерзких московитов.

Следом от Оки с основными силами шел Воротынский. Он подготовил ловушку «на Молодех у Воскресенья» – возле Воскресенской церкви в селе Молоди: на прикрытом речкой Рожайкой холме поставили и замаскировали гуляй-город, передвижное укрепление из щитов на телегах. Хворостинин, удиравший от крымцев, подвел их прямо под батареи и ружья защитников. Врагов покосили ураганным огнем.

Девлет-Гирей сделал именно то, чего хотели от него царские воеводы: не дойдя до Москвы всего-то 40 верст, повернул назад, стремясь сначала раздавить досаждавшую ему русскую рать, а уж потом, без помех, напасть-таки на столицу.

30 июля враг обрушился всей массой. три тысячи московских стрельцов, прикрывавших подножие холма у Рожайки, полегли до единого. Оборонявшую фланги конницу татары оттеснили в гуляй-город. Но само укрепление удержалось, стойко отражая атаки. Главный полководец хана Дивей-мурза, решивший разобраться в обстановке, неосторожно приблизился к укрытию. Оттуда выскочили «резвые дети боярские» во главе с суздальцем Темиром Алалыкиным, которые порубили свиту мурзы, а его самого утащили в плен.

Враги понесли такой урон, что два дня приходили в себя. Но и русские оказались заперты в укреплении почти без еды и фуража, отрезаны от воды. Люди и кони слабели, воины пытались копать колодцы «всяк о своей голове». В это время воевода Москвы Токмаков послал к Воротынскому гонца с ложной грамотой, призывая «сидеть бесстрашно»: мол, царь послал к ним большую новгородскую рать. Либо хотел подбодрить своих, либо пытался напугать татар, заранее предположив, что те перехватят вестника. Так и случилось: гонца поймали и после пыток казнили. Дезинформация не подтолкнула Девлет-Гирея к отступлению, наоборот, он пришел к выводу о том, что надо как можно быстрей покончить с гуляй-городом. Впрочем, его огромное войско и не могло долго стоять на одном месте, опустошив окрестности, оно должно было двигаться дальше.

2 августа возобновился яростный штурм. Татары и турки устилали холм трупами, а хан бросал новые силы, волна за волной. Добежав до невысоких стен гуляй-города, враги рубили их саблями, стремились расшатать. «Изымалися у города за стену руками, и тут многих татар побили и руки пообсекли безчисленно много».

Уже под вечер Воротынский воспользовался тем, что противник увлекся атаками, оставил в укреплении Хворостинина с казаками, пушкарями, иноземной гвардией и безлошадными, а конницу скрытно вывел оврагами, двинул в обход. Врагов при очередном штурме подпустили к «крепости» без выстрелов, а затем дали страшный залп по густой массе в упор, «изо всево наряду», «из пушек и изо всех пищалей». Сразу же за шквалом пуль и ядер, в клубах дыма, защитники с криком бросились в контратаку. Для конницы Воротынского залп соотечественников послужил сигналом, она ударила в тыл неприятеля.

И орда побежала, бросая оружие, имущество, повозки. Ее гнали и рубили, невзирая на усталость. На следующий день, прижав к Оке, добивали. Многие интервенты, переплывая реку, утонули. Вышедшие из-за стен гарнизоны южных крепостей, прятавшиеся по лесам крестьяне принялись истреблять бежавших. По всей России радостно зазвонили колокола, возвещая о том, что бесчисленные вражьи полчища рассеялись. Девлет-Гирей улепетывал «со срамом» «в мале дружине». До Крыма, по некоторым данным, добрались 20 тысяч татар. Туркам, особенно пешим янычарам и пушкарям, удирать было куда труднее, они сгинули практически поголовно. Османскую империю так хорошо проучили, что она на сотню лет зареклась воевать с Россией…

Либеральные историки, заливая черным фигуру Ивана Грозного, сумели «заодно» очернить и всю его эпоху. Память о битве при Молодях затерлась. Об этом сражении не упоминают ни учебники, ни перечни воинских дат. На месте решающего боя энтузиасты в 2002 году собственными силами и средствами установили скромный закладной камень часовни – до сих пор он остается единственным памятником великому событию. Да и археологические раскопки в Молодях начались лишь недавно.

А ведь именно здесь, на ближних подступах к Москве, решалась судьба всей России. Этот военный успех должен по праву стоять в одном ряду с величайшими, прославившими русское оружие победами.

Судьбы Михаила Воротынского, чью биографию наполнили всевозможными фальсификациями, следует коснуться отдельно. Согласно «свидетельствам» Курбского, царь обвинил воеводу в измене и «чародействе», собственноручно пытал и сослал в Кирилло-Белозерский монастырь. Якобы князь умер по дороге и в монастыре был похоронен. Известнейший предатель эпохи Ивана Грозного, вбрасывая свои фейки в «информационное пространство», датировал те зверства годами, предшествующими Молодинской битве. У него Воротынский умер за семь лет до сражения, в 1565 году! Нестыковку в свое время заметил Карамзин, но лишь затем, чтобы передвинуть картину пыток и смерти в 1573-й.

Если же перейти от домыслов к фактам, то выяснится, что за победу царь пожаловал верному князю-воеводе город Перемышль и высший почетный чин «Государева слуги». Никаких документальных свидетельств расправы над ним не существует. Даже в пресловутом, собранном из множества разнородных источников «синодике опальных», его имени нет. Зато известно, что в том же 1573 году царь назначил сына Воротынского, Ивана, на высокий и ответственный пост – воеводой Мурома, а потом выдвинул командовать армией. Мог ли Иван Грозный доверить армию отпрыску казненного «изменника» и «чародея»?

Между прочим, Воротынские являлись прямыми потомками святого князя Михаила Черниговского, а воевода молился ему перед битвой при Молодях. Знавший об этом царь оценил помощь святого на государственном уровне. По повелению Ивана Васильевича в 1578 году мощи праведника были перенесены из Чернигова в Москву. При этом Иван Грозный самолично написал в честь святого тропарь и кондак и вместе с митрополитом Антонием составил к нему молитвенное послание.

Михаил Воротынский умер 12 июля 1573 года и был похоронен в Кашине. Тюрем для государственных преступников там никогда не было, город славился в первую очередь как духовный центр. Судя по всему, воевода, уже пожилой и больной, отправился в паломничество по здешним монастырям, желал подлечиться на целебных источниках, возникших, по преданию, из слез святой Анны Кашинской. Там и преставился. В Кирилло-Белозерский монастырь он попал лишь через 33 года после того, как его туда (по Карамзину) «привезли замученного». Когда-то в этой обители подвизался монахом брат воеводы Владимир, над гробницей коего вдова построила храм. В конце концов потомки Воротынских решили сделать означенное место фамильной усыпальницей и в 1606 году перенесли туда из Кашина останки героя-полководца.