Kitobni o'qish: «О том, как мужчину переполняют чувства»

Shrift:

О том, как мужчину переполняют чувства

I

Я давно хотел поведать историю Сергея Капитанова, моего соседа. А теперь, когда в жизни у меня произошёл целый ряд важных событий, в которых он принял непосредственное участие, дело это становится таким же естественным, как и повествование о себе самом.

Начать хочу с рассказа о моей привычке курить на лестничной площадке. По обыкновению, пока я выдыхал дым в окошко между этажами, дверь соседской квартиры отворялась, и Сергей выходил сюда, мы приветствовали друг друга, и начинался незатейливый разговор. Конечно, он появлялся не всегда, но пару раз в неделю точно. Как сложилась эта традиция, я, к сожалению, не запомнил, но соблюдалась она довольно стабильно, поскольку ни я, ни мой сосед не имели надобности отлучаться из города по делам или в отпуск. Жил Сергей, как и я, один, но разница была в том, что для меня этот факт стал результатом глубоко обдуманного решения, а он же никогда не имел семьи, родителей своих не знал и почти никаким общением с другими людьми себя не испытывал. Дружба со мной, полагаю, была для него неким минимумом, необходимым, чтобы оставаться в обществе, и я был даже рад, что помогаю ему этим.

Занятия никакого Сергей не имел, потому что ещё в детском доме решил на всю жизнь никогда ни на кого не работать, но это не значит, что он бездельничал. Обладая крепким здоровьем и обходясь без вредных привычек, он все дремлющие силы своего тела планомерно расходовал на прогулки, вернее, собирательство. С юности отученный от понятий чести и достоинства, не чурался он свалок и заброшенных домов, но, уточню сразу, что выглядел он вполне опрятно, и уж никак нельзя было обозвать его бродягой. Хотя и привлекательным его вряд ли кто-то бы счёл, поскольку он всегда брился налысо, видимо, так проще. За чистотой своей одежды он так же следил, стирая её руками, хозяйственным мылом, отчего вещи выглядели грубыми и затёртыми, дополняя неприветливый вид этого человека. Кстати, своим общением я выручал его ещё в одном деле, можно даже сказать, выполнял функцию. Сергей часто обращался ко мне, чтобы уточнить ценность той или иной найденной им вещи. Я оценивал, как мог, то поцарапанные портсигары, то настенные часы, а однажды и портрет какой-то женщины. Надо сразу отметить, что воровством Сергей никогда не промышлял: по-видимому, некоторые формы преступности испробовав ещё в юности, о чём имел подтверждение в виде парочки шрамов. Так вот, все эти вещи, по крайней мере наиболее ценные из них, он легко мог бы продать на любом углу, но Сергей чурался подобного предпринимательства, считая его за настоящую работу. Он даже мне не продал ни одной из тех его находок, что я захотел заполучить себе, а были и такие. При этом дома он ничего не хранил, а постоянно уносил их, как он выражался, на базу. По его смутному описанию мне казалось, что это какой-то материально-технический фонд приюта, в котором он вырос.

Средства для существования он получал от государства в виде пенсии по инвалидности: у него были какие-то врождённые проблемы с сердцем, которые он благодаря ежедневным прогулкам успешно нивелировал. Однако этих денег хватало только на оплату жилья и коммунальных нужд. А вот как он питался – это очень интересный вопрос. Помогала ему в этом одна уникальная книжка, почти брошюра в мягком переплёте, которую Сергей, по его словам, нашёл среди руин пожара ещё задолго до встречи со мной. Пока я сам её не увидел, я и предположить не мог, что где-то может быть такая книга, но после знакомства с ней мне наоборот стало казаться, что её существование необходимо и даже обязательно. Книга была небольшого формата и, помимо названия, на титуле имела отметку режима её использования, а также упоминание ведомства, по заказу которого она была издана. Состояла она целиком из инструкций или, скорее, рецептов, адресованных бойцам специальных подразделений, направляемым в длительные операции для разведки, диверсии, засады и прочего. В книге описывалось как из продуктов, срок годности которых не слишком давно истёк, с помощью химического и теплового воздействия приготовить безопасную пищу, то есть защитить себя от отправления при их употреблении. При этом предполагалось использовать различные бытовые реагенты вроде соды, уксуса, лимонной кислоты, глицерина – ничего сверхъестественного в духе рецептов Папюса. И вот, в правильных пропорциях, при нужном нагреве для разных видов пищи довольно многое из просроченной еды можно было вернуть к жизни, правда, без привычных вкусовых качеств. Эта книга стала для Сергея настоящей скатертью- самобранкой. Отыскав в дополнение к ней школьный справочник по химии, мой сосед, словно средневековый алхимик, научился воскрешать испорченную еду, которую выбрасывали магазины и рестораны. Скажу честно, что я не рискнул пробовать ни одно из его блюд, но саму книжку полистал: инструкции в ней вызывали интерес к такой странной кулинарии. Но для сохранности здоровья тех, кто может это прочесть, я не буду приводить здесь даже самые безобидные из рецептов.

Таким был этот человек в самых общих чертах. Что до меня, то к тому времени я уже давно оставил сцену, вышел на пенсию во всех смыслах и зарабатывал нерегулярной критикой, которую брали в основном не потому, что я большой знаток искусства, а из-за моей известной фамилии. К тому же я всегда умел писать удобные и уместные тексты. Но я не видел в этом ничего зазорного: заказчик ведь платит за результат, а это и есть те эмоции, что вызовет критика. Так я и жил на заслуженном отдыхе, отказавшись от амбиций, семьи, обязательств – словно престарелый паразит, у которого уже не осталось сил впиваться в новую жертву.

Но было на самом деле кое-что ещё, одна, так сказать, привычка, оставшаяся от прежней жизни, от которой оказалось трудно избавиться. Дело в том, что вся эта богема, этот высший свет – штука очень непростая, нервная и в целом очень отравляющая человеческую душу. Я знаю, что это звучит громко и пафосно, но разве мало в мире вещей, которые нас развращают? Ведь, по сути, это делают с нами любые крайности: нищета и богатство, подчинение и власть, фантастическая удача и неестественное невезение. Что есть пьяная толпа солдат, бредущая в публичный дом, если завтра им идти на смерть? Люди, которым выпали слава, деньги и власть, обычно не идут умирать, но на самом деле лишь потому, что они уже давно мертвы внутри. Однако даже живым мертвецам иногда необходим отдых, и я, конечно, тоже должен был снимать напряжение, когда работал, тем более что это было очень распространено в моих кругах. Мы ходили в заведения развлекательного толка, но программа в них отличалась от каких-нибудь кабаре, из-за чего располагались они не на виду, и посещать их старались инкогнито, хотя все друг друга знали. Если говорить откровенно, там творились ужасные вещи, но с другой стороны, все они были под стать нашей безумной эпохе и в угоду имеющемуся на них спросу.

Если бы вдруг какой-то случайный посетитель увидел это, не будучи подготовленным десятилетиями упорного развращения – сразу бы воскликнул, что как вообще в любом человеке, если он хоть на мгновение не считает себя исчадием ада, может соседствовать тяга к таким вещам и малейшие зачатки нравственности и морали.

Поначалу, признаюсь, мне было непросто, но я научился жёстко разграничивать себя в обыденном мире и внутри этих заведений, образно говоря, я как будто снимал один костюм и надевал другой. Мне хотелось верить, что я там и я здесь – это два разных человека, которые никак между собой не связаны, разве что их носит одно тело.

Удивительно было ещё и то, насколько мастерски в этих местах всё организовалось – настоящая режиссура. Каждый раз здесь заготавливалась целая программа, использовались различные виды воздействия и стимуляции, вернее, их хитросплетение, постепенно вводившее посетителя в транс. А когда гость наконец осознавал, что сотворил – было уже неудобно и неуместно бить тревогу: все вокруг смотрели на тебя и видели, как ты это делал, при этом сами занимались тем же, благодаря чему все здесь становились как бы повязанными. И ничего не оставалось человеку в таком случае, кроме как идти в душ, отмываться физически, потому что духовно ему уже не отмыться никогда. Можно только пытаться оправдаться и успокоиться, повторяя себе, что местные работники и работницы, те, что здесь добровольно, получают изрядное жалованье. А кто оказался тут вынужденно – пропащие люди, до которых никому нет дела.

Очень были популярны среди нас такие заведения, но воспринимались они всегда как неотъемлемая часть высокой жизни. При этом я, выйдя в своеобразную отставку, не прекращал регулярное посещение этих мест, хотя негласного права на это уже не имел. Первые разы, когда я приходил туда после своего увольнения, мне казалось, что другие гости даже одобряют мою приверженность старому делу.

Но на третий или четвёртый раз я понял, что стал здесь чужим: другим людям вокруг меня неловко, им всё труднее раскрепоститься, когда я составляю компанию. Конечно, дело было в том, что все, кто приходил сюда, каждый раз рисковали своей честью и достоинством, если вдруг их похождения будут обнародованы. С другой стороны, это всегда ещё больше распаляло каждого из нас. Теперь же я как бы выбыл из этой азартной игры и поэтому воспринимался посторонним.

Казалось бы, мне стоило просто прекратить эти неуместные визиты, но, к собственному удивлению, я впал в зависимость от них. Я понимал, что с каждым новым посещением нарушаю правила и устои уже чуждого мне общества, и что расплата за это не заставит себя долго ждать. Я пытался больше не ходить туда: растущие во мне напряжение, страх, неудовлетворённость – все вместе превратились в настоящую ломку. Я гасил её тем же средством, что уже не раз сослужило мне в тяжёлые времена – алкоголем, но и он был не всесилен.

И вот пока я жил в рассуждениях, как мне дальше со всем этим справляться, случилось кое-что неприятное, но весьма логичное. Как-то одним вечером, когда я открыл дверь квартиры, чтобы выйти в подъезд покурить, гадая, встречу ли я там своего соседа, на лестничной площадке меня поджидали двое незнакомцев.

II

Непосредственно сама беседа с двумя оперативными работниками состоялась уже в моей квартире, на кухне. Поначалу эти господа утверждали, что хотели бы от меня участия или даже совета в вопросе получения информации о некоторых моих знакомых. Они говорили вежливо и тактично. Однако я понимал, что это только уловка, и вывернуть моё положение из товарищеского в зависимое для них не составит труда. Но то ли для очистки совести, то ли просто из любопытства я попробовал им отказать. Досада их по этому поводу была очень глубокой, общий настрой и тон нашего разговора сразу изменились. Но такой ход событий они, по-видимому, предвидели, потому что все фото и видеоматериалы о моих похождениях в уже упомянутые заведения были у них с собой. Достаточно было обнародовать и десятую часть всего этого для того, чтобы я пропал как личность. Конечно, таким компроматом мог бы похвастаться любой наш брат, но та самая круговая порука, в которую я был втянут вместе с остальной богемой, как оказалось, всё время защищала меня от визита этих господ. А теперь, получается, на покой ушёл лишь я один, а все мои грехи, напротив, только теперь приняты в работу.

Я смотрел на двух молодых людей за столом передо мной, одинаково подстриженных, в одинаковых костюмах с галстуками на пуговицах и сверху – чёрные куртки. Скольких, таких же как я, они уже посетили? Они не близнецы, хотя лица их схожи своей невыразительностью, словно на затёртой монете. Один из них всегда постарше – натаскивает, выучивает и одновременно проверяет молодого. И не чураются они своей работы совершенно – шантаж и игра на человеческих слабостях не видится им чем-то низким или пошлым. Потому что это главный метод их работы – разговор с человеком, сопровождаемый перелистыванием его дела. Я думаю, компроматы собираются и на самих работников: есть папка и на того, что постарше, а на молодого ещё накапливается и скоро ляжет на полку в какой-нибудь канцелярии. Эти папки и удерживают их на службе и никогда уже не отпустят. Берут за горло, сдавливают так же, как сейчас сдавила мне шею моя.

Хотя лично меня такая практика коснулась впервые, я был наслышан о подобных визитах к людям моего окружения. И я знал, что никто из моих бывших коллег никогда не отказывал этим гостям в их «просьбах» поделиться информацией: уж больно аргументы всегда оказывались весомыми для публичных людей с известными фамилиями, уже распробовавших греховный плод славы. Но с другой стороны, было в этом и какое-то милосердие, ведь открытый шантаж освобождал меня от ответственности. Теперь я действительно был вынужден говорить, а значит, мог быть оправдан, по крайней мере, в глазах своих старых товарищей по сцене. Они бы меня точно поняли.

Естественно, я рассказал оперативникам всё, что знал. Да вот только все мои сведения для них оказались неинформативными, и сам я чувствовал, как, открывая им вроде бы компрометирующие подробности жизни бывших коллег, на деле я просто пересказываю слухи и сплетни, как старый светский лев, уже тронутый деменцией. Разочарованность этих гостей начала тревожить меня сильнее их недавних угроз, поскольку я понимал, что хуже, чем быть для них неудобным человеком, можно только став бесполезным. При этом наверняка тот, кто их ко мне послал, не требовал церемониться со мной, если толку от меня не будет. После такого конфуза оставалось лишь рассеянно лепетать, что я ещё могу оказаться полезным.

– Возможно, – задумчиво проговорил тот, что постарше.

А второй добавил:

– Такие слова стоит подкреплять делами.

«Молодой да скорый», – пронеслось в моей голове. Но сказал я не это, а стал на ходу придумывать, что я знаю кое-что ещё, вернее, могу узнать о тайных мрачных делах моих знакомых, об их сговорах и замыслах, вероятно, даже антигосударственного толка, которыми я якобы раньше особо не интересовался только потому, что опасался быть втянутым в какую-нибудь историю, но сейчас я, конечно, готов внедриться в их круги под видом старого товарища и вывести их всех на чистую воду.

Не знаю, убедили ли их мои слова или просто позабавили, но тот, что был постарше, сказал:

– Знаете, как говорят, надо бы дать вам ещё один шанс.

А второй добавил:

– Потрудитесь, пожалуйста. Времени теперь у вас много. И позванивайте нам почаще.

Он взял со стола салфетку и написал на ней номер телефона. После этого гости распрощались и ушли.

Оставшись в одиночестве, я впал в отчаянье. Я выпил, чтобы хоть как-то заглушить это чувство, затем ещё и ещё, пока не стал сам себе смешон. Ведь оперативники могли прийти ко мне и гораздо раньше – я оказался бы таким же мягкотелым тюфяком, тряпкой и трусом. Оставалось только выйти в подъезд и покурить.

Я стоял у окна на лестничной клетке, курил и думал, что в отличие от всех воспетых мной персонажей, я не выпью яда, не заявлю протеста, не ввяжусь в борьбу и даже не сбегу, а просто сдуюсь и рассыплюсь, как прохудившийся мешок.

За окном вечерело, солнце садилось, и ещё один день моей жизни умирал на глазах, но мне было жалко не его, а себя. И всего обиднее казалось то, что идей у меня не было никаких. Я не мог придумать, о чём рассказать, позвонив по полученному номеру, чтобы меня оставили в покое. Хотелось бы сдать кого-то, заложить по-крупному, жёстко предать, оказавшись последней скотиной, но я за свою жизнь так сильно распылялся на никчёмные вещи, что ни до чего серьёзного допущен не был и уже, конечно, не буду. Печальный финал!

В этот момент я услышал знакомый щелчок замка: это вышел мой сосед. В тот день я был особенно рад его видеть.

– Что нового? – спросил я его.

Сосед ответил не сразу. Я заметил, что он сегодня был более угрюмым, чем обычно, если так вообще можно сказать о человеке, который нигде не работает и ни с кем не общается.

– Да ерунда какая-то, не могу понять, – бросил он слегка раздосадовано.

– Нашёл чего-то? Давай я посмотрю, – предложил я.

Мой сосед часто находил вещи, которые были ему неясны в своей сути, поскольку культурно он был изолирован от сфер их применения, что всегда вызывало в нём некоторую угрюмость. С одинаковым недоверием не понимал он и радиоламп, и медицинских стетоскопов, и нотную грамоту, а я пытался просветить его, как мог, когда он приносил их сюда.

– Посмотри сам, – он протянул мне белый лист в половину обычного канцелярского формата.

Я повертел лист в руках, но ничего не заметил. Сосед подтвердил мои наблюдения:

– Там нигде ничего не написано, – он немного помедлил, – но я бы и не принёс его, если бы просто нашёл и подобрал. Так ведь мне его вручили.

– Вручили? Где же? – спросил я, всё ещё разглядывая лист.

– Стоит парень на перекрёстке возле вокзала и раздаёт листовки, – начал рассказывать он, – я просто иду мимо, протягиваю руку, чтобы взять одну, а он, завидев меня, достаёт откуда-то этот лист и отдаёт мне, будто так и должно быть.

– Надо же, – усмехнулся я.

Сосед продолжал:

– Я сначала решил, что просто не той стороной взял лист, но он и на обороте оказался такой же. А другим прохожим он дальше выдаёт обычные листовки: цветные и с надписями.

– Может, это просто шутка такая, – предположил я, не отягощая свой слегка опьянённый ум глубоким анализом.

– Я тоже так подумал, – согласился сосед, – я решил, что если подойду к нему и спрошу, в чём дело, то окажусь в каком-нибудь розыгрыше. Поэтому я сел на лавочку, чтобы понаблюдать за ним и увидеть, в чём был подвох. Лист я держал в руках, хотя из него уже ничего не выжмешь. И тут ко мне подсаживается какой-то человек, здоровается и, указывая на лист в моих руках, спрашивает, мол, вы тоже состоите в обществе?

– В обществе? – переспросил я, и в этот момент меня будто прошибла молния, – вот оно! Тайное общество, у которого даже есть свои способы шифрования и скрытой корреспонденции. Скольких они уже завербовали? Кто их финансирует? Что они готовят? Явки, пароли. Вот, что заинтересует моих новых «друзей» из силовых структур.

У меня даже дух перехватило, и я только спросил:

– А дальше что?

– Ничего, я просто взял и ушёл. Может, это тоже какой-то фокусник и они там все в сговоре.

Сердце моё упало – как же так?! Надо срочно выведать у соседа максимум информации, но так, чтобы он не понял моих настоящих намерений.

– Послушай, Сергей, мне кажется, это может быть довольно серьёзно. Кто знает, вдруг это мошенники и они могли тебя ограбить? Конечно, если бы у тебя было с собой что-то ценное. В любом случае, мне стоит взглянуть на это место, ради безопасности нашего города. А лист этот пускай пока побудет у меня. Скажи мне, где находится этот перекрёсток?

Узнав точный адрес, я поспешил вернуться в свою квартиру, оделся, как на прогулку, и направился к этому месту, благо оно было недалеко.

III

Как только я расположился на упомянутой моим соседом скамейке, я понял, насколько всё это моё предприятие с самого начала было бесперспективно и наивно. Кто бы ни был тот незнакомец, что принял моего соседа за собрата по тайному обществу, он уже давно ушёл, как и парень, раздающий листовки. Но измученное сердце моё так преисполнилось надежды, что теперь признавать утрату единственной зацепки было слишком невыносимо, и я гнал от себя эти неприятные, но разумные мысли.

Чтобы как-то отвлечься, я достал листок, который совсем недавно виделся мне пропуском в другой мир, и начал внимательно изучать его. Однако он не имел кроме своей белизны ничего примечательного: ни цвета, ни запаха. На вкус я его пробовать не стал.

Вскоре заморосил дождь, и мне пришлось спрятать листок. Только я сделал это, как ко мне на ещё не успевшую промокнуть скамейку подсел мужчина с небольшим саквояжем в руках. Он поприветствовал меня:

– Добрый день, – и сразу, словно оговорился, добавил: – Вы не волнуйтесь, у меня работа такая, всё время разговариваю с людьми. Я коммивояжёр. Меня разговор с вами ничуть не затруднит, я привык, хотя и не то чтобы получаю от этого удовольствие. Если вам будет угодно, я могу уйти: такое тоже случается, когда пробуешь заговорить с незнакомым человеком.

– Нет, нет, что вы, – поспешил успокоить его я, – я рад, что кто-то составит мне здесь компанию.

– Отлично, отлично, – ответил он.

– Видите ли, я тут не совсем праздно расположился, – я решил, что нельзя упускать ни одной случайной встречи, чтобы получить какую-то зацепку, – я интересуюсь неким, так сказать, обществом.

В то же время я слегка прикусил язык: для человека, который собирается что-то расследовать или вынюхивать, я явно слишком много болтаю.

– Обществом? – немного удивлённо переспросил мой собеседник. – Что ж…

Я присмотрелся к нему. На самом деле этот человек был гораздо старше, чем мне показалось вначале. Вероятно, он был даже старше меня. Но одет так по-деловому, что это молодило его. И при этом выглядел как-то по-походному. Вся его одежда была такая, которой долгое ношение только придаёт особый шарм: пальто, кожаные перчатки, картуз над сенью седых волос. Под воротом пальто виднелись пиджак и бабочка. Усы его были очень густые, но уже тронутые сединой, а лицо морщинистое, рябое – старческое. Такого человека трудно заподозрить в подготовке против вас каких-то каверз. Скорее, наоборот, ему самому жизнь надавала пощёчин, что отразилось на внешности какой-то смиренной драматичностью прожитых лет. Но в конце концов свою нишу в жизни он, по-видимому, сумел занять, и довольно устойчиво.

Коммивояжёр некоторое время помолчал, а потом сказал:

– Так если вас интересует общество, то я мог бы вам его показать.

Я был ошеломлён таким ответом. Какой успех!

– Да, конечно, я готов! – подтвердил я.

Пожилой мужчина посмотрел на часы и сказал:

– Через двадцать минуть я отправляюсь работать на ночном поезде. Там я мог бы вам всё показать. Потом я возвращаюсь сюда на обратном рейсе.

– Хорошо, – ответил я. Но про себя подумал, что всё это немного странно. Возможно, на конечном пункте движения поезда расположена штаб-квартира общества? Хотя это довольно несуразно. С другой стороны, и членам тайных обществ надо ходить на работу. Даже если их спонсируют, то хотя бы для конспирации и прикрытия. Конечно, этот человек не должен был менять свои планы ради меня. Впрочем, от своего намерения предложить мне какие-то товары он теперь точно отказался.

В тот вечер я уже не мог быть спокойным и докучал своему спутнику вопросами.

– Скажите, а это общество, оно какое? – спросил я, как бы подогревая свой интерес.

– Вопрос непростой, – ответил коммивояжёр, нахмурив седые брови. – Много времени провёл я с ними, а точного описания дать не смогу даже самому себе. Человек вроде как в нём, а вроде бы оно для него недоступно полностью.

– Да, конечно, – согласился я, делая вид, что проникся всей серьёзностью его слов и что-то понимаю.

Время уже подходило к отправлению, и мы прошли в здание вокзала. Люди толпились в ожидании поезда, работники вокзала явно знали коммивояжёра, потому что приветствовали его, на что он отвечал им кивком головы. Мы купили билеты на ночной экспресс и проследовали на перрон.

Когда мы оказались внутри, коммивояжёр не сразу принялся за дело.

– Необходимо дать людям немного времени освоиться, надо, чтобы они заскучали, – объяснял он мне, словно я сам когда-нибудь буду этим заниматься.

Мы расположились в вагоне-ресторане, разлили по стаканам напитки и стали выжидать. Я засомневался в его тактике и заметил:

– Пассажиры ведь скоро уснут, поезд же ночной.

– О, нет, нет, далеко не все, – ответил он с полной уверенностью. – А тем, кто уснёт, всё равно было бы неинтересно.

Я не разделял его энтузиазма, возможно, потому, что меня и самого начало клонить в сон после выпитого в столь поздний час. В вагоне стало тепло, освещение тусклое, приглушённое, а ещё от курильщиков витал дым, поглощающий своей пеленой и без того слабый свет. Я откинулся на спинку сиденья и в первый раз за этот вечер спросил себя: «Что я делаю здесь?»

– Пожалуй, пора начинать, – возвестил мой попутчик, деловито взглянув на часы.

Он встал со своего места и уставился на меня, явно ожидая таких же действий с мой стороны. Я же немного растерялся, поскольку был уверен, что моё присутствие при его работе не требовалось, и, отпустив его, я смогу отдохнуть на оплаченном мной месте, чтобы завтра со свежими силами отправиться на встречу с таинственным обществом. Но коммивояжёр явно ждал, что я встану и пойду за ним, что я и сделал, подчинившись его негласной воли, оправдываясь перед собой тем, что это, возможно, часть проверки на своего человека.

Поначалу я не заметил в работе коммивояжёра ничего особенного: он действительно ходил по вагонам и предлагал людям ознакомиться с образцами тканей, которые он носил с собой. Также он мог с удовольствием подробно рассказать, каким способ человек может заказать понравившуюся ткань по данным из каталога. Такая схема, конечно, во многом упрощала работу коммивояжёру: не имея при себе ни самого товара, ни вырученных за него денег, ему не стоило бояться ограбления.

Я плёлся за ним, как хвостик, и, так как для стажёра я был староват, думаю, что пассажиры могли принять меня за хозяина бизнеса, который проверяет работу своего сотрудника. Кстати, меня никто не узнавал – к этому я уже давно привык. Во-первых, высокое искусство далеко не для всех, во-вторых, очень многое меняет грим и косметика – без регулярного профессионального ухода поддерживать своё лицо становится невозможно. И третье, самое главное – герои вчерашних дней предаются забвению под ногами молодых – моё место на сцене оказалось быстро занято, сразу же, как я ушёл на пенсию, а у толпы память короткая.

Мы двигались всё дальше по вагонам, я старался уличить моего проводника в каком-то особом действии или жесте, которые послужили бы тайным знаком или сигналом общества. Однако все его движения, по-видимому, отшлифовывались десятилетиями практики – они были полностью лишены любой избыточности. Он открывал саквояж, доставал и демонстрировал ткани, обращаясь с ними так ловко, словно повар с картошкой. Поэтому удивляться чему-то необычному в его действиях мне не приходилось. Зато меня поразило, как много людей проявляло искренний интерес к его товарам. Конечно, пожилые дамы и женщины с детьми, например, были его целевой аудиторией, и их внимание вполне поддавалось объяснению: они даже могли затеять между собой спор о качествах той или иной ткани, но мой проводник всегда умело прерывал их дебаты, примиряя обе стороны каким- нибудь тривиальным компромиссом. Однако, когда мы зашли в вагон, пассажиры которого почти полностью состояли из солдат и сопровождающих их офицеров, я решил, что здесь нам и задерживаться не стоит. Но коммивояжёр принялся за дело: раскрыл саквояж и вновь извлёк образцы тканей, и понёс их по вагону, словно подношения правителям древности. И солдаты обратили на него внимание, начали расспрашивать про товар. Коммивояжёр отвечал им так же подробно и содержательно, хотя должен был понимать, что дело здесь не выгорит. Но солдаты заинтересовались, слушали его очень внимательно, и почти каждому было что добавить.

– Моя жена портниха, – говорил один из них, – пишет, что в наших краях уже не достать порядочной ткани.

– Это всё война, – отвечал другой, – в войну всё грубеет, и люди начинают носить одежду из грубых материалов.

– И сами люди становятся грубее, – соглашался третий. – Я вот пробую потрогать этот атлас, стараюсь ощутить его мягкую фактуру, глазами вижу, что он нежный и должен быть приятен на ощупь, а чувствую только трещины на своих пальцах. Но материал этот всё равно хорош. Обшей им хоть гроб изнутри, даже мертвецу будет приятнее лежать.

– Если материал хороший – он хорош во всём, – заключал старшина, – не линяет и остаётся крепким очень долго. На свою форму, конечно, грех жаловаться, но та, что давали раньше, требовала меньшей починки.

Коммивояжёр со всеми соглашался, давал обстоятельные пояснения и медленно шёл дальше. В конце вагона располагались офицеры. Один их них достал из кармана платок и протянул коммивояжёру со словами:

– Это неплохой материал. Что скажете?

– Пожалуй, – ответил тот, рассматривая и трогая платок. – Очень качественный шёлк. Но сейчас популярнее те, что подешевле.

– Это от матери, – добавил офицер, убирая платок, – когда я первый раз уходил на фронт ещё солдатом, она подарила мне его и сказала перевязать им рану, если так случится, чтобы она быстрее зажила. Но за пятнадцать лет меня так и не ранили.

Выйдя в тамбур, коммивояжёр сел на лавку передохнуть. Он делал это в конце каждого вагона, но чем дальше мы шли, тем более продолжительный отдых ему требовался. Он провёл рукой по образцам тканей, убрал их в саквояж, хотя в следующем вагоне обязательно достанет снова. Затем он закрыл глаза и облокотился о стенку вагона. Стучали колёса, покачивался вагон, за окном была глубокая ночь. Времени прошло немало, но я в своём деле совершенно не продвинулся, и это вселяло беспокойство.

Я решил обратится к коммивояжёру, чтобы развеять свои сомнения:

– Скажите, я правильно понимаю, что мы ещё не встретили ни одного члена общества среди тех людей, что мы видели?

– Как же, – коммивояжёр взглянул на меня слегка удивлённо, – они все члены общества.

– То есть как? – не понял я. – Как все эти люди могут участвовать в тайной организации?

– Тайной? – он слегка усмехнулся. – О нет. Видимо, я неправильно вас понял. Я решил, что вы состоятельный бизнесмен с верхов, которому просто захотелось спуститься сюда, в город, чтобы увидеть общество. И вам всего лишь нужен проводник для путешествия в место обитания этих самых простых людей. Как будто сводить в зоопарк.

Я улыбнулся ему, хотя душу мою терзало разочарование, и спросил:

– Так никакого такого тайного общества, получается, нет?

– А зачем оно вам? – поинтересовался коммивояжёр, видимо, всё ещё рассчитывая помочь мне. – И как вы узнали о нём?

Я сел рядом с ним и тяжело вздохнул.

– Я провожу частное расследование, и у меня есть вот это, – я достал из кармана белый лист. – Насколько мне известно, это некий знак принадлежности к тому самому тайному обществу.

– Выглядит как простая бумажка, – усомнился он.

– Да, но я точно знаю, что, завидев этот лист у кого-либо, члены некой организации замечают друг друга.

– Неужели? – коммивояжёр поднял брови. – Втаком случае, стоит попробовать идти по вагонам с этим листиком, возможно, кто-то отреагирует.