Kitobni o'qish: «Дигридское золото»

Пролог

Усме́р – маг, способный разрушать материю, используя выражение собственной силы, которую называют «порывом».

Иве́ны – изолированная загадочная народность долгожителей. Они хранят свою культуру в секрете, а к другим народам могут относиться по-разному. В стране Дигри́да-Са́ха они главная внешняя угроза, которая берется из ниоткуда в Мёртвой степи.

Создатель – маг, способный управлять материей, смешивая её со своей силой. Все ивены предпочитают создательскую магию.

Будущему королю безумно нравилась идея вырастить новых магов. Таких, чтобы были безоговорочно верны ему, и чтобы не так влиятельны, как создатели, но всё равно могли бы любого из налётчиков растерзать, словно цепные псы. Тогда ни один ивен из Мёртвой степи не сможет угрожать стране.

Принц Миганасха́т ещё раз осмотрел гостью. Меньше пяти минут назад она сразилась с придворным создателем и доказала свои навыки. Но она даже не выглядела как маг: одета слишком просто, жилистая, а вместо величия в её чёрных глазах что-то тяжёлое и цепкое. Ей было немногим больше двадцати, но из-за комплекции она выглядела на пару лет моложе.

Хронисты утверждали, что покойный господин Сфе́та неплохо правил землёй, и его репутация не вызывала вопросов. Миганасхат был готов выдать его дочери в долг часть запрошенной суммы, чтобы она создала свой Усмерский корпус и обучила для него желанных магов. На его взгляд, риск был более чем оправдан.

Королевский секретарь Мануи́ль пытался донести до принца, что молодая девушка наверняка не справится с политикой и экономикой и по незнанию запутается в интригах. Но будущий правитель уже полностью проникся идеей, что ручные усмеры оставят его имя в веках как реформатора и победителя ивенов, и поручил ему ненавязчиво помогать девушке и отчитываться о её успехах. Мануиль не считал себя ни нянькой, ни управленцем и задание принял, скрежеща зубами.

«Он вообще понимает, какие дела мне следует поручать? – возмущался Мануиль про себя. – Или думает, что гады из его свиты просто так от меня разбегаются и прячут все свои грешки?»

К тому же, у него были свои цели, которые требовали не меньше сил и времени, чем прихоти правителя.

Услышав, что ее предложение принято, усмерка кивнула и с облегчением прикрыла глаза. Ей не верилось, что в Дигриде-Саха, где неизвестно сколько держали власть создатели, а к усмерам относились заметно холоднее, она смогла получить поддержку. Всё остальное – возвращение в опустевший дом, откуда её выслали около десяти лет назад, поиск учеников и управление землёй – казалось уже не таким сложным.

Глава 1. Земельный господин

Весна 674 года. Полтора месяца спустя после назначения Ра́дис Сфета основательницей Усмерского корпуса.

Новость о нападении на город разлетелась настолько быстро, что приобрела пугающий масштаб. От него до поместья Сфета меньше получаса пешком по дороге. Однако не успели немногочисленные работники дома собрать вещи и сбежать, как пришла другая весточка – через четыре часа после начала осады наёмники бежали. Но слуги не знали, чего ждать от своей госпожи, когда та вернётся из Сен-Сфета, и им было страшно.

Новую хозяйку звали Ра́дис. Она не так давно приехала в поместье. Служанка Бавва была одной из немногих, кто был уверен в порядочности новой госпожи Сфета. Девушка не показала обычных для представителей её рода черт: гневливости и поспешности. Ещё одиннадцать лет назад, когда она переехала жить к отцу Ифа́тхе, в ней не было какой-то особенной злобы, а только присущая любому ребёнку непоседливость. Лишь иногда, когда родители вынуждали её проявлять покладистость, в опущенных глазах девочки загорался какой-то огонёк, то ли от обиды, то ли от стыда. Только один раз Радис выказала недовольство, и было это в момент очень важный и болезненный для неё – то был день, когда её, тринадцатилетнюю девчонку, отослали прочь.

Как только Радис в первый раз вошла в дом и заговорила, Бавве стало понятно, что девушка совсем не похожа на отца. Она не переняла его манеру командовать, не упрекала по любому поводу и не возвышала себя над окружающими. Также она не унаследовала от матери тягу к скандалам и мелким интригам. Говорила Радис по-простому, порой даже проще, чем слуги. Портило впечатление только то, что девушка была усмеркой, хотя и использовала свои силы лишь в домашних делах.

Когда Радис узнала о нападении на Сен-Сфета, то побежала туда. Бавва не сомневалась, что она вступит в бой. Если бы Радис не была магом, то взяла бы первую попавшуюся палку, чтобы ей выбивать захватчиков. Служанке нравилась подобная решительность, но возможно, что после боя госпожа проявит тёмные стороны характера. Момент её возвращения станет моментом истины.

Бавва ждала её. Она сидела на подоконнике, смотрела на неухоженную клумбу перед входом в поместье, ржавые кованые ворота и дорогу за ними. Ничего не менялось. Только облака иногда закрывали солнце. Бавва задумалась и не заметила, как госпожа Сфета уже прошла через ворота.

Девушка спустилась и помогла открыть дверь – почему-то это оказалось для Радис непросто. Бавва заметила, что на ней была не её одежда: рубаха не по размеру, чересчур длинная юбка и старые лапти. Ко всему прочему руки, лицо и шея усмерки были грязными, словно она упала в печную трубу, а потом старательно умылась без зеркала. Обо всём этом служанка решила не спрашивать.

– Госпожа? Как вы?

Радис посмотрела на неё затуманенным взглядом, облизнула сухие губы и помотала головой:

– Меня надо будет укрыть, и ещё принесите много воды, – задумавшись на мгновение, прошептала госпожа Сфета.

Она положила руку на перила и начала подниматься на второй этаж.

– Это само пройдёт. Надо просто… – сказала она, тяжело вздохнув, и прикрыла глаза, – просто подождать.

Бавва кивнула. Других указаний не последовало. Радис поставила ногу на ступеньку, схватилась за перила обеими руками и начала оседать.

***

Я не знала, сколько времени прошло с того момента, как я добралась до поместья и как долго проспала. Возможно, было уже утро следующего дня.

Казалось, что половина моего тела онемела. Я начала ворочаться, стараясь устроиться поудобнее и снова заснуть. Мне стало жарко. На лбу выступила испарина, к ней прилипли волосы. Откинула покрывало: сил терпеть духоту больше не было. Кожа, изнеженная теплом, покрылась мурашками, словно вокруг была не моя комната, а суровая зимняя стужа.

Чтобы хоть как-то избавиться от нарастающей сухости во рту, я выпила воды. Глиняная кружка со сколотым краем и стеклянный графин стояли рядом, на тумбочке, под солнечными лучами, причудливо выпадающими из кружева занавесок. Графин был почти пуст: едва хватит ещё на одну кружку. Наверное, я сама его опустошила, но забыла, что просыпалась.

«Если никто не придёт и не наполнит его, придётся как-то иначе справляться с жаждой», – подумала я.

Моё отвратительное состояние называется «усмерской болезнью». Как у некоторых раскалывается голова перед непогодой, так и мне нездоровится после затянувшегося боя. Надеялась, что скоро мне станет легче, но сейчас отчаянно нуждалась в воде. Окажись я в таком состоянии посреди болота, то без брезгливости опустила бы голову по самые уши в ближайшую лужу и напилась до такой степени, что в животе не осталось бы места. О том, чем чревато пить грязную воду, задумалась бы намного позже.

Каждые полчаса или чуть чаще у меня начинали невыносимо болеть пальцы, запястья и локти. Боль была настолько сильная, что я не могла ни о чём думать. Она играла со мной. Приходила. Наносила удар. И медленно отступала, чтобы потом вернуться в неожиданный момент.

Да-а, можно сказать, что она умела нападать из засады. Иногда я наивно откидывала покрывало, в надежде, что миновал последний укол. Но боль, как дикая кошка, впивалась в предплечья с такой силой, словно мстила за то, что посмела недооценить её коварство. Тогда я непослушными руками натягивала покрывало обратно на голову.

Тепло баюкало боль, и, казалось, мои ноющие конечности поглощали его, как земля после засухи с благодарностью впитывает капли первого дождя сезона. Тогда укусы боли напоминали слегка саднящую рану.

После приступа я предпочитала сидеть под покрывалами так долго, сколько могла. Лучше пропотеть, как в бане, и дуреть от духоты. Вот и сейчас только через десять минут после последнего «укуса» я отважилась вылезти из-под укрытия. Радовало только то, что во сне приступов не происходит.

Пока лежала, мне казалось, что я бодра и полна сил. Но на деле уже через минуту неспешной прогулки появлялась отдышка, как у глубокой старухи, и подкашивались ноги. В поместье я рухнула прямо на ступеньки, словно мешок с картошкой. Бавва, моя служанка, едва с ума не сошла. Она настолько перепугалась, что начала скулить и плакать. Трясла меня так сильно, что я клацала зубами. Если бы я её не остановила, то она могла меня до смерти замотать, наверное.

Ещё в Академии¹ мне объясняли, что усмерская болезнь связана с сутью силы, которая, мол, извращена и не предназначена для использования живыми существами. Для кого она в таком случае предназначена, конечно же, не уточняли. Но в полной мере рассказали обо всём остальном.

Любой порыв идёт от основания шеи, безболезненно обвивает её, спускается на ключицы, перетекает на плечи и скатывается до кончиков пальцев, словно лавина, набирая мощь, вес и волю усмера. Остатки магии, как мутный осадок, как губительная плесень или, как грязная ржавчина оседают на коже, мышцах и костях, отравляя их. Они начинают медленно разрушать человеческое тело. Это похоже на невидимые язвочки, которые с каждым часом воспаляются всё больше. Если усмер не использовал слишком много силы, то и не заметит, как тело само себя излечит. А если использовал, то неизбежна усмерская болезнь.

Подобный маршрут порыва в теле человека объясняет, почему для того, чтобы ограничить таких, как я, в магии достаточно просто прижать руки к шее. Сила будет метаться по кругу и наберёт такой вес, что боль приходит сразу же. И она куда сильнее той, от которой можно спрятаться в тепле. Мне рассказывали, что кто-то так погибал от болевого удара или на всю жизнь оставался с жуткими шрамами, словно от раскалённой добела рубахи из железных пластин.

За час, что я провела одна, у меня было всего несколько приступов. Потом пришла Бавва. Как и большинство дигридских² девушек, она была среднего роста, черноглаза и темноволоса. Перед собой она держала большой поднос с кувшином, деревянной ложкой и глубокой чашей, над которой танцевал едва заметный пар. Из кармана на её фартуке выглядывали уголки конвертов.

– Несколько писем пришло, – тихо произнесла она.

Бавва поставила поднос на стол и протянула их мне. Я не стала даже смотреть, от кого они. Меня намного больше интересовало совсем другое – мне не терпелось поесть.

Когда чашка опустела, я решила, что пришло время для менее приятных вещей, и взяла письма. Первое на ощупь было хрупким и ломким, как печенье в Анулейне³. Только вместо присыпки из сахарной пыли были маленькие буковки. Они жались друг к другу на небрежно стёртых линиях разметки и тянулись вверх, отчего казались острыми и на первый взгляд неразборчивыми. Но не было ни одного завитка, что меня безмерно обрадовало.

Тут, в Дигриде-Саха, я возненавидела каллиграфию. С первого дня, как взялась за дела в поместье. Чиновники, архивариусы или городские господа, которым хотелось от меня отвязаться, присылали мне в ответ на просьбы длинные письма с вензелями, петлями и прочими украшениями. Я всегда поражалась, как не лень людям так долго и кропотливо выводить на бумаге многословные ответы, смысл которых сводился к простому отказу.

Из этого наблюдения выросло другое, весьма неоднозначное, но пока не опровергнутое: если нет вензелей, то это важное и содержательное письмо.

«Уважаемая госпожа Радис Сфета,

Вы меня не знаете, но я знакомый вашего координатора и поэтому в курсе событий. Пишу поздравить вас с успехом. Принц взойдёт на трон, и его покровительство больше не позволит вашим соседям посягать на Сен-Сфета.

Я наслышан о ситуации и о ваших поступках. В Дигрида-Саха слишком много сплетен, и я не могу быть уверен в том, что знаю хотя бы малую часть правды. Но уверен в одном – у вас выдающиеся мастерство, и вы заставили войска соперника отступить. Если это так, то представляю вас невероятным и интересным человеком. Надеюсь, в скором времени у нас получится встретиться.

Желаю скорейшего выздоровления.

Ламиру Осхрих».

Тёплые слова незнакомца грели душу. Я надеялась, что при встрече он окажется таким же открытым и приятным собеседником, каким вообразила его, читая послание.

Во втором письме не было и двух строчек. Даже если бы послание не подписали, я знала, кто его составил. Конечно же, приставленный ко мне смотритель, Королевский секретарь.

«Вернул войска в город. Приеду, обсудим новость».

Послание не вызвало у меня никакого отклика или предвкушения. Видимо, я чувствовала себя слишком подавленной. Ведь до этого каждый вопрос, связанный с будущим моих владений, встречала с большим интересом.

Третье письмо я распечатывать не спешила. Мне вообще не хотелось к нему прикасаться – я испытывала отвращение, которое никак не могла побороть. Казалось, прочитать его будет сложнее, чем встать с постели. И даже не потому, что там, скорее всего, будут вензеля.

Это послание от Ихи́ра Хае́лион, моего соседа. В том, что мне пришлось спасать родной город, рискуя жизнью и здоровьем, во многом его вина. Мысли об этом вгоняли в тоску и бессильную злобу.

Письмо отправилось на тумбу с графином.

– Потом прочту, – пояснила я сдержано.

– Конечно.

Ещё раз обратила внимание на графин. А потом мне отчего-то захотелось осмотреться, что я и сделала: старые шкафы, стол в дальней части комнаты, деревянный пол и ковры. Как-то не изучала обстановку раньше – последний месяц голову занимали совсем другие мысли. Я не хотела думать об этом доме, но, видимо, придётся.

Это родовое поместье. Старое, горевшее и восстановленное несколько раз. Никогда не считала его своим домом, и была в нем лишь гостьей. Всё слишком чужое и непонятное, чтобы чувствовать себя в безопасности. Если бы не Бавва, я бы наверняка предпочла жить в Сен-Сфета или даже в Дигриде.

В доме два этажа, просторные тёплые комнаты и длинные коридоры. Но старость пропитала здесь всё – от бледных кружевных занавесок до ковров в коридорах. Её мутный лик выступал в грязи на окнах и в ржавчине на отопительной системе. Её голос звучал в мерзком скрипе лестницы и дверных петель. А запах… Он был повсюду. Эта затхлость, которую способны приглушить только длительные проветривания и уборка, въелась во все предметы. Особенно в мебель. У старости этого места был даже свой вкус: то, что оставалось на языке после глотка воды из домашнего колодца или скудного ужина из одной лишь репы и старых яблок.

– Знаешь, мне бы хотелось здесь прибраться. Как-то всё освежить, – сказала я, словно в пустоту.

Бавва широко улыбнулась:

– Генеральная уборка?

Я кивнула. Девушка быстро собрала пустую посуду и поспешила покинуть комнату. Она так торопилась, что задела плечом дверной косяк и чуть не уронила поднос, но сама этого будто и не заметила.

– Генеральная уборка, – размышляла я. – Лучше и не назвать.

Я откинулась на подушки и стала мечтать о том, как со временем в доме закипит жизнь. Новая, совсем другая. Такая, какой в этих краях ещё не было. Всё изменится до неузнаваемости, и люди будут дивиться тому, как преобразилось старое поместье.

Желаю, чтобы здесь пахло сушёной ромашкой и тёплым металлом. Чтобы ножи никогда не тупились, звонко резали капусту и свежий хлеб. Чтобы в распахнутые окна без сопротивления заходил свежий после дождя воздух, и повсюду стояли толстые восковые свечи, а огонь бежал по фитилям, как ручной зверь. Чтобы книги пахли благородно и таинственно, а не бумажной гнилью. В шкафу не было бы ни одной моли и ни одной старой позабытой одёжки. Чтобы на стенах в потёртых рамах не было бы высокомерных лиц. И чтобы слуги о живых говорили чаще, чем о мёртвых.

Кроме того, длинный коридор со множеством дверей напоминал мне тюрьму города Анулейн, а не родовое поместье. И пока даже мысль о счастье здесь казалась неуместной. Я пообещала себе, что, как только болезнь отступит, распоряжусь, чтобы несколько стен снесли и обустроили парочку гостиных. Но для начала комнаты нужно хотя бы очистить. Кабинет отца не считаю, с ним я разобралась, как только приехала сюда. Перетащила в котельную его коллекцию газет и “семейную реликвию” – тридцать томов невнятного жизнеописания моего прадеда Ибхе. Избавилась от мерзких старых шкафов, покрытых сеточкой царапин на мутном лаке. Но вот остальные помещения оставались нетронутыми. И будь у меня достаточно сил, я бы продолжила заниматься другими комнатами вместе со слугами.

Бавва не меньше меня хотела избавиться от хлама, поэтому взяла руководство над слугами в свои руки. Мужчины и женщины, человек десять, большинство которых я всё ещё не знала по именам, бросали в огонь всё, что нельзя было применить в хозяйстве. Вечером я решила посидеть у этого костра. Закутавшись в шерстяное покрывало, устроилась на поваленном дереве и наблюдала за пиром пламени.

Пока я смотрела, как уничтожаются вещи родителей, то испытывала множество эмоций. Когда старую одежду матери разрывали на половые тряпки, я испытывала неописуемый трепет, словно происходило нечто неправильное, но притягательное. Когда горели простыни, которые Бавва побрезговала приспособить в быту, я морщилась. Сжигание бездарных картин отчего-то вызвало у меня тихий истеричный смешок: я уничтожала историю, заключённую в искусстве. Как какой-то захватчик. Словно пришла сюда не как наследница, а какой-то болван с дубиной, не понимающий ценности ничего, кроме золота. В огонь отправилось ещё много чего.

Через несколько часов силы начали покидать меня. В наступающих сумерках мой взгляд различал только пламя. Даже не заметила, как ко мне пришёл гость. Мануи́ль, как я иногда отваживалась называть секретаря, положил на бревно серый плащ и сел. Он не придержал брюки, и плотная ткань натянулась на острых коленках. Словно неудачно приделанные к кукле детали, из рукавов торчали тощие руки с длинными узловатыми пальцами. И точно так же торчали щиколотки из укороченных по последней моде штанин. Его худоба была вызывающей и притягивала внимание. Секретарь никогда не снимал плотного пиджака, видимо, зная об этой своей особенности и стесняясь её.

Мануиль занимал высокую должность при правителях, но вот только его настоящих имени и лица никто не знал. Детали образа секретаря ускользали из памяти после расставания и вновь появлялись при встрече. И это было странно даже для мест, где иве́ны возникали из ниоткуда в глубине бесплодной земли. Человек, лицо которого невозможно запомнить, внушал суеверный ужас. Я часто замечала за собой, что слежу за его движениями краем глаза, всегда проверяю, заперта ли моя комната, когда он ночует в поместье. Боюсь, сама не знаю чего, и, думаю, Мануиль это чувствует.

– Опять слуг распугали? Что-то они редко ходить стали.

Он смутился, а потом чудесно рассмеялся:

– Я зашёл в поместье и увидел, что они делают. Решил, собрались тебя обворовать.

Да, точно. Прямо в прихожей Бавва устроила что-то вроде сортировочного пункта. Когда я видела её в последний раз, там уже возвышались отдельные кучи старой одежды, занавесок, книг. Думаю, этих куч стало только больше.

Один из слуг, Оисх, подошёл и быстро вывалил в костёр ворох писем и какие-то засохшие грязные тряпки. Он мельком взглянул на меня, словно ожидал новых распоряжений. Я отмахнулась. Слуга тут же ушёл либо за новой партией хлама, либо чтобы подольше не встречаться с Мануилем.

Огонь упал, но не задохнулся. Совсем скоро он вернул прежнюю силу и стал задорно гудеть – письма нравились ему всё больше и больше.

– А там нет ничего важного? Она же не зря их хранила, – сказал мужчина.

– Да нет там ничего. Она просто ничего не выбрасывала, хранила любой хлам. Вот такая госпожа была.

– Но это всё же письма.

– Ну и что?

Его брови поднялись от удивления.

– Расскажешь, что вы не поделили? Про твоего отца я знаю, а вот…

– Госпожа! Бавва говорит, что на сегодня мы заканчиваем! – крикнул кто-то.

Я отмахнулась от расспросов секретаря:

– Не хочу об этом говорить. Если так интересно, то, думаю, Бавва с радостью с тобой посплетничает.

В ответ на такое предложение секретарь поджал губы и стал задумчиво смотреть на огонь.

Мы просидели в тишине, пока не стемнело окончательно. В поместье начали зажигать лампы. От костра остались одни угли. Увидев их яркие переливы во всей красе, я, наконец, вздохнула с облегчением – вот и всё на сегодня.

– Ладно, пора в дом. Помогите встать.

Он подал мне руку и предусмотрительно придержал за локоть. Я не ожидала, что Мануиль согласится – всё же между нами не такие теплые отношения, и секретарь наверняка недоволен тем, что ему приходится заниматься такой мелочью, как я.

Мы зашли в поместье через кухню. Это было большое помещение с множеством кладовок; посередине стоял массивный стол. Бавва с кухаркой неспешно чистили картошку для запоздалого ужина. Печка чуть дымила. Пока я сама грела все баки с водой, её не использовали и решили отложить уход за дымовой трубой.

– Бавва, пусть мужики прочистят дымило, – напомнила я.

Девушка отвлеклась от картошки и посмотрела в мою сторону. Они с Мануилем встретились взглядами. Бавва тут же сжала губы, повернулась обратно и резкими движениями стала выковыривать глазки́.

– Да, конечно. Они уже приготовили щётки.

Мы побрели дальше. За следующей дверью была большая столовая. Тут светильников почти не было.

– Что, поругались?

– Немного. Я был весьма груб, когда… потребовал объяснений.

Я мысленно присвистнула: он действительно скор на резкие слова с маленькими людьми. А Бавва ему, скорее всего, ответила на манер деревенской скандалистки, но на этом всё закончилось. В общем, стукнулись лбами и разбежались по своим делам – он искать меня, а Бавва дальше командовать уборкой.

Тем временем мы поднялись на второй этаж. Он сначала пошёл налево, но я, чуть повиснув на его плече, заставила повернуть в другую сторону, как парусную лодку.

– Не-не-не. В кабинет пошли. Эм-м, пойдёмте.

Ругнулась про себя – опять обратилась к секретарю неуважительно. Перебороть речевые привычки оказалось сложно, и я всё ещё говорила как ремесленник из Анулейна, а не земельная госпожа. Наверное, тем, кого с детства учат таким тонкостям, даже сложно представить суть этой небольшой проблемы.

На последних метрах я полностью повисла на Мануиле. Он буквально втащил меня в комнату и отстранился. Я упала в глубокое кресло, ударившись о подлокотник.

– Не думал, что ты действительно так плоха. Как ты вообще смогла вернуться из города?

А вот он и не думал обращаться на «вы». Секретарь относился ко мне чуть лучше, чем к прислуге. Конечно, это раздражало, но у меня не хватало смелости упрекнуть такого высокопоставленного человека в грубости – разозлю Мануиля и тут же вылечу с собственных владений быстрее ветра.

– Не сразу же понимаешь, что переборщил. Меня накрыло только дома. Это у создателей всё понятно: силы кончились – почти не можешь колдовать. А у меня вот так, да-а. Так что вы хотели обсудить?

– Не считая нападения Ихира, всё сложилось просто превосходно. Принц со свитой у власти, скоро свадьба и коронация.

– К слову, мне написал об этом какой-то Лами́ру. Или Ла́миру. Знаете такого?

– Да, Лами́ру. Один мой друг. Недавно виделись с ним.

– Ещё новости есть?

Он задумался, с неприятным звуком почесал щеку и помотал головой.

– Нет. Я привёз кое-какие документы, выписки. Ты с ними сама разберёшься, я думаю. Сосед с тобой не связывался?

Я достала из внутреннего кармана помятое письмо и отдала ему, а потом прокашлялась и постаралась наиболее правдоподобно изобразить Ихира:

– Это невероятное недоразумение! Я накажу виновных и обязательно сообщу, кто желал вам зла! Но заверяю вас, что не имею к данной шайке никакого отношения…

Мануиль усмехнулся и стал читать письмо, поднеся его близко к лицу.

– Врёт как дышит.

– Врёт, – согласилась я.

Так уж вышло, что у моей страны не было внешних врагов. Рборий⁴ не воюет, а торгует. Далакраш⁵ закрыт горами и соседом по сути и не является. А воевать с Сабоной⁶ никогда не было причин. Разве что кучки кочевников изредка пересекают Зелёное море, получают отпор от западных господ возле старой столицы и возвращаются обратно. Самая серьёзная угроза для страны – это воинственные ивены, которые иногда приходят с востока, но едва ли их бывает больше десятка. Корпус создателей всегда с ними разбирается быстрее, чем люди успевают испугаться. Это одна из причин, почему у него появилось такое влияние на страну. Под защитой создателей большинство господ не заботились о дружбе с соседями, предпочитая обмениваться мелкими упреками и обвинениями.

Соседи тут, в провинции Дигриды-Саха, вечно тихо грызутся. Жители столицы беспокоятся только в том случае, если влияние одного господина становится слишком большим или конфликт станет слишком кровавым. Вопиющим. Немыслимым. Вызывающим. А атаковать в открытую – значит признаться в преступлении. Поэтому я и не предполагала, что на земли Сфета нападут так глупо и неосмотрительно.

Несколько дней назад мы отвели наёмников из города для того, чтобы прогнать кочевников, которых невесть как вообще занесло вглубь страны. Они, как обычно, пришли с запада и вгрызлись в приграничные владения господ, но по исключительной глупости попали в кольцо, чудом вырвались и кинулись туда, где их ждали меньше всего. Дикари шли к столице, потом повернули на юг, словно в агонии прошли по границам нескольких земель и наткнулись на мою деревеньку Молочные озёра, которая в лучшие годы приносила огромный доход за счёт тёплых источников. Мы с Мануилем сразу же послали туда пятьсот наёмников. Но тут Ихир напал на Сен-Сфета. Городок защищали только местный гарнизон и две сотни оставшихся наёмников. Им не хватило ни опыта, ни бойцов, чтобы удержать ворота, и уже спустя час враг попал внутрь.

Отослав весточку Мануилю, я бросилась в Сен-Сфета. О, мне было страшно опоздать хотя бы на миг.

В тот день случилась самая ужасная битва в моей жизни. Палёная человеческая кожа, горелая плоть, вонь. Истошные крики людей, вопли, визг раненых собак, похожий на плач брошенных детей. Это нагоняло цепенящий ужас. В итоге весь мой мир сжался до тесных переулков, в которых я сидела в засаде и молилась, чтобы псы не выдали меня раньше времени. Сузился до стен каменных домов, обступивших улицы, по которым шла, вытесняя захватчиков.

Каждую секунду я боялась: а вдруг разум поддастся страху и окоченеет, перестанет шевелиться и замрёт? Казалось, это равносильно смерти. Словно происходящее могло поглотить и растворить меня в себе, не оставив ничего, кроме тусклого сожаления и едкой усталости, давящей на шею и плечи.

Мне хватало силы воли, чтобы выходить из большинства схваток с победой, но я теряла счет времени. Под конец орда наемников почти истаяла, и я уже не заботилась ни о мастерстве, ни о сохранении собственного здоровья. У меня почти не осталось сил.

Когда не осталось сомнений в победе, я вышла за стену убедиться, что всё точно закончилось. И тогда я ощутила, что кожа на руках и лице стала сухой и шелушилась. Губы потрескались, словно я целовалась с огнём. Боль в шрамах на руках кусалась в такт сердцебиению, но оказалась несравнима с той, что настигла меня дома.

Если бы у меня сейчас был шанс избежать усмерской болезни, то я бы им не воспользовалась. Конечно же, нет. Я выкупила достаточно жизней, чтобы гордиться собой. Там, в Сен-Сфета я спасала жизни. Звучит очень даже красиво – спасала. Но благородный ореол этого слова несколько тускнеет, если всё-таки вспомнить, что это самое «спасение» заключалось в убийстве других людей.

Создатель мог делать всё именно так, как это хочется представить, когда думаешь про защитника. Он бы возник между упавшим соратником и занесённой алебардой. Оружие отлетело бы от полупрозрачного купола, как от железной пластины. Все стрелы до единой, звонко чиркнув, повалились бы на землю, не долетев до цели. И даже огонь пожара отступил бы. А маг, повелитель совершенной защиты, навсегда бы запомнился спасённому. В честь такого героя он мог назвать одного или даже двух детей, а потом до конца жизни рассказывал бы внукам приукрашенные истории.

М-да. Усмерка Радис Сфета запомнится тем, кого она спасла совсем иначе. Я предпочитала не представлять, о чём думали те, кто видел меня в тот день. Вместо этого в моей голове бились иные мысли.

Ихир, стоил ли клочок земли твоих усилий? А человеческих жизней стоил? Разве ты настолько глуп, чтобы действовать настолько неаккуратно?

Если честно, важным для меня был только последний вопрос. В письме я не увидела на него ответа, но чувствовала, что он отрицательный. Семейство Хаелион дорожило шатким миром с моим родом по ряду причин, прежде всего связанных с торговлей. Нападение с самого начала показалось мне каким-то необдуманным, ненадёжным и поспешным. Сложно представить, как Ихир планировал захват города, зная, что я не пожалею усмерских сил для ответного удара, и что будет, если в столице это кому-то не понравится. Даже звучит нелепо!

– Что будешь с ним делать? – спросил секретарь.

– А что можно?

Мануиль пожал плечами:

– Следы найти сложно. Разве что только подлог. Но на мой взгляд, и так всё понятно.

– Тоже так думаю, – согласилась я для вида.

– Может, тебе пока денег подкинуть? Быстро разберешься с ним.

Я надеялась, что секретарь не заметил раздражения в моем взгляде.

Деньги. Всё в итоге упиралось в них. Для того, чтобы воплотить в жизнь своё маленькое желание, я взяла в долг у Королевской канцелярии. Если бы у меня получилось найти банк или богатея, предложившего мне кредит в неспокойное время смены правителя, то непременно воспользовалась бы такой возможностью. Но нет, никого не было.

Огромную сумму пришлось выделить на наёмников. Они внушали страх соседям, отгоняли бандитские шайки и разный сброд, решивший поживиться в моих деревнях. Ещё часть денег уйдёт на жилые пристройки и покупку провизии на первое время. Я не повышала налог в деревнях, которые только лет пять назад стали жить нормально, поэтому приходилось брать в долг. Каждая трата обязательно записывалась в толстенький журнал казначея – этими пометками в случае неповиновения мне доходчиво напомнят об обязательствах.

– Да мне ничего не нужно.

– Может, тебе следует заняться городом? Он довольно сильно пострадал. Люди могут быть недовольны.