Kitobni o'qish: «Инферно.ру»

«Что наша жизнь? Игра!»

«…он убил свою мать!»

С. Калугин.

Вступление

Глубокая ночь накрыла Москву душным, тяжёлым небом. В гневе взирал оскоплённый Уран на землю, в бездействии смертных, не смея слиться с желанной супругой¹ в безумном экстазе. Всё что осталось ему – лишь грозить с высоты утратившим совесть потомкам, пустым и холодным как глина их породившая. Прусская² немота опустилась на землю предвестницей бури. Мир затаился.

Двое молодых мужчин приятной наружности, одетых не по-летнему тепло, сидели на лавочке возле небольшой, сокрытой от глаз «безбожной стеной»,³ уютной церкви Архангела Михаила в Овчинниках.

Плавный контур фигур, имевший начало из правой вмятины тёмно-серого фетра (такой же окружной как буква «о» в названии «хомбург») плавно стекал к загнутым вверх полям угодливой шляпы и падал вниз, на плечи нового «честерфилда»;⁴ обнимая лишённые смысла тела, контур струился к обутым в мягкую кожу изящных ботинок ступням и терялся в ваксе асфальта как Ламбтонский червь⁵ в мёртвой реке. Два силуэта, связанных целью, едва различались на фоне грязных от пыли и мыслей камней старинной церквушки; лишь шёпот, усиленный временем места, да пара звёздных мазков на серых пальто выдавали чужанинов.

Время и место встречи, сам вид незнакомцев: вызывающе чужой, посторонний духу Москвы (сребролюбивому, пошлому, противному Богу) и некая аура тайны, странным образом поражавшая глухотой случайных прохожих, – всё наводило на мысль об иностранных шпионах, устроивших встречу в центре столицы. Неестественная скованность (словно одежда и само тело доставляло им мучительное неудобство) и странный говор (будто с мелкими камушками во рту) кричали о принадлежности их к чему-то «ненашему» и безальтернативно враждебному.

Часы на башне Кремля пробили три раза. Умноженный громом звук взлетел над Москвой стаей разбуженных воронов, чёрных, как лик гневливого сына Хаоса.

Молодой человек, чей красивый подбородок был украшен рыжей кудрявой бородкой, окинув глазами небо, тревожно зашевелился: раскатистый голос стихии, усиленный северным ветром, недвусмысленно намекал соумышленникам, что пора расходиться.

– Скоро рассвет. Пора принимать решение, – сказал он с тем нетерпением, какое часто бывает у молодых, порывистых юношей, вдохновлённых безумной идеей, часто опасной и вредной.

– Ещё один…, – с задумчивым вздохом произнёс его собеседник, голубоглазый мужчина лет тридцати. Он был безбород, чуть выше своего товарища и шире его в плечах. Его каштановые волосы, красивой волной омывали длинную шею, на которой покоилась благородная голова с правильным, античным лицом человека чтивого и отзывчивого Богу.

Человек с бородкой был хрупок и кутался в пальто, словно прятался в нём от ржавого ужаса, ноющего в подвалах окрестных зданий. С тонкими чертами лица, умным взглядом зелёных глаз, подвижный, он выглядел моложе своего визави и говорил с ним с долей почтения, как если бы тот был ему старшим братом или наставником.

Нерешительность друга его смущала. План, ещё вчера казавшийся ему идеальным, на фоне раздумий товарища, превращался в смертельную выходку непослушного сына, однажды поверившего, что крылья, скреплённые воском, могут летать. От мысли о возможной своей ошибке, породистые ноздри юноши дрогнули, изящные брови нахмурились.

– И будет ещё один, и так до скончания века, – проговорил он поспешно. – Поговорим об этом потом, брат Азриэль. Сейчас мне нужен ответ. Ты одобряешь мой план?

Человек, названный Азриэлем, снова вздохнул. Приближалась гроза. Сомнение, вечный спутник бессмертных, хмурилось и вздыхало, как хмурилось и вздыхало всегда, когда речь заходила о людях: наивных, слабых, страдающих….

– Я думаю, брат Йона. Я думаю и страдаю. Сомненья мои велики. Часть меня согласна с тобой, другая – стремится остаться в законе. Новое пугает меня…. Ты точно уверен, что это поможет?

– Уверен, брат Азриэль, – мгновенно ответил Йона, приняв ответственность с наивной, мальчишеской ревностью. – Много дней и ночей я просматривал возможные варианты. Выбора нет.

– Значит, решение, предложенное тобой….

– Как клин клином выбьет другое, ложное, им уже принятое.

Азриэль подставил лицо холодному ветру. «Что сказал бы Он? Не вторгаемся ли мы в святая святых, свободную волю?»

– Может, всё же лучше не вмешиваться?

– И позволить ему оступиться?

– Да. Вернуться и снова начать сначала, как все, не нарушив порядка.

– Но, с грузом…, ведь смерть смерти рознь. У мальчика потенциал…, – глаза Йоны подёрнулись влагой. Он отвернулся от друга и вытер с лица горячие слёзы.

– Ты плачешь?

– Это ветер брат Азриэль.

Собеседник кивнул, на мгновенье задумался и тихо спросил:

– А как же другой? Его тебе не жалко?

Йона нахмурился.

– Мне больно думать о нём, но он уже на пространном⁶ пути и участь его решена. Ты же знаешь.

– Да, знаю и печалюсь вместе с тобой. Прости, что спросил.

– Это твой путь: сомневаться и спрашивать.

– Путь…, – эхом ответил товарищ.

Йона тряхнул головой, прогоняя грустные мысли.

– Вот именно! Скажи мне, как узнаем мы, верен ли путь, не пройдя его до конца? Если это поможет, скольких удастся спасти! Риск контролируемый – даже и не риск, а эмоция, может чуть более яркая, чем привычные им.

– Ты в это веришь, брат Йона. Поверю и я, – согласился Азриэль, и, всё же, подумав, добавил: – Сам я, ты знаешь, приверженец старой, проверенной школы. Сплетение судеб, причина и следствие – всё в рамках закона.

– Но всё это будет и там.

– В мёртвой, холодной цифре?

– Не такой уж и мёртвой. Созданное мной намного масштабней и интереснее обычной игры. Миры сойдутся, тайное станет явным, тьма проявит себя и будет наказана….

– Ты так веришь в способности этого мальчика?

– Я верю в талант, брат Азриэль; талант – это нечто настолько таинственное, что, когда всё будут знать про землю, про её прошлое и будущее, когда всё будут знать про Солнце и звёзды, про огонь и цветы, когда всё будут знать про человека, – в последнюю очередь всё-таки узнают, что такое талант…⁷

– Ты уже выбрал имя?

Вопрос обрадовал Йону. Он понял, брат одобрил Игру.

– Мистер Фог.

Азриэль улыбнулся.

– Что ж, спасай своё стадо,⁸ брат Йона, – произнёс он устало, как человек проделавший долгий и трудный путь. – Хотя, на мой, старомодный взгляд, «Mister For» звучит слегка театрально. Я бы выбрал что-то попроще. Скажем…, господин Иванов.

Щёки Йоны зарделись.

– Люди любят театр, – смущённо ответил юноша. Он вдруг приосанился и на ближних раскатах грома, пропел, подражая великому тенору:⁹ – Что наша жизнь? Игра! – исполнив отрывок из арии Германа, смутился и быстро добавил. – Я слушал эту оперу, давно. Мастер тогда был в ударе.

– Всегда завидовал возможности людей творить. Если бы люди помнили, чем наделил их Творец, мы бы, брат Йона, остались с тобой без работы, – Азриэль широко улыбнулся, обнажив белоснежные зубы. – Пора, – мужчина поднялся и протянул товарищу красивую руку. – Дождь накроет столицу через пару минут.

Первые крупные капли дождя с шумом упали на землю; сразу запахло умытой листвой и чем-то живым, и свободным. Невиданный ливень обрушился на Москву слезами Урана, теплыми, как прощающий взгляд уходящего в полночь супруга.

Двое молодых мужчин, не по-летнему тепло одетых, поклонившись кресту на главке старинной церкви Архангела Михаила, неслышно покинули место.

Действие 1. Ученик

«Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу…»

Данте

Московская осень, взявшая с места в карьер сентябрьской хлябью, внезапно замедлила бег и в это воскресное утро: чистое, свежее, тёплое – всеми оттенками жёлтого, благословляла прохожих.

Константин Ершов по прозвищу «Гугл» тридцати семи лет отроду, стоя на крыше новой высотки, мрачно взирал на город. Армагеддон, в отдельно взятой душе, достиг своего апогея: силы добра и зла боролись за мысли несчастного. «Это конец,» – толкал его в пропасть дьявольский хохоток. «Не верь! Всё ещё впереди!» – хрустальные крылья ангела, сильным порывом ветра, гнали его от бездны.

Костя был зол. Высокий, худой, с узким лицом и тёмным взглядом забившего на всех наркомана, он чувствовал себя до боли чужим в прозрачном пространстве бабьего лета, счастливом до тошноты и сведения острых скул. Холодные губы мужчины кривились в безумной усмешке: «трусливый ублюдок» никак не хотел умирать.

То, что жизнь его кончена, Костя знал точно, как познавший мир Google, с безразличием мёртвой машины, указавший ему на самый короткий и безболезненный путь в немоту: прыжок с небоскрёба – ни боли, ни шанса вернуться обратно.

Решение покончить с собой не было для него спонтанным, каким, возможно, оно бывает в юности, полной порывистой дури и мгновенных обид. Ни безумной любви, ни смертельной болезни, ни творческих мук – ничего, что могло бы назваться «нормальной» причиной для смерти. Взращённый в цепких объятиях материнской заботы, он был стерилен от боли. Пустота. Пустота дышала в затылок как старая бабка в трамвае: гнусно, вонюче, мёрзло.

На четвёртом десятке, случайная мысль: «А собственно зачем я живу?» – и честный ответ: «Ни за чем,» – стали первым шажком на пути к невозврату. Работа, шалые встречи, пиво по вечерам, – он даже собаки себе не завёл. Ни жены, ни детей, и друзей-то – Пашка да Толик. Жизнь его была похожа на старый троллейбус с табличкой на грязном окне «Родительский дом» – «Обрыдлый Билайн», в холодном чреве которого, два надзирателя: мать и хамистый босс по прозвищу «Борька», спорили за право владения мёртвой машиной. Костя, обретший прозвище «Гугл» за вечное: «Гугл Ок», – был лицом из толпы, никем, одним из восьми миллиардов таких же как он «ноунеймов».¹⁰

Решение зрело как прыщ на лице влетевшего в пубертат салаги; воспалявшись, оно терзало бедного Гугла: стреляло, чесалось, болело. Он выдавливал его из себя, мазал заумственной дрянью, мол, все так живут; «прыщ» успокаивался. Через время всё повторялось. Мир был адом, а смерть – единственным средством от нескончаемой муки.

Чёрные волосы до плеч волосы, роем взбесившихся мух, метались вокруг головы. Привычным движением руки, Костя откинул со лба непослушную чёлку и поднял к небу глаза. Синяя высь обожгла его своей бесконечностью. В этот самый момент, стоя на грани миров, он с отчаянием понял, когда он уйдёт, НИЧЕГО не изменится; солнце всё так же будет светить, небо выситься, люди продолжат свой бег, но, уже без него. НИКТО, кроме матери и отца, даже не вспомнит о нём. Косте стало обидно. Он пытался представить, как будет красиво лететь в потоке тёплого ветра: бросивший вызов смерти герой…. Вместо этого, Костя-Гугл увидел себя лежащим в крови, с вытекшим глазом и сломанным позвоночником. «Чёрт…» От страха он плюнул в чёрную бездну асфальта.

– Плеваться не хорошо, – неожиданный голос чуть не отправил Костю вслед за плевком. – Тем паче москвичу. Вы ведь не инородец какой.

Отпрянув от края бетонной плиты, Константин обернулся.

– Какого чёрта вы здесь творите! – набросился он на незнакомца. – Я из-за вас чуть не свалился с крыши!

Человек вежливо извинился:

– Прошу простить мне мою оплошность. Я не подумал о последствиях внезапного своего появления перед человеком, уверенным, что кроме него, в воскресное утро на крыше никого не будет.

Человек был странен, даже для Москвы, привыкшей к разному, часто бездарному и, как следствие, пошлому и дурному. Человек-невидимка – первое, что приходило на ум при взгляде на незнакомца, господин-никто, безликая маска о которой не можешь вспомнить на утро: чёрточка-нос, чёрточка-губы, жидкие серые волосы, серый костюм, такого же цвета ботинки и портфель в правой руке, одетой в перчатку из кожи. «Мистер Фог,» – окрестил незнакомца Костя.

– Кто вы? – спросил он мужчину.

– Зовите меня мистер Фог.

Костя опешил.

– Вы что, читаете мысли?

– Или вы мои, – парировал мистер Фог.

Константин искренне удивился, быть может, впервые за долгое время.

– Ок, мистер Фог. Что вы хотите? Или, может, вы просто гуляете здесь, как и я?

Лицо мистера Фога не дрогнуло. Шутки он не отметил.

– Я не гуляю как вы, – бесстрастно ответил мужчина. – Я пришёл предложить вам Игру.

– Это что, шутка такая?

– Разве я похож на того, кто любит шутить?

Зло к себе, как это часто случается со слабыми душами, вдруг, обернулось против «мистера незнакомца».

– Вы похожи на призрак клоуна, продавшего душу дьяволу за вечный аншлаг, – сорвался Гугл на серого человека. – А может вы терминатор? Сы-грай… со-мной… или… я… те-бя… съем…, – он хохотнул слишком визгливо для человека вменяемого. – Я тут между прочим делом занят. Вас что, в конторе не научили, что предлагать свои дурацкие услуги самоубийце – верх бестактности? Почему бы вам не поискать кого-то внизу? Почему именно я и именно в тот самый момент, когда…? Знаете, что, мистер, – тон его стал угрожающим, – катитесь-ка вы туда, откуда пришли и не мешайте мне закончить начатое!

Ни один мускул не дрогнул на бесцветном лице мистера Фога. Казалось, что он даже не слышал обидных слов своего собеседника.

– Я не терминатор, не призрак и тем паче не клоун, – спокойно ответил мужчина. – Я – Мастер и я предлагаю вам шанс изменить вашу судьбу….

Костя было собрался возразить мистеру Мастеру, мол чихать ему, кто он такой и судьбы своей он менять не желает, но мистер Фог не дал ему слова.

– Войдя в игру, – ловким движением руки он вынул из портфеля визитку, – вы измените многое и, в первую очередь, весьма печальный финал собственной жизни. Уверен, игра эта вам не только понравится, она убьёт пустоту: вашего демона, который в это прекрасное утро погнал вас сюда.

Костя визитки не взял. Он вперился взглядом в мистера Фога. О том, что творится в его душе он никому никогда не рассказывал, и в особенности родителям. Боже упаси! Лишь недавно, выиграв многолетнюю битву с матерью, сильной и властной женщиной в броне гештальт-терапевта, Костя возвёл границы между «Я» и «вы все». Втайне поведать отцу? А смысл? Полковник в отставке давно смирился с ролью карманного мужа.

– Откуда вы обо мне знаете?

– Моя работа всё знать, – убирая визитку в портфель, бесстрастно ответил Фог. – Вы – Ершов Константин Петрович, тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения, Дракон и Стрелец, специалист офиса продаж в компании «Билайн», образование высшее техническое, были женаты, десять лет как в разводе, детей нет, живёте с родителями в Коломенском. Мать….

– Хватит! – грубо перебил его Костя. – Я понял. Вы из ФСБ, и вы обкатываете какую-то программу на таких как я неудачниках. Так?

– Не так. Я являюсь частным лицом. Можете считать меня добрым самаритянином. Я помогаю отчаявшимся, тем, кто по тем или иным причинам выбрал не то направление.

– Зачем?

– Мне нравится делать добро.

Константин усмехнулся.

– А по виду не скажешь….

– Не суди ближнего своего по виду его, – многозначительно заметил Мастер. – Вот вы, молодой, симпатичный мужчина, в белой, чистой рубашке и мастерски отутюженных брюках вполне сошли бы за жениха на дорогой свадьбе. Но это не так. Ваши длинные пальцы дрожат, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, вы раздражены моим присутствием и возможным моим уходом. Вы решили покончить с жизнью, но вас не меньше заботит внешняя сторона процесса, например, как ваше мёртвое тело будет смотреться на грязном асфальте, – на этих словах Костя вздрогнул, – из чего я делаю вывод – вы не хотите умирать.

– Я же не бомж, – пробормотал Костя смущённо.

– Полностью с вами согласен. Внешняя чистота – маленький шаг на пути к чистоте внутренней.

– Только давайте без нотаций. Что за игра?

Мастер довольно кивнул.

– Игра проста. В ней три уровня: ученик, подмастерье и мастер. Каждый уровень имеет три ступени. Цель Игры: пройти все уровни, как – не важно, важно не бросить Игру, быть смелым и честным с собой.

– И что я буду иметь? Деньги, вечную жизнь?

– Ответ вы получите только в конце.

Константин недоверчиво хмыкнул. «Внутренний трус» понуждал ухватиться за предложенный компромисс: «Попробуй. Зараза смерть подождёт». Невидимый же бес, со злым недовольством смотрящий на Фога, настойчиво шептал ему в ухо: «Пошли его на три буквы и прыгай с крыши, чувак». Гугл поддался «трусу».

– И как это будет? – спросил он мистера Фога.

– Зарегистрируетесь на сайте, наденете эти очки, – Мастер вынул из портфеля очки наподобие лыжных, – и вперёд. Очки – ворота в ваш новый мир, который для вас будет таким же реальным как этот. Играть лучше лёжа: так удобней и безопасней.

– А если мне не понравится?

– Вернётесь на крышу.

С этими словами, Мастер сделал движение рукой и прямо из воздуха материализовал всё туже визитку. «Фокусник, мать его раз так,» – поперхнулся увиденным Костя, но карточку взял. На чёрного цвета плотной бумаге золотыми буквами было начертано www.inferno.ru. Ни телефона, ни другой объясняющей весь этот бред информации не было.

– Мы ещё встретимся? – вопрос, заданный Костей, был из разряда ненужных, и мужчина смутился.

– Возможно, – спокойно ответил Мастер. – Всё будет зависеть от ваших решений, – и загадочно улыбнувшись, добавил: – Успеха вам, Константин.

С достоинством поклонившись теперь уже своему подопечному, мистер Фог сделал два шага назад и, на глазах потрясённого Кости, вдруг, растворился в воздухе.

Косте понадобилось некоторое время, чтобы уверить себя, что он не спятил и что увиденное им – реальность. Очки, визитка и запах любимой полыни в том месте, где минуту назад стоял мистер Фог, как бы говорили ему: «Ты абсолютно нормальный, но мир, который ты знаешь – лишь крохотный атом в большом океане миров тебе недоступных».

– К чёрту всё, – сжимая в потной руке доказательства своей вменяемости, Костя бросился к открытому люку (крышка у люка отсутствовала) и быстро спустился вниз. Стоя на твёрдом асфальте, он разразился таким срамословием, что все окрестные голуби разом слетели с чужих подоконников.

Вернувшись домой и, по обычаю, бросив: «Я дома, – он заперся в комнате, не желая встречаться с ответным: – Где был и что делал?» Костю штормило. Он лёг на кровать и вперился в натяжной потолок, как когда-то в мистера Фога с единственной мыслью: «Что это было?» Потолок ему не ответил, и Костя закрыл глаза. «А мистер-то был прав, – вспоминая себя-дурака стоящим на крыше и плюющим от страха на жёсткое «ложе» внизу, думал мужчина. – Я не готов умирать. Хорошо, хоть хватило ума не оставить прощальной записки. Болван…»

Надежда на собственное жильё рухнула вместе с уходом жены Светланы: милой стервозы из Пензы, в качестве компенсации, за шесть мучительных лет с экзистенциальным занудством свекрови, «хапнувшей» студию в Свиблово: совместно нажитый «спасательный плот», «остров свободы», «обетованную землю», куда не ступала нога Костиной мамы.

Четырнадцать скромных квадратов в родительской трёшке, после развода с женой, стали его цитаделью, крепостью, бункером, с табличкой на чёрной двери: «Родителям вход воспрещён».

Мать Кости, Маргарита Раисовна, коренная москвичка, мечтающая о внуках от здоровой, умной, красивой ровни, проходя мимо «склепа» любимого Кокочки, морщилась, но терпела «предательство сына», соблюдая данное (по условиям «мирного договора») слово не вторгаться в пространство взрослого отпрыска. Среднего роста, подтянутая, она представляла тип женщин (свободных и сильных к другим), о которых кто-то удачно сказал: «Женщину невозможно победить. Если вы не любите неприятности, то не будете и пытаться».¹¹ Крупные черты лица Маргариты Раисовны смягчались глазами: большими и чёрными как восточная ночь, а короткая стрижка придавала ей свежести. Несколько лет на пенсии разбудили в бывшей учительнице литературы и русского языка безудержную страсть к психологии, дремавшую в ней с дня рождения сына. Месячный курс по гештальт терапии вдохнули в женщину новую жизнь. В свои «пятьдесят с небольшим» (свой истинный возраст мать Кости скрывала) она всё ещё была женщиной статной и симпатичной для мужа.

Муж Маргариты Раисовны, полковник на пенсии Пётр Петрович, большую часть жизни мечтавший о «праве мужчины на спокойную жизнь», молча завидовал сыну.

После ухода Светки, ныне, по слухам, блиставшей в театре Ермоловой, Костя-Гугл поклялся себе, что ни одна законная женская ножка не коснётся нового ламината в его холостятской юдоли, и слово своё он сдержал. За десять свободных лет, женщины, если и появлялись в брутальном пространстве комнаты, то лишь до похмельного утра с неизменным маминым: «Кокочка, мамзель твоя что предпочитает на завтрак: чай или кофе?»

Как и положено склепу, пространство «юдоли» было не радостным: стального цвета обои, чёрный компьютерный стол, серое на колёсиках кресло, койка-полуторка с не дешёвым постельным бельём под пледом с фирменным логотипом любимой Костиной группы «Оргии Праведников», небольшой, но вместительный шкаф тёмно-синего цвета да серые римские шторы на унылом окне отражающим серую стену соседнего дома. Единственным светлым пятном в мрачном «бункере», был подарок жены к их последнему Новому году: часы над кроватью в виде жёлтого смайлика.

– Кокочка, ты вернулся? Куда ты так рано ходил? Я вся извелась, – сладкий до тошноты голос Маргариты Раисовны, через узкую щель под запертой дверью, гадом пробрался в комнату. – Иди обедать. Мы с твоим папой уже поели и теперь собираемся пойти прогуляться.

Двухчасовая воскресная прогулка в парке «Коломенское» в любую погоду была непреклонном маминым условием относительно спокойного существования Петра Петровича. Непрекращающиеся попытки приобщить и его к «полезной дряни», к вящему неудовольствию Маргариты Раисовны, недавней фанатки здорового образа жизни, неизменно терпели фиаско.

Костя смолчал. После развода с женой, игра в молчанку (в череде заимствованных у Светки потех, как то: игра в дурака, в глухого, слепого, больного, какого угодно придурка) стала его любимой. Он знал: мать это бесит и с пущим удовольствием предавался «невинному развлечению». Мать не сдавалась:

– Кока, суп стынет. Выйди, поешь, иначе язва тебе гарантирована.

Костя лишь усмехнулся в ответ. Долгожданное материно: «Мы ушли!» – как пушечный выстрел на Петропавловской крепости известило его о свободе, пускай и временной.

Наступившая вслед тишина успокоила пережившего аут мужчину, а запах любимых котлет почти вернул его к жизни. Готовила Маргарита Раисовна превосходно – талант, унаследованный ею от отца, крымского татарина Раиса Тутыхина, повара по призванию, знавшего и любившего татарскую кухню.

Сытый желудок внушил мужчине уверенность и история с Мастером стала казаться обыденным пустячком: «Ну подумаешь, мужик растворился. И чё?»

Вернувшись к себе, первым дело, Костя взглянул на часы; стрелки показывали половину второго. Он решил, что полтора часа, до прихода родителей, более чем достаточно, чтобы разобраться со всей этой хренью и, без спешки, включил ноутбук.

– ОК Гугл. Инферно точка ру.

Услужливый Google на каждое слово сразу же выдал уйму различного хлама: от ссылки на книгу какой-то Ольги Романовой («Уж не той ли самой? Нужно будет погуглить»), с аналогичным названием до статьи в Википедии об Инферно и адреса сомнительной забегаловки «Точка». Нужного адреса «американец» не знал. «Точно, развод,» – презрительно хмыкнул Костя. Если бы не жгучее любопытство, он просто забил бы на мистера Фога и занял бы день чем-то полезным: послушал бы «Оргию», сходил бы в кино или просто напился от нечего делать. Но на то оно и любопытство, чтобы мучить своим токсичным «а вдруг» таких как он, скучающих хомо-пустышек.

– Посмотрим, знает ли русский Яндекс об аде….

Из-за стойкой ненависти к голосовому помощнику с дурацким именем «Алиса», необходимое количество букв пришлось набирать вручную. «Вуаля!» – поиск сразу выдал искомое. Мужчина кликнул по ссылке и… обалдел от увиденного.

– Это шедевр, – только и смог вымолвить Костя.

В чёрном, глубоком как царство Аида, пространстве экрана, готическим шрифтом пылала улётная надпись: «Девять незабываемых дней в Аду».

Костя ахнул. Огромные буквы быстро сгорали в огне. Он мог поклясться, что чувствовал жар от экрана. Ещё секунда, и всё вокруг запылает…. Но, нет. Догоревшие буквы рассыпались в пепел и на сером поле экрана проступило новое слово: «Регистрация». От удивления, с колотящимся сердцем, Костя тут же тыкнул на кнопку.

– Крутые у вас дизайнеры.

Страница регистрации произвела на мужчину тот же эффект. На чёрной, волнистой Пахоэхоэ,¹² под которой бурлило и охало пекло, алели тонкие прорези, которые следовало заполнить и из которых весьма реалистично поднимался лёгкий дымок.

«Ф.И.О. – Ершов Константин Петрович, – Костя вбил свои настоящие данные. – Образование – высшее, москвич, тридцать семь лет». На пункте «вероисповедание» Костя запнулся: «Это ещё зачем?» Над словом стояла звёздочка – значит, поле придётся заполнить. Мужчина задумался.

Отец его был крещёный – он это знал. Мама отца Евдокия Сергеевна была человеком верующим и даже набожным и в детстве, тайно, крестила сына.

Всю свою жизнь прожила она в «Русской Швейцарии»¹³ славной своей историей и чудотворной иконой «Неупиваемая Чаша», хранимой в Высоцком мужском монастыре. Вера бабушки в чудодейственность Образа когда-то спасла деда Кости, Петра Васильевича Ершова (сына богомаза Василия, написавшего много чудесных икон), от беспробудного пьянства, и типографская копия «Неупиваемой Чаши», вместе с иконой Спасителя, до смерти хозяйки, висела в красном угле избы бабушки Дуси.

Три года назад, рыдая над гробом матери, Пётр Петрович, внезапно, стал просить у Бога прощенье. Вид молящегося отца потряс Константина. Никогда ни до, ни после похорон он не видел, чтобы полковник разведки осенял себя крестным знамением и так безутешно плакал. Маргарита Раисовна, сказавшись больной, на похороны свекрови не поехала; мужниной родни она сторонилась, воспринимая потомков крестьян как ненужный довесок к мужу. Отдавая ей должное, нужно сказать, что властная мать никогда не внушала сыну своего понимания веры. Разговоров на тему о правильном Боге в их отношениях не было.

В церковь он не ходил, попам в дорогих мерседесах не верил; мораль вместо Бога Живого Косте была не нужна и, всё же…, он слукавил, написав, что он атеист. В Бога он верил. По-своему. На вопрос о своих эстетических предпочтениях, он написал, что любит музыку Баха и творчество «Оргии Праведников», мир Толкиена, поэзию Пушкина и стихи Чичибабина (не все). В графе: «Какую книгу вы взяли бы на необитаемый остров,» – он, усмехнувшись, вывел «Война и Мир». Просто так, по приколу.

Заполнив все формы, он нажал на кнопку «Зарегистрироваться». На адском экране возникла новая надпись, извещающая его, что регистрация прошла успешно и что ему, если он желает начать игру, следует надеть очки.