Kitobni o'qish: «Молодежь в городе: культуры, сцены и солидарности», sahifa 4

Культурный остаток первого периода

Противостояние продвинутых и конвенциональных (мейстримных) молодежных формирований существовало и в советское время, однако именно в этот период оно стало публичным, производя множественные социально-культурные и политические эффекты. Рождение и публичное признание субкультурного субъекта непосредственно повлияло на всю политическую молодежную повестку. Молодежные культурные пространства развиваются в контексте резких изменений всех сторон жизни российского общества.

К концу периода практически сформировались ключевые идеи политической молодежной повестки. Дискурсивные линии «работы с молодежью» стали отчасти воспроизводить позднесоветский конструкт «молодежи как социальной проблемы», в контексте которого субкультурная групповая идентичность в очередной раз начинает рассматриваться как девиантная практика, требующая усиленного контроля и регулирования. Конец столетия был отмечен ростом наркотизации в молодежной среде, когда волна передозировок затронула молодежь во многих городах России. В ряде алармистских реакций расширяющаяся вовлеченность молодежи напрямую связывалась с включенностью в субкультурные активности. Исследования, проведенные в тот период НИЦ «Регион», зафиксировали особые формы «нормализации» наркотических практик, когда использование различных веществ становится частью повседневности большинства молодежных групп и компаний. Анализ рисковых форм молодежного потребления развивался в контексте проверки и адаптации теории «нормализации» наркопрактик, как черты, присущей многим формам досуга молодежи и внутрикомпанейской коммуникации. Важность такого рода исследования определялась через преодоление моральных паник, фактически закрывающих возможность конструктивной профилактической работы [Омельченко, 2000б; 2002].

Особую роль в противоречивом развитии молодежных групповых идентичностей и культурных практик сыграл образ Запада (реальный, мифологический, символический). Происходит активное конструирование российского молодежного потребителя в его «привычном» (западном) контексте: замена/вытеснение политико-идеологических противостояний – культурными. Субкультурный капитал превращается в экономико-потребительский ресурс, в товар, продвигаемый и продаваемый наряду с другими.

С одной стороны, усиливается символическая/реальная граница между так называемой продвинутой (неформальной, альтернативной, субкультурной) и нормальной (конвенциональной, крайнее крыло – гопники) молодежью. С другой стороны, между продвинутой и нормальной культурными стратегиями формируются буферные группы, участники которых воспринимают и заимствуют различные культурные элементы и смыслы, переопределяя и комбинируя их.

Вслед за кризисом «классических» субкультурных идеологий субкультурный капитал «перераспределяется» от неформалов к гопникам, что ведет к ослаблению субкультурного присутствия на молодежных сценах. Распространение получают миксовые культурные формы, когда субкультурная фактура (прикид, сленг, телесный перфоманс, культурные симпатии) находит применение как в буферных, так и в мейнстримных группах. Гопники начинают вытеснять неформалов с молодежных сцен за счет использования их культурного капитала. Вместе с этим попса с «гопнической» (обывательской, патриархатно-местечковой) идеологией агрессивно вторгается в субкультурные контексты, что прямо отражается на культурных симпатиях клубных, особенно нестоличных, аудиторий.

К концу периода в российском обществе в целом, а не только в молодежной среде широкое распространение получают ксенофобные и гомофобные настроения, в чем находит отражение растущее неравенство населения как по уровню жизни, социальному статусу, доступу к значимым ресурсам, так и по культурным стратегиям. Определенная победа «гопнической» культурной стратегии была связана с тем, что нормальная молодежь выражала также интересы взрослого большинства, радикально настроенного по отношению к культурным инновациям, стремящегося в ситуации неопределенной направленности социальных трансформаций держаться за «традиционные» ценности. Самоопределение и практики гопников питались не только и не столько популяризацией криминальных образов и ценностей, сколько расширением экономической и культурной обывательской психологии, поддерживаемой продвижением рыночной стихии, «варварской» капитализацией и отсутствием «большой идеи». Вместе с тем субкультурные имиджи (например, скинхедов) привлекают мейнстримную молодежь, среди которой все большее распространение получают националистические, ксенофобские настроения, симпатии к жесткой силе, агрессии и «простым радостям».

Новое тысячелетие и новые поколенческие практики: первое десятилетие XXI в

Ключевых событий, повлиявших на кардинальные изменения российского молодежного ландшафта, в первом десятилетии нового тысячелетия было невероятно много. Переломом/рубежом нулевых (иногда называемых «сытыми») стал финансово-экономический кризис 2008 г., который вместе с переходом в новое тысячелетие и – что особенно важно – трагическими событиями начала века в США (атака 9/11)²⁷ спровоцировал очередной всплеск интереса к поколенческому подходу [Омельченко, 2011; 2012]. Рожденное в переходе от XX к XXI в. медийное имя «миллениалы» до сих пор остается знаковым для анализа коренных изменений в молодежных практиках, групповых идентичностях и формах социальностей. Имена молодых поколений первой пятилетки XXI в. шли под знаком неизвестности: Х, Y, Z. Затем, вслед за бурным развитием и совершенствованием информационных каналов, молодым поколениям начали присваивать имена знаковых вех массовой коммуникации – Text, MTV, Screen, IT, iPod. Одним из последних, докризисных имен чисто российского происхождения было имя поколение Пу.

В рамках доминирующих дискурсов общим тоном разговора о молодежи было разочарование, связанное с «потерей молодежью моральных обязательств перед обществом», ростом нигилизма и массовым отказом от участия в политике. В отличие от конца XX в. в этот период на молодежь обратили пристальное внимание, стало понятно, что, заручившись поддержкой молодежного большинства, лидер обречен на победу²⁸. Необходимо было менять актуальную молодежную повестку, молодежь была нужна, однако финансирование молодежной политики неуклонно снижалось вместе с определенной деградацией и самого института, постепенно превращавшегося в обременительный довесок к спорту, туризму и образованию.

Молодежь докризисной России была неоднородной, со все более расширяющейся зоной бедности и уверенно растущей долей среднего класса, с новыми формами неравенства, связанного с доступностью высшего (качественного, бесплатного) образования на фоне расширения рынка платных образовательных услуг. Разнообразие молодежной социальности проявлялось в географическом, территориальном, субкультурном, гендерном измерениях. На уровне государственного дискурса принято было говорить о стабилизации экономической и политической ситуации (сытые нулевые как антипод лихих 90-х). Вместе с тем молодежь продолжала вызывать у взрослых опасения, переходящие в моральные паники. Причины были разные. Особую тревогу вселяло ее массовое вовлечение в наркотические практики, как в столичных, так и в периферийных городах, о чем уже упоминалось выше.

Поводом для серьезного беспокойства стали события на Манежной площади в июне 2002 г., когда футбольные фанаты и гопники устроили погром после поражения российской сборной в матче Россия – Япония. В ход пошли выражения о неуправляемой агрессивной массе, отсутствии моральных ограничений, опасности бессмысленных молодежных бунтов. О выходящих из-под контроля ксенофобных и экстремистских настроениях открыто заговорили после событий в Кондопоге в 2006 г.²⁹ Особую тревогу вызывал рост скинхед-активности на всем пространстве постсоветской России [Pilkington, Omel’chenko, Garifzianova, 2010].

Молодежный вопрос первой половины десятилетия был сопряжен с особого рода страхами, связанными с чередой цветных революций на постсоветском пространстве, одним из активных участников которых была признана молодежь³⁰. Интерес к молодежи как электоральному ресурсу и потенциально опасной массе канализировался в развитие широкомасштабных проектов молодежной мобилизации, молодежное партстроительство, усиленное мощным административным и бизнес-ресурсами³¹. Параллельно разрабатываются новые программы патриотического воспитания российской молодежи, публикуются новые учебники истории России.

Государство берет молодежь в свои руки

В лихие 90-е внимание политиков к молодежи было ослабленным, поэтому процессы на молодежных культурных сценах разворачивались стихийно и вне особого контроля. С началом нового тысячелетия ситуация кардинально меняется. Начинается эра широкомасштабной молодежной мобилизации. Яркой приметой нового молодежного строительства стал знаменитый проект «Наши», инициированный президентской администрацией. Идея массовой «уличной политики», несмотря на провокационный, «новаторский» характер, оказалась крайне успешной. Сегодня следует признать, что «Наши» и их многочисленные последователи (как локальные, региональные мини-копии, так и всероссийские продолжатели) сыграли важную роль в переформатировании молодежного пространства того времени. Опыт проекта показал, как можно эффективно использовать наработанные за советский (особенно позднесоветский) период механизмы административного ресурса для активного продвижения актуальной политической повестки. Такого рода проекты дополнялись программами патриотического воспитания, организацией массовых молодежных форумов и лагерей («Селигер»)³², где молодежных активистов-«комиссаров» готовили к тому, чтобы стать кадровым резервом для новой политической элиты, которая приведет к возрождению России. Смысл «новой молодежной политики» был не только в противодействии революциям (часто иллюзорным). По замыслу организаторов, участники проектов получали своего рода прививку лояльности и патриотизма, чувствовали причастность к высшему эшелону власти, чтобы быть готовыми в случае необходимости к быстрой мобилизации и борьбе с оппозицией и «неправильной» молодежью. Поддержка госбюджетом и официальными медиа, сопровождение массовок и демонстраций милицией (полицией) фактически легитимировали их достаточно агрессивные выступления и провокации. Позже В. Сурков назовет «нашистов» «ликующей гопотой».

После официального закрытия проекта бывшие комиссары и последователи создали свои группы, которые продолжали борьбу за «моральный порядок» в российских городах («Хрюши против», «СтопХам», «Ешь российское», «ЩИТ», «Лев против», «Чистый город» и др.)³³, движения по-прежнему получали финансовую помощь и медийную поддержку, хотя уже не в таких масштабах [Кривонос, 2015; Омельченко, 2013].

В описании молодежного ландшафта первого периода (до начала 2000-х) я уже ссылалась на проект «Глядя на Запад…», одним из самых важных результатов которого стало развитие теоретического концепта «обиженного», или «стихийного», патриотизма. Конец первого десятилетия показал, что стихийно возникшие чувства канализировались в разные формы публичности. Противоречия любви к России проявлялись на протяжении всего десятилетия: кризис доверия практически ко всем государственным структурам и их агентам и при этом высокий уровень лояльности к первому лицу (В. Путину); политический пофигизм (вялое участие в публичной политике) и готовность включаться, пусть и с прагматическими целями, в агрессивные акции политического пиара («Наши», «Молодая гвардия»); любовь к России «вообще, в целом», а затем и гордость за ее величие – и массовый отказ от региональных идентичностей (исключая столичные города и часть мегаполисов). У «нового русского/российского патриотизма» конца десятилетия множество прочтений: от политического «патриотизм нужно сделать коммерчески выгодным» до борьбы с врагами России, провозглашаемой наци-скинхедами³⁴.

Финансово-экономический кризис и новые варианты поколенческих имен

Первое глобальное поколение начала XXI в. формируется в условиях мирового финансово-экономического кризиса и названо поколением R (рецессии). Предыдущие поколенческие имена подчеркивали появление или использование новых прогрессивных возможностей, в поколении R подчеркиваются изменения вследствие потерь. Кризис объединил молодежь разных стран и социальных позиций, наделив их мироощущение сходными переживаниями. Однако глобальное включение и унификация объективной ситуации не привели к унификации эффектов кризиса, в каждом национальном контексте исследователи фиксируют специфические реагирования. В России – это усиление коррупции, усложнение доступа к высшему образованию, значительное свертывание рынка труда высоких зарплат и статусов, что вызвало не только рост молодежной безработицы (который в Российской Федерации был менее заметен по сравнению с другими европейскими странами), но и новые стратегии реагирования, как, например, дауншифтинг. К этому моменту Россия пережила несколько серьезных экономических кризисов, включая дефолт 1998 г., комплексный социально-экономический шок, связанный с распадом СССР и крахом плановой экономики. Без сомнения, воздействие указанных факторов на общественные настроения сказывается и до сих пор³⁵.

Докризисное поколение было принято называть поколением стабильности, среди молодежи появились новые социальные группы. Это было молодое поколение, мечтавшее добиться сразу всего – карьеры, денег и славы. Молодежь того первого постсоветского поколения не застала пустых полок в магазинах, продуктовых талонов и «колбасных» поездов в столицу. Зато ей знакома другная проблема: как сориентироваться в имеющемся изобилии. Шопинг становится особой культурной практикой, выполняющей важные социализирующие функции, «традиционная» шопинг-культура дополняется новыми формами аутентичного потребления. Трудовые стратегии молодежи не отличались постоянством, многие юноши и девушки предпочитали откладывать начало своей трудовой деятельности до тех пор, пока не найдут достойного, на их взгляд, места. Но и те, кто устроился на работу, оставались открытыми новым предложениям, они уже не держались за место, как их родители. Исследование того времени³⁶ указало на очевидные поколенческие приметы: рост безработицы (официальной и скрытой) на молодежном рынке труда, платное образование, усложнение социальных лифтов, более жесткое расслоение между молодежью столичных (финансовых вампиров) и периферийных (депривированных) территорий, усиление и усложнение миграционных потоков. Другие приметы были спрятаны в повседневных практиках проживания, в особенностях жизненных стратегий и карьер, в формировании новых идеалов и ценностей, в определении новых смыслов жизни и представлений о жизненном успехе.

Схематичный портрет поколения R, который был предложен нами в результате анализа молодежного профиля того периода, – поколение адекватных (Я+). Для этой молодежи были характерны такие черты: нацеленность на себя, желание получить все и сразу вместе с наличием конкретных прагматичных целей, размывание монополии на символы и одежду (субкультурный беспредел, расширение буферных зон между андеграундом и попсой), эксплуатация родительской вины и участия (две кассы семейной бухгалтерии), творчество (эстетизация, театрализация повседневности), патриотизм (лояльность, граничащая со стебом) и апатия. Ключевой стержень поколения рубежа первого и второго десятилетий – это запрос на адекватность, настоящесть, на то, чтобы быть в теме, разделять значимые смыслы со своими (своего круга).

Новые черты потребительских профилей и стилей

В этот период активно развивается индустрия детства, включая здравоохранение, юридическое сопровождение, защиту прав ребенка, шоу-индустрию, детский туризм. Вместе с новыми потребительскими нишами и социальной группой «молодые родители» формируются новые типы исключений и социальной напряженности. На фоне государственной политики, направленной на увеличение рождаемости и продвижение образцов многодетных молодых семей, растет расслоение между молодыми семьями в зависимости от доступа к ресурсам взросления – экологии, безопасности, государственному патронажу (ясли, садики, врачи, юристы), образованию. Социальные сети молодых родителей в Интернете становятся ресурсом солидаризации, их гражданская активность формируется вокруг базовых ценностей обслуживания и воспитания детей.

Рост цен волновал молодых не меньше, чем взрослых, однако они не всегда были готовы снижать свои потребительские запросы. Молодежь меньше заботили родительские трудности в обеспечении семьи продуктами питания, их больше тревожило, смогут ли они сохранить привычный ритм досуга: ночной клуб, фитнес-центр, свободное пользование Интернетом и мобильным телефоном. Это относилось к ребятам не только из обеспеченных, но и из бедных семей, которые стремились найти способы не отставать от сверстников. Юноши и девушки начинают изобретать альтернативные потребительские практики: вечеринки по обмену вещами, интернет-барахолки, покупка вещей вскладчину и использование их по очереди. Молодые, как показал проект, не испытывали паники по поводу кризиса, легче, чем их родители, относились к потере работы, уменьшению зарплаты и необходимости платить по кредитам³⁷.

Ты где?

Особую роль в изменении культурных молодежных практик играет все более широкая вовлеченность молодежи в социальные сети, которые начинают диктовать свои правила коммуникации. На смену анонимности приходят индивидуальность, необычность, растет популярность самопрезентаций, фото- и видеосессий, распространяются практики искренности и поддержки, гражданского участия, протестных и альтернативных рейтингов. Мобильный телефон становится обязательным посредником и участником коммуникаций. Социальные сети существенно повлияли на потребительский рынок. В молодежной среде растет значимость немассовых продуктов. Модное и немодное, массовое и уникальное перемешиваются, принадлежность и непринадлежность формируются и завоевываются постоянно меняющимися путями³⁸. Растет популярность фримаркетов, распространяются практики «отдам даром», модными становятся переработка и трансформации (секонд-хенд, хенд-мейд, винтаж), непрофессиональное консультирование и экспертиза, в сети распространяются обмен или продажа дорогих брендов. Рыночным ответом новым тенденциям становится создание новых рынков молодежного производства, где соединяются практики производства и потребления, – просьюмеризм. Сети помогают распространению DIY-практик³⁹. Такие тенденции можно отнести к потребительски ориентированному антикапитализму, ключевыми агентами этих изменений становятся постпанки⁴⁰.

Конец первого десятилетия: мы переходим к понятию солидарности

Очевидные изменения форм молодежной социальности первого десятилетия XXI в. повлияли на изменение нашей исследовательской оптики и критическое переосмысление привычных конструктов групповых молодежных идентичностей. Неформалы, субкультуры, клубная или барная культура, альтернатива недостаточно полно отражали новые формы коммуникаций на молодежных культурных сценах. Фоном для переосмысления становятся кардинальные изменения социально-политической и экономической повесток: череда цветных революций и массовое вовлечение молодежи в протесты; усложнение доступа к рынку труда вместе с ростом молодежной безработицы; введение новых образовательных технологий, увеличение численности молодежи с высшим образованием на фоне снижения его качества; ускорение трудовых и образовательных миграционных потоков; массовое вовлечение молодежи в сетевые коммуникации и возникновение новых форм публичного активизма; усиление дискурсивной власти государства и отказ большинства молодежи в доверии силовым структурам; радикализация различных форм молодежного активизма (экологи, постпанки, стрейтэйджеры, наци-скинхеды, антифа); широкомасштабные национальные политпроекты по политической мобилизации молодежи; массовый отказ от участия в системных партиях при активном включении во внесистемные гражданские (городские) протесты и активности [Омельченко, Пилкингтон, 2012].

К концу первого десятилетия наши исследования фиксируют появление новых молодежных солидарностей – прямого или опосредованного, событийного или врéменного, реального или виртуального объединения разной молодежи вокруг разделяемых ценностей, которые на тот момент становятся значимыми для самоопределения и идентификации со своими и размежевания с «другими», «чужими». Эти солидарности, с одной стороны, деформируют аутентичные групповые субкультурные идентичности, с другой – ценностно консолидируют различные сегменты молодежи из субкультур, буферных групп и мейнстрима.