Kitobni o'qish: «Перед Европой»

Алексей Чепелов

Shrift:

Какой-то божественный свет, Какое-то легкое пламя, Которому имени нет.
Георгий Адамович

Часть первая

Глава 1

Еленский сошел на узкий перрон, сразу же шагнул вперед, к поднимавшейся от края белой облупившейся невысокой ограде с плоскими железными прутьями, пропуская, вдохнул всей грудью и задохнулся от бездонного и болотного запаха, который был один из немногих запахов цветов, которые он знал: это был запах бузины, четырехметровый куст поднимался против него за оградой. За бузиной мелькали какие-то острые серые башенки, которые, когда он, подняв небольшой черный чемодан, пошел туда, куда шли все, влево, вдоль поезда с парчово блестевшими от солнца за гнусными потемневшими с коричневым налетом стеклами занавесками, он, через другие кусты и деревья, увидел, что были по краям одноэтажного красного кирпичного дома, а между башенками было прописными округло-плоскими буквами, ночью, вероятно, неоново и мягко горящими с легким сиреневым оттенком, – «Пацаны». Выше надписи были буквы меньше – «кафе», а недалеко от правой острой башенки непринужденно стояли четверо тоже неоновых молодых людей с несколько отделившимся от них и скособочившимся влево мальчиком, с левой рукой и ногой заметно длиннее, чем правая рука и нога. Были еще дома за кустами и деревьями и были другие деревья, а дальше над этими дальними деревьями высоко поднимался с движущимися медленно желтыми и повернутыми одна к другой и волнистыми по краям корзинками Ferris.

Он прошел мимо будки, впереди округло-стеклянной, в которой нельзя было понять, что продавалось, и напротив которой над перроном висела на чем-то черная жестянка, качавшаяся от ветра и вспыхивавшая и горевшая белым, мимо двух маленьких домиков, вошел под высокий железный зеленый навес с небольшими круглыми и белыми фонарями под самой крышей, протягивавшийся вдоль всего здания вокзала, двухэтажного и старого. Близ навеса и под ним стояли, разговаривали и ходили таксисты, предлагавшие везти; стояли несколько господ, очевидно, встречавших. Отказывая таксистам, прошел мимо лавки с газетами и журналами, мимо «касс дальнего следования», подходя к выходу из-под навеса, увидал сбегавшую по небольшой лестнице, бывшей за навесом, слева, темноволосую девушку в белой с низко расстегнутым воротом рубахе и в белых брюках. Сбежав, быстро шла к навесу, высматривая. «Не она ли? Кажется, она». Ее взгляд остановился на нем, не опускала его, пока не подошла и не спросила:

– Извините, вас зовут Иван Еленский? Мне очень приятно; Ольга Межина, – протянула руку с длинной кистью. В другой руке, одетой в желтую замшевую шоферскую перчатку с обрезанными пальцами, другая перчатка. Зеленые глаза с чуть заметным серым оттенком, немного улыбающиеся. – Я очень рада. Брат много говорил о вас тогда, когда вы были вместе; сейчас тоже нет-нет, да упомнит. Машина там.

Кивнула вправо, туда, где была какая-то небольшая площадь, а за ней стояли и ехали машины.

– Странно, что мы не познакомились тогда, – поднимались по той небольшой лестнице, по которой она сбежала; справа была маленькая церковь с примыкавшим к ней с противоположной стороны двухэтажным старым, как вокзал, домом, – и я даже вас ни разу не видела.

Небольшая площадь была слева ограничена путями, с одним его поездом с запыленным грузным электровозом; на противоположной стороне, где тянулось еще одно здание вокзала, выходившее напротив на площадь и ограничивающее ее с этой стороны, стояла длинная голубая электричка. На той части, которой вокзал напротив них выходил на площадь, наверху была остроконечная башенка, а на ней – большие круглые часы с прямыми черными стрелками, показывавшими на два с половиной часа больше, чем часы Еленского.

С правой стороны тянулись ступени, отделявшие дальше небольшую часть площади. На этой части недалеко от церкви стояло летнее кафе, со всех сторон закрытое темно-синим полотнищем с рекламами пива и с прорезанными по бокам окнами, за которыми виднелись светлые деревянные столы и лавки и несколько человек, сидевших за столами. Дальше стояли несколько машин, и с десяток машин были на дороге, примыкавшей дальше к площади.

Сели в поцарапанный и с вмятинами джип, пискнувший, когда, подойдя, Ольга достала из кармана черный маленький брелок. Повернули за церковь, миновав подымавшуюся за дорогой большую зеленую гору с видневшимися сквозь зелень крышами и стенами, миновали спускавшуюся вниз и мощеную темными булыжниками улицу со спускавшимися тоже вниз и вплотную стоявшими на левой стороне лавками и висевшим вдалеке высоко пересекавшим ее тонким мостиком, проехали вокзал, дорога опускалась, слева начались деревья, за которыми скрылся Ferris, справа потянулась невысокая каменная стена. Дорога повернула, по обеим сторонам потянулись высокие сиреневые и наполовину облетевшие деревья.

– And there are the Elysian fields of this place¹, – деревья отошли назад, ушло назад округлое высокое здание со стеклянным низом, где за стеклом он увидел каменную стену и воткнутые в нее тонкие краны, и вправо и влево потянулся бульвар с большими клумбами посередине, с деревьями и с фонарями, с гуляющими людьми. Отвернулась, все еще улыбаясь. Продолговатое довольно тонкое лицо, тонкий, чуточку приподнимающийся к концу нос. Она была совсем не похожа на Межиных – на Александра и Алексея Дмитриевича, межинские были только кудрявые волосы, впрочем, каштановые, а не черные, и небольшой нежноочерченный и с крошечными складочками в углах рот. Но вместе с тем в лице было что-то неуловимое, отчего было видно несомненно, что она Межина. Зеленые с серыми вкрапинками глаза в машине стали темно-серыми. «Очень мила; очень». Она несколько раз взглянула на его загибающиеся прозрачные ногти, которые были в полтора раза длиннее, чем ее, покрашенные едва заметным розовым лаком.

Дорога въехала перпендикулярно в другую улицу, повернули налево и начали подниматься. Что-то строящееся невысокое за забором слева и деревья, стоящие вдоль дороги на возвышении, справа деревья и кусты, за ними овраг, ушел назад светлый мостик через него.

– Это Березовый ручей, – улыбаясь, поведя длиннокудрявой головой, – течет из Березового ущелья, мы живем над ним. Километров шесть от города. – Деревья кончились, к дороге подступили дома, потом, уже слева, показался опять мостик, за ним светлые колонны с крышей. – Это называют здесь коллоннадой, – повела длиннокаштановой головой на колонны. – За мостиком начинается, вернее, кончается, Курортный бульвар (это Elysian fields), а мостик над ручьем, который течет из Ольховского ущелья. Недалеко от того места, где мы повернули, этот ручей впадает в наш. Перед этим в Ольховский ручей впадает Кабардинский, а после в Березовый впадает Белый, а в конце концов Березовый ручей впадает в Подкумок.

«Студеные ручьи, встречающиеся в конце долины, бегущие дружно взапуски и наконец бросающиеся в Подкумок». О, как хорошо!». Под коллоннадой, рядом было множество картин, прилавки и лавки, гуляли и сидели люди; рядом на дороге стояли машины.

Выше, выше. Поворот, выше, поворот, еще выше, поворот. За железной оградой белый двухэтажный дом с зелеными буквами над дверью «мечеть», все окна открыты, переехали перекресток за мечетью, выше по этой же улице. Пошли почти все одно- и двухэтажные дома, скоро асфальт, потрескавшийся, изъезженный и выщербленный, с сошедшими в полтора метра кусками, кончился, бетон, тоже выщербленный и истершийся, снова асфальт, потом опять бетон. «В полукилометре, – кивнула вправо, – Березовая улица – она внизу – переходит в Березовое ущелье». Он не видел ни улицы, ни ущелья: справа вдоль дороги поднималась высоко земля с высокой травой и кое-где кустами и деревьями. За предполагаемой улицей тянулись зеленые горы.

Проехав метров семьсот, свернули вправо, поехали другой дорогой, которая была просто убитой землей с рассыпанными камнями и шишками. Поднялся слева холм, поросший зеленой травой, с соснами наверху, с противоположной стороны потянулись сосны и ели, сквозь которые иногда было видно какие-то серые и желтоватые скалы. За холмом завернули направо, большая поляна, деревья слева и справа, идущие в разные стороны и почти все заросшие травой колеи, влево, справа за деревьями несколько домов, показавшихся ему заброшенными. Потом деревья по сторонам дороги расступились и он увидел холмы, потом деревья слева отступили дальше, открыв постепенно восемь или десять коров и рядом с ними идущего, ведя под уздцы гнедую лошадь, пастуха в круглых поблескивающих очках и в белой округлой папахе. Пастух помахал им.

Глава 2

– Это Хаджи, большой фантазер. Если вы случайно встретите его и разговоритесь с ним и покажете больше желания слушать, чем говорить, он вам поведает предание о старых казаках, которое он сам сочинил, леденящие истории о concentrated и, сверх того, materialized evil, скитающемся иногда в этих местах в виде черного облака, историю о горе, возле которой он лежал и как она будто бы стала прозрачной и проч, и проч. Здешние пастухи – ужасные вруны. Все они карачаи, Хаджи дагестанец, они его называют приблудным.

Поехали, повернув, вдоль гряды холмов. Середину всех их, иногда спускаясь до подножия и поднимаясь до верхушки, покрывали какие-то желтые цветы; перед холмами была равнина, редко белеющая ромашками, рассыпавшаяся слева странными небольшими кочками, поднимавшаяся к холмам, изредка вздыбливаясь небольшими холмиками. На равнине и кое-где на этих небольших холмиках редко стояли деревья с темной тенью под ними.

– Что это за цветы?

Улыбка, темный взгляд. Она глядела на него очень внимательно и изучала его. – Asalia Pontiae. Это мои самые любимые цветы, впрочем, запах особенный, может быть, вам не понравится, и сильный. Жаль, что вы не приехали с братцем раньше: они уже опадают, как и все опадает. Здесь весной прекрасно; здесь она «без конца и без края»; тут у нее, правда, «высок синий терем».

– Вам нравится Георгий Иванов?

– Я его очень люблю. Брату тоже очень нравится; вы, конечно, знаете. Вы, кажется, долго не видались?

– Два года.

– Надеюсь, что на этот раз он приедет; вы, – рассмеялась, – некоторым образом залог; обещал двенадцать раз; я считала. Скажите, вы раньше были на Кавказе?

– Нет, но давно хотел. Эти холмы и азалии – прелесть, и воздух особенный. Лев Толстой и Лермонтов говорили о здешнем воздух, что он редок. Я это сразу почувствовал.

– Правда. Вы ведь к нам, кажется, всего на пять дней, так сказать, заехали перед Европой?

– Да. Впрочем, я еду не только в Европу, то есть сперва в Европу, потом сделаю что-то вроде всесветного путешествия и потом опять в Европу и намерен пожить там года два, может, больше, главным образом в Италии.

– Да уже вам не горьки ли дымы отечества?

Улыбнулся:

– И сладки, и горьки.

– Я тоже подумываю поехать за границу, может быть, через полгода поеду. Буду только в Европе.

– Сколько вы уже здесь живете?

– Полтора года. When the deputy mandate of my тятенька, – смех, – was ended… да вы знакомы с тятенькой?

– Немного, – джип свернул направо, на другую дорогу, расползавшуюся посередине широкой грязью, поднимавшуюся вверх к каким-то стоявшим по обе стороны ее домам и в которой кончились две не вполне убитые колеи, опускавшие их и поднимавшие, пока они ехали вдоль холмов с одной стороны и с другой – мимо длинных оград из длинных жердей, сменивших лес и в начале которых и за которыми стоял одноэтажный и когда-то розовый дом с замеревшими рядом с ним двумя синими тракторами.

– Когда срок в Госдуме тятеньки истек, то есть второй, он два раза выбирался, ну, да вы, я думаю, знаете, еще раз он не стал избираться, ибо крысиное царство раскинулось во всей силе, а занялся бизнесом, а кроме того, через полгода сказал мне, что хочет уехать из Москвы. Большая часть его дел была здесь, то есть вообще в ставропольском крае, ну, и любил здешние места, а они, правда, отличные. Решил здесь пожить. Временно, разумеется, пока the kingdom of the rats не кончится, купил квартирку в N., это недалеко от Кисловодска. Как-то поехал с приятелями на пикник в горы, сюда, одно местечко чудное ему очень понравилось, и ему запала мысль иметь здесь что-то вроде дачи. Прекрасная мысль: тятенька прелесть. К тому времени, как он уехал, я тоже вынашивала мысль уехать и тоже на время: я не особенно люблю города, особенно большие. Я сказала ему тогда же, он ответил, что будет очень рад, если я приеду к нему. Весной я поехала к нему погостить, поехали в горы с его приятелями, в здешние, я увидела место, которым тятенька пленился, тоже пленилась. Я жила тогда все лето в Кисловодске и ездила почти каждый день в горы на лошадях, брала напрокат у здешней фирмочки. Мне здесь понравилось, я предложила тятеньке купить землю и построить дом на том месте, которым мы пленились. Земля там не продается, ну, да вы знаете, что в России нет ничего невозможного, впрочем, кроме одного, кроме чести, – взглянула на него, рассмеялась, – впрочем, всегда были и везде есть исключения. План отчасти чертила ваша покорная слуга, хотя и не имеет, как вы знаете, ни малейшего касательства к архитектуре. Здесь-то я и живу; тятенька живет половина на половину, то есть в квартирке в N. и тут; это понятно: его контора в N, а дела в Кисловодске бывают нечасто.

– А что значит – «крысиное царство»?

Веселый смех. К этому времени они, проехав шагов сто по расползавшейся дороге, свернули в длинные ворота из таких же жердей, из каких были сделаны длинные ограды, проехали опять к розовому дому мимо огородов, которые были за ним за оградами, с одной стороны, и леса с другой, повернули налево, въехали в лес и теперь ехали по нему.

Смеясь: – Папа крысами называет тайных полицейских, то есть людей из «эфэсбэ», и терпеть их не может.

Лес кончился. Впереди две темные полосы земли, которыми стала земляная дорога, которой ехали почти все время по лесу, шли по двум маленьким холмам и потом мимо дома. С одной стороны дома тянулись редкой полосой сосны и ели с поляной за ними. С другой темнел огород, справа от него, шагах в ста, что-то зеленое было обнесено оградой из толстых веток, железных листов, проволоки и досок. На земле недалеко от ограды лежали какие-то темные желоба. На первом холме были еще две колеи, едва заметные, ответвлявшиеся влево, в тот же лес. Справа протягивалась большая поляна, окаймленная лесом, и леса не было только впереди. Проехали мимо дома, который она сказала, что был кошарой и за которым мелькало за деревьями что-то серое и деревянное. Влево. Те же неширокие темные полосы земли. Зеленый холм слева, еще один, полосы пошли вниз, и Еленский увидел с противоположной стороны ущелье с поднимавшимися на той стороне желтыми и продольно слоящимися скалами. Что-то темное и тонкое впереди, это труба, железная зеленая крыша, труба вытянула через минуту за собой одноэтажный желтый домик, обведенный черной железной оградой, с постройками на дворе и с садом.

Глава 3

– Ничего не имеете против?

Открытая дверь на балкон со спускающимися вниз ступеньками, столики и большой письменный стол, этажерки со статуэтками и бюстиками, вазами и вазочками, цветами, какие-то небольшие и разные деревца в темных деревянных урнах у стен, копия «Жены Эгея, посещенной Юпитером» Греза между двумя окнами на красных с золотым обоях почти напротив двери, в которую они вошли, и на другой стене два старых пейзажа. Кроме двери, в которую они вошли, справа и слева были еще две двери, такие же высокие, белые и двустворчатые, по-видимому, ведущие в другие комнаты.

– Да: чуть не забыла. Я должна через полчасика идти к одному дьякону, тут живет, из Т.***, приехал лечиться. Так понравилось, что остался, на неопределенное время. Обещала пить чай: неловко отказать. Знаете: я думаю, вам интересно будет: он ученый, знает языки, а главное – толкует Апокалипсис. – Рассмеялась. – Да, толкует, только этим и живет.

– То есть толкует за деньги?

Веселый смех:

– Нет; я хочу сказать, что он в этом, кажется, видит смысл своей жизни, полагает, что это его призвание. Хотите? Excellent. Пришлю мастерицу на все руки: служанку, кухарку, горничную и прочее и прочее: покажет, где ванная и т. д. Приходите в гостиную через полчаса. Дверь в гостиную напротив вашей в другом конце коридора.

Повернулась, пошла.

– Умеете кататься на лошадках? Наверстаете. А в большой теннис? Отлично.

Он разобрал чемодан, положил на стол черный ноутбук, плоский коричневый портфель, темно-серый футляр с любимым черным «паркером». Вышел на балкон с широкими перилами.

До черной высокой ограды с длинными острыми наконечниками, начинаясь шагах в пятнадцати от балкона, были небольшие тополя и липы, он заметил слева за домом между этими тополями и липами несколько высоких темных елей: и тополя, и липы, и ели были, несомненно, посажены: пока ехали от кошары, деревьев почти не было. От двух узких белых ступеней балкона шла вперед посыпанная каким-то красноватым крупным песком дорожка, соединявшаяся между деревьями с другой такой же дорожкой, по-видимому, протягивавшейся вдоль дома. Справа, на другом конце дома, Еленский увидел еще балкон, почти посередине между балконами были несколько клумб с цветами.

За черной оградой зеленел склон, на котором стоял дом, дальше обрывавшийся вниз, в поворачивавшее налево ответвление от ущелья. За ответвлением почти напротив стоял холм, покрытый зеленой травой и густо на верхушке азалиями. Вдали ущелье поворачивало направо, и от него в другую сторону отделялось еще ответвление, почти такое же широкое, как ущелье, и там наверху лежала синеватая дымка, и далекие и почти полукруглые маленькие вершины гор, перед которыми, сгущаясь, струился и дрожал и стекал каплями от жары воздух, казались тоже покрытыми дымкой. За первым ответвлением ущелье расширялось и шло широко до второго. После первого ответвления был выступ, закрывавший частью вид. Левый склон до верха и дно покрывали деревья и кусты, скрывавшие текший внизу ручей, покрывавшие иногда на треть противоположный склон. В этой широкой части ущелья тоже была дымка, сизая, и голубоватая перед поднимавшимися на правом склоне длиннослоящимися желтыми с серым налетом скалами.

Оттуда, где ущелье расходилось, дул теплый ветер, чем-то приятно пахнувший. Нельзя было понять, чем он пах; Еленский различал только тот запах, который он чувствовал, когда проезжали мимо холмов, вероятно, это был запах азалий, едва слышный. «Как здесь хорошо! Почему бы не начать отсюда? Может быть, и начну. И она. В ней есть zest, что-то необыкновенно прелестное».

Принял быстро душ, ванная была на другом конце дома между большой прямоугольной прихожей и длинным узким буфетом; путь показывала улыбчивая полная русская баба лет сорока пяти, в голубом с красными мясными крошками фартуке, пахнущая мясом. Переоделся. Длинноскла-дывающийся телефон, белая маленькая записная книжка, черный переплет которой ему сделали три дня назад на заказ, прозрачная с черными чернилами шариковая ручка – он всегда писал на улице шариковыми ручками – сигареты, зажигалка, носовой платок.

Дом показался ему, когда он только увидел его, маленьким, но дом был довольно большой. Прошел опять по коридору со светлыми обоями, светильниками в виде двух и трех желтых подсвечников с поднимающимися белыми свечками и тремя дверьми слева и справа, миновав почти в конце большую прихожую, вошел в гостиную.

Очень большая и очень светлая гостиная выходила на три стороны. С юга был балкон, на котором он нашел Ольгу, тоже с широкими перилами и с висевшими на стенах слева и справа от него небольшими фонарями, не замеченными им, когда он смотрел с другого балкона. Мебель была та же, виденная им еще в Москве (частью эта же мебель была у него в комнате), половина ее была конца девятнадцатого века. Диваны и диванчики, этажерочки и этажерки, старое и истершееся трюмо красного дерева слева от дверей, картины и фотографии на стенах и фотографии на этажерках, столики, пуфики; серо-желто-черный ковер на всю гостиную, бывший в Москве тоже в гостиной. Еленский прошелся по комнате. Картины тоже все те же, все копии русских пейзажей второй половины позапрошлого века и начала прошлого и пейзажей французских и фламандских, главным образом семнадцатого века, с неполной копией чудесного вида Конинка с облаками и игрой света и тени, и он заметил две копии Греза, которых, как и копии в его комнате, не было в Москве. Немного слева от входа на противоположной стене висела «Чувственность» с венчиком со светлыми звездами на головке, прижимавшая к груди белого голубя, единственная из всех картин Греза, нравившаяся Еленскому, почти напротив нее, между красным трюмо и какими-то дверьми, была «La Baiser envoye». Он подошел к «Чувственности». Копия была сравнительно недавней, кажется, половины прошлого века, и, конечно, не была написана русским художником, и его очень удивило то, что копия почти не отличалась от оригинала. Обои на стенах были белые и тоже с золотом, и стояли тоже несколько темных урн в разных концах комнаты с какими-то деревцами. Кроме большой люстры посередине гостиной над круглым небольшим и покрытым скатертью столом почти рядом с балконом висела круглая опускающаяся зеленая лампа, тоже бывшая еще в Москве.

Скользнула с перил, бросив блестящую черную маленькую книжечку – успел заметить: Адамович – на стоявший слева тоже круглый и небольшой стол. – Идемте. – Быстро окинула его взглядом. – У вас есть какие-нибудь крепкие кроссовки? Нет? Если будете гулять в горах не только на лошадях, вам будет очень неловко, советую купить, – он был в длинных плоских черных туфлях. – Мы пойдем пешком, если вы не против: надо же вам увидеть окрестности.

1.Перевод в конце поэмы